Мягкая земля под стальным облаком

­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­- Пи-и-и-у! – Турбины взвизгнули, и надсадно захлебнувшись, заныли на тянучей ноте.

Алина впилась ногтями в ладони, укрощая биение сердца. «Слышала, трусиха? – увещевала она себя. – Это нормально! Уймись уже. Ты не одна».

И оглянулась. У иллюминатора приткнулся хипстер, наглухо задраивший уши беспроводными наушниками. Весь живая иллюстрация по защите границ: пальцы в замке, бедро развернуто к стенке, локоть остриём грозит миру. Личное пространство под ружьём, попробуй нарушь.
Вскинула плечами - тоже мне, цаца. Место между нею и хипстером не было занято: вдруг повезёт вытянуть ноги?

Когда посадка заканчивалась, в нутро самолёта впрыгнул запыхавшийся тип в пиджаке. Шумно выдохнул, отер ладонью ёжик надо лбом, и двинулся вперед, отлистывая рукой номера кресел.
Алина скрестила пальцы. Без толку - у её ряда пассажир притормозил, встал на цыпочки и запыхтел, утрамбовывая на полку объёмистый дорожный кейс. Тот сопротивлялся. Пассажир саданул кулаком по выпуклому боку, и багаж с жалобным треском втиснулся в проём. Мужик захлопнул дверцу, кивнув на соседнее место:
- Зараза! – Эпитет, очевидно, был адресован негабаритной ручной клади. – Сую его, сую, и никак! Разрешите? – и пришлось отстегнуться и встать.

Как-то Алине предсказали, что та будет жить за границей, в маленьком городке у моря. Ей было пятнадцать, и она икала от смеха. Жить можно только в Москве, и ещё в Питере, это все знают.

И сравнивать нечего. В девятом классе родители правдами и неправдами раздобыли путевки в пансионат в Ялте. Алина впервые забралась так далеко, и сразу пожалела. Море штормило, несмотря на конец июня, колючая галька жгла ступни, а влажный воздух, казалось, оседал каплями в лёгких.
В первый же день умудрилась сгореть. Кожа облущивалась с плеч уродливыми пятнами - прощай, мечта щеголять перед одноклассниками ровным загаром. Кун-фу, а не отдых.

Там её и поймала старуха. Она обедала за соседним столом, каждый божий день одна, и блаженно улыбалась Алине в ответ на её кислые взгляды. Накануне отъезда подманила кивком, и наворожила будущее, вычитав знаки в кофейной гуще... Приморский город, заграница, ну и бред. Кажется, она тогда довольно невежливо фыркнула.

А хорошее? Было, как не быть. Стрекот цикад по ночам, было небо, обрызганное колючими звёздами, и кипарисы, среди которых, мельтеша, взбивали сумерки нетопыри. Светился планктон. Она плавала в его свечении, и выглядело так, будто окунаешься в котёл, полный серебристой слюды. А на небосводе проступал бледный диск, сыплющий осколками света среди волн.

Алина рисовала, впитывая каждый миллиметр красоты, которую впредь не увидит.

Ведь шутка ли – трое суток в поезде? Обратно летели Аэрофлотом, и тоже плохо. Самолёт попался старый, с пропеллером на крыле, салон пахнул потом и «Жигулями». Вот вам и травма, как модно считать нынче.

Или просто путешествия – не её конёк? Пускай другим не сидится на месте. Ей не сдались ни сады Бахчисарая, ни пирамиды Мексики, ни северное сияние под Мурманском.

И нате вам! Который раз летит туда, где солнце садится в залив, освещая рыбацкие хижины. Где подростки танцуют на площади хип-хоп под переносной магнитофон, а в канале резвятся зеркальные карпы.

Шомье сюр Пье, пряничный курорт на побережье Франции. Который дурманит туристов запахом водорослей, ловит в рыбачьи сети, незримо обнимает и влечёт дальше: вдоль берега, под кроны ливанских кедров, над которыми высятся башни старинного замка...

