Абсурд

Вступление
Пропал мой искусственный локон, осветлённый на два тона бледнее моих волос. После моего первого успеха я всегда, из суеверия, проверяю перед выходом из дома, гостиницы, отеля, дачи (принадлежащей очередному мэру города, где проходят мои гастроли) — на месте ли локон. Вот и сегодня я точно помню, что проверяла. Он лежал в шкатулке с бижутерией, как обычно. А сейчас, перед самым выходом на сцену — для меня это за час до концерта, не знаю, как для кого-то ещё, — локон, мой талисман, мой тотем, мой оберег, в общем, он исчез. Пропал. Испарился, как премия за лучший кавер года.
Все — от моего личного костюмера до последнего работника сцены — знают: этот час мне нужен, чтобы настроиться, успокоиться и, главное, лично (заметьте — лично!) подколоть локон к волосам. Вообще-то я спокойная девушка. Ни один костюмер, музыкант, продюсер не может пожаловаться, что я когда-то на кого-то накричала или, прости господи, выругалась. Ненавижу соответствовать стереотипу о звёздах эстрады! Если некоторые примы себе такое позволяют, то я — никогда. Я всегда разговариваю со всеми подчеркнуто тихо. Я очень терпеливая. Всё, что я себе позволяю, — это, поверьте, очень мало: подойти и молча, абсолютно молча, ударить чем попало и куда попало провинившегося звукооператора, визажиста и так далее. И поверьте, это действует гораздо лучше, чем любой крик.
И вот сейчас, когда я, одетая в невероятный концертный костюм (или прикид, как говорят мои фанатки), с фантастической причёской, но абсолютно босая, появилась перед глазами тех, от кого зависит успех любого концерта, но кого зрители обычно не видят, на сцене воцарилась тишина. Лица некоторых стали очень бледными. Ага, знает кошка, чьё мясо съела! Прошла минута, другая, взгляды присутствующих скрестились на моих босых ногах, и... И что дальше? А дальше — тишина. Как говорил С. Крамаров в моём любимом фильме.
Пока все пребывают в гипнотическом трансе, таращась на мои голые и уже изрядно посиневшие ноги, объясню, в чём, собственно, дело. Всё очень просто: дело в ритуале. Сначала одежда, потом причёска, затем — с тремя восклицательными знаками! — локон, воткнутый в причёску, и только после этого я надеваю туфельки. Да что я вам объясняю, вы наверняка уже поняли: нет локона — нет обуви, нет обуви — нет концерта. Я имею в виду, что не будет. Да, вот теперь правильно. Не будет никакого концерта, пока мне не вернут мой локон.
Один из загипнотизированных работников сцены зашевелился, и я прекращаю свой разговор с невидимым зрителем. Но, как оказалось, разговор ещё не окончен. Никто не признался в краже локона. Так что серебряная статуэтка, приз с одного из последних конкурсов, которую я приготовила, чтобы наказать признавшегося похитителя, так и осталась в моей судорожно сжатой руке. Все молчали. А время неумолимо шло. До концерта оставалось полчаса, потом двадцать минут, потом пятнадцать.
И тут я поняла, что пропала. То есть ещё, конечно, не совсем, но в заколдованный круг я уже вступила. Если я сейчас выйду на сцену, не закончив свой туалет, окружающие перестанут меня уважать. Если же я не выйду, то придётся заплатить огромную неустойку, а денег нет. Всё, что было, ушло на оплату маленького домика в Майами по соседству с тем самым домиком, который одна из моих подруг купила своей маме.
Положение спас продюсер Жора. Точнее, не он, а тот террорист, который позвонил и сообщил, что в здании концертного зала заложена бомба. И если сейчас же не отменят мой концерт, то... Ну, в общем, дальше продолжать нет смысла. И так всё понятно. Обо всём этом нам и поведал запыхавшийся Жора. Проклиная вслух на чём свет стоит этот проклятый городишко с этим проклятым концертным залом и, в придачу ко всему, этих проклятых террористов, я в глубине души была очень довольна тем, что ситуация разрешилась так легко и неожиданно.
Я, конечно, не могла предположить, что пропавший локон и звонок террориста — это только первые звенья длинной и страшной цепи...
Я не знаю, как организаторы объяснили ситуацию зрителям, уже заполнившим зал. Я бросилась к артистическому входу, забыв обуться. Паники ещё не было, но масса людей без билетов ждала начала концерта. Увидев меня босой за две минуты до выступления, они замерли. Один из них попытался преградить мне путь, но у меня не было времени на объяснения. Наглая прядь волос, облитая пенкой, выбивалась из причёски и колола лицо, как проволока, что меня особенно злило.
Жора держал меня за одну руку, а другой я сжимала что-то тяжёлое — кажется, свою гордость, но на ощупь это была серебряная статуэтка. Я бежала за Жорой, не в силах убрать прядь. Бедный зритель, оказавшийся у меня на пути, получил удар. Я даже не поняла, по какой части тела — было темно. Но пусть гордится: не каждый может похвастаться тем, что его отметили призом за лучший кавер года. Статуэтка осталась лежать у его ног, и, мельком оглянувшись, я заметила, что кто-то помогает ему подняться. Значит, всё будет хорошо!
Машина осветила его лицо. «Где-то я его уже видела, — подумала я, садясь в машину». Я машинально растирала замёрзшие ноги. Передние сиденья были заняты, никто не сел рядом. В другой ситуации я бы обрадовалась, но сейчас мне стало грустно. Правила, которые я сама установила, работали против меня.
Жора, кумир семидесятых, потерял голос, но не утратил связей. Он пытался передать мне ботинки, не уронив моего достоинства. Моя гордость вспыхнула, но холод быстро её погасил. Поклявшись называть его Георгием Ивановичем прилюдно, я вышла из машины. В огромных ботинках я направилась к гостинице, удивляя персонал. «Ну что тебе надо? Ты была рада, что ситуация разрешилась. «Вызовем массажистов, врачей, и через 15 минут ты будешь в порядке», — думала я.
Тоска отступила. Щёки покраснели, в висках застучало. Надо вернуть ботинки, пока Жора не превратился в кого-то другого. Я оставила ботинки у двери, отказала всем, кто хотел зайти, и закрыла дверь на ключ.
И тут — началось.
В гостиной, в полумраке, стоял странный человек. Он стоял прямо в пространстве телевизора, внутренности которого были разбросаны по комнате, как органы неудачно собранного кукольного доктора. Экран советского производства был большим, и я видела внушительную часть его тела.
Женское платье, которое он надел, сначала показалось мне знакомым. Лишь через несколько минут я поняла, что это моё платье. Более того, мужчина использовал мою помаду и тени для век. Его ноги, торчащие из телевизора, были обуты в туфли, оставленные в моей гримёрке. И завершал этот сюрреалистический образ мой светлый локон. Да, именно так. Этот ненормальный мужчина играл с моим локоном и пел мою песню. Он гримасничал, и его слух был ужасен.
