3. Диана и Актеон

3.Диана и Актеон
В 1326 году братья покинули Болонью и возвратились в Авиньон.
У въезда в город Франческо вскинул руки и воскликнул:
 –  Здравствуй, мерзейший из городов!
 – Объяснись, сеньор, почему? – спросил Герардо.
 – Случайный город, лишённый предания он привлекает не паломников, а дельцов со всех концов света, купцов и гетер.
 –А чем тебя гетеры не устраивают? – нарочито с недоумением спросил Герардо.
Франческо посмотрел вверх, будто что-то вспоминая, и мудро изрёк:
 –Это единственная гильдия свободных гражданок, которая меня устраивает.
Добравшись до своего родного дома, они сбросили  верхнюю одежду и упали на постель с такой беззаботностью, о которой они мечтали, живя под надзором отца. Франческо лежа, закинув ногу за ногу, позвал слугу:
 – Карло!
 – Я здесь! – шаркая старыми штиблетами ещё из соседней комнаты, отозвался слуга – что угодно сеньорам?
Наконец Карло вошёл в комнату, Франческо привстал с постели и спросил:
 –Что у нас на ужин?
 – Если Бог не пошлёт манны небесной, то немного хлеба и вина.
Сбылось пророчество отца. Теперь им самим нужно заботиться о «хлебе насущном». Обиженный на Франческо отец  оставил ему в наследство  Вергилиев  кодекс, к которому прикасался сам Данте и был фамильной реликвией. Его Франческо сохранит до конца жизни, несмотря на то, что одно время кодекс исчез и таким же чудесным образом появился через несколько лет. Немного денег от отца всё же осталось, но их было ровно столько чтобы, не мешкая найти себе работу и до первого получения трудовых вести скромный образ жизни. Несмотря на бедность, юношеская бесшабашность взяла верх над зрелым здравомыслием. Наследство отца братья пустили на одежду, но до конца всё же, не промотали.  Одевались братья по последней моде и с иголочки, к чему в своё время приучил их отец. Первым делом они приобрели вошедшую в моду короткую курточку с широкими рукавами и новые кожаные узкие штаны. В своём новомодном блеске братья были неотразимы. Франческо полон сил и энергии, высокий (183см), стройный, ему двадцать два года. «Мое тело было в юности не очень сильно, но чрезвычайно ловко, наружность не выдавалась красотою, но могла нравиться в цветущие годы; цвет лица был свеж, между белыми смуглым, глаза живые и зрение в течение долгого времени необыкновенно острое». (Письмо потомкам). Он был осанкой прямолинеен, широк лицом его брови косили от виска к переносице и  изображали, если не детское удивление, то плаксивость. В любом случае, находилось немало женщин, которым  хотелось утешить такое дитя. Дух беззаботного студенчества не отпускал братьев. Они не прочь провести время на хмельных посиделках с друзьями и подружками за кружкой пива.
– Кто настолько глуп, чтобы достоверно знать, будь он даже очень молод, что доживёт до вечера? – Спросил  он у своего брата Герардо вопросом Катона у Тулия.
 – С  тобой, а так же с Катоном абсолютно согласен.
Надо сказать, что излюбленной манерой общения в среде образованных людей в средневековье было цитирование из «учёных книг». Франческо в пример просвещённым мужам, будучи начитанным, любил изъясняться посредством цитирования великих философов. Формат общения значения не имел: он подчёркивал свою учёность или упивался своей начитанностью везде. Не гнушаясь «черни» со своими друзьями частенько заходил в пивные кабачки и таверны. Излюбленным делом было заманить в свои сети гетер, цитируя великих поэтов и философов понимая, что девушки более любят умных, нежели неотёсанных мужиков. Франческо подхватил первую проходящую мимо его стола девушку, прислуживающую в таверне, усадил себе на колени и процитировал классика:
– «Розы, дева, собирай, пока свежестью дышишь и лаской; помни, однако: твой век неудержимо летит».
 – Ты такой умный? – Спросила, девушка.
 – К сожалению не такой как Вергилий, но стараюсь, – тяжело вздохнул Франческо, глядя на свой маникюр. 
 – Молодой Вергилий, – откланялся Гвидо.
Девица при тусклом освещении заведения присмотрелась:
 – Вижу, что молодой.
Друзья рассмеялись, но девица оказалась гордой. Осознав, что её разыгрывают, собралась уйти за другой столик:
 – Знаете что? Я девушка может и не такая учёная, но что-то мне подсказывает, что вон за тем столиком сидят простые парни, с которыми я быстро найду общий язык. Вы гордитесь своей учёностью, а перед кем, передо мной? Не тяжела победа? 
  Франческо её придержал:
 – Скажи, как ты хочешь? Могу по любому, даже на латыни.
  – По  человечески, просто, а не по-книжному.
Она встала, дружески обвила со спины руками сидящего за столом Франческо и тихо  добавила:
 – Я немного старше тебя, так что слушай и запоминай: не тот кобель, кто хвалится перед сучкой своим хвостом, а тот, кто к ней принюхивается.