Что же, гадание не ошиблось, судьбу не обойти? Несусветная глупость!

«Аэробус» раздувал турбины, словно бегун, готовый взвиться со старта. Стюардессы делали пассы руками, понарошку надувая спасательные пояса. Их колдовской ритуал не действовал на Алину. У неё были свои приметы.

Свет погас. Загорелся сигнал, изображающий замок: напоминание Ионам, запертым во чреве воздушного кита, что в ближайшие четыре часа их судьба пребудет в руках стихий.

Алина вцепилась в подлокотник, как младенец хватает протянутый палец родителя, в отчаянной попытке вернуть иллюзию контроля над жизнью. Прикрыла глаза, словно ребёнок, играющий в жмурки, и принялась считать. «Пятьдесят восемь – и – пятьдесят девять – и – шесть – де – сят». С опаской взглянула в иллюминатор. Земля с россыпью вечерних огней осталась внизу, и продолжала удаляться.


Пора осмотреть салон.
Фартовей всего, если в нём летят дети, чем младше, тем лучше. Неплохо, когда есть молодые матери, питомцы и старики. Самыми бесполезными ею считались одинокие мужчины. Эти вовсе не годились в охранный талисман.

Пускай статистика и логика в два голоса твердили, что воздушные боги, играя, не щадят ни старых, ни малых. Возле младенца легче верилось в коллективный счастливый исход.

Грудничок действительно был. Она не сразу заметила белый сверток в люльке, удивительно тихий, учитывая ночной перелет.

Замок погас. Алина отстегнула ремни и прикрыла глаза.

Она дремала, когда в проходе выросла тележка с полуночным ужином: рис с курицей, печенье, напиток. Кофе не хотелось. Алина взяла вино. Хипстер в наушниках отказался от еды и попросил сока. Сосед по центру разыграл целую пантомиму: ткнул в картинку меню, и свёл большой и указательный пальцы на сантиметр друг от друга.
- Двадцать евро, - кивнула бортпроводница.

Сосед протянул купюру. Тележка уехала.
- Терпеть не могу эти драндулеты! – заговорил попутчик себе под нос. – Летишь в консервной банке, заняться нечем, извините за выражение. Славно, если можно с кем-то покалякать.

Парень в наушниках отвернулся к иллюминатору, за которым показывали ночь, и Алина поняла, что попытка завести беседу адресована ей.

Попутчик развернулся к Алине. Она тоже его рассмотрела: круглое добродушное лицо, стрижка бобриком, строгий пиджак. Ничего особенного.

Стюардесса материализовалась с тёмно-зелёной бутылочкой и стаканом. Спутник оживился.

- Виски? – обратился он к Алине. – Угощаю!
- Уже пью вино, - она кивнула на бокал.
- Тогда я без церемоний, - попутчик ловким жестом отвернул крышечку с горла бутылки. – Саня!
- Алина, – представилась она. И добавила: - Викторовна.
- За полёт, Алиночка! – Недолго думая, мужик глотнул из горлышка и выдохнул, словно в бутылочке был самогон, а не односолодовый напиток.
- За полёт души и тела. Ничего, что на ты? Мне так удобнее.

Она молча пожала плечами, кусая бисквит. Спутник воодушевился:
- В командировку, или в отпуск? – и не дожидаясь ответа, затараторил: - Сам лечу отдыхать. Первый раз без супруги… - Мужичок вновь отхлебнул виски и выдохнул. – Двадцать лет женаты, и впервые порознь.

Он уставился на Алину с изумлённым возмущением, словно она устроила это безобразие.

- В том году ездили в Египет. Отстой эта Хургада, я скажу! Три звезды – помойка, в море медузы, спиртное нельзя пить… Копты жулики. Называют цену за фото на верблюде, а чтобы слезть, плати еще! Решили, ну их к шутам, летим в Европу.

- Угу. И что?