Я никогда не теряла сознание, но сейчас мне хотелось бы всё забыть. Но, увы, мои чувства и рефлексы обострились до предела. Одним из них было моё артистическое чутьё. С детства я могла предсказать, сколько времени продержится на сцене та или иная эстрадная звезда, неважно, мужчина это или женщина. Кто из них завоюет сердца зрителей на год-полтора, кто на месяц, а кому суждено долго оставаться на сцене. И вот я увидела ненормального мужчину. Если бы он выступал как пародист, его карьера была бы успешной и продлилась бы ещё много лет. Сначала его ужимки показались мне знакомыми, потом — до боли знакомыми, и наконец я узнала в них себя. Он был точной копией меня, но с ужасным музыкальным слухом.
В этот момент зазвонил телефон, и в дверь начали стучать. Мужчина перепрыгнул через телевизор и оказался рядом со мной. Ухмыляясь, он встал передо мной. Казалось, что передо мной зеркало. Я сделала шаг влево, и он повторил за мной. В страхе я отступила назад, и он тоже. Но когда я решилась подойти к двери, он молча показал, что шутки закончились.
В этот миг свет в комнате мигнул, и его лицо на мгновение стало совершенно чужим — как будто маска сползла, и под ней скрывалось что-то невыразимо страшное, холодное, как дно холодильника. Его губы растянулись в неестественно широкой улыбке, а глаза, отражая свет экрана, стали пустыми, как два чёрных провала. Мне показалось, что я слышу, как в телевизоре за его спиной кто-то тихо смеётся, — или это просто потрескивали искры в старой электропроводке.
Я вдруг поняла, что если сейчас не выйду из комнаты, то навсегда останусь запертой в этом абсурдном, но пугающем спектакле — в компании собственного двойника, который знает все мои движения, но не знает жалости.
Глава первая
Мужчина кривлялся и откровенно меня дразнил. Молниеносно метнувшись к двери, он заслонил её своим телом, а в руке у него блеснуло что-то острое и совершенно невообразимое — не нож, не стилет, а какая-то железяка, вырванная, судя по всему, из несчастного телевизора, который он только что раскурочил. Только когда я почувствовала эту остроту у своего горла, я поняла, чем псих собирается меня прикончить. Какая разница, от чего умирать: от ножа или от телевизионной детали? Вряд ли в некрологе напишут: «Скончалась от антенны “Рекорд-304”».
В дверь начали стучать ещё энергичнее.
— Злата! Злата, открой! — надрывался Жора. — Я понимаю, что ты устала, но тут такое случилось! Злата! Отзовись! А то я сейчас пойду к дежурной за запасным ключом!
Я попыталась что-то сказать, но псих надавил железякой мне на горло так, что, кажется, даже проткнул кожу. Я дернулась от боли, а он вдруг заговорил… моим голосом. О боже, неужели я действительно так стервозно и мерзко разговариваю с окружающими? И этот словарный запас! И всё — тихо, спокойно, мерзко. Моим голосом. Лучше бы он орал и матерился, честное слово. Нет, не может быть, чтобы всё это когда-то вылетало из моего рта. Хотя, судя по тому, как поспешно застучали подковки убегающего Жоры, может быть, ещё как может быть.
Жора ушёл. Псих убрал железяку от моего горла, но отходить от двери не спешил. Вдруг мне показалось, что за спиной что-то зашуршало. Я начала разворачиваться — и тут почувствовала, что задыхаюсь. Последнее, что я увидела перед тем, как потерять сознание, — это провод от телевизора, которым псих помахал у меня перед носом, а потом ловко накинул мне на шею. Последнее, что я слышала, — это его пение. Он пел совершенно чисто. Моим голосом. У него был великолепный слух! «Зачем же он меня обманывал?» — подумала я и отключилась.
— Укройте её потеплее. Сейчас её будет знобить. И покой, полный покой! — это было первое, что я услышала, когда пришла в себя. А первое, что увидела, — кровоподтёк на виске того самого мужчины, которому я врезала статуэткой. Он был в невесть откуда взявшемся белом халате и озабоченно склонился надо мной, подоткнув одеяло, чтобы меня не знобило. Рядом маячили Жора, музыканты и ещё много знакомых лиц.
Наверное, мне следовало бы встревожиться, начать расспрашивать окружающих, попытаться встать, но я не собиралась этого делать. Наоборот, я вдруг почувствовала себя абсолютно счастливой. Обо мне беспокоятся, заботятся, лечат — значит, любят! Что-то холодное коснулось моей руки. Я раздражённо попыталась оттолкнуть это что-то. Ну зачем, зачем меня вытаскивать из состояния забытья? Я закрыла глаза. Но ушибленный мужчина продолжал вкладывать мне в руку что-то холодное и тяжёлое. Чтобы он наконец отстал, я сжала пальцы и потянула вещь к себе. Это оказалась моя вернувшаяся призовая статуэтка. Но меня не собирались оставлять в покое — над моей кроватью продолжали стоять и сопеть.
Я сдалась и открыла глаза.
Рядом с кроватью стоял ушибленный мужчина, чей вид был настолько трогательно нелепым, что любой уважающий себя врач скорой помощи тут же вызвал бы подмогу — не для меня, а для него. Друзья, зная мой характер, уже ретировались, оставив этого героя наедине с моим непредсказуемым темпераментом. Он продолжал рисковать своим здоровьем, хотя, честно говоря, бояться мне было нечего: я лежала под одеялом, как фаршированная сардина, и даже шевелиться не хотела.
«Впрочем, — подумала я, — если он ещё жив после того, как я ударила его статуэткой, то судьба явно на его стороне».
— Э, — промямлил пострадавший, наклоняясь ко мне так близко, что я почувствовала запах чего-то среднего между валидолом и гвоздикой. — Как вы себя чувствуете?
Я молчала, как партизан на допросе, зная, что если сейчас скажу хоть слово, то тембр моего голоса повергнет меня в истерику. После того, как ненормальный мужчина-двойник спародировал меня до мурашек, я всерьёз задумалась о смене профессии. Может, уйти в цирк?
— Я, собственно, — продолжал пострадавший, — понимаю, что вам плохо, но я не мог уйти, не отдав вам это!
Я высунула руку из-под одеяла со статуэткой, как фокусник — кролика из шляпы.
— Нет-нет, — энергично запротестовал мужчина, — не статуэтку! Я хочу отдать вам вот это! Не могли бы вы протянуть мне руку?
Я, не говоря ни слова, протянула ладонь, и он с торжественностью хирурга на операции вложил в неё записку.
— А носом он сопит, — подумала я, — потому что, кроме виска, я задела ему ещё и нос. Теперь у него лицо, как у Пиноккио после неудачной пластики.
— Не поймите меня неправильно, — закашлялся он, — но у вас был незапертый балкон. И я подумал: если один мужчина смог спрыгнуть с него, то другой, то есть я, вполне может на него забраться. Я не сразу решился! Самолюбие взыграло и всё такое... но мне очень нужно было вам что-то сказать. Вы меня слушаете?
Я закивала, как китайский болванчик.
— Значит, я забрался на балкон, медленно заглядываю в комнату, боясь снова получить чем-нибудь по голове, и вижу... Ах, даже вспоминать страшно! Вижу, что вы лежите, задушенная проводом, да, как я понял позже, это был провод от телевизора. И на груди у вас лежит эта записка.
— Прочитайте, — наконец решилась подать голос я, но мой голос был таким, что даже тараканы под кроватью замерли в ужасе.
— А может, не надо? Ладно-ладно, не делайте такие глаза. Хорошо. Слушайте: «Сегодня я тебя только напугал, но если ты хотя бы раз выйдешь на сцену, я тебя убью — твоя Злата номер два».