Все смеялись. От такой неожиданно смелой аналогии Франческо сделал большой глоток вина, и он глухо отозвался в гортани. Через паузу он  встал учтиво поклонился девушке:
 – Клянусь, я не забуду твоего урока.
Девушка, перед тем как покинуть «учёную» компанию, помахала рукой в сторону Гвидо, её переполнял сарказм:
 – Прощай, Вергилий!
Наступила пауза. Герардо прервал молчание:
 – Мудрость от народа.
Франческо добавил:
–  И это не поговорка, во всяком случае, я её не слышал.
 – В  конце концов, надо искать подруг и друзей своего круга – высказался не в тему Джокомо, будто проснулся.
Предложение друга осталось не замеченным. Франческо всё ещё оставался под впечатлением девушки:
 –Мудрость идёт от народа, а мы из-за книжных полок выкрикиваем эту самую мудрость, отшлифованную великими философами.
Герардо щёлкнул пальцами:
 – Попробуй народную мудрость перевести на литературный язык, оно может и получиться, но исчезнет прелесть и певучесть народного языка. Нет, братец, кесарю – кесарево. А влезть в Диогенову бочку  получится?
 Этот вопрос задел Франческо:
–Кто-нибудь сейчас может сказать мудрый тост в стиле древних классиков на спор?
 – На что спорим? – Спросил Джокомо.
 – Если мы не одобрим высказывание одного из нас, то он станет на стул и произнесёт что-нибудь из Горация; если одобрим, то понесём на руках  домой.
Кружки вмиг были наполнены. Через паузу Франческо предложил тост:
 – Мы рождаемся в минуту и уходим из жизни в минуту, но есть между ними и минуты удовольствия. Пью за эти минуты.
Он  демонстративно посмотрел в глаза друзьям лишая их вопроса и амбициозно ответил:
  – Франческо ди сер Паренцо великий поэт современности.
  – От скромности не умрёшь, – подчеркнул Джокомо.
Друзьям пришлось нести Франческо на руках, но в какой-то момент «великий поэт» начал сопротивляться такому чрезмерному к нему вниманию, ссылаясь на некоторые неудобства, опасаясь быть упущенным на грязный булыжник подвыпившими товарищами, Франческо кричал на всю улицу:
 – Поставьте гордость Италии на ноги!
Вечером,  Франческо лёг в постель в недобром настроении. Он заимствовал фразу из Цицерона «Расцветаю, чтобы увянуть, мужаю, чтоб состариться, живу, чтоб умереть», предварительно обыграв своими словами. От мысли, что кто-то случайно вспомнит  фразу в оригинале, у него сжималось сердце в предчувствии позора. Он вспомнил ту девушку в таверне, которой удалось задеть его честолюбие. «Может быть нравственным человек, если не знает, что такое добродетель?» Этот вопрос Сократа почему-то первым пришёл к нему в голову. А что доброго я сделал? Кому пошёл навстречу, кому помог, кому подал милостыню? Я самовлюблённый эгоист, я не могу назвать себя ни киником, ни диалектиком, ни христианином и  добродетель мне чужда. Я не знаю даже свой собственный язык и говорю языком вольгаре, а сам-то я кто? Нет, милая девушка, я найду свой язык, пусть на моём языке говорят!
Шлейф глубокого стыда мешал Франческо пробиться к возвышенному творческому эфиру, к глубокому анализу мыслей великих философов. В этот вечер он был отрезан от общения с безгрешным и бездонным миром творческих грёз. Его мучили приступы стыда, и это было не в первый раз. Склонность к самоанализу неотступно следовало за Франческо. Он никого не винил и не ссылался на бога во всех своих неудачах, но истязал себя изнутри, как истязают себя мазохисты до крови, до животной боли. Он был человеком ранимым, как и все выдающиеся личности и человеком контраста – грешник  с обострённым чувством стыда и самоедства, живущий в этой постоянной этической парадигме. Он вспомнил формулу Сократа, озвученную Платоном «Знаю, что ничего не знаю» – вершину скромности великого философа и откровения в невозможности достичь всей глубины познания человеческой сущности. От каждой поражающей его совесть мысли он поворачивался с боку на бок, желая уйти от самоедства, но оно накатывало на него с новой силой и снова терзало его душу, потому что грешен перед Богом и ещё, потому что грех, вынесенный на показ, угрожал его репутации. Под утро мысли плавно перетекали из анализа необдуманных поступков в иронический пессимизм. Он засыпал.
И всё же, гнёт греха не отпускал его. Он толкнул Герардо в бок и спросил:
 –Ты понял, что я вчера произнёс плагиат?
 –А кто этого не понял? Всем хотелось выпить, вот и всё.
В своих грехах он каялся брату и друзьям как на исповеди и казался в эти минуты смешными в своей детской беспомощности. Он очищался от греха, и этот акт понимал только он один. 
Но была и другая черта, где исповедоваться бесполезно: он слыл бабником, не пропускающим мимо себя, ни одной юбки. Казалось, это была его работа. Он уходил за темой и вдохновением.  Всё, что с ним происходило, все любовные приключения он описывал в стихах. Однажды он решил зайти к местной красотке, но  некстати в комнату вошёл её муж либо жених, завязалась драка, любовник убежал. В стихах это прозвучало так:
Я прочь бегу, прижав рукою бок.
