Странники Новогодняя сказка Скрипач

СКРИПАЧ
(Новогодняя сказка)

1.

 К зданию театра, сверкавшему на фоне вечернего зимнего неба яркими огнями, бесконечной чередой съезжались машины, дорогие авто всех цветов и марок. Слегка поеживаясь на холодном ветру, водители лимузинов в полупоклоне распахивали дверцы, и раззолоченная лестница принимала шуршание укутанного в меха шелка, пересыпанного бриллиантами, изумрудами и другими драгоценными камнями. За дамами из механического чрева выбирались фраки и парадные мундиры с орденскими лентами и без оных. Столичный свет торопился на единственный в этом году концерт всемирно известного скрипача Антуана Глюара.
 Фойе «Гранд Опера» рокотало приглушенными волнами светских сплетен. В основном старались женщины.
 – О, милочка, вы, наверное, не знаете: этот Глюар – большой оригинал. Живет в собственном замке где-то в Альпах. Никого не принимает. А с концертами выезжает только раз в месяц и непременно в какую-нибудь столицу. Играет один, без оркестра, но, говорят, божественно.
 – Да-да, мне посчастливилось слышать его скрипку в «Метрополитен Опера» в прошлом году. Изумительно!
 – Говорят, лучшие свои вещи он исполняет в концерте под Рождество.
 – Да. И в этом нам сегодня повезло.
 – Прелестно! Прелестно! А он хорошенький?
 – О! Даже очень! Просто красавчик.
 – Наверняка, ловелас?!
 – Нет-нет! Что вы! Затворник, да еще какой. Женщин практически избегает.
 – Неужели...?
 – Нет! Мужчин он избегает еще больше. Рассказывают, он без малейшего раздумья отклонил приглашение на уик-энд самого эрцгерцога!
 – О!!
 Мужчины тоже старались не отстать в разговорах.
 – Этот Глюар, говорят, богач.
 – Еще какой! Немудрено при таких ценах на билеты.
 – Но этот актеришка еще и не глуп. Поговаривают, его деньги вложены в нефть Ближнего Востока и родезийские алмазные прииски.
 – Недурно, весьма недурно, господа!
 – Еще есть сведения, что он играет на бирже, удачно, заметьте, играет. Ни одного срыва.
 – Гм, джентльмены, откуда же взялся сей «монтекристо»?
 – Говорят, он внебрачный сын одной августейшей особы.
 – Да-а?!
 – А еще, ходят легенды о том, что он продал душу дьяволу.
 – Немудрено, ха-ха, при таком-то везении. Немудрено, господа.
 Вот так они гудели, жужжали и переговаривались между собой, постепенно втягиваясь в зрительный зал и занимая свои дорого оплаченные места: ни слова о музыке – кто из этих особ хотя бы мало-мальски разбирался в контрапунктах, хроматизмах или альтерациях, – но зато бесконечные сплетни о внешних сторонах жизни: богатстве, знатности, красоте, житейской удаче.

* * *

 Он появился на пустой сцене внезапно, не дожидаясь, пока стихнет гул, поднес к подбородку свою «Страдивари» и резким движением смычка тронул напряженные струны скрипки. Первые звуки буквально потонули в шквале аплодисментов. Однако Глюар словно бы не замечал ни разверстой пасти зрительного зала, ни заполнившей его публики, ему было совершенно безразлично, стихнут рукоплескания или нет. Он играл, играл, растворяясь в исторгаемых струнами звуках, играл одну вещь за другой, почти без пауз, на одном вдохновенном дыхании безудержной страсти и любви к музыке. Так продолжалось около полутора часов, после чего скрипач опустил руки, склонил голову и удалился за кулисы.
 В антракте свет обсуждал небесно-голубой бархатный фрак маэстро, его изящную худощавость, его длинные белокурые волосы, пронзительно-синие глаза, так соответствовавшие глубокой синеве сапфировых запонок, легкость, даже некоторую пренебрежительность его поведения. И вновь ни слова о музыке.
 Второе отделение проходило при погашенных огнях рампы, только маленький луч света выхватывал из тьмы изящные нервные пальцы, смычок и скрипку. Нежная, проникновенная мелодия рождала неясное томление, заставляла грудь дышать чаще, а глаза увлажняться влагой соленых слез. Но так было далеко не у всех, больше сказать, лишь у некоторых; остальные же переживали о том, что мрак не позволяет получше рассмотреть самого мастера да посудачить, кто и как реагирует на его исполнение.
 Концерт завершился. Маэстро раскланялся, с надменно-вежливой улыбкой принял цветы и букеты с записками и быстро удалился, так и не выйдя повторно на привычный шквал стандартных оваций.
 Публика разъехалась, театр опустел и погасил люстры, лишь остались мерцающие огни уже устаревших афиш – «Антуан Глюар. Только один концерт» – да освещали гирлянды медленно падавших на землю узорных снежинок уличные фонари. Позади «Гранд Опера» отворилась дверь. Выступившая из полумрака фигура высокого человека взмахом руки отпустила ворчащий и пахнущий бензином автомобиль, после чего двинулась прогулочным шагом вдоль гранитной набережной пересекавшей центр города реки.