Повисла пауза. Мужчина взволнованно засопел, как сломанный пылесос.
— Вам плохо? — спросил он.
Я хотела ответить: «Нет, всё хорошо» — с той самой фирменной интонацией, от которой у людей обычно бледнеют уши, но снова промолчала и попыталась спрятаться под одеялом, как страус в подушку. Но, услышав следующие слова незнакомца, вынырнула обратно.
— Мы с вами знакомы. Вы меня совсем-совсем не помните? Я же Женя Волков, Евгений Владимирович Волков! — Он произнёс свою фамилию так, будто объявлял о начале землетрясения. — Я учился с вами в одном классе. Помните, в восьмом я вас так толкнул, что вы получили сотрясение мозга? Меня тогда ещё поставили на учёт в детской комнате милиции.
— Вы что, — мой голос неожиданно для меня самой зазвучал резко, — до сих пор бьёте женщин?
— Ну что вы, — заволновался Волков, — все эти годы я искал вас, чтобы извиниться и покаяться. После того случая вся моя жизнь пошла наперекосяк. Моя жизнь...
— Пожалуйста, не надо, — взмолилась я, предчувствуя долгий покаянный монолог. — Давайте считать, что мы квиты.
— Нет, — запротестовал пострадавший, — это слишком лёгкое искупление. Физическая боль от вашей статуэтки — ничто по сравнению с душевной! Скажите, как я могу искупить свою вину?
— Мой искусственный локон, — меня словно подбросило на кровати, — поищите, не оставил ли кто-нибудь в номере мой локон, только бы он нашёлся!
— И это всё? Вы думаете, этого достаточно, чтобы искупить мой поступок? Я, конечно, поищу.
Он исчез, как привидение из дешёвого фильма ужасов, а через минуту вернулся, сопя и оглядываясь по сторонам, словно искал клад.
— Нет, нигде нет, — сообщил он с трагизмом в голосе.
— Боже, — я совсем не узнавала свой голос, — значит, тот, кто писал записку, не шутил.
Я погрузилась в невесёлые мысли, почти забыв о присутствии Волкова, как вдруг его гнусавый голос вернул меня к реальности:
— Располагайте мной. Я сделаю всё, чтобы успокоить вас, — сказал он тихо, но торжественно.
Придя к выводу, что просто так от ушибленного не избавиться, я отправила его за Жорой. Вторым заданием было найти ближайший свободный компьютер и поискать информацию обо мне с Нового года по настоящее время, скопировать, распечатать на принтере и принести мне. Искать нужно было всё: скандальные факты, гастроли, личную жизнь и так далее.
Вообще-то я не жалуюсь на такую информацию и уже несколько лет ничего о себе не читаю — ни плохого, ни хорошего. Не потому, что я самовлюблённая фазаниха, вернее, не только поэтому. Просто тусовки — это моя карма. Странно. Сегодня я сама себя не узнаю. Ну зачем я дала такое странное задание Волкову?
А машина уже закрутилась. Ладно, как говорила Скарлетт, я подумаю об этом завтра. А сегодня мне совершенно необходимо узнать, что имел в виду Жора, когда кричал под дверью, что случилось что-то из ряда вон выходящее. Вернулся Евгений Волков — всё ещё в белом халате, который, кажется, был пришит к нему намертво ещё в восьмом классе, — и сообщил, что, во-первых, Жоры он не нашёл, а во-вторых, свободного компьютера в пределах видимости тоже не было. Волков открыл рот, чтобы что-то сказать, но тут зазвонил телефон. У меня не было ни малейшего желания с кем-либо разговаривать, так что трубку взял Волков.
Он пытался что-то объяснить тем, кто был на другом конце провода, но, судя по его лицу, собеседник был либо из параллельной реальности, либо из бухгалтерии. Пришлось мне высунуть руку из-под одеяла и взять трубку самой. Собственно, звонок был по поводу организации моего концерта. Я уже давно не договаривалась о концертах сама — этим занимался Жора, а я только кивала или качала головой. Но теперь Жора исчез, и мне пришлось самой объяснять, что я не занимаюсь организацией концертов. На том конце провода молчали, как будто я говорила на языке дельфинов. Я разозлилась, но, как всегда, очень интеллигентно: просто нажала на кнопку отбоя и легла в постель, игнорируя возобновившиеся звонки. Оправдание нашлось мгновенно: какого чёрта? Я болею! И у меня кружится голова не только от телефонных разговоров, но и от всей этой вакханалии.
Бывший одноклассник, которого снова послали на поиски Жоры, вернулся с радостным известием: Жору нашли за гостиницей без сознания, но живого, от него сильно пахло коньяком и, возможно, ещё чем-то из ассортимента химчистки. Почему-то Волков снова был в белом халате. Я задумалась: где он его прячет? В карман не засунешь, на вешалке за собой таскать неудобно. Может, у него халат-трансформер? Или это медицинская телепатия?
Стоило мне задать этот вопрос вслух, как Волков побледнел и, вдруг перейдя на «ты», лихорадочно зашептал:
— Откуда ты знаешь? Кому ты уже успела рассказать?
В этот момент я окончательно убедилась: меня окружают маньяки. Решив, что в этом театре абсурда я имею право на собственную реплику, я дала себе сигнал погружаться, как подводная лодка: укрылась одеялом с головой. Но полностью лечь на дно мне не дали. Уже укрывшись, я услышала странные звуки — что-то среднее между всхлипыванием и звоном ложек. Сквозь дырку в одеяле (не забыть потом устроить скандал горничной!) я увидела, что мой соратник по школьным мучениям стоит над кроватью и горько плачет.
Этого ещё не хватало! Решив, что терять мне всё равно нечего, я высунула голову из-под одеяла и запела первую пришедшую на ум музыкальную фразу:
— Не плачь, девчонка, пройдут дожди…
Волков всхлипнул ещё громче, и по его лицу потекли слёзы, смешавшиеся с йодом и, возможно, остатками школьных обид. В этот момент мне показалось, что если сейчас войдёт Жора в халате, а за ним — мой двойник с проводом от телевизора, я не удивлюсь. Я просто попрошу всех не шуметь и дать мне досмотреть этот гротескный сон до конца.
Глава вторая
Не знаю, на что я надеялась, когда запела, но лучше бы я этого не делала. У Евгения Волкова слёзы высохли, как росинки под феном, он снова перешёл на «вы», начал долго и нудно извиняться, потом его голос опасно понизился, и он зашептал трагическим шёпотом, словно собирался поведать мне тайну мироздания. А поведал он… о своих домашних делах. Округлив глаза и понизив голос до опасных децибел, Волков поведал мне о великом открытии, которое сделал его внебрачный сын-вундеркинд: специально для приёмного отца, то есть для Е. Волкова, он изобрёл ткань, которая не мнётся. Из этой немнущейся ткани был сшит больничный халат, который можно складывать хоть вдоль, хоть поперёк, хоть треугольником, хоть в оригами журавлика — и он, этот халат, ни за что не помнётся. Волков больше дружит со своим пасынком, чем с женой, но это большая тайна для его жены, потому что Волков мечтает помириться с женой и завести собственного, законного ребёнка.