Опасность позади. Но я не смог
Стереть с лица следы неравной схватки…

В его стихах отражены не только сцены любви, но невольно в этой связи отражена и жизнь своей эпохи. Каждый зарабатывал себе на жизнь как мог. Седоволосые вдовушки находили способы лёгкого заработка. Они приглашали к себе девушек лёгкого поведения и мужчины могли воспользоваться этой услугой. Молодой повеса запечатлел существование таких услуг в одном их стихотворений:
XXXIII
Уже заря румянила восток
А свет звезды, что не мила Юноне
Ещё сиял на бледном небосклоне
Над полюсом, прекрасен и далёк;
Уже старушка вздула огонек
И села прясть, согрев над ним ладони
И, помня о неписаном законе
Любовники прощались – вышел срок…

Эти стихи как утренние акварельные этюды пахнут свежестью, будто написаны сразу после разлуки. Здесь он ведёт свой дневник душевных переживаний, когда ещё впечатления представляют  сгусток эмоций ещё не подвергшийся анализу разума. «Молодость и похоть – суета; вернее, этому научил меня Зиждитель всех возрастов и времен, который иногда допускает бедных смертных в их пустой гордыне сбиваться с пути, дабы, поняв, хотя бы поздно, свои грехи, они познали себя». Письма.
В воскресенье где-то ранней весной в ясный тёплый день Франческо был приглашён  на пикник. Молодые люди выехали на природу со своими  девушками из благородных семей. Девицы, как и юноши, были образованы, умели читать и даже писать стихи. Перед молодой компанией был представлен как всегда одетый с иголочки, Франческо. Он  представлялся в модных кругах под прозвищем своего отца:
– Франческо Петракко!
Молодые люди аплодировали и кричали:
 – Петракко, Петракко!
Он знал, что своими сонетами  сделает фурор в среде молодых людей и не ошибался. Никто из присутствующих после пения его стихов не осмелился петь свои, чтобы не осрамиться перед публикой. Девушки рукоплескали:
 – Это так талантливо! Ваши сонеты отличаются новизной.
 – О, это из новенького, мы такого не слышали…
 –Ещё, ещё! – Просили его со всех сторон.
Франческо расцветал от комплиментов.
 – На латыни хотите послушать? – Снисходительно спросил молодой поэт.
 –Конечно, – рукоплескали девицы.
После стихов на латыни всем стало понятно, что перед ними человек из иного мира, мира гениев.
Его друг грамматик Донато дельи Альбандзани вспоминал богатые обеды, во время которых никто к ним не прикасался, когда за лютню брался Франческо Петракко.  В кругу прекрасных дам, он вдохновенно пел свои сонеты, которые уже все знали наизусть и пелись хором вместе с солирующим поэтом. Новые стихи и сонеты тут же копировались и разносились по всему Авиньону и за его пределами.
Франческо среди девушек заметил самую красивую, и подобно сюжету романа Данте «Новая жизнь» подумал, как хорошо она подходит на роль дамы сердца, ей нужен поэт-воздыхатель более того она  достойна куртуазного романа. Молодые люди провели время на природе в своё удовольствие и засобирались в обратную дорогу, как Франческо вздумалось проверить себя и свои чары в дамском обществе.  Молодой поэт был уверен, что после прочтения своих гениальных сонетов девушки и из этой компании ему ни в чём не откажут. Он отвязал стоящую под деревом  свою лошадь взял  за удила и подошёл к самой красивой из девушек:
 –Позвольте  проводить Вас домой.
Он приблизился к ней настолько, что она вынуждена была слегка отойти. Она с негодованием посмотрела в его глаза и даже, надув коралловые губки  будто цыкнула, но вспомнив нормы приличия, слегка поклонилась и ответила:
 – Извините сеньор, но меня есть, кому провожать.
 Франческо посмотрел на юношей и сразу по взгляду, стреляющему молниями, он увидел своего друга.  Она смутилась, смутился и Франческо:
 –Извини, дружище!
Молодой человек с гордостью и хвастовством ответил:
 –Моя  красавица многим нравится, я, наверное, уже стал привыкать к соперникам.
Он подошёл к  Франческо слегка поклонился, этот жест он расценил как благодарность великому поэту, что обратил внимание на его избранницу. Затем обратился к девушке  взял за руку и увёл. Франческо недовольно опустил глаза и надул щёки, лошадь, покусывая уздечку, безучастно смотрела куда-то вдаль.
К этому эпизоду на пикнике Франческо переадресовал ей строки, принадлежащие своей юношеской любви, написанные на латыни:

Дафны смущенье узрел я пред взором влюблённого Феба,
Негодованье Дианы на дерзостный взгляд Актеона.
Не было лука у ней, за плечами не видно колчана –
Очи служили оружьем, она мечет те стрелы,
Что тебе, ведомы всем, кто подвластен Амуру.
                (перевод Веселовского)
Он мастерски перифразировал мифологические сюжеты, и их суть обретала новое прочтение, где на главных ролях одновременно  становились движимые роком божества человеческие отношения, человеческие чувства. Он отображает свой внутренний мир через призму мифологического сюжета, держа в голове образ земной девушки из похожего мотива: «Плескалась в ледяных волнах Диана…» и рядом те же влюблённые Феб и Актеон.
