Одна

Я живу одна. Но мой дом, несмотря на это, переполнен правилами, которые необходимо соблюдать, чтобы все было хорошо. Я искренне так считаю, не могу объяснить почему. К примеру, когда я просыпаюсь по утрам в своей комнате, то некоторое время еще притворяюсь, что сплю, потому что слышу, как Они ходят по помещениям на первом этаже. Так что я лежу в постели без движения и с закрытыми глазами до тех пор, пока шум не утихнет. Только после этого можно вставать. Иногда, конечно, я делаю это даже если ничего не слышу. Иногда мне хочется для всего мира притвориться, что меня здесь нет, что утро еще не наступило. Иногда мне искренне жаль, что Их я еще способна обмануть, а мир — нет.

С утра я люблю выпить немного апельсинового сока. Я наливаю его совсем немного из тетрапака, не более двух-трех сантиметров от дна стакана, после чего доливаю в оставшийся сок немного воды, легонько взбалтываю и ставлю на место. В свой сок я ничего не доливаю и смакую его насколько возможно, употребляя мелкими глотками и немного гоняя во рту, чтобы ощутить вкус и жжение на потрескавшихся губах. Мне нравится буднее утро, в районе восьми-девяти часов, оно всегда спокойное и тихое. Можно стоять у окна и наблюдать за рассветным солнцем. Слушать шкворчание яиц на сковороде и свист чайника. Разрешить себе съесть что-то более-менее существенное. Можно даже немного пошуметь.

Обычно я стараюсь ходить очень тихо, потому что Они не любят шума: всегда надеваю носки с резиновыми точками на подошве — такие не скользят по паркету — и оборачиваю конец трости такими же носками, подошвой вниз, чтобы не стучать им по полу при ходьбе. У меня есть инвалидная коляска, но в основном я использую ее как кресло, потому что редко бываю снаружи. Вообще-то я могу ходить, разве что недолго и с помощью трости. Врачи говорят, что у меня от рождения очень слабые мышцы.

Пол у стен может быть очень громким, если половицы старые и неплотно примыкают к стене. Днем я об этом не забочусь, но вечером мне необходимо вернуться в свою комнату до шести часов, а после — передвигаться как можно тише, поэтому я шагаю очень близко к мебели и прочим тяжелым вещам, потому что пол урегулирован именно там. Правда, это правило не работает на лестнице: по ней следует ходить, наоборот, как можно ближе к стене или перилам. При ходьбе я привыкла наступать сначала на наружные стороны стоп, а после переносить вес на всю стопу, или на цыпочках, опираясь на подушечки пальцев — так производимый мной звук намного тише. Иногда ходить так бывает тяжело, но я справляюсь. Если вы когда-нибудь останетесь у меня в гостях на ночь, вам тоже придется научиться передвигаться так.

Я часто слышу в доме посторонние шаги: примерно с шести вечера до семи утра. По их звуку я могу определить куда они направлены и несут ли для меня какую-либо опасность. Выходить им навстречу ни в коем случае нельзя, чтобы не столкнуться с Ними. Я крайне осмотрительна, избегаю любой встречи с Ними и уже не помню почему это так важно, но временами ранее, когда я все же нарушала какое-нибудь из правил, то наутро просыпалась в синяках. Однажды я рассматривала свое тело в зеркале, и оно все-все было в багровых, фиолетовых и желтовато-зеленых пятнах. Пару раз, когда я была особенно глупа и только училась правилам своего дома, у меня даже бывали отметины на горле, напоминающие человеческие пальцы. Да, точно, в те разы мне следовало учесть, что дыхание через рот тише, чем через нос, потому что нос может свистеть.

