Детектив на ночь

Прошлой ночью Илья наконец выспался. Два праздничных дня, традиционно посвященные копке огорода (занятию, благодаря которому Россия просуществует при любом политическом режиме, даже самом бесчеловечном), остались позади. Усталость приятной истомой разлилась по телу, но спать не хотелось. Илья порылся в шкафу, отыскал в груде книг детектив, который уже читал раза два или три. Содержание книжки совершенно выветрилось из головы. Он вышел на веранду, зажег свет, закурил и устроился с книгой у стола.
В пустом купе, через несколько минут по прибытии поезда из Марселя в Париж, был обнаружен труп молодой женщины.
«Лихо, — подумал Илья, — прикончить красивую женщину в самом начале!..» Вдруг оказалось, что некуда стряхивать пепел. Илья встал, отыскал в древней скрипучей горке склеенную старую чашку, поставил ее перед собой и вновь погрузился в роман.
Красотка была задушена сзади, и убийца, осуществляя свое черное дело, порвал нить длинных жемчужных бус, которые были на жертве в момент убийства. Жемчужные шарики валялись повсюду. Одна бусина каким-то образом оказалась на узкой планке под окном... «Любовь к деталям погубит человечество, — подумалось Илье. — Впрочем, тип, который обнаружил тело, должен был поскользнуться на одной из жемчужин и треснуться головой о край столика. И его выплеснувшиеся мозги должны забрызгать всё кругом... особенно заголившееся в разрезе черной юбки бедро жертвы… «Мозги с горошком... —  вспомнилось Илье. — Гоголь. Чичиков. Благословенные времена... Роль горошка отводится рассыпавшемуся жемчугу. Лакомое блюдо для широкого читателя, падкого на разбрызганные мозги и на дешевую бижутерию...»
Илья поднял голову. Ночной сад, освещенный луной и фонарем возле дома, казался призрачным. Корявые ветви молодых деревьев с набухшими почками мерцали на фоне ночи. Как тихо, Господи!.. Илья закурил вторую сигарету и вновь опустил взгляд в книгу. Поезд... Недели не прошло, как он вернулся из командировки. Соседи по купе, которых можно забыть... почти уже забыл... Вид из окна, всего на какое-то мгновение: пьяный мужик в грязной телогрейке карабкается по насыпи... Дымят угли на месте крохотного костерка... Водочная бутылка и недоеденная краюха хлеба... Вскарабкается он или рухнет вниз, останется отсыпаться в канаве?.. Звук, с каким стучит о вагонное стекло пустая бутылка из-под пива... В соседнем вагоне —  зек, возвращавшийся из зоны и принявший в себя какой-то дряни в вагонном туалете... Мальчики-милиционеры, составляющие акт о нарушении общественного порядка... Сейчас уркагана ссадят с поезда, денег у него нет, и до Москвы, вероятно, он так никогда и не доедет... Старуха в троллейбусе, отвратительный запах от которой был так силен, что если бы Илья не выскочил на ближайшей остановке, его вывернуло бы наизнанку... Странно, что больше никто не вышел; никто больше не чувствовал этого запаха...
За молодыми деревьями сада начинался участок, огороженный бревенчатой изгородью и заросший бурьяном. Чудесное место для постройки большого дома. С прекрасным видом на Волгу. Отыскать хозяина участка и перекупить у него эти несколько соток. И построить дом. Большой. Свой. Собственный. И жить в нем до скончания века. Плодясь и множась. И насадить рощицу на волжском берегу...
Илья отложил книгу. Этот странный свет, мерцающий, с цветущими деревьями в саду. Белый, тускловатый, фосфоресцирующий свет… жемчужный…
Треснутая чашка поглотила второй окурок. Испачкалась. Когда он мыл ее, чашка рассыпалась у него в руках. Черепки лежали на ладонях, безмятежные, ненужные, прекрасные, блестя влагой на рифленом фарфоре.
Идея построить дом казалась вполне осуществимой. Оставалось разыскать хозяина участка. И деньги, которые, как известно, на дороге не валяются… Илья стал думать о доме. Казалось, он видел его там, за садом. Вот его смутные очертания. С башней, где горит окно. Неярко. Настольная лампа. Ночник. Или свеча… Человек не спит. Он еще не стар, но его мучит бессонница. Он открывает первую попавшуюся книгу и читает о том, как другой человек ползет по насыпи, поскальзываясь в грязи. Ему плохо, его поташнивает от выпитого, но он не в состоянии даже отдать себе в этом отчет. Ему страшно. Там, возле кустов смородины, неподалеку от костерка, который так и не разгорелся, он обнаружил тело. Молодая женщина. С перерезанными венами. Белое лицо, слишком белое. Как у смерти. Самоубийство. Мелкие кусочки фарфора, обагренные кровью. Один из них так и остался в ее руке. Он не запачкан: женщина терла его пальцами, глядя, как из ее белого тела вытекает кровь. Вероятно, инсценировка самоубийства, думает читатель в домике с башней, иначе незачем было бы писать такой пухлый роман. Ну что ж, направить читателя по ложному следу, подсунув поверхностную версию, чтобы потом вернуться к тому же самому. К самоубийству… «Если у автора хватит ума», — думает немолодой человек в домике с башней. У автора его хватит, на возобновленную версию самоубийства, вопреки (или благодаря) готовившемуся покушению на это прекрасное юное существо…
Вдруг настольная лампа гаснет. «Что такое? — вслух произнес человек, в темноте садясь на постели. — Перегорела лампочка? Или неполадки на подстанции?.. Лампочка!» — воскликнул он с облегчением, увидев свет в доме напротив. Вениамин Сергеевич нащупал ногами шлепанцы и поплелся в горницу.