   Часто молодые люди собирались вместе. Они устраивали вечеринки у кого-то дома, за городом на лоне природы и развлекались, как свойственно молодёжи. Франческо стал членом этой молодой компании. Так он, не скрываясь от ревнивых глаз своего друга, а напротив, терзая его, наблюдал за девушкой,  грациозно  стоящей под деревом, опираясь о ствол.
Франческо при его  внешности и таланте казалось, мог овладеть сердцами многих дам, но девушки не очень-то обращали на него внимание или боялись ревнивых взглядов своих парней.
Наедине с другом он признался:
 – Скучно здесь. Девушки все с парнями, в общем, не разгуляешься.
 – Знаешь, в чём твоя ошибка? – Задал ему вопрос Сеннуччо и сам же на него ответил – ты слишком самолюбив. Трепетно по-дамски относишься к своей внешности, а девушки где-то глубоко в душе любят мужиков немного грубых, немного неотёсанных, которые бы обожали их ум и красоту. У мужика должны быть нежные лапы, а у тебя – нежные ручки с маникюром.
 – И, тем не менее, женщины у меня есть, – оправдался Франческо.
 – Но лучше, когда  ты у них есть.
 – Не сомневайся, я у них есть, и они обожают опрятных эгоистов.
Сеннуччо осёкся, опустил глаза и чтобы не ударить в грязь лицом, что-то буркнул себе в кулак, одновременно, откашливаясь.
В компании молодых людей уже стали шептаться о чрезмерном внимании Франческо к девушке, впрочем кавалер её не ревновал или делал равнодушный вид, но следил: она не обращала никакого внимания на  взгляды и короткие комплементы молодого поэта. Внимание Франческо к девушке её кавалер воспринимал как проверку на верность и, судя по наблюдениям, оставался доволен.   Любовный треугольник всё больше  напоминал  игру в рулетку: у него был серьёзный соперник.  Он  до последнего старался оставить с Франческо если не добрые, то товарищеские отношения.
– Друг, смотри, как бы великий поэт не увёл твою невесту – полушутя говорили друзья, и даже не  это и не доверительные отношения к поэту, а боязнь распространения нехороших слухов, возымели свой эффект.
Франческо перестали приглашать в молодёжный кружок. Он понял свою ошибку. Слишком открыто распускал павлиньи  перья перед миленькой девушкой и расставлял свои амурные силки. Жених ревновал. Он давно прижился в её сердце, и уходить оттуда не собирался.  «Я постучал не в её сердце, а к нему в дом», – подумал Франческо и понял природу ревности.  Он по инерции обращал на неё внимание,чтобы не обидеть равнодушием.  С какой стати? Для дам это была смертельная обида: «Он нарушил этикет!».  Франческо улыбался, но через минуту улыбка исчезла с его лица: «Одному Богу известно, куда завёл бы меня этот этикет, шпагой я не владею». Он остался без весёлой интеллектуальной компании, тосковал по друзьям и подругам, много писал.

Перед входом в церковь святой Клары в пасхальный день 6 апреля Франческо ждал друга Гвидо Сетти. Ему было интересно знать с какой стати его бывший сокурсник и друг детства вдруг просит его в письме о встрече.  Праздничная месса ещё не началась, но  прихожане уже заняли все свободные места, остальные толпились в прихожей и на паперти. Наконец, Франческо заметил друга и помахал ему рукой. Они не виделись пожалуй, ещё со студенческой скамьи. За этот год Гвидо возмужал, раздался в плечах, его походка тоже слегка поменялась, потяжелела и напоминала медвежью медлительность. Он был немного ниже ростом от Франческо, но чтобы увеличить рост, носил ботинки на высокой деревянной подошве и высокие, вышедшие из моды шляпы желательно с торчащими вверх перьями экзотических птиц. Он был похож на филина с большими выпученными глазами и с аккуратно стриженой бородкой  уже по-мужски окладистой.
 – Франческо, дружище! Да ты ещё выше стал, куда тебе ещё расти! – Воскликнул Гвидо, подходя к своему приятелю, явно завидуя статной фигуре своего друга. Они с восторгом смотрели друг на друга, сравнивая время тогда и сейчас.
 –Да, старина, возмужал, – ответил комплиментом на комплимент Франческо.
После обмена любезностями Гвидо осыпал его новой порцией комплиментов:
  – О твоей поэзии наслышана вся авиньонская молодёжь. Один из моих друзей  присутствовал на ваших интеллектуальных посиделках. Он в восторге от твоей поэзии. – Гвидо замолчал, не договорив главного, ему было тяжело, но всё, же продолжил: – Подолгу  службы я уезжаю в Геную. Ты, надеюсь, посетишь и мои прощальные посиделки.
Франческо понял главную причину встречи, на которой настаивал  Гвидо в письме и широко по-детски улыбнулся.
 – С большим удовольствием.