Девять часов — довольно большой временной промежуток, и пока он течет, я часто бываю голодна. К тому же, у меня не всегда получается успеть принять пищу до шести вечера, поэтому я держу в своей комнате запас закусок. Например, у меня есть целая банка арахисового масла, которое прелестно тем, что долго портится, и отлично сочетается с солеными крекерами. Тайников с едой у меня несколько, поскольку изредка один или два моих тайника оказываются разоблаченными, и наутро я нахожу их пустыми, а на своем теле — новые синяки. Кроме этого, я регулярно меняю их местоположение. К сожалению, я не могу рассказать вам, где находились мои тайники в последний раз, потому что Они обязательно все узнают, если я скажу об этом вслух, и я снова проснусь в синяках.

Но я могу точно сказать, например, что консервы — это отличная идея, если вдруг вы находитесь в той же ситуации, что и я. Я предпочитаю банки с кольцами-открывашками. У меня есть личная открывашка для более простых банок, но воспользоваться ею бывает слишком громко и небезопасно. Больше всего я люблю маринованные оливки с кусочками сыра, которые вставляют внутрь каждого плода вместо косточек. Когда я ем их по одной, смакуя, то кажусь себе настоящей аристократкой. Также я люблю есть сухую лапшу быстрого приготовления, сухофрукты, мармеладных червяков в сахарной посыпке, хлопья, батончики и супы в пакетиках. Когда я хочу вечером съесть суп после шести, то заранее грею чайник и переливаю кипяток в походный термос, а сам чайник после этого заливаю холодной водой, чтобы быстро остудить, и Они ничего не заметили.

Вот еще один совет, который я могу дать: сухие закуски я запихиваю в заранее подготовленную наволочку. Она помогает заглушить шорох оберток, который порой бывает просто оглушительным. Мусор я прячу под кроватью, собираю в пакет и выбрасываю после семи утра, но не в специальное ведро под раковиной, а сразу в контейнер на улице. Личную посуду тоже мою утром. Среди нее есть пара стаканов, глубокая миска, столовые приборы и тарелки, пара из которых совсем маленькие, из них я ела в детстве: на них изображены зеленый лужок с цветочками, собака с висячими ушами и следующие за ней маленькие цыплята. Также я держу при себе пару бутылок воды, большую и маленькую. Вода в них питьевая, я набираю ее из фильтра на кухне, но большую бутылку я использую для того, чтобы чистить зубы. Время от времени у меня нет возможности попасть в ванную, поэтому я пропускаю мытье, но чистку зубов стараюсь поддерживать регулярной, и сплевываю использованную воду в маленький таз под кроватью.

Бывает, что моих запасов не хватает, и тогда я дожидаюсь тишины и спускаюсь вниз, к холодильнику. Для того, чтобы бесшумно его открыть, я просовываю палец в резиновую часть на двери и создаю маленький проход для воздуха. Пищи я беру совсем немного, чтобы Они не заметили, и быстро возвращаюсь назад. Иногда в доме бывают снэки, — рыбные чипсы, фисташки, соленые крендельки — и я научилась считать их каждый день, чтобы узнать, как быстро они исчезают. Вообще-то мне нельзя их брать, потому что они предназначены для Них, но порой соблазн пересиливает, и я присоединяюсь к ритму их потребления, чтобы незаметно брать горсточку для себя. Еще в доме бывает алкоголь, и однажды я осмелела, решив, что смогу попробовать больше пары глотков, если поступлю с бутылкой, как с соком — залью водой недостающее. После этого, кажется, у меня тоже появились отметины от пальцев на горле, но постепенно они сошли. Они очень не любят, когда я беру то, что предназначается Им, и я могу Их понять, поэтому стараюсь не нарушать правила и не брать лишнего.
 
Кроме особых носков я ношу короткие майку и шорты из хлопка. Более твердые ткани со множеством складок, как я замечала, сильно шуршат при ходьбе. При вынужденном передвижении по ночам, например, в туалет, я стараюсь замечать куда падают тени и двигаюсь от одного темного места к другому, замирая на каждом и прислушиваясь. Когда все вокруг спокойно, я продолжаю идти. Я знаю, Они всегда наблюдают и знают все. Я уверена, на самом деле Они видят каждый мой шаг, даже когда я прячусь у себя в комнате, которую считаю своим единственным убежищем. Но правила помогают мне жить без ограничений, поэтому я строго придерживаюсь их, и только поэтому каждый день у меня все хорошо. Я выучила все правила, всегда держу их в голове и прекрасно знаю пространство своего дома, благодаря чему уже почти не встречаю синяков на своем теле. Все мои движения и привычки отточены до совершенства, я очень внимательна, и знаю, что теперь Они мной довольны.