- Отнесли паспорта в консульство – мне дали визу, а Зинуле хрен. Во! – Сосед скрутил наглядную демонстрацию, и сунул Алине под нос. - Типа, загран истёк. Какой нафиг истёк, там три месяца? Я и ругался, и взятку давал… Бестолку. Зинуля велела – отдохни в Париже за двоих…

Ну и лексикон, поморщилась Алина.

- Думал остаться, но мечта… Мне позарез надо в музей.
Он черкнул ребром ладони под подбородком. Алина снисходительно улыбнулась.

- Хотите осмотреть Лувр?
Саня покачал головой:
- Где Мона Лиза? Это успеется, - Сосед снова нажал кнопку, подзывая стюардессу, и Алина обратила внимание на его ладони: округлые, некрупные, с аккуратным маникюром.

- У меня, Алиночка, бизнес. Строю коттеджи. А по молодости был певцом.
- Как интересно! – произнесла Алина самым язвительным тоном. - Что пели? "Травиату"?

Саня не просёк иронии.

-- В основном Круга, но и своё. Играл в кабаках, пока не встретил Зинулю. Родился сын, с музыкой пришлось завязать. Теперь только бизнес.

- Я тоже… - начала было Алина, однако попутчик не дал ей закончить.

- Завтра бегом в музей. В доме Эдит Пиаф крайний день выставки. Чудом успел с этими заморочками! Скажу, почтение от Сани – я хоть и строитель, но тоже певец.

Ну вот. Понеслась душа по кочкам, и в дальнюю степь. Алина вытянула ноги в проход и оперлась о подлокотник. Клонило в сон.

Даже не вслушиваясь, Алина поневоле оказалась посвящена в подробности чужого быта: у матери Зинули диабет, сын заканчивает школу. Хотели дочу, так и сказал – дочу, слащаво тяня гласную, и Алина хмыкнула; но тогда не получилось, а теперь и не надо. Пора пожить по-людски, для себя. Малому скоро поступать, хочет в МГИМО. Умный парень. В языках петрит.

- А ты, Алиночка? Замужем?
- Нет.
- Что так? – озадачился Саня. – Вроде симпатичная. Разве никто не звал?
Алина пожала плечами.
- Звали. Но не те.
- Зря ты, - неодобрительно сообщил Саня. – Перебираешь ухажерами, а после не родишь. Или не звал никто? Ну честно?!

Алина неопределенно покачала головой и поняла, что почти ненавидит бесцеремонного попутчика.

Сходить за штампом она могла и трижды, если бы хотела, но был нюанс.
Хотелось не штампа. Опоры. Кого-то, с кем можно сплестись корнями, родить детей и нянчить внуков.
И тут «всё было сложно». Бывший, коллега-дизайнер, когда с Алиной приключались неприятности – сел ли аккумулятор в авто, или на карточке не хватало до зарплаты – слал смс: «Не грусти, малыш. Увидимся. Чмоки».
Видно, с тонкими мужскими натурами иначе не бывает.

В Шомье-сюр-Пье ждал Жан-Мишель.

Была в командировке в столице региона. Местные коллеги посоветовали съездить на побережье - в получасе езды лежал океан. Она открыла карту, и наугад ткнула пальцем в прибрежный населённый пункт.

Шомье-сюр-Пье, несмотря на курьёзное название, оказался милым старым городком с просоленным портом и брусчатной набережной. Осматривая улочки, лучащиеся во все стороны от центральной площади, Алина набрела на летнюю сцену.

Пиликали джаз, вход был заявлен бесплатный. Несмотря на это, зрительные ряды стояли полупустыми, как челюсти с вырванными молярами. Алина решилась сесть на место недостающего зуба.
Симпатичный незнакомец справа одарил её улыбкой: «Желаете угоститься, мадам?» - держа бутылку кальвадоса и бумажный стакан. Неожиданно для себя, Алина кивнула.

Жан-Мишель работал хирургом и был разведен, бывшая супруга с детьми жила в соседнем городе. Знакомство перетекло в роман.