2.

 На самом деле звали его не Антуан, а просто Антон, фамилия его была Паупер, и родился он единственным ребенком в семье церковного органиста. К музыке одаренный мальчик тянулся с самого детства: уже в шесть лет он наигрывал простенькие пьесы, исполнял значительные концертные произведения на стареньком пианино, пел в церковном хоре и помогал отцу в исполнении его службы. Он не знал материнской ласки, потому что, не выдержав вечной бедности, мать мальчика бросила семью и сбежала с гастролировавшей в городке театральной труппой, и хозяйством ведала сестра органиста, незамужняя старая дева. Условия жизни Антона были суровыми и даже жесткими, однако мальчик страстно любил музыку и мало что замечал в своем безрадостном существовании. Он обожал скрипку, первые напевы которой уловил в опереточном представлении именно того театра, с которым уехала его мать, и надеялся, что когда-нибудь у него будет свой собственный инструмент. Семья не могла позволить себе такой «роскоши», как приобретение даже подержанной скрипки, однако мечту Антона исполнил вдруг священник церкви, где играл отец Паупера, и в один из рождественских вечеров мальчик впервые тронул тугие струны.
 Играть он выучился быстро, играл мелодии с листа и на слух, играл так, что окружающие слушали музыку с безмолвным восторгом. По щекам прихожан катились слезы, с лиц исчезали усталость и злоба, разглаживались морщинки, в сердца приходила радость, пускай мимолетная, лишь на время уводившая от привычных забот, маленькая, но все-таки настоящая радость. Юный Антон видел это и молился, чтобы Господь Бог послал ему немножко удачи вырваться из плена бедности, стать великим музыкантом. Чтобы его игра сделала счастливее как можно большее число страждущих, вселила в них надежду и уверенность в завтрашнем дне, помогла противостоять бесчисленным невзгодам и испытаниям. Мальчик молился истово и тогда, когда вырос в стройного красивого юношу; он поверял Богу свои чаяния и терпеливо ждал, ждал до тех пор, пока однажды подслушавшая его шептания тетка не бросила со злобным сарказмом:
 – Молишься?! Молись, молись. Протирай коленки. Наш Господь любит это, а еще Он любит дураков.
 – Почему? – удивился Антон.
 – Потому что человек скорее продаст душу дьяволу, нежели Бог откликнется на его молитвы. Так уж повелось. Бог создал человека, но потом глубоко наплевал и на него самого, и на его страдания. А вот сатана дремать не стал. Так что дураки по-прежнему бьют поклоны, умные же закладывают свое бессмертие.

* * *

 Заключил ли юноша подобную сделку, нет ли, нам не ведомо, однако с некоторых пор, несмотря на прекращение молитв, удача перестала поворачивать к нему свою отталкивающую спину. Игру Антона услышал заезжий специалист от музыки, его сделали пенсионером престижной музыкальной школы, затем стипендиатом консерватории, помогли оплатить первые концерты, а дальше... Дальше все пошло по накатанной дороге: успех, деньги, слава; он и имя себе подобрал соответствующее – Антуан Глюар. Сначала он играл много, потом все реже, и, наконец, свел свои выступления до одного концерта в месяц и только в столицах мира; он мог себе это позволить – он был звездой мировой величины.
 Почему это произошло? Вовсе не потому, что Антуан устал или начал хуже играть. Нет, его музыка оставалась по-прежнему божественной, но внезапно скрипач заметил, что с лиц его слушателей исчезла радость; остался восторг, подчеркнутое внимание, дежурные улыбки, остались рукоплескания, погоня за автографами, приглашения на приемы и званные обеды, а вот простая радость исчезла. Да и была ли она нужна тем, кто мог заплатить цену за билет на его концерты? У них не было невзгод и испытаний, не было неуверенности в завтрашнем дне, единственное, в чем они нуждались – в том, чтобы всего лишь разогнать навеянную богатством скуку.
 Глюар пытался бороться за свои детские мечты. Он учредил благотворительный фонд для бедных, однако его средства были просто-напросто разворованы дирекцией; построил ночлежный дом, который сгорел в одну из ненастных ночей, а в огне пожара погибло несколько десятков его несчастных обитателей; раздавал нищим деньги на улице и видел, как тут же на них покупаются спиртное и наркотики. Он терпел неудачи, понимая, что все, что он мог и должен был бы дарить, были не банкноты, не мелкие подачки или крупные пожертвования, а музыка, но возможности жертвовать именно ее «великий, всемирно известный скрипач Антуан Глюар» был начисто лишен. Его бы не поняли, осудили, исключили из числа «избранных», лишили бы славы и денег. Особенно отчетливо Глюар понимал это в рождественские вечера, когда вспоминал, как держал в руках свою первую скрипку.