Я знаю это, потому что иногда Они оставляют мне деньги на кухонном столе. Раньше я не всегда знала, когда их можно брать. Когда на самом деле было нельзя, я просыпалась с новыми синяками или голодала, но теперь Их проверки закончились, и Они начали меня награждать, позволяя мне брать купюры и монеты без риска для себя. Я благодарна Им за это, но живу не только на эти деньги. Я много времени провожу в интернете и научилась получать деньги на свой счет за выполнение некоторых работ, в основном, письменных и вычислительных. Свои сбережения я тщательно контролирую, слежу за расходами и обязательно оставляю небольшую сумму про запас. Кроме еды, средств личной гигиены и редких дополнительных расходов, я время от времени пополняю свою аптечку, где всегда держу обезболивающие, перекись, салфетки, бинты, витамины и какие-то серьезные препараты со сложными названиями, назначение которых я плохо помню, но пью их уже очень давно.

В общем-то, моя жизнь была прекрасной и редко подвергалась каким-либо изменениям, пока я не встретила однажды на кухне ее. Она занималась тем, что обычно в такое время делаю я — готовила завтрак. Прежде я никогда ее не видела. Она была старше меня на вид, может, лет тридцать пять или тридцать четыре, одевалась в одни и те же блузку с кружевом на v-образном вырезе и джинсы. Последние я сразу отметила небезопасными, но фасон блузы мне очень приглянулся. Заметив меня еще на лестнице, она приветливо улыбнулась и обратилась ко мне.

— Ах, ты, должно быть, Гита! Спускайся, девочка моя, не стесняйся, скоро все будет готово.

Говорила она так громко и задорно, что меня невольно передернуло. Я прошла на кухню, опустилась на ближайший стул, опершись на трость, и стала наблюдать, как женщина ворочает на сковородке восхитительно пахнущий омлет с зеленью и сыром.

— Теперь я — твоя сиделка. Меня зовут Рут, — продолжила она. — Меня попросили приглядеть за тобой какое-то время. Надеюсь, мы с тобой подружимся.

Волосы у нее были чуть выше плеча, топорщились крупными прядями на концах и были рыжими. Не крашенными, настоящими. Жидкую челку она убирала назад широким ободком с цветами. Постоянно болтаясь в четырех стенах, я почти не видела людей лично, так что Рут произвела на меня впечатление одним своим нахождением в моем доме. Черты ее лица были мягкими, может, слегка печальными, а бирюзовые глаза светились добротой. Мне она чем-то напомнила мою мать, которую я и сама не помню, когда видела в последний раз, и не помню даже, как она выглядела. Но Рут, показалось мне, обещает быть намного, намного лучше. По крайней мере, она стала готовить для меня еду, и готовила очень вкусно, а это уже было что-то.

Я была не против ее присутствия в доме, хотя и понимала, что вовсе не нуждаюсь в ее помощи. Она была довольно приятной женщиной. Но мне требовалось многому ее научить: двигалась она совсем не осторожно, производила лишний шум и нарушала так много правил за раз, что очень скоро у меня начал слегка подергиваться глаз. Днем такое поведение могло быть простительно, но ночью ей следовало быть намного более аккуратной.

Рут выложила на плоскую тарелку омлет, дополнила его парой чесночных гренок и поставила на стол. Тогда от съестного запаха у меня едва не закружилась голова: ранее я не принимала пищу около девяти часов, три из которых прободрствовала. Женщина отвернулась, чтобы сделать кофе, а я все никак не могла оторвать глаз от капелек масла, еще шкворчащих на омлете в дырочках от лопнувших пузырей. Когда она повернулась, то отчего-то удивленно вскинула брови.