Меня мутило. Перед глазами плясал хоровод: псих с проводом, потерянный локон, Евгений Волков в халате и без халата, а где-то на периферии сознания — Жора, пьяный, как дирижёр на премьере «Щелкунчика». Мне становилось всё хуже и хуже. Но бывший одноклассник был неумолим, как будильник в пять утра: ни побои, ни ушиб, ни даже мой фирменный взгляд исподлобья не действовали на него. А ругаться я больше не могла — после вчерашнего концерта мой голос звучал так, что даже тараканы под кроватью начали собирать чемоданы.
И тут меня осенило: нужно отправить Волкова искать другой компьютерный салон. Если бы у меня были силы, я бы поставила себе пятёрку с плюсом за это решение. Одноклассник испарился мгновенно, как вода на раскалённой сковороде.
Я вздохнула с облегчением, но тут моё сердце снова ушло в пятки. Дверь! Балконная дверь! Псих и Волков уже пробирались через балкон, как к себе домой. Что мешает им повторить этот подвиг снова? Закрыть, закрыть! Я закрою балконную дверь и буду в безопасности, думала я. Резко вскочив, я снова рухнула на постель, но детство, проведённое на улице, закалило меня, и я научилась действовать через «не могу». Подлетев к балконной двери, я в отчаянии начала пинать её, как футбольный мяч на финале чемпионата мира. Дверь ходила ходуном, но на ней не было ни защёлки, ни задвижки. Озираясь по сторонам, как затравленный зверь, я вдруг пришла к простому, но парадоксальному решению: мне нужно уйти из этой комнаты. Я могу уйти! Никто меня не держит. Я могу уйти отсюда навсегда — от психа, от Волкова, от Жоры, от фанатов, от афиш с моим лицом, которые смотрят на меня с каждого столба, как упрёк судьбы.
Я могу вернуться к маме и к самой себе. Никто не знает, где живёт моя мама. Никто не знает, как меня зовут на самом деле. Стоп. Волков знает. Ну и что? Мало ли у нас Ивановых. Ивановых Елен — ещё больше. Пойди найди среди них одну-единственную меня! Да и кто будет искать? Куча шустрых девчонок тут же займёт моё место, и не только девчонок. Вон мой пародист-псих как здорово повторил мой голос. Нет, так нельзя. Надо думать о хорошем и выбираться отсюда.
Гостиничный номер остался позади. Ко мне подскочила дежурная и попыталась, ссылаясь на моё здоровье (или нездоровье), отправить меня обратно в номер. Мгновенно перебрав все способы воздействия на дежурную и отбросив их за ненадобностью, я приняла единственно верное решение: то, что не сработало с ушибленным, должно сработать с дежурной. Я очень надеялась, что дежурная — обычная женщина, которая не била одноклассников по голове и не имеет внебрачного сына в не мнущемся халате.
Так оно, впрочем, и оказалось. Я только начала петь: «Отвори потихоньку калитку», — как лицо дежурной изменилось, мёртвая хватка ослабла, за спиной послышались причитания и стук удаляющихся каблуков. Спустившись на первый этаж, я чуть не столкнулась с Волковым, который нёсся во весь опор, прижимая к себе стопку отксерокопированных листов. Он даже не заметил, что я прошла мимо.
И вот я на улице. В кармане ни гроша. Зато с каждого столба на окружающих надменно взирает моё лицо с афиши, осыпаемое дождём из золотых монет. Меня зовут Злата. Точнее, это мой псевдоним. И программа, которую мы привезли в этот город, называется «Золотой дождь». Как я и предполагала, уйти далеко не удалось, и сейчас я была этому только рада.
Около гостиницы стоял и курил один из музыкантов, с которым у нас когда-то намечался что-то вроде романа, ещё до того, как я стала знаменитой. Я до сих пор выделяла его из общей массы и старалась, чтобы мой гнев обрушивался на его голову как можно реже. Теперь же, увидев его простое, растерянное лицо, я не нашла ничего лучше, чем разрыдаться. Я думала, что он пожалеет меня, обрадуется. Однако сегодня мне не везло. Игорь, объект моих романтических вздохов, странно посмотрел на меня и, развернувшись, пошёл прочь.
Мгновенно отбросив все свои принципы, я закричала во всё горло:
— Игорь, вернись!
Плевать, что теперь я неделю не смогу взять ни одной ноты выше «ля». Но крик подействовал: Игорь остановился как вкопанный. Не знаю, что на него подействовало — то ли то, что я впервые за столько лет обратилась к нему по имени, то ли то, что он увидел меня кричащей. Главное, я добилась своего. Игорь шёл ко мне очень медленно, и мне хотелось поторопить его, но я сдержалась. Хватит с него на сегодня сюрпризов, а то ещё крыша поедет от радости, как у всех окружающих.
Вместо приветствия Игорь сказал:
— Жора, когда его увозили в больницу, предупредил нас всех, что теперь появится много желающих выглядеть как певица Злата.
— Игорь, но это же я! — взмолилась я, как будто просила у Бога отсрочки Апокалипсиса. — Мы виделись несколько часов назад на репетиции концерта. Ты что, меня не узнал?
— Девушка, уйдите с дороги, — ответил он тоном, которым обычно разговаривают с психически неуравновешенными фанатами или налоговыми инспекторами.
— Игорь, это же я! — я чуть не подпрыгивала на месте, как ребёнок, которому отказали в мороженом.
— Кто я? — он посмотрел на меня как на говорящую селедку. — Если вы имеете в виду Злату, то она никогда не повышает голос.
— Этим она и отличается от других звёзд, — продолжила я, чувствуя себя самозванкой в собственной жизни. — Ты это хотел сказать? Откуда мне знать, если я не Злата?
— Уйдите с дороги! — Игорь начал терять терпение. — Я не буду спорить, все ваши уловки на виду, как бельё на верёвке.
— Ну и как мне тебя убедить? — не дала я ему договорить, хотя внутренний голос кричал: «Заткнись, идиотка!»
— Прошу не переходить на личности. Злата никогда бы так не поступила.
— Хотите, я спою? — выпалила я, как последний козырь в проигранной партии.
— Пожалуй, только это меня и убедит. Никто не поёт так, как Злата.
«Знал бы ты про психа», — подумала я, вспоминая своего двойника с идеальным слухом и проводом от телевизора.
Пока я лихорадочно искала подходящую песню, словно ключи в бездонной сумке, я решила: пусть будет «Золотой дождь» — песня, названная в честь новой программы. Открыла рот, как рыба, выброшенная на берег. Пропела два слова и захлопнула челюсти. Ни до, ни ре взять не смогла — голос звучал, как скрип несмазанной двери в морге.
Решив, что теперь он точно не поверит, я опустила голову и пошла куда глаза глядят, как потерявшийся щенок. Но вдруг услышала за спиной удивлённый голос Игоря:
— Злата! Это точно ты?
Не знаю, что его убедило, но точно не моё пение. Может, моя способность выглядеть жалко была настолько аутентичной, что никакой двойник не смог бы её повторить.
— Почему ты не спросила про Жору? — спросил он, догоняя меня.
— Да, а что с Жорой? — я вдруг вспомнила о своём продюсере, как будто он был персонажем из другой книги.
— Его увезли в больницу. Говорят, больница где-то рядом. Я как раз туда шёл.