Усмешка судьбы состояла в том, что Алина вовсе не мечтала о заморском принце. Урождённая москвичка, она потешалась над провинциалками, которые хватаются за любой шанс, чтобы сменить богом забытый угол в Кучепалде на такой же в Европе.

Она даже не была уверена, что захочет жить в месте, где нет метро.

Но Жан-Мишель… На фоне отечественных мачо у него почти светился нимб. Он одевался как кинозвезда в отпуске, платил по счетам, опровергая стереотип о жадных французах, вручал цветы и милые безделицы. Сияющий лик омрачали пустяки - бывшие дети, и жизнь в захолустье, пускай оное и считалось светским курортом.

И ещё мама. Каждый приезд Алина слушала одну и ту же присказку. Знакомство состоится, ма шери, непременно, но сейчас некстати: мама занята обрезкой роз и курсами садоводов-любителей. Алина стала подозревать, что интерес Жана-Мишеля вызван экзотической страной, откуда она прибыла, и куда возвратится из отпуска.

Тем неожиданнее стал звонок в день вылета. Салют, ма шери, кстати: у мамы назначен обед по случаю торжества. Это послезавтра, ты как раз успеваешь. Годовщина чьей-то свадьбы, а может, и поминок, какая разница? Съедется родня со всей Бретани: дядья и тети, кузины, племянники, и девяностолетний прадед. Лучше момента не найти, чтобы представить им свою…

- Кого? Подругу?
- Будущую жену! Ты согласна, не так ли?
- Ммм… Неожиданно...
Что там неожиданно! Это было, как снег на голову.

Семейное сборище с толпой незнакомцев, гомонящих на чужом наречии, куда она заявится уставшая, растрёпанная, из ночного рейса. Как это некстати!

Из-за личных перипетий разговоры о теплом, родном, мокрогубом счастье Сани с его Зинулей вызывали жгучую смесь презрения и зависти.

Алина отвернулась к проходу, демонстративно зевнула, и прикрыла веки. То ли от волнения, то ли ещё почему, но уснуть не удавалось.

Сопел младенец в люльке, над ним устало дремали родители. Откинувшись в креслах, храпели старички в хвосте. Дрыхли собачки, свернувшись калачиком в переносках. Не считая экипажа, на борту бодрствовали двое: она, и говорливый сосед.
Нечего сказать, удачное начало отпуска.

К концу полёта затекли ноги, и захотелось в туалет. Алина пошевелила ступнями, разгоняя кровь, и отправилась в уборную.

Когда вернулась, Саня не спал.
- С облегчением! – схохмил он, и сам расхохотался. – Знаешь анекдот? Очередь в сортир. Бежит мужик: «Пропустите, у меня понос!». Из кабинки тужится голос: «Ве-зууун-чик!»

Глупо, но Алина улыбнулась. Страх отпускал, и скоро она совсем успокоилась. И не стала закрывать глаза, глядя на растущие огни большого города.

...К терминалу вылета курсировал поезд. На платформе скучали две дамы в розовых жакетах и сиреневых шляпках, похожие на сестер-двойняшек. Когда Алина подошла, обе посмотрели на неё и захихикали. Она встала поодаль. Что-то в  дамах показалось ей смутно знакомым. Забытое воспоминание свербело, как бирка трусов в ягодице, и не давало покоя.

Терминал внутренних рейсов был почти пуст. На скамьях кемарила пара ночных путешественников, да светилась витрина кофейни, где в поздний час не было гостей. "Пепе-кофе". Годится, чтобы убить время до пересадки.

Она клевала носом над американо, щёлкая в телефоне пасьянс, и не сразу сообразила, кому адресован радостный вопль.

- Соседка! Ку-ку!

Чужая лапа бесцеремонно хлопнула по плечу. Алина набрала воздуха, чтобы послать подальше наглеца. И остолбенела: на неё, лыбясь во весь рот, смотрел несносный попутчик.

- Алиночка! Смотрю, знакомое лицо - мы из Москвы летели вместе!
Алина постаралась сохранить непроницаемое выражение.

- Рада до невозможности, - процедила она.