— Ты не ешь омлет? Ох, мне следовало сначала тебя спросить.. — уже было расстроилась она.

— Это мне?.. — осмелилась уточнить я.

— Конечно, тебе, — Рут еще больше удивилась. — Не переживай за меня, я уже позавтракала.

— Мне?.. Мне можно взять? — не унималась я, поскольку все это показалось мне подозрительным. — Только кусочек? Или весь?

Но женщина, кажется, была со мной честна. Меня захлестнуло такое волнение, что когда я взяла в руку вилку, та немедленно выскользнула из дрогнувших пальцев и с невыносимым грохотом поскакала по полу. Кровь так и застыла у меня в венах.

— Прости! Прости! Прости! — я быстро наклонилась и потянулась за прибором, стараясь как можно скорее уладить это недоразумение. — Я сейчас подниму! Я это случайно, клянусь, только не злись! Я сейчас все исправлю! Прости!

Когда я выпрямилась, вся дрожа, то встретила изумленный взгляд Рут. Женщина двинулась в мою сторону, и я успела было решить, что сейчас она меня ударит, и дернулась назад. Но вместо этого она, никак не прокомментировав произошедшее, с совершенно спокойным видом забрала у меня побывавшую на полу вилку и вручила другую, чистую. В такие моменты раньше я обычно чувствовала, будто это — мой последний день. Не знаю почему. Но тогда я ощутила отчего-то, что смогу дожить до завтра, и даже до послезавтра, и послепослезавтра, и даже, может быть, до следующего четверга. Я замолчала, потупившись, и щеки у меня заалели. Я совершенно не понимала что должна делать дальше.

— Ты ешь, Гита, ешь, — неожиданно ласково произнесла Рут. — Остынет.

Получив четкую установку, я принялась за еду. Не помню, когда в последний раз пища доставляла мне такое необычайное удовольствие. Омлет с гренками был так хорош, что все предосторожности на время словно выдуло у меня из головы начисто. Пока мне позволено есть, я должна есть, — так я тогда решила. Лишь проглотив последний кусочек хлеба, я наконец вернулась к своим обычным мыслям.

Первым делом, подумалось мне, я должна тщательно изучить поведение своей новой, как она себя назвала, сиделки, ведь она представляла собой для меня совершенно новое явление, аналогов которому я еще не встречала. То, что ее не разозлил звук упавшей вилки, еще ничего не означало — может оказаться, что ее выводит из себя что-нибудь другое. Это нормально, когда что-то выводит тебя из себя. И из уважения к Рут, накормившей меня такой вкусной едой и сделавшей мне весьма значительную поблажку, мне следует выяснить что ее сердит и никогда не допускать ее столкновения с ее личной “красной тряпкой”. Тщательно вымакав тарелку хлебом, я оперлась было на трость, чтобы встать, но женщина остановила меня.

— Не нужно, я помою, — она забрала у меня тарелку сама и поставила в мойку. — Хочешь чай? Со сладеньким, если ты любишь. Я испекла слойки с вишней.

Так передо мной встала новая дилемма. Решив, что омлет станет моим единственным приемом пищи на весь день, я слопала его без остатка и почти что объелась. И если чай еще мог бы не слишком сильно повлиять на наполненность моего желудка, привыкшего к мизерным порциям, то слойки добили бы меня окончательно. Но предсказать как сильно будет зла на меня Рут, если я дам отказ, я не могла. Как и не могла предугадать достанется ли мне еще хоть кусочек чего-нибудь съестного в будущем после такого акта наглости с моей стороны.

— Если не хочешь сейчас, можешь взять позже, — обронила Рут, должно быть, заметив, как мучительно я медлю.