Ему льстило, что эрудированная молодёжь слушает и желает слушать его сонеты и считает его самым талантливым поэтом города. «Если так и дальше пойдёт, обо мне узнает вся Франция и Италия! Слава идёт мне навстречу…», но сейчас вместо Славы мимо него пробежала опоздавшая на мессу та  самая Дафна из его юности. Она прошла в дверь церкви и остановилась в прихожей. Франческо забыл о друге, о своей Славе и проворно пошёл за ней. Он  поймал ракурс, с которого лучше видно было её лицо. Он жадно любовался её правильным, почти божественным профилем и она уловила его взгляд, слегка смутилась и отвернулась, будто на неё смотрел незнакомый человек впрочем, он заметил, как зарделись её щёки. «Замужем, нет ли?» – задавал  себе вопрос Франческо, но что гадать и обманывать себя? Конечно, замужем. Любовь к ней не остыла и несколько лет спустя, но сейчас воспылал к ней особо остро, когда понял, что потерял её навсегда.  Он любовался её лицом, от которого невозможно было отвести взгляд. «Дафна» ещё раз невольно слегка повернула голову в его сторону. Гвидо, наконец, протиснулся сквозь толпу ближе к Франческо, желая задать вопрос, куда так быстро от него сбежал, но поняв куртуазную ситуацию молча, стал рядом. Месса закончилась для Франческо, казалось, очень быстро. Пёстрая толпа чинно выходила из церкви, он вышел на паперть и ожидал появления   своей возлюбленной, рассчитывая хотя бы на взгляд в его сторону, но  она прошла мимо него, опустив глаза. С высоты ступеней   он ещё провожал её взглядом в надежде, что она обернётся, но толпа, то стирала её уходящую фигурку, то на мгновение проявляла, пока её силуэт в голубом платье и белым тюрбаном на  голове окончательно не исчез из поля зрения. «Она где-то здесь, всё равно я её найду» с этими мыслями он бросился в уходящую толпу и нашёл её одну. Она шла мелким женским шагом лёгкая и элегантная. Он почти бежал за нею, думая, что она не подозревает его приближения, но как только они поравнялись, она полушёпотом резко сказала:
 – «Ни слова про любовь». – И быстрым шагом перебралась на другую сторону улицы. Франческо остановился и ещё долго стоял на том самом месте. Предполагаемо он услышал от неё то, что  чего боялся, и не хотел услышать. Он с досадой ударил кулаком в свою ладонь, крепко сжал губы и пошёл, слегка  пританцовывая: «эх-ма!» Ему почему-то сейчас больше всего хотелось бесшабашной удали, и он не мог себе объяснить такого странного поведения.
В этот день он больше не общался с Гвидо, но друг не был на него в обиде, он всё понимал. Дату 6 апреля, 1327 года Франческо запишет как начало большого романа  в стихах о любви. 
По воскресеньям он иногда ходил в церковь не мессу послушать, а скорее увидеть свою возлюбленную в юности Дафну и получить порцию вдохновения. Потом уединялся и писал стихи о любви.
Идея воспевать женщин в образе Мадонн родилась в стенах монастырей в благодарность за благотворительный  вклад в церковь. Стихи таким дамам писали на латыни – языке Бога. Трубадуры воспевали любовь к прекрасной даме тоже на латыни – дань  традиции, но позже перешли на народный язык вольгаре, а прекрасной дамой стала возлюбленная, не имеющая отношение к благотворительности, но обладающая сказочной красотой и благородством.  Каждый поэт имел, но часто придумывал себе даму сердца, и ей посвящал свои стихи и в соответствии с легендой впервые увидел её в церкви. Ещё в далёком 11 веке жил один из основоположников движения трубадуров провансальский  поэт Гильом Аквитанский.  Он воспевал любовь к даме сердца, скорее как положено трубадуру.  Насколько он по ней тосковал, рассказывает его биография: три раза женился, одну из жён похитил, был дамским угодником и оставил после себя детей, в качестве рыцаря принимал участие в крестовых походах. В конце жизни покаялся и принял монашество.  Великие поэты того времени писали стихи даме сердца и параллельно имели полноценную семью. Это была норма.
К 14 веку к поиску дамы сердца, усердно изучив в Болонском университете учения Пифагора, добавилась магия чисел и  астрология.  Студенты, похоже, быстро нашли ей практическое применение. Астрология стала продолжением веры со времён античного мира в магию и колдовство.  Светское общество увлекал загадочный тёмный потусторонний мир в первую очередь, и образованные молодые люди увлекались высшей ступенью колдовства от Пифагора. Не обошёл стороной эти увлечения и  Данте. Если верить его роману «Новая жизнь» он выбрал имена десяти самых прекрасных дам того города, куда угодно было поместить свою возлюбленную и написал эпистолу. Когда он их составил, имя его донны Беатриче  было под цифрой девять. И, пойди, разберись, то ли вычислил, то ли любил. Как сам Данте писал в романе он видел Беатриче, проживающую недалеко от него в 9 лет, через 9 лет видит её в церкви и снова  влюбляется, они случайно встречаются в городе и обыкновенно здороваются, и  приветствует его лёгким движением головы. Она замужем. Их отношения напоминают отношения добрых соседей. Не тут-то было! Данте, будучи обручён с Джемми от осознания, что они с Беатриче никогда не будут вместе, возносит свою первую любовь до небес и посвящает ей  сонет. Затем он описывает сцену в церкви, где  видит Беатриче с подругами, но, не желая выдавать своих чувств, обращает взор на её подругу. Он следовал законам трубадуров. «Если ты захочешь что-то рассказать, сделай так, чтобы никто не догадался о твоей притворной любви…» У провансальских трубадуров  есть выражение «притворяться любящим». Зачастую для того, чтобы скрыть свою подлинную любовь, они воспевали, для отвода глаз другую донну. Данте пользовался таким притворством и называл его «ширмой». Или ещё пример замены имени: свою возлюбленную Джиованну, или Монну Ванну трубадур Гвидо Кавальканти  воспевал под именем Примаверы.
 Притворившись, Данте всерьёз, но не надолго влюбляется в свою «ширму»,  затем, понимая природу истинной любви, возвращает свои взоры к Беатриче. Она обижена, больше не оказывает ему внимания, более того, позволяет себе над ним смеяться. Он искренне оплакивает смерть её отца, мучается от любви, он прикован к постели. Следуя пифагорейской магии чисел, Беатриче умирает от родов в 24 года  в первый день девятого месяца. Это трактуется как умноженная трижды троица. Это верх святости. Она в Раю. Здесь у Данте появляются первые мысли к написанию «Божественной комедии». Беатриче  встретит его в потустороннем мире у врат  вместе с Вергилием.
Боккаччо как исследователь творчества Данте сомневался в существовании Беатриче. История встречи возлюбленной в церкви повторяется и у того же Боккаччо,  у него любовь была взаимной, он жил со своей возлюбленной. Но с любым исходом событий от  первого примера благочестивой Матроны (как  её не называй) в церкви должен остаться след любви.
Похожую историю любви повторяет и Петрарка: он впервые увидел свою дикарку на природе, через несколько лет – замужней дамой в церкви, он держит в тайне её имя, пока она жива. Повторение истории любви ставит под вопрос существование дамы сердца Петрарки, этот вопрос остаётся открытым, но поверим поэту на слово.
Встреча  Франческо со своей первой любовью обретёт особый смысл, а его жизнь обретёт бессмертие. Для убедительности существования возлюбленной, он пишет два сонета:
Хлысту любви я должен покориться,
У страсти и привычки в поводу
Вослед надежде призрачной иду,
Мне на сердце легла её десница…
В густых ветвях я пойман был нежданно,
Как птица, бьётся сердце взаперти.
В то лето – тыща триста двадцать семь
Шестого дня апреля утром рано
Вступил я в лабиринт – и не уйти.

И наконец, лирический манифест новой эпохи:
Благословен день, месяц, лето, час
И миг, когда мой взор те очи встретил
Благословен тот край и дол тот светел
Где пленником я стал прекрасных глаз…
 (перевод  Вячеслава Иванова)
Этот сонет  можно считать отравной точкой его пути к славе.
Он не дополняет в сонете «те очи встретил» фразой «после долгой разлуки». Всё по закону трубадуров: дикарку, новообращённую в даму он впервые увидел в церкви, впрочем, это место встречи он не забудет  впервые упомянуть  21 год спустя.
Он целиком погрузился в поэзию 6 апреля 1327 года на страстную пятницу (это был страстной понедельник), в этот день он повстречал свою первую любовь. Упомянутая дата «шестого дня апреля утром рано» в стихотворении указывает и на утреннюю мессу и одновременно на место встречи – природу «в густых ветвях». Он не исправил эту нестыковку, хотя чуть ли, не в каждом письме рассказывал, с каким усердием он шлифует свои сонеты.  Он поставил пятницу на место понедельника,  уподобляя свои страдания со Страстями Христовыми. Именно этот день, 6 апреля на Страстной неделе для Петрарки становится особым в начинании творческих дел. Он вообразил себя творцом, но не Богом, а поэтом и  начинает писать стихи о любви к даме сердца. Его страдания, как он грешным делом полагал должны начинаться вместе со Страстями Христовыми. Возлюбленная поэта вышла замуж и теперь по закону куртуазного жанра он должен страдать от неразделённой любви и посвятить себя даме сердца.  Франческо и его «Диана» не будут свободно общаться на природе, ловить взгляд и гадать, каким он был – любящим, равнодушным, ненавидящим? Уходящая от него  возлюбленная унесла последние надежды на взаимность. Франческо так и не успел разгадать тайну её души: питала ли она к нему хотя бы симпатию, и был ли у него шанс на взаимность, впрочем, эта загадка и есть главная интрига куртуазного романа.
После пасхальных праздников он долго и настойчиво искал её в Авиньоне, наконец, если верить его поэзии, ему посчастливилось увидеть её одну без служанки. Он окликнул, но строгая замужняя женщина отстранилась от него полностью, сделав вид, что не знает его и видит в первый раз. Франческо увязал в одном сонете две встречи:
 – «Ни слова про любовь».
Со временем её я встретил вновь
Одну в другом обличье, – и  несмело
Поведал ей всю правду до конца
И выражение её лица
Мне было осужденьем за признанье
И я поник, застыв как изваянье.