— Я с тобой, — ухватилась я за эту идею, как утопающий за соломинку.
Я со страхом оглянулась на медленно удаляющуюся гостиницу, словно ожидая, что из неё выбежит мой двойник с телевизионным проводом в руках, и крепче ухватилась за рукав Игоря.
Казалось, всё наладилось. Сквозь пыль и смог на небе показалось солнце. Правда, зелёное, но в моей ситуации это было уже неважно.
Жора встретил нас с улыбкой, уже готовый к выписке, хотя его лицо было бледнее простыни в больничной палате.
Мы шли по длинному больничному коридору, как герои дешёвого триллера. Проходя мимо холла, я бросила взгляд на экран телевизора и застыла как вкопанная: там кто-то, до ужаса похожий на меня, давал интервью местной звезде журналистики.
Но это не могло быть правдой. Я была так занята, что физически не могла бы дать интервью — разве что у меня был клон или машина времени.
Всё произошло неожиданно, неожиданно даже для меня. Только что я стояла между Жорой и Игорем, а в следующую секунду уже загораживала экран и убеждала больных, что настоящая Злата — это я, а не та фальшивка на экране.
Жора побледнел, как свежевыстиранная простыня, и стал медленно сползать по стенке. Я стояла у телевизора, размахивая руками, как ветряная мельница, а Игорь метался между нами, как теннисный мячик. Жоре хватило нескольких шлепков по щекам, чтобы прийти в себя — хотя, судя по его взгляду, он предпочёл бы остаться в обмороке.
Через пару минут мы уже шли к вокзалу, как беглецы из психиатрической лечебницы.
Жора бормотал как заведённый: «Никогда не вставайте у психа на пути. Иначе он убьёт Злату. Никогда никому не рассказывайте о том, что произошло за гостиницей. Иначе он убьёт Злату». Когда Жора затолкал меня в вагон, я сопротивлялась, как кошка, которую пытаются искупать. Я рыдала, билась, призывала в свидетели пассажиров, проводников и доказывала всем, что я настоящая певица Злата. Меня несло, как плот по горной реке: я рассказывала ошеломлённым людям факты из своей биографии, о которых знали только самые преданные фанаты и мой бухгалтер. Я даже пыталась петь, но, как вы знаете, петь я теперь не могла — из моего горла вырывались звуки, похожие на предсмертные крики подстреленной вороны.
В общем, я разошлась не на шутку. Жора тревожно поглядывал на меня и в перерывах между моими криками призывал пассажиров не обращать внимания, якобы я его дочка, которая тронулась умом из-за фанатской любви к певице Злате. Пытаясь заслонить меня от публики, которая уже начала доставать мобильные телефоны, чтобы снять видео для TikTok и Instagram, Жора продолжал доказывать окружившим нас людям, что я его дочка, которая воображает себя певицей Златой. Проводники, обезумевшие от моих воплей, принесли простыню и, улучив момент, связали меня, как рождественскую индейку.
А где же Игорь, спросите вы? И зря спросите. Всё, что я знаю, — Жора взял всего два билета на поезд, который отправлялся туда, куда нужно было моему продюсеру и куда не нужно было мне. В кассе оставалось всего два билета, как в дешёвом детективе.
Впрочем, ехали мы недолго, всего несколько часов. Мои гастроли обычно проходят в городах, расположенных недалеко от столицы нашей страны. Показался перрон. Поезд остановился. Дождавшись, пока основная масса пассажиров выйдет, Жора взялся за концы простыни, которая стягивала меня всю эту безумную ночь, как смирительная рубашка.
Как Жора объяснил мне позже, билетов на Москву не было, потому что сейчас люди заказывают билеты заранее, поэтому Жоре пришлось купить билеты втридорога. Да ещё и в общий вагон, где пахло так, будто там перевозили не людей, а коллекцию несвежих носков.
Мы сели в поезд в 3 часа ночи. А прибыл поезд в 7 утра, и эти несколько часов показались мне адом, который Данте забыл описать. Все эти тяжёлые ночные часы тётки бесконечно просили меня потесниться, напоминая, что это общий вагон и здесь не положено спать на нижней полке, а нужно стойко сидеть всю ночь, слушая с одной стороны причитания Жоры, а с другой — ощущая запахи немытых тел, чеснока, перегара и прочие ароматы народной жизни.
Мешки, сумки, кошельки, корзины, пакеты подпирали меня со всех сторон, как декорации в театре абсурда. Когда я пыталась принять более удобную позу, тут же оживала какая-нибудь из тётушек и советовала мне летать самолётами, ездить в СВ-вагоне, а то и на такси, если мне что-то не нравится. То есть всё зависело от степени злобности моих соседок по вагону, которые, казалось, соревновались друг с другом в искусстве сарказма.
Но сейчас вагон был пуст. Пока Жора освобождал меня из простынного плена, я обдумывала разные способы мести, от банальных до изощрённых. На столе лежал целлофановый мешочек с куриными костями и остатками другой снеди, которую одна из тёток поглощала всю ночь, чавкая, как бульдозер. Как только мои руки оказались свободны, мешочек тут же опустился на голову Жоры. Объедки разлетелись по голове и одежде Жоры, но он даже не обратил внимания на мой удар — он тащил меня к тамбуру, как буксир тащит баржу.
Сунув измученным проводницам мятые простыни, Жора спустился на перрон и подал мне руку. Умиляясь невесть откуда взявшейся галантности Жоры, я подала ему руку и тут же пожалела об этом. Сжав мою руку с невероятной силой, Жора потащил меня за собой. Но не к выходу с вокзала, а к виадуку, ведущему на другой путь.
Там стоял поезд Москва — Владивосток. Я не знаю, когда Жора успел забронировать билет на этот поезд. Всю ночь он, как наседка, квохтал вокруг меня, пытаясь успокоить, а тут — бац! — и билет на другой конец страны. Слава богу, на этот раз это был купейный вагон. Пообещав повторить трюк с простынями, если я снова начну требовать справедливости, Жора вышел в коридор и запер купе на ключ — в лучших традициях фильмов про побеги из психушки.
Я подергала вагонное окно. К моему удивлению, оно открылось без труда. Я могла бы вылезти, но, зная свою ловкость, завершила бы этот квест неминуемой гибелью: перрон был высоким, а внизу — крутой обрыв. С этой стороны провожающих тоже не было — им просто негде было бы встать. Я решила изобразить послушную девочку, но, как только поезд подойдёт к следующей станции, перехитрить усыплённого моим послушанием Жорика и сбежать. Поезд тронулся, за окном поплыли пригороды, но Жора всё не возвращался. Прошёл час, два, три. Поезд несколько раз останавливался, но в купе всё оставалось по-прежнему.
Устав ждать, я начала барабанить в дверь. Как только я это сделала, створки тут же отодвинулись, словно там, за дверью, все эти три часа кто-то стоял в засаде, ожидая моего сигнала. В купе внесли два подноса с едой и напитками, официант начал расставлять принесённое на столе. Улыбчивая проводница быстро расстелила мне постель, погладила по голове и со вздохом «устала, бедняжка» пропустила официанта, вышла и заперла дверь на ключ.
Я хотела броситься за ушедшими, но не успела. Дверь снова отделила меня от мира. Мозг лихорадочно работал. Я подняла ногу, чтобы ударить в дверь, но, увидев записку, заботливо положенную на одеяло, медленно опустила её обратно. Стемнело, я включила ночник над полкой, чтобы перечитать послание от Жоры. То, что было написано, никак не укладывалось в голове, хотя записка была короткой:
«Я спасаю твою жизнь». Ты должна доехать до конечной станции и попытаться пожить обычной жизнью. Пожалуйста, забудь о жизни звезды. От этого зависит твоя жизнь и жизнь всех нас. Я бы с удовольствием уехал с тобой. Но он поставил условие, что если я хочу, чтобы ты жила, то ты должна остаться одна. К сожалению, я должен вернуться к нему. Проводникам даны строжайшие указания, якобы отданные от твоего имени, поэтому не пытайся выйти, не доехав до конечной станции. На конечной станции во Владивостоке перед тем, как выйти из вагона, подойди к начальнику поезда и забери у него свои документы и большую сумму денег, которую я оставил у него для тебя. Тебе сейчас нужны наличные, поэтому я не рискнул отправить деньги переводом. Прощай навсегда, твой Жора».
________________________________________
Глава третья
Поезд наконец прибыл на конечную станцию. Шесть суток в поезде — это не просто много, это целая жизнь. Я успела пересмотреть своё прошлое, настоящее и придумать пару новых способов отомстить Жоре, но чем больше я думала, тем больше понимала, что ничего не понимаю и знать не хочу. Но всё когда-то заканчивается. Поезд дернулся и остановился. За окном был незнакомый город.
Когда я шла к выходу, официанты и проводница выстроились вдоль стены, как на параде. Поборов свой характер, я поблагодарила всех, кто заботился обо мне в этом странном путешествии. Держась за перила, я спустилась по ступенькам, и там меня уже ждал начальник поезда. Сначала он попросил у меня автограф, потом передал папку с документами и деньгами. Он хотел было раскланяться, но я остановила его, попросив помочь выбрать агентство недвижимости.
Начальник удивился, потом улыбнулся, а потом засуетился и достал телефон. Оказалось, мне повезло: внучатая племянница его двоюродной тёти как раз работала в агентстве недвижимости. Мужчина вызвал такси, посадил меня в него, и я уехала в неизвестность.
Я смотрела в окно такси и пыталась понять характер города, в котором мне теперь предстояло жить, но всё время отвлекалась: то на странные вывески, то на причудливые дома, то на собственные мысли. Наконец мы приехали. Сделав несколько шагов к лестнице, ведущей наверх, я обо что-то запнулась и чуть не упала. Каблук босоножки оказался неустойчивым. Ах да, босоножки! Надеюсь, вы помните, с чего всё началось? Если забыли, напомню: ненормальный мужчина украл мой искусственный локон, платье, косметику и, наконец, обувь. Потом было много событий, повергших меня в шок. Когда я оказалась в больнице, Жора принёс мне босоножки. Эта обувь явно была куплена на рынке у какого-то китайца. Я бы такую обувь себе не купила, но спорить не стала. К тому моменту я старалась говорить как можно меньше — после всего пережитого я стала стесняться даже собственного голоса.
Ненормальный мужчина, который чуть не убил меня, забрал мою личность, но прежде причинил мне психологическую травму. Когда он заговорил моим голосом, я увидела себя со стороны. Увиденное и услышанное было настолько отвратительным, что теперь я старалась говорить как можно реже и контролировать свой гнев.
Но вернёмся к агентству недвижимости. Я поднялась по лестнице, и мне очень быстро подобрали квартиру — буквально в двух шагах от того места, где я была. Я изображала бывалую покупательницу, к чему-то придиралась, от чего-то отказывалась, но сотрудники агентства быстро раскусили мою неопытность. Раньше всеми моими покупками и недвижимостью занимался Жора и его команда. Из моих слов и пожеланий даже неопытный человек понял бы, что для счастья мне нужна хоть какая-нибудь лачуга, лишь бы она была рядом и не нужно было далеко идти.
Всё, чего я хотела, — это хоть куда-нибудь прийти, где можно согреться, принять ванну и, главное, подумать. Подумать о том, что со мной произошло и что делать дальше, когда закончатся деньги. Вдруг с громким шлепком отвалилась нижняя часть левого босоножка. Не успела я подумать о том, как буду добираться до своей новой квартиры, как тут же развалился правый босоножок.
Наконец мы с риелтором пришли к соглашению. Мне понравилась милая квартирка на втором этаже, и девушка-риелтор одобрительно кивнула, когда я озвучила свой выбор. Я потянулась за папкой, чтобы расплатиться, но увидела, что девушка укоризненно качает головой...
Милая девушка-риэлтор очень мило объяснила мне, что так дела не делаются. Надо составить договор, посмотреть, всё ли меня устраивает в квартире, и вообще — въехать я смогу не раньше, чем послезавтра. Вдруг мне стало отчаянно не хватать воздуха. Раньше со мной такого не было. Я испугалась: попыталась сказать, что мне плохо, но не смогла выдавить ни слова — только начала стучать по столу, как телеграфист на «Титанике». Видимо, мой вид был настолько ужасен, что не успела я отдышаться, как мне сунули под нос договор, в котором чёрным по белому было написано: если я уплачу требуемую сумму, то прямо здесь и сейчас стану обладательницей хорошенькой двухкомнатной квартиры в соседнем дворе и смогу въехать хоть немедленно.
И всё это — из уважения ко мне, певице Злате. Мне было всё равно, с уважением или без, потому что хотелось только одного: есть, спать и оказаться дома. Да, дома — но не в этой квартире, фотографию которой я увидела и которая действительно оказалась в соседнем дворе. Риэлтор достала из-под стола тапочки, в которых её милые ножки отдыхали на работе, и отдала их мне: «Вам же нужно в чём-то дойти до квартиры!» Я вышла из агентства в сопровождении девушки-риэлтора и, обернувшись, увидела, как две оставшиеся в кабинете девушки вертят в руках мои босоножки. Одна сказала, что если их хорошо высушить, то любой китаец с рынка приведёт их в порядок за 15 минут. Одна прижимала босоножки к себе, другая кусала губы от зависти.
И вот тут... у меня закружилась голова. Я моргнула — и вдруг обнаружила, что снова стою на ступеньках поезда. Всё вокруг было до боли знакомым, но что-то было не так: голоса проводницы и официантов за моей спиной прощались со мной — в который уже раз? Почему-то их не смущало, что мы уже прощались несколько часов назад. Я хотела напомнить им об этом, но не стала. Я всё чётче понимала: я уже никогда не стану прежней. Все привычки и причуды остались в прошлом.
Когда поезд остановился, я вышла из вагона, но теперь меня никто не встречал. Пришлось самой искать начальника поезда. Он ни о чём меня не спрашивал и ловко уклонялся от ответов на мои вопросы — Жора явно дал ему чёткие инструкции. Начальник поезда подал мне два конверта: в одном были доллары, в другом — мои документы. Записка от Жоры была без конверта:
«Я уверен, что ты уже успокоилась и можешь разумно реагировать на то, что было написано раньше. Надеюсь, ты так же спокойно отнесешься к информации в этой записке. Не останавливайся в гостинице — купи себе квартиру прямо сейчас, не отходя от кассы.
Я хотела порвать записку, но вдруг почувствовала такую усталость, что мне захотелось лечь и свернуться калачиком прямо на привокзальной площади, вымощенной булыжником. Но шёл дождь, и повсюду были лужи. Как объяснила мне словоохотливая девочка, продававшая газеты, в городе сейчас тайфун — уже четвёртый день ливень льёт как из ведра. (Не думайте, что это мой стиль — это цитата девочки. Она же указала мне нужную страницу в газете с адресами агентств.)
Дальше — больше. Девочка решительно закрыла газету, в которой было столько информации, что я испугалась, что не осилю её до вечера, и повела меня туда, куда советовал Жора. Мы шли не очень долго, что было кстати: зонт, раскрытый над нами, не спасал ни от ветра, ни от дождя. Я почти бегом двигалась за девочкой, поднимаясь на сопку, и пыталась вспомнить: кажется, мы уже были здесь на гастролях, но не помню ни названия гостиницы, ни духа города. Всё было как в тумане.
Мои босоножки, эксклюзивная модель от китайских предпринимателей, не просто промокли, но и начали издавать хлюпающие звуки. Посмотрев вниз, я увидела, что каблук почти оторвался от подошвы. Тем временем мы пришли. Вы не поверите, но девочка привела меня туда, где я уже была несколькими часами ранее: вот я снова стою перед лестницей, ведущей на второй этаж.
Я моргнула — и вдруг снова оказалась в агентстве недвижимости, где милая девушка с улыбкой объясняет мне, что так дела не делаются, нужно составить договор, и я смогу въехать не раньше, чем послезавтра...
Я поняла: я попала в петлю времени. Или, может быть, я — попаданец? Может быть, где-то в параллельной реальности другая я уже счастливо живёт в этой квартире, а я всё ещё бегаю по лестницам, промокаю под дождём, теряю каблуки и ищу хоть какой-то выход из этого абсурдного круга.
И тут я решила: раз уж я попала в этот временной лабиринт, то хотя бы тапочки у меня теперь будут не хуже, чем у риелтора. Всё-таки нужно радоваться мелочам, когда жизнь превращается в бесконечную череду босоножек, дождя и агентств недвижимости.
Глава четвёртая: Петля времени и попаданцы в агентстве
Меня заинтересовал разговор двух девушек, работавших в агентстве. Они перешёптывались, но я уловила, что главная тема — мои босоножки от китайских производителей, которые не выдержали даже одного дождя. Как вы помните, взамен этих несчастных босоножек одна из девушек вытащила из-под стола тапочки, в которых её ножки отдыхали от высоких каблуков, и отдала их мне. Я не люблю обувь без каблука, но выбирать было не из чего — не могла же я войти в новую квартиру босиком.
Однако что-то в моей памяти раздвоилось. Вслушиваясь в разговор, я вдруг поняла, что тапочки, которые сейчас на мне, успела купить мне маленькая девочка, та самая, что проводила меня в агентство. Я перевела взгляд на ноги — да, точно, это не похоже на тапочки, скорее на кеды. Во всяком случае, у этих тапочек были шнурки! Наклонившись и делая вид, что поправляю шнурки, я прислушалась к разговору. Девушки обсуждали мои босоножки, от которых осталось четыре кучки. Одна мечтала, что починит их и пойдёт в них со своим молодым человеком в ночной клуб. Вторая задыхалась от зависти.
Я всегда болезненно воспринимаю зависть, и хотя сейчас завидовали не мне, я всё равно чувствовала себя виноватой. Деревянной походкой (я не привыкла к китайским тапочкам без каблуков) я вернулась к столу девушки номер один, которая продолжала фантазировать, наклонилась, достала из-под стола свои босоножки (точнее, четыре их части), подошла и положила их на стол второй девушки. Не дожидаясь реакции, я вышла из агентства. Хорошо хоть ступеньки были невысокими — иначе я бы точно упала. Ноги, привыкшие к каблукам, вели себя странно, да и не только ноги: всё моё тело протестовало против этого города.
Пока я была в агентстве, погода резко изменилась. Выйдя из помещения, где работал кондиционер, я увидела солнце. Лучше бы оно не выглядывало: я начала задыхаться. Девочка буквально тащила меня к моему новому дому. К счастью, она жила в двух дворах отсюда и знала район как свои пять пальцев, иначе я бы заблудилась, задохнулась и попала бы в больницу.
На двери был код. Я не помнила, сообщила ли мне его девушка-риэлтор, потому что в ворохе бумаг не было ничего похожего на цифры. Можно было бы послать девочку обратно, но мне стало страшно оставаться одной. Пока я думала, девочка уже решила проблему сама: она вытащила из толпы мальчика, который знал код. Как я узнала позже, мальчик был из параллельного класса и без проблем сообщил секретную информацию.
Прислонившись к двери, я соображала всё хуже и хуже, поэтому манипуляции с кодом доверила девочке. Вот мы в подъезде, вот подходим к двери. Квартира оказалась на первом этаже. Но не это меня смутило. Как только мы вошли, в нос мне ударил такой затхлый воздух, что я тут же начала сползать на пол. Девочка бросилась открывать окна, но не тут-то было: все окна и балконная дверь были зашпаклеваны, забиты гвоздями и закрашены. После долгих усилий удалось открыть только форточку на кухне.
Отправив малышку за кондиционером, я почти подползла к этой щели, вдыхая горячую пыль. Я пыталась думать о будущем, но в голову лезла чушь: не сошла ли я с ума, отдав ребёнку такую сумму на кондиционер? «А вдруг девочка исчезнет?» — подумала я. «Нет, — возразила половина моего мозга, — ведь ты уже давала ей деньги на обувь, и она вернула сдачу до копейки». «Это не девочка, а чудо: и до агентства довела, и код узнала…» «Стой! — перебила другая половина, — ты не понимаешь, что деньги на обувь — это копейки по сравнению с тем, что ты дала на кондиционер!»
Слава богу, в этот момент в дверь постучали — хуже не придумаешь, когда начинаешь делить свой мозг на половинки, это может привести к непредсказуемым результатам. Я крикнула, что дверь открыта. Хорошо, что я не закрыла её после ухода девочки, иначе борьба с замком затянулась бы надолго. Вероятно, я кричала очень тихо, потому что девочка просто влетела в квартиру. У неё не было кондиционера. Зато в руке она по-прежнему сжимала те деньги, которые я ей дала.
— Там, — сказала она, — в магазине очередь из попаданцев. Все требуют скидку при предъявлении билета на поезд Москва — Владивосток и справки о временной петле.
Я уставилась на неё, не веря своим ушам. Девочка пожала плечами:
— Говорят, у нас теперь каждый второй — попаданец. Одни только сегодня три раза покупали квартиру, а потом снова возвращались на вокзал. Продавцы уже не удивляются, а просто делают пометку в журнале: «Временная петля, попаданец, скидка не полагается».
Я села на пол и поняла, что теперь у меня официально началась новая жизнь. В квартире, купленной в петле времени, в тапочках, которые то ли купила девочка, то ли выдала риелтор, в городе, где каждый второй — попаданец, а кондиционеры выдают только при предъявлении справки о перемещении во времени.
В этот момент я поняла, что пора просто принять происходящее. И, возможно, как только я это сделаю, временная петля наконец разорвётся, и я смогу хотя бы выспаться в своей новой квартире — если, конечно, она не исчезнет к утру. — Что случилось? — встревожилась я, глядя на девочку, которая всё ещё сжимала в руке мои деньги, словно талисман против злых духов. — Мальчишки что, отняли у тебя деньги?
— Нет, — засмеялась Катя, и смех её был каким-то слишком взрослым, как будто она уже лет двадцать работала в этой сфере.
— Так, я не понимаю, ты купила кондиционер? Если купила, то где он? И почему у тебя в руке деньги?
— Нет, — всё так же весело и лаконично ответила девочка.
— В таком случае… — мой голос сорвался, потому что я внезапно почувствовала себя персонажем абсурдного анекдота, — в таком случае я ничего не понимаю.
— Да вы успокойтесь, — наконец до Кати дошло, что я не разделяю её чувства юмора. — Сейчас всё расскажу. Взяв деньги, я пошла к подруге, она живёт тремя этажами выше и тоже продаёт газеты. У неё есть телефон. Подруга помогла найти телефон магазина, где продают кондиционеры. Мы хотели оформить покупку на дом. После того как мы положили товар в корзину и мне перезвонили, я спокойно и вежливо назвала номер квартиры и дома. Но на том конце провода меня очень вежливо послали, объяснив, что дети не имеют права делать заказ. К счастью, в этот момент пришла мама Ксюши — так зовут мою подругу. Мы попросили её сделать заказ. Когда я сказала, что делаю заказ не для себя, а для вас, Злата, она не поверила. Но я настаивала. И когда я сказала, что если она не поверит, то столичная звезда эстрады задохнётся и умрёт без кондиционера, только тогда она поверила, заказала кондиционер и даже пообещала спуститься к вам и сделать укол.
— А она что, врач? — не веря своему счастью, спросила я.
— Нет, просто Ксюша и её мама недавно переехали в наш город и тоже часто задыхаются летом. Вскоре пришла мама Ксюши. Она представилась Наташей и никак не хотела называть своё отчество. Сделав мне укол (не спрашивайте, чем), она вместе со мной подождала, пока доставят кондиционер. Кондиционер установили, а в придачу вручили мне мобильный телефон. Оказывается, я у них сегодня тысячный покупатель. Что ж, должно же мне хоть в чём-то повезти.
В подарок мне вручили мобильный телефон — совершенно ненужный в этом городе, где мне не к кому было звонить. Кондиционер гудел, как старый холодильник, даря мне долгожданную прохладу. Но через 10 минут кондиционер стал не нужен: погода изменилась, пошёл дождь с ветром, и стало холодно. Вот так — с кондиционером, который пришлось выключить, с мобильным телефоном, по которому не с кем было говорить, с заколоченными окнами и девочкой Катей, у которой дома никого не было из-за очередного запоя её мамы, — я встретила первую ночь во Владивостоке.
Квартира была совершенно пустой — ни мебели, ни кровати, ни даже табуретки. Я села на пол и прислонилась к стене. Добрая Катя сбегала домой и принесла два одеяла. Увидев мою брезгливую гримасу, Катя объяснила, что эти одеяла принадлежат лично ей, их подарила бабушка на день рождения, и, слава богу, мама ещё не успела их обменять на бутылку водки. Катя ещё что-то говорила, но я уже погрузилась в сон, свалившись на одеяло, вырванное у судьбы, и укрывшись другим. О том, где и как будет спать девочка, я, конечно, не подумала. Ну что вы хотите — я же звезда эстрады, хоть и бывшая, да ещё и подставная.
Сны мне снились приятные, но ближе к утру начался настоящий гротеск. Мне приснилось, что мой мобильный телефон вырос до размеров человека, стал ходить по комнате и напевать голосом Ирины Муравьёвой: «Позвони мне, позвони…» Потом телефон раздвоился. Половинки телефона вцепились в меня с двух сторон и стали тянуть в разные стороны. Один телефон отвечал за разум, другой — за эмоции. Потом оказалось, что я участвую в телевизионном шоу, где режиссёр дал мне сценарий, а в сценарии вместо названия передачи было написано: «Договор на покупку квартиры. Я, нижеподписавшаяся…» Я подумала: «Ну ладно, шоу так шоу», перевернула страницу, а там диалог двух телефонов.
Телефон-мозг:
— Дорогие телезрители, как вы думаете, она может позвонить в Москву?
Ремарка автора: свет падает на номер телефона, который принадлежит её другу.
Дородная дама с трёхцветной причёской:
— Ей ни в коем случае нельзя ему звонить!
Дед в очках, одна линза которых заклеена долларовой бумажкой:
— Ему уже звонили, но только не она. Он не волнуется. Он думает, что она на гастролях.
Телефон-эмоция:
— Как вы думаете, она сейчас плачет или смеётся?
Молодой человек с косой ниже пояса:
— Она должна позвонить.
Девушка, у которой одна половина тела одета, а другая — совершенно голая:
— Пусть только попробует позвонить! Плохо! Плохо-плохо!
Я очнулась в своей гримёрке. Огляделась — и обрадовалась: какое счастье, что это был всего лишь сон! Никакого Владивостока, никакой Кати, никакого агентства! Но тут дверь распахнулась, и в комнату вошла… я. Я, которая не я, была раздражена и крикнула мне:
— Чего сидишь, чего вылупилась? Ты нашла локон?
Я не могла ответить — рот был заклеен невидимым скотчем, и я, которая не была мной, всё пыталась заставить меня заговорить:
— Молчишь? Боишься? И правильно делаешь, лучше молчи! Локон найдётся, а вот твоё лицо, которое я сейчас поправлю острой бритвой, уже не восстановить… Ладно, все вон, — крикнула она невидимой прислуге, — кроме неё. С ней у меня будет отдельный разговор, она мой личный помощник и должна следить за вещами.
Я пыталась закричать, пыталась остановить тех, кто уходил, но не могла.
— Ну-с, — обратилась ко мне лже-Злата, — чего тебе не сиделось во Владивостоке? Зачем ты вернулась? Я же тебя предупреждала.
Она — или он? — говорила и одновременно переодевалась. Переодевшись в мужское, он/она снова обратился ко мне:
— Давай, просыпайся уже и больше не подглядывай. Сиди в своём Владивостоке, а я скоро тебя навещу! Слышишь? Не возвращайся! В следующий раз я не буду так добр! Три, два, один, свободна!
Я проснулась и снова вздохнула с облегчением. Какое счастье — я во Владивостоке, далеко от Москвы, и он меня здесь не найдёт!
Вдруг проснулась Катя:
— Злата! — закричала она. — Я забыла тебе сказать! Вчера я видела твою афишу! У тебя через неделю концертный тур по городам Приморья? Я хочу билет! Дашь?
— Дам, дам, — успокоила я девочку. — Спи, ты пойдёшь на концерт!
Катя повернулась на другой бок и заснула — на голом полу, но, кажется, была вполне довольна жизнью. А я больше не могла уснуть.
— Что же это? — с ужасом подумала я. — Он нашёл меня? Или это давно запланированный тур? Не помню, давала ли я Жоре согласие на этот гастрольный тур… Давала… Или… не давала?
В комнате снова повисла тягучая, гротескная тишина, в которой даже кондиционер казался подозрительно живым.