Я кивнула, стараясь больше не выказывать ни единой эмоции на лице, чтобы случайно не выдать себя чем-нибудь, но внутри у меня все затрепетало от облегчения. Поблагодарив сиделку за завтрак, я вернулась в свою комнату и беззвучно бросилась в слезы, едва за мной затворилась дверь. Иногда со мной такое бывает, если сильно перенервничать. Позволяя слезам стекать по щекам, собираться на подбородке и капать на майку, я села за компьютер и открыла рабочую электронную почту, чтобы сразу сконцентрироваться на скопившихся за ночь задачах. Текло из глаз у меня еще около получаса, то прекращаясь, то собираясь вновь, но я старалась не обращать на это внимания и не намочить клавиатуру.

Рут оказалась удивительной женщиной. Ее присутствие в доме всегда было заметно: я слышала шелест ее тапочек по полу, стуки предметов, смешанный шум, сопровождающий уборку и готовку. Она даже стала поливать цветы на подоконниках, о которых я то и дело забывала. И стала звать меня спускаться на полноценные обед и ужин, где я старалась вести себя сдержаннее и впредь и не запихивать в себя все подряд без остатка.

В первый день ее пребывания на одной территории со мной, я почти не покидала своей комнаты и с затаенной тревогой ждала наступления темноты. После шести часов дом сделался до странности тих, словно Они были удивлены присутствием Рут не меньше моего и все никак не могли подыскать нужного момента, чтобы заявить о себе. Женщина выключила повсюду верхний свет, оставив лишь пару напольных торшеров в гостиной и устроилась в кресле с книгой.

Я увидела ее еще на лестнице, когда набралась смелости выйти наружу, выманенная из своего убежища необычной тишиной. Внизу мне ничего не было нужно, я лишь хотела проверить, как она. Насмотревшись на безмятежную фигуру Рут в теплом приглушенном свете, я постояла на ступеньках еще немного и бесшумно повернула назад. У меня не укладывалось в голове, как ей удалось перевернуть с ног на голову весь дом и остаться невредимой. Однако впереди была еще целая ночь, и повисшее умиротворение вполне могло означать затишье перед бурей.

Едва время перевалило за восемь вечера, я отложила все свои дела и напрягла слух. Шел уже второй час тишины, и мне было тяжело в такое поверить: я дергалась и проверяла обстановку примерно каждые двадцать минут, но к восьми мое терпение подошло к концу. Никаких шумов, никаких посторонних шагов, будто Их никогда и не обитало в моем доме. В очередной раз поднявшись с места, я прошла к двери и припала к ней, вслушиваясь. Рут не было слышно. Сказать честно, про себя я надеялась (и какое-то время даже искренне верила), будто она — мираж, который вдруг с чего-то привиделся мне и уже давным-давно исчез. Всего лишь благой призрак, слишком идеальный, чтобы существовать в реальности дольше отмеренного ему срока. Но Рут все еще находилась где-то в доме, сомнений в этом у меня не было. Все потому что с опытом проживания в собственном доме, что я делила с Ними сколько себя помню, умение различать пустоту и присутствие прочно впиталось в самую мою кровь.

Отворив дверь, я выскользнула наружу и покралась вниз по лестнице, чтобы разобраться в чем дело. Я понимала, что сильно рискую, но страшнее мне было за Рут, ведь она не знала что в этом доме можно делать, а чего нельзя, как правильно передвигаться и касаться предметов, и самое главное — какой промежуток времени в сутках наиболее опасен. Я была слишком беспечна, когда замечталась о том, как Рут могла бы исчезнуть, и пропустила удобное время для проведения ей инструктажа. Впрочем, было еще не слишком поздно исправиться. Главное, найти Рут и как можно тише отвести ее в безопасное место.