В Париже лил дождь. Следователь мучился насморком. При женщине не оказалось никаких документов. «Что ж, ее опознают по этой родинке на шее… При теперешнем банке данных на всех и вся можно опознать самого черта… А меня бы узнали по шраму на макушке, если бы на ее месте… — он не додумал свою мысль. — Хочу уехать, — вслух сказал он. — Куда-нибудь. В какую-нибудь экзотическую страну. В Индию… В Россию… Там у них всегда что-то происходит… Историческая страна, которая станет мне второй родиной… Где-то я читал, что у человека не одна, а две родины… Земная и небесная…»
В Париже она намеревалась выйти замуж. Судя по виду ее жениха, брак был по расчету: молодая женщина предполагала сделать безбедной свою будущность. Законным образом. Но шлейф преступного прошлого… Впрочем, оно было преступным лишь в той степени, в какой любой суд ее оправдал бы, поместив в клинику для душевнобольных: патологическое воровство, сродни клептомании, возникшее, не в последнюю очередь, от чтения детективов. Последняя кража была слишком дерзкой: она умыкнула карбункул у своего любовника-мафиози. Жених плакал в морге, утирая белесые брови на веснушчатом лице. Из пакета, переданного ему следователем, на кафельный пол полетели со стуком жемчужины. Карбункула так и не нашли…
Загоревшаяся настольная лампа вновь обнаружила в ночи дом с башней. «Каким образом у нее в руках оказалась фарфоровая чашка?» — задался вопросом Вениамин Сергеевич, забираясь под плед. Героиня была существом настолько хрупким, настолько «нездешним», как говорили в начале века (чем не способ датировать написание романа?), что хрупкость тончайшей фарфоровой чашки, оказавшейся в руке Анны, «работала на образ». Возвращаясь из университета, она решила отпустить шофера и пройтись. Шел моросящий дождь, легкий, сизый, и Петербург ей напомнил Париж…
В Париже тоже было скучно… В квартирке, которую снял для нее один из художников, поселившихся там на веки вечные (его потом расстреляют в Крыму во время гражданской войны), среди прочих вещей обреталась фарфоровая ваза, очень старая. Консьержка предупредила, что мадам очень ею дорожит, но по каким-то причинам не хочет, чтобы она стояла в ином месте, как в этой комнате. Ваза была склеена из черепков, и затвердевший клей между ними образовывал прихотливый сетчатый узор, очень милый. Щербинка на горлышке предполагала крохотный осколок, который или не был найден, или же, еще вероятней, был нечаянно растоптан тем, кто собирал эту вазу, а потом склеивал ее. Может быть, это была хозяйка. Любопытно было бы глянуть на нее. В этой склеенной вазе таилась, вероятно, какая-то романтическая история, но расспросить мадам об этом девушка не решилась…
Сейчас, в дождливый день, ей захотелось потрогать руками что-то столь же хрупкое, как та ваза. Анна повернула к Гостиному двору и заглянула в одну из лавок. Купила чашку, оставив у приказчика все карманные деньги. Теперь даже на извозчика не хватит. Ну, ничего, можно прогуляться. Под этим парижским дождем в Петербурге…
Илья держал на коленях раскрытую книгу, глядя в ночь. Воображение развертывало перед ним будущую жизнь в доме, построенном на волжском берегу. Нужно было жениться. Какой она будет, его жена? Когда-то давно, в детстве, на одной из фотографий в бабкином альбоме Илья увидел девушку. Лицо девушки было столь прекрасно, столь чуждо всей этой глупой, трудной и зверской жизни, что время от времени он вызывал в памяти образ, когда-то поразивший его. «Кто это?»— спросил мальчик старую женщину в чепце. Та почему-то не ответила, а через год умерла. Альбом исчез, как будто его никогда и не было…
И следователь уехал в Россию. Чем только он ни занимался: переводил с французского в каком-то издательстве, преподавал в институте «практическое общение», работал фотокорреспондентом в одном из богатых еженедельников, мыл посуду в ресторане, пел под гитару в том же ресторане, ездил по стране автостопом, и возвращаться ему не хотелось. Иногда он вспоминал о последнем своем деле, загадка исчезнувшего карбункула занимала его. Он строил версии, как-то написал даже письмо в префектуру, но ответа не получил. Да, и какая разница, что сталось с этим изумрудом?..
Вениамин Сергеевич рассердился не на шутку: свет снова погас, на самом интересном месте. Всегда так бывает. Если запасных лампочек больше нет, придется вывернуть из люстры. «Всё ясно, — выбравшись из-под пледа, продолжал размышлять Вениамин Сергеевич по инерции. — Французские дела… Этот художник… Но самое примечательное — это мадам, которая так и не появилась. Тайна разбитой вазы…» Лампочек в ящике серванта больше не было. Желая убедиться в этом окончательно, он потянул ящик на себя, и едва не уронил его. Из ящика что-то посыпалось. Вениамин Сергеевич задвинул ящик, подставил под люстру стул, погасил свет и в лунных лучах стал вывинчивать лампочку из люстры.
Он не мог видеть, что под одной из ножек была жемчужина. Падение Вениамина Сергеевича казалось ему вечным. Он ничего не повредил, но долго лежал на полу, вспоминая, что где-то видел человека, карабкающегося по насыпи, этого бомжа, алкоголика… да-да… в сознании всплыло его имя… Илья… он так и не выбрался оттуда, бедняга. Сердце не выдержало. И то сказать: разве можно так пить?.. — подумал Вениамин Сергеевич, прежде чем в дверь постучали.
«Открывать — не открывать?..» — колебался он, услышав под окном речь с сильно выраженным иностранным акцентом