3.

 Ветер утих. С темных, подернутых молочной дымкой небес, медленно кружась, опускались мириады снежинок: все разные, сверкающие бриллиантовыми огоньками в ярких лучах фонарей. Деревья, фонарные столбы, парапет набережной красовались белоснежным зимним убранством. Улицы пустели. Редкие прохожие торопились к рождественскому столу. Антуан задумчиво брел, зажав под мышкой футляр с неразлучной скрипкой, конечно, не той, давней, а тоже всемирно известной. Снег покрыл его длиннополую шляпу густым слоем. В выбившихся поверх белого пухового шарфа слегка вьющихся соломенных волосах застряли огоньки снежинок. Полы длинного пальто взметали над тротуаром вихристую поземку, однако Глюар не замечал ни зимы, ни раскинувшихся таких редких для большого города красот, ни скатывавшихся время от времени, наверное, от холода, по щекам одиноких слезинок.
 Так он добрался до моста над замерзшей рекой и увидел под ним крошечную искорку огня, привлеченный которой стал быстро спускаться вниз. Под мостом тоже собирались справлять Рождество. Полтора десятка одетых в самые разнообразные обноски нищих разного пола и возраста толпились возле разожженного в металлической бочке костра. Им повезло: по рукам ходила бутылка дешевого виски, а над языками пламени коптился самый настоящий, очевидно украденный, гусь.
 – Глянь-ка, братцы, экий к нам гость пожаловал, – произнес простуженный голос.
 – Франтоватый какой, – чья-то рука сбила с его головы шляпу и довольно грубо дернула за край шарфа.
 – Краса-а-авчик, – нараспев произнес хриплый женский голос.
 – Это точно, – подтвердил простуженный и тут же спросил: – Эй, красавчик, а денежки у тебя есть. При такой одежке наверняка. Так поделись с нами, брат, а?
 Антуану вдруг мучительно захотелось, чтобы эти, именно эти люди приняли бы его здесь и сейчас в свою компанию и позволили бы ему встретить с ними свое Рождество. Ему показалось, что это станет для него искуплением за все бесполезно растраченные годы, в которые он должен был служить людям, а служил своей славе и деньгам, и он принялся лихорадочно обшаривать карманы. Как назло, в пальто лежала только чековая книжка; кошелек с мелочью остался в артистической уборной театра.
 – Э, да ты пустой, – разочарованно протянул простуженный голос. – Ну и катись тогда отсюда подобру-поздорову, пока цел. Что, богатенький, любопытно стало, как это тут отбросы общества поживают? Да? Катись, катись!
 Глюар бережно опустил футляр к ногам и быстро стянул с плеч пальто и шарф.
 – Вот, возьмите, пожалуйста. Вместо денег.
 – Ого! Ха! Во дает! – развеселил толпу его голубой концертный фрак.
 – Да, мотай ты отсюда! И тряпки свои забери. На кой они нам сдались: ни одеть, ни продать; тут же «фараоны» за руку схватят, скажут ворованные, – все также злобно гнусавил простуженный.
 Скрипач отступил назад, опустив руки и голову; его светлые волосы и плечи быстро покрылись снежной пелериной.
 – Стойте вы! Не видите разве, плохо человеку. Душа рвется, – из темноты к огню выбрался согбенный старик. – Пускай погреется. Убудет от нас, что ли?
 – Ага! Пускай, – ехидно заметил простуженный. – А коли сворует что, тогда как? Он что, знакомый твой?
 – Я! Я его знаю! – завопил вдруг мальчишеский голосок. – Музыкант он. Известный. Я его афиши у театра видал. Красивые.
 – Музыкант, говоришь, – задумался простуженный. – Ну, тогда пускай сыграет. Может, подобреем.
 Антуана не нужно было просить дважды; он раскрыл футляр, прижал скрипку подбородком и повел смычком по струнам. Ах, как он играл! Так замечательно, как никогда в жизни! Божественно! Он играл и видел, как расправляются на изможденных лицах морщины, как уходит с них злость и усталость, как появляются зачарованные улыбки. Крепчавший мороз сковывал пальцы, медленно падал снег, а скрипач все играл и играл свои волшебные мелодии.

4.

 Полиция искала Антуана Глюара довольно долго. Его сенсационное исчезновение несколько недель не сходило со страниц газет и телеэкранов, но постепенно забылось, как забывается все на свете, уступив место другим сенсациям. Рассказывают также, что в ту рождественскую ночь какой-то шутник оставил под Парламентским мостом ледяную статую скрипача, возле которой, кстати, нашли шляпу маэстро. Ночевавших там бродяг допрашивали долго, потом, ничего не добившись, отпустили. Пропала и знаменитая скрипка Страдивари.
 Но вот, что интересно: с тех пор в рождественские вечера из-под того самого моста каждый год в одно и то же время доносится тихая скрипичная музыка. Волшебная музыка!
25 декабря 1999 года