Рут я обнаружила на том же самом месте, где она находилась весь вечер: положив раскрытую книгу страницами вниз себе на грудь, она задремала, немного откинув голову на подлокотник. Я бесшумно подобралась ближе и остановилась, не представляя что мне делать дальше. Будить ее мне было жаль. К тому же, я вовсе не была уверена, что она не наделает шума, если я дотронусь до ее плеча. Оглядевшись, я на миг испугалась собственной удлиннившейся тени, распластанной на полу, но больше ничего не увидела. Их по-прежнему не было слышно. Я поколебалась еще немного и, не найдя в себе решимости разбудить Рут, тихо опустилась в кресло напротив, чтобы оказаться рядом, когда она проснется сама или если произойдет что-нибудь еще.

Около часа я просто сидела в молчании, положив руки и подбородок на костыль. Их отсутствие и неизвестность уже начинали меня раздражать. В один момент мне даже захотелось было нарочно что-нибудь уронить, чтобы заставить Их напомнить о своем существовании, но живо всколыхнувший на дне живота страх оказался сильнее, и меня будто приморозило к месту. Опасаясь лишний раз пошевелиться, я оставалась в кресле напротив Рут и с тревогой вглядывалась в темноту по сторонам, прислушивалась к идеальной благоговейной тишине, нарушаемой лишь едва слышным сопением сиделки. Когда она вдруг шевельнулась во сне, и книга соскользнула с ее груди и с невыносимым грохотом упала на пол, у меня едва не остановилось сердце от ужаса. Я закрыла себе рот рукой, зажмурилась, сжалась в комок. Мне захотелось вскричать, что я ни в чем не виновата, что это все эта проклятая Рут, вторгнувшаяся в мой дом без капли уважения к установленным порядкам.

Но ничего не произошло. Совсем. Книга осталась валяться на полу около кресла. Женщина продолжала крепко спать, ни разу не пробудившись. А я оставалась в кресле, смекнув, что случайный шум, вызванный Рут, не остался без Их внимания, но был прощен, потому что она еще ни о чем не знает. Для меня же правила остаются прежними, и если я расхрабрею и посмею нарушить хоть одно — мне несдобровать.

Утром я проснулась резко, точно вырвавшись из продолжительного коматоза. Себя я обнаружила в том же кресле, в котором находилась вчера ночью. Моя трость стояла рядом, аккуратно прислоненная к подлокотнику, а я сама оказалась укрыта пледом, снятым со спинки дивана. Рут не было на прежнем месте и похоже, что уже давно, потому что на подушке кресла я не заметила характерной вмятины. В момент моего пробуждения она только-только заходила домой, гремя ключами и держа в руках пакет с продуктами. Я тотчас обескураженно уставилась на нее.

— Ах, Гита, прости! Я, должно быть, тебя разбудила, — смутилась женщина, снимая обувь в прихожей.

Я не ответила, глупо глядя на нее, и она продолжила:

— Я всего лишь сходила за продуктами, — Рут прошла в кухонную зону и принялась разбирать покупки. — Не знаю точно что ты любишь, но нашла такие хорошие свежие овощи по скидке! Вот, взгляни-ка.

Она вынула из пакета красный болгарский перец размером почти с мой кулак и продемонстрировала его мне со всех сторон.

— Не будешь против, если у нас на ужин сегодня будут фаршированные перцы? Для начинки я обычно беру фарш с рисом и немного паприки.. У тебя ведь нет аллергии на паприку?

Я покачала головой:

— Нет. Только на мед.

— На мед? Правда? — Рут, кажется, обрадовало, что я наконец обронила пару слов. — Вот дела! У тебя, должно быть, появляется жуткая сыпь?

— Нет. Меня от него сразу наизнанку выворачивает.

— Ох, вот как..

Отложив плед, я выбралась из кресла и прошла к сиделке, отметив про себя, что у меня ничего не болит. Только шея немного ноет от сна в не самом удобном положении. Я понятия не имела сколько часов прошло с тех пор, как я уснула, когда проснулась Рут, и что могло произойти за все это время. Окинув ее цепким взглядом, я не обнаружила ни единого синяка или ссадины. Значило ли это, что она не нарушала никаких правил?

– Что-то не так? – неловко уточнила Рут, заметив, как я ее разглядываю.