- По коньячку за встречу?

Алина помотала головой:
- Я лучше кофе.

- Хозяин-барин. А я рюмашку, и пойду вздремну. Так перебрал, аж в сон клонит. Алиночка, тебе скоро лететь?

- Не очень.
- Чудненько! Я кое о чём попрошу.

Саня вытащил из кармана сложенный посадочный талон.

- Вот. Рейс Блю Вингс, на Париж. Пять три шесть, запомнишь? Я вздремну там на скамейке, - собеседник кивнул на ряд сидений в зале, - а ты меня растолкай.

- Ага. Не беспокойтесь…

Она не верила глазам. Такого не бывает! Однако у Сани чётко указаны ряд и место – 56 В. Никакой ошибки.

Алина лихорадочно открыла файл в телефоне. Рейс Мадрид-Париж, место 56 С. Очевидное – невероятное: они с болтуном снова летят рядом.

- С меня шоколадка! - Саня нетвёрдой походкой причалил к кассе. Идя обратно, выгрузил плитку в сиреневой обёртке, на которой пятнистая Бурёнка жевала альпийскую траву.

- Так не забудь!

И, шатаясь, выбрел из кафе.

Алина кипела от бешенства. Мало того, что к ней прицепился болтливый репей! И не дал поспать, когда у неё решается личная жизнь.

Так этот тип ещё просит его разбудить.

Чтобы успокоиться, Алина прикрыла глаза, и чуть не грохнулась со стула. Сонливость наваливалась пуховым пледом. Отчаянно зевая, она заказала ещё кофе. Её прилипчивая карма, побеждённая бессонной ночью и спиртным, бесстыдно храпела, пристроив под голову кейс. Алина вернулась к пасьянсу.

- Идёт посадка на рейс 536 Мадрид-Париж. Просим пассажиров пройти к гейту 32!

Объявление прозвучало дважды, прежде чем Алина спохватилась. Глотком допила кофе, схватила клатч, вернула чашку на стойку и вышла в зал, где, укрывшись пиджаком, дремал попутчик.

- Александр! Саня. Вылет объявлен, - прошептала она, и аккуратно, словно младенца, тронула соседа за плечо. Саня пожевал губами, промычал что-то невнятное, и захрапел.

«В музей тебе, говоришь? Последний день выставки? Сам виноват".

Тихо, чтобы не потревожить, Алина положила шоколадку рядом с невезучим попутчиком. И не оглядываясь, направилась к гейту.

Пассажиры гнездили на полки рюкзаки, занимая предназначенные им места. Сани среди них не было. Смуглая девушка с грудничком в слинге подошла и жестом указала на место у окна. Алина поднялась и пропустила их, улыбнувшись крохе. Хвала воздушным богам!

Прошёл бортпроводник, деловито открывая полки и утрамбовывая внутрь поклажу. Место в центре ряда оставалось незанятым. Алина выглянула в иллюминатор и увидела, как откатывают трап.

Снова улыбнулась малышу. Тот не ответил на приветствие, пялясь на мир бессмысленными глазёнками. И оборачиваясь вперёд, неожиданно вздрогнула, словно облитая ледяной водой – от безотчётной тревоги, какую вселил в неё вид никем не занятого кресла. Выглядело так, словно в прочной ткани мира образовалась зияющая прореха. Как вырванный зуб.

Алина пристегнула ремень безопасности, и, подумав, оставила клатч на коленях.

После, когда земля неслась им навстречу с бешеной скоростью, пронзительно свистя на одной протяжной ноте – звук сливался с криками и причитанием тех, кто не погиб при взрыве – Алина вспомнила, кого ей напомнили двойняшки в сиреневом. Ту старуху, гадавшую на кофейной гуще в Ялтинском пансионате. Она успела подумать, что гадание не сбылось. И ничего больше не думала, поскольку провалилась в обморок. Когда обломки фюзеляжа, разогнавшись до девятисот километров в час, врезались в земную твердь, она не испытала ни страха, ни боли.