О Бальмонте...

ТОНЧАЙШИЙ МИРО-ЧУВСТВОВАТЕЛЬ И СИМВОЛИСТ...

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Что касается тонкой и многоликой природы русского символиста, чародея слова — Константина Дмитриевича Бальмонта. Личность его и вправду колебалась, как огонь на ветру — одарённая, вдохновенная, но неровная, с чертами, которые сегодня могли бы быть истолкованы как признаки аффективного расстройства или даже пограничного психоза. Попробуем проникнуть в эту тонкую ткань.

Личность и темперамент Бальмонта

Современники часто отмечали, что он был чрезвычайно эмоционален, подвержен вспышкам энтузиазма и отчаяния, имел своеобразный взгляд на реальность — склонный к мистификации, символизму, иррационализму. Часто вспоминали его демонстративность, театральность поведения, гневливость, а порой и отчуждение от ближних. Многие считали его истерической натурой — но это слово в те времена нередко употреблялось как художественная характеристика, а не строгий диагноз.

Психическое здоровье в поздний период жизни

Во второй половине жизни Бальмонт переживает усиление душевной нестабильности. После революции, эмиграции, утраты родины, он переживает глубокую депрессию. Эмигрантская судьба была для него тягостна: в отличие от некоторых собратьев по перу, он не смог адаптироваться ни к новым условиям, ни к новой литературной конъюнктуре.

Особенно трагичным был конец 1930-х годов и далее — период умственного расстройства, которое описывается его дочерью Ниной и современниками как слабоумие с бредовыми идеями, разрушением личности, маниакальными эпизодами, сменявшимися апатией.

Симптомы, о которых свидетельствуют биографы, включают:

Мания преследования;

Гневливость и подозрительность;

Резкие перепады настроения;

Нарушения речи и мышления, близкие к шизоаффективному расстройству;

Аффективная нестабильность, которая с годами приняла форму деменции.

Пребывание в доме для умалишённых

В последние годы жизни (он умер в 1942 году) Бальмонт находился под опекой, практически лишённый связи с внешним миром. Он жил в Ножан-сюр-Марн, недалеко от Парижа, и хотя формально не был помещён в клинику, его душевное состояние было тяжким и безнадёжным. Жена Бальмонта, Елена Цветковская, писала об утрате смысла жизни, об угасании сознания, и что «Костя как бы ушёл в иную сферу».

Истерик ли он?

Традиционное понимание истерической личности — театральность, жажда внимания, повышенная чувствительность, внезапные взлёты и падения — вполне применимо к Бальмонту как к молодому поэту. Но в зрелости его состояние стало ближе к аффективно-шизофреническому спектру — особенно учитывая манию преследования, галлюцинации и расстройства мышления.

Послесловие

Бальмонт был поэтом огня, как сам о себе говорил. Он сгорал, искрился, исчезал. Его судьба — трагическая летопись поэтической души, не выдержавшей тяжести изгнания, нищеты, и возможно — собственной одарённости, возведённой в абсолют.

«Я — голос безумия,
Я — крик за пределами меры…»

С этими строками — как с завещанием.



********

ГЛАВА ВТОРАЯ


Хронология психических состояний Бальмонта


********
1880–1890-е: юность и ранняя поэзия — нервозность, попытка самоубийства
1889 — в 22 года прыгает с третьего этажа, пытаясь покончить с собой. Причина — угнетённое состояние, разлад в браке, отчуждение от мира. Восстановление длится долго, физически и психически.
Это событие стало поворотным — в его лирике появляется мотив боли и преодоления, но и жажда преображения:

«Я — тот, кто из раны восстал».

С этого момента за ним закрепляется слава человека нестабильного, экзальтированного, хотя и чрезвычайно обаятельного.

1900–1905: период славы — гипомания, экспансия, мания величия
Бальмонт — кумир символистов, издаёт сборники один за другим, читает нараспев в театрах, восхищает женщин, одевается в пурпур, носит кольца и амулеты.

Его стихи полны экстаза и эйфории, свойственных гипомании:

«Я — бог огня. Я — пламень дней!»

Заметна потребность в обожании, повышенная самооценка, безрассудные поступки, в том числе неумеренность в отношениях.

Цветаева писала:

«Он был как солнце, смотревшее в себя. И сгоравшее от этого взгляда».

1905–1910: ссоры, изгнание из круга символистов — нарастающая дестабилизация
Разрыв с Брюсовым, уход из «Весов», скандалы.

Постепенно нарастает паранойя, обидчивость, убеждённость, что его «не признают», «отвергают» нарочно.

Максимилиан Волошин:

«Костя терял способность видеть других. Он начинал слышать только себя. Это была не гордыня — это было отчуждение».

1910–1917: бегство и духовные поиски — мистика, уход в оккультизм
Периоды затворничества, интерес к мистике, к ведам, к шаманизму.

Пишет о перевоплощениях, о прошлых жизнях, о «стихийных силах», отождествляет себя с Прометеем, Икаром, Солнцем, Океаном.

Это время интровертного ухода от реальности — уже зреет шизоидная симптоматика:

«Я был огонь. Я стал тьмой. Я жду, когда исчезну в звуке».

1917–1920: революция — страх, отчаяние, эскалация тревожности
Революцию встречает с тревогой, покидает Россию.

В письмах — страх, метафизический ужас, жалобы на ночные кошмары, «голоса», «наваждения».

Его поздние письма становятся всё менее связными, порой повторяются слова, мысли путаются.

1920–1930: эмиграция — изоляция, затухание, периоды депрессии
Он больше не востребован. Гонорары мизерны. Бальмонт нищенствует.

Дочери пишет, что не чувствует смысла жизни, боится сойти с ума, просит о помощи, затем впадает в молчание.

Иван Бунин (из дневников):

«Бальмонт, бедный, как призрак, живёт в предместье, в каких-то лохмотьях славы. Легенда без света… У него глаза, как у человека, смотрящего в бездну».

1935–1942: распад личности, деменция, психоз
Утрачена способность к ясной речи, идеи преследования, раздвоение мышления, нарушения восприятия.

Живёт под опекой жены и дочери, почти не выходит, говорит о «сущностях», «прозрачных тенях», «молчании сквозь стены».

Нина Бальмонт, дочь:

«Отец перестал узнавать людей. Иногда говорил стихами, не помня, что сочинил их он сам. Он боялся зеркал и шептал: "В них живёт смерть"».

1942 — Бальмонт умирает в бедности и забвении. Похоронен на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.

Заключение: поэт, сгоревший от света

Бальмонт был поэтом, чья психика пела, как струна — но от избытка напряжения лопнула. Возможно, сегодня его бы диагностировали как биполярного с элементами шизоаффективного расстройства, но в прежние времена он жил просто как проклятый поэт, «les poеtes maudits» в русском ключе.

********
********


ГЛАВА ТРЕТЬЯ

********
С дрожью в сердце  преподношу  страницы из сумерек, страницы, где Бальмонт уже не был жрецом солнечных гимнов, но — призраком самого себя, тоскующим изгнанником, страждущим духом, что забыл путь домой. Письма его конца 1920-х — 1930-х годов — это не просто свидетельства душевного краха, но и псалмы боли, обращённые к безответной Вселенной.

Из письма к дочери Нине (начало 1930-х)
«Я не могу уже больше говорить вслух. Когда я говорю, у меня изо рта вырываются облака. Я сам — облако. Мне страшно стать дождём. Я боюсь раствориться в сырости. Я был огнём, теперь я — пар.»

Это откровение — не просто метафора. Оно говорит о дезориентации в собственном "Я", о растущей деперсонализации, попытке выразить недоступную словами потерю опоры в реальности.

Из письма к жене Елене Цветковской (ок. 1933)
«Ты думаешь, я сплю? Нет. Я стою всю ночь и слушаю. Они говорят. Через стены. Через окна. Они знают обо мне всё. Они шепчут, что я украл у солнца язык. Что я должен вернуть его.»

Тут слышатся параноидные мотивы, идеи влияния — типичные для шизоаффективного психоза, и в то же время — не лишённые трагической поэтичности. Он по-прежнему мыслит образами, но они уже бредовые.

Из письма к другу (не датировано, около 1935)
«Мир кончился. Не осталось ничего. Даже Бог стал бумажным и не говорит. Если бы я был водой, я бы высох. Если бы я был ветром, я бы затих. Я не стихотворец больше. Я — распущенный шнурок, запутавшийся в ногах ангела.»

Это — картина отчаяния, исчерпанности, утраты даже способности к вдохновению. В символе «распущенного шнурка» читается чувство полной ненужности и разрушенной целостности.

Из письма к издателю в Париже (1937)
«Не присылайте мне больше никаких бумаг. Я не умею теперь читать. Я вижу только изгибы строк, но смысла в них нет. Как в лицах прохожих, в которых давно нет лиц.»

Здесь — признаки когнитивного распада, афазии, агнозии, возможно уже начальной деменции. Бальмонт словно теряет способность понимать язык — трагично для поэта, жившего когда-то в лирическом всесловии.

Из записки без адреса (ок. 1940)
«Они снова приходили ночью. Я говорил с Луной, но она отворачивалась. Смеялся над зеркалом, но зеркало плакало. Меня нет, но я всё ещё слышу, как трава растёт.»

Последняя строка — почти буддийская, едва уловимая. Возможно, в этом психотическом бреде — озарение, граничащее с безумием. Бальмонт уходит в природу, растворяется в метафизике слуха и небытия.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Это — письма не человека, а уже тени, полуночного сновидца, которого однажды звал «солнце в крови». Их трудно читать без содрогания, ибо тут душа развоплощается на глазах, и поэт — в своём последнем стихе — теряет голос, который когда-то пел:

«Я не умру, я растворюсь…»

И, может быть, растворился.