Я потупилась и замотала головой.

– Что ты хочешь на завтрак? – улыбнулась она тогда.

Я сосредоточенно разглядывала носки своих стоп. Рут и ранее косвенно интересовалась моими предпочтениями, но я думала, что она это не всерьез. Теперь же она напрямую требовала от меня ответа, а я не знала правильного. Минуты тянулись, ладонь на рукояти трости принялась предательски потеть, а женщина все смотрела на меня.

– Я могу, к примеру.. Пожарить гренки с сыром, будешь? – наконец предложила она, и я моментально вскинула глаза и закивала, хватаясь за спасительную зацепку.

– Нужно будет немного подождать, – уведомила меня Рут и откинула крышку хлебницы. – Хорошо?

– Да. Конечно.

Я еще немного постояла, не зная можно ли мне уходить, но сиделка уже поставила сковороду и залила ее маслом. Сочтя это за дозволение быть свободной, я осторожно отступила назад и, не встретив сопротивления, удалилась наверх, в свою комнату. Первым делом я обратилась к зеркалу и тщательно себя осмотрела со всех сторон. Даже майку сняла. Кожа была белой и совершенно чистой. Решив пока не придавать этому особого значения, я по привычке отправилась проверять запасы. Кипятка в термосе оказалось маловато, следовало бы долить. Часы показали одиннадцать утра, безопасное время. Но Рут суетилась внизу, и я не была уверена, что мне стоит заниматься своей потаенной рутиной при ней. Опустившись на кровать, я размяла плечи и легла на спину, уставилась в потолок, ощущая, как приятно спадает напряжение с позвонков. 

Мне больше не хотелось думать ни о чем. Не хотелось ничего подмечать, анализировать, прогнозировать. Я должна была во всем разобраться, но ощущение утраченного контроля совсем сбило меня с толку и провоцировало бросить вообще все. Я хотела закрыть глаза и исчезнуть для всего мира, как обычно по утрам, хотя бы ненадолго. А потом начать день сначала. Не застигнутой врасплох в кресле внизу, а показавшейся из своей комнаты исключительно тогда, когда я этого захочу, и в таком виде, в каком я сама решу спуститься. Еще немного передохнув, я села, тщательно расчесала волосы, пытаясь успокоить себя процессом, и заплела их в косу. Проснувшийся голод погнал меня на запах готового завтрака, по крайней мере часть которого, в этом я могла быть уверена, предназначена для меня.

Спустилась я неохотно, но Рут, похоже, была рада снова меня увидеть. Обещанные гренки уже дымились горкой на большой плоской тарелке, поплывший сыр с щепоткой зелени на них еще не застыл коркой. Я остановилась поодаль в нерешительности, перенеся вес на трость, но сиделка попросила меня к столу. Усаживаясь, я засмотрелась на открытые участки ее тела, выискивая хоть какие-нибудь следы Их возмездия, и снова ничего не обнаружила. Рут заметила, что я ее разглядываю, но промолчала. Она опустилась за стол вблизи от меня, чтобы не приходилось далеко тянуться за гренками, и примерно разделила их на двоих по количеству. Я следила за ее руками. Несмотря на легкую тронутость возрастными морщинами, выпирающие синеватые червячки вен, красные пятнышки ожогов от раскаленного масла и заметную усталость кожи от рутинной работы в доме, они выглядели очень нежными.

– Ну, что ж! – Рут с предвкушением хлопнула в ладоши как девочка. – Приятного нам аппетита!

И невозмутимо принялась за гренки. Мне казалось, будто она усердно делает вид, что ничего не произошло и не происходит. Пытается наладить неуловимо неуютную обстановку нарочитым оптимизмом, разбавить неловкую тишину непринужденностью. Может, даже подать пример. Неужели появилось какое-то новое правило, о котором я пока еще ничего не знаю? Помолчав, я тоже постаралась сделать вид, что ничего нет и не было, уткнулась в тарелку, ощутила тяжкий голодный спазм в животе и начала с жадностью есть.