  –Быть  может, меня с другой ты спутал?
Неизвестно, была эта встреча на самом деле, как он её описал в стихотворении или  это фантазия, важно, как он эту ситуацию прочувствовал. Это маленький фрагмент романа, в котором можно проследить начало сюжета и спрогнозировать его конец.
Дама сердца демонстрирует полное пренебрежение поэтом и нежелательной с ним встречей, и что не следует так нетерпеливо навязывать ей свои чувства. Франческо же  влюбившись в юности,  до конца жизни становится певцом своей возлюбленной. К зрелым годам она от него стала так далека, что превращается в миф, художественный вымысел, в плод его фантазии, с которым он общается во снах и видениях. До конца не ясно, была ли эта девушка вообще в его жизни, но  точно известно, что  стихи, сонеты и канцоны, божественно красивы, новы, оригинальны, кому бы или чему они не посвящались. Франческо вдохновенно продолжает писать поэтический сборник под названием «Разрозненные стихи на обыденные темы». В его песнях можно увидеть  посвящения друзьям, своей Родине, женщинам, в которых он искренне влюблялся и с которыми  получал естественные человеческие удовольствия, но среди его поэзии выделялись стихи, посвящённые одной женщине, она становилась на место дамы сердца и всё больше заполняла его сборник. Именно эта женщина, которая «с Амуром заодно»   подвигла его на невероятно высокий уровень лирической исповеди. Франческо – прирождённый поэт. Большим чувственным удовольствием становится для него безответная любовь, она подпитывает его вдохновение.  В этой поэзии он раскрывает свой внутренний мир и делится с человеком  своими человеческими чувствами.  Он  не боялся огласки своих чувств, даже если бы они казались бесстыдными для своего времени. Дерзость откровения, изысканность в стихах, скрытая мистификация и человечность, да прочим, и вся страстность его натуры, положенные на алтарь общедоступного суда и самосуда плели ему лавровый венок. Вначале стихи писались и распространялись без перевода на латыни, но этот язык понимали не все.  По-настоящему стихи и сонеты зазвучали позже, когда он перевёл их  на родной итальянский язык вольгаре.
Слухи о талантливом поэте всё больше наполняли Авиньон.
 – Эй, Петракко!
 – Смотрите, Петракко! – Окликали его близкие и незнакомые люди, он уже был узнаваем  в городе. 
Ему частенько доводилось слышать  неблагозвучное сочетание имени фамилии как бы издалека, и она ему резала слух.  Он хотел придумать себе более звучный псевдоним, и он им представится или подпишется, как только подвернётся случай. Он воображал, как дамы с его томиком стихов произносят его имя, представлял себя на вершине славы и играл словами:  «Франческо Паренцо» звучит как скороговорка, «Франческо Петракко» глупо – ко-ко, наконец, определился: «Франческо Петрарка».
Братья искали работу, но кроме краткосрочного заработка ничего не находили. Франческо полулёжа  в постели и что-то писал углём, потом чёркал, затем опять писал. В один из таких голодных  дней  Герардо сказал:
 – Продай сонет.
– Кушать хочется? А кушать хочется, – поддержал брата Франческо.
Едва Герардо взялся за сонеты, как Франческо вернул их обратно:
 – Я забыл подписать.
Он взял перо и, набравшись смелости как перед прыжком в вечность, в правом углу   вывел: «Франческо Петрарка».
 – Звучно, – заметил Герардо.
Рукописи были проданы. Франческо  и Герардо с вдохновением  принялись за работу. Копирование предполагало закупку бумаги, чернил и перьев, это отнимало добрую часть дохода. Наигравшись в предприимчивых сеньоров, они оставили это дело, толком не успев начать, но оставили  опыт как шанс на выживание в будущем. Франческо, отложив практически, убыточное мероприятие, извлёк полезный урок:
 – Копирование  малых текстов знаменитых авторов может принести весомый доход. Ценится имя.
Он искал и распространял хорошую классическую литературу, на которую у него был особый нюх. Он будет искать забытую и покрытую столетней пылью забвения книгу, чтобы обновить, перевести с латыни и даровать людям их же народное сокровище. Он возрождал латинскую классику, поднимал из небытия философов и писателей античности.  Это будет началом настоящего прорыва к эпохе Возрождения.
Франческо и  его брат продолжали жить в Авиньоне, наслаждаясь молодостью,  уже взрослые мужчины они  искали каждый свой путь в личной жизни. Герардо нашёл место в авиньонской курии, честно зарабатывая на жизнь. Он не уступал старшему брату в душевных страданиях относительно любви к прекрасным дамам.  Ему повезло в личной жизни больше, его любовь к девушке оказалась взаимной. Однажды он привёл её в свой дом. Их отношения были пылкими и страстными, они были на вершине блаженства. Невезение Петрарки в личной жизни оказалось куда, более везучим и в будущем прославило его. Безответная любовь сделала из него гениального поэта. В этот период Герардо был счастлив. Петрарка замечал, как брат от лёгкого касания с пальцами  Джулии,  млел от нахлынувшего на него чувства, а взгляд на возлюбленную ни с каким не спутаешь, в нём спиритуализм высшего достоинства. Это опьяняющее состояние души Петрарка улавливал, придавал поэтические образы и может быть, использовал в своих сонетах.
Вечерами они собирались вместе в маленькой уютной комнатке, где работал Франческо. Джулия обычно уходила за перегородку, когда речь заходила о политике и уж тем более о философии.
– «Я поднялся с постели в нетерпении и страшном желании познать редкостные чудеса…» – заговорил Герардо цитатой из «Метаморфоз» Апулея.
Франческо подхватил:
 – «И не было в этом городе вещи, глядя на которую я верил бы, что она – это она, но совершенно всё роковыми заговорами было превращено в иной образ». Для  вас с Джулией про любовь. – Он  наспех перебирал что-то, склонившись над своей конторкой: – вот, пожалуй, это. – И  протянул ему уже  отредактированные им самим стихи для будущей книги. – Надеюсь, однолюбу они понравятся, и он даст достойную оценку моим сочинениям.
 –Ты  меня называешь однолюбом, но твои посвящения возлюбленной – это верность своей даме в высшей степени. – Герардо  взял сонет и вкрадчиво с извиняющимися нотками в голосе продолжил: – Хотел бы я знать, хотя бы на правах брата кто эта девушка, ты нигде и никогда не говоришь о ней ни в кругу друзей, ни в письмах, нигде. Это не кукла из куртуазных романов, в стихах она довольно реальна, но в твоей жизни подобна мифу.
– Если у меня возникнет потребность что-то рассказать о себе, я расскажу.
Герардо понял, что брат ещё не готов поделиться разговорами о своей девушке и не обиделся. «Когда-нибудь расскажет».
Франческо ещё подал ему несколько своих стихотворных сочинений, надел короткий плащ поверх блио причесал густые тёмно-каштановые  подкрученные волосы, распущенные до плеч обулся в кожаные ботинки на деревянной подошве и, оставляя Герардо наедине с Джулией у выхода, опередив не желательный вопрос брата, отчитался:
 – Ухожу за новыми впечатлениями.
 – Иди, иди, заядлый бабник. – Провожая брата, в шутку сказал Герардо.
Вечером он прочёл Джулии стихи своего брата:
Отстрочив милосердную отраду,
Слепою жаждой сердце поражая,
Мгновенья бередят мою досаду,
И речь моя вредит мне, как чужая.
…………………………………..
 – Вот ещё, – продолжал Герардо:

Сердца влюблённых с беспощадной силой
Тревога леденит, сжигает страсть,
Тут не поймёшь, чья пагубнее власть:
Надежды страха стужи или пыла.
……………………………………
О, что мне ревность! Пламя так прекрасно!
Пусть видят в нём другие благодать,
Им не взлететь к вершине – всё  напрасно.

Герардо обратился к Джулии:
 –Как тебе стихи, нравятся?
Джулия, поражённая бесстыдным на её взгляд откровением, поправила изящный чепец, напоминающий рога коровы, прикрывающий её волосы, и сухо сказала:
 – Здесь нет Бога.
 – Здесь есть человек! – Парировал Герардо. Он обратил внимание на последние строчки канцоны и ещё раз повторил:
 – «О, что мне ревность! Пламя так прекрасно!» А вот и разгадка, почему он скрывает свою девушку: она либо замужем, либо обручена. Он  всё же дал ответ на мой вопрос.
Утром Герардо уже видел Франческо, склонённым над рукописями.
 – Приветствую тебя, ты уже работаешь?
 – Как видишь – Франческо произнёс это так, будто сказал «не мешай».
Герардо хотел уйти, чтобы не мешать, но зная о том, какой аппетит просыпается после бурной ночи, спросил:
 – Голоден?
 – Как чёрт.
 – Я прикажу принести тебе фиников и воды.
Франческо молча, кивнул головой.
Несмотря на его интересы к женщинам, львиную долю свободного времени он уделял собранию книг великих философов, заказывая у друзей по баснословной цене, много читал, сочинял стихи.
Свой талант, своё трудолюбие он подстёгивал маниакальным желанием прославиться, дотянуться до поэтического Парнаса, где восседают Гомер и  Вергилий, обогнав известность своего современника Данте.
В поэзии Петрарка пошёл дальше. Никто до него не предавал должного внимания ни человеческим чувствам, ни пейзажу. На фоне средневекового  стихосложения, обращённого к прославлению божьих деяний, в поэзии появляется пейзаж.  Петрарка первый из средневековых писателей увидел природу как эстетическую ценность и  использовал её в своей поэзии.

Когда янтарным солнцем снег облит,
Холмы вдали одетые снегами…

На самую высокую из гор
Куда бессильны дотянуться тени…

Когда златую колесницу в море
Купает солнце, – с меркнущим эфиром
Мрачится дух тоской.

Франческо через своих покровителей распространял свои сонеты и канцоны для поклонников его творчества, он жаждал популярности, и она к нему начинала проявлять благосклонность. Поэт начал приобретать известность за пределами Авиньона. Его стихи, пронизанные не каноническими изречениями, а человеческими чувствами, звучали на улицах, на рынке, в богатых семьях. Знатные люди искали с ним знакомства.