– Неплохо вышли, да? – обратилась ко мне женщина, едва проглотив свой кусок. – Даже почти не пригорели. Ох, гренки у меня всегда пригорают! Уж не знаю что с ними делать.

Я кивнула, не переставая жевать ни на минуту, чтобы не пришлось говорить.

– Если ты не против, я бы хотела узнать тебя немного ближе, – продолжила она, не сводя с меня лучащегося добротой взгляда. – К примеру... Какие у тебя интересы? Хобби?

От неожиданности я совершенно растерялась и замешкалась. Ответить следовало быстро, не заставляя Рут ждать, но мысли плотно спутались и посерели на манер белого шума. Я снова не знала правильного ответа. Мучительно сглотнув недожеванный кусок, я ощутила, каким жестким комком он прокатился по пищеводу прежде чем рухнуть в желудок.

– Э-э.. Я.. Вышиваю иногда. Бисером, – выронила я наконец.

– Ух ты! Правда? – обрадовалась сиделка. – Я раньше тоже увлекалась. Может, и дальше бы вышивала, но когда стала старше, перестала ладить с бисером. Очень уж он для моих пальцев стал мелким. Так неудобно! – выдержав паузу, но не получив от меня комментария, она продолжила сама. – Покажешь мне какие-нибудь свои работы? Если у тебя остались. Или ты их раздариваешь друзьям?

Я покачала головой, не осмелившись уточнить, что у меня нет друзей. Этот факт мог оставить обо мне дурное впечатление.

– У меня осталась пара картин, – осторожно отозвалась я, наматывая на вилку тянущуюся до бесконечности ниточку плавленного сыра. – Я могу показать, если нужно..

– Конечно, покажи! – Рут вспомнила о гренках у себя на тарелке и снова принялась за них. – Как закончим завтракать, согласна?

Я покивала, торопливо забив рот слегка лоснящимся от масла куском. Любопытство сиделки меня напугало, она застала меня врасплох. Я не соврала ей, у меня и правда остались небольшие бисерные полотна, но перед тем, как показать их Рут, следовало сперва найти их и протереть от пыли. Но успею ли я? Я стала есть быстрее. Давясь последним кусочком, поднялась и тщательно, но быстро вымыла свою тарелку и посуду, оставшуюся в раковине.

– Ох, Гита, ну что ты! Я сама бы все помыла, – женщина, кажется, была удивлена, но особого значения моей спешке не придала; помолчав, она сообщила, – Я поднимусь к тебе после того, как почищу сковороду, хорошо? Мне ведь можно к тебе зайти?

– Да. Конечно.

Остывшую на плите сковороду я трогать не стала, надеясь, что Рут станется помыть ее сразу после того, как с завтраком будет покончено – и не прогадала. Она всегда мыла всю посуду сразу после приема пищи и почти ничего не оставляла на потом. Сковорода выигрывала мне время. Поблагодарив сиделку за гренки, я улизнула в свою комнату при первой же возможности.

Я плохо помнила, где лежат эти картины, и наугад полезла за ними в шкаф. Перевернув в нем вещи, я отыскала полотна и протерла бисерные сплетения и рамы от пыли, после чего выставила их на кресле. Раньше Рут не стремилась попасть в мою комнату, и теперь мне следовало убедиться, что все, чего ей нельзя видеть, надежно спрятано. Я проверила тайники, и все лишнее засунула поглубже так, чтобы не бросалось в глаза ничего, могущее показаться странным.

Вскоре женщина с робким стуком в дверь появилась на пороге моей комнаты. Входя в нее осторожно, будто в храм, она старалась не слишком засматриваться на устройство моего постоянного жилища, но было заметно, как ей все вокруг любопытно. Я напряглась, молясь про себя, чтобы ее внимание не привлекло ничего лишнего.

– Как у тебя тут уютно, – изрекла она, должно быть, из чистой вежливости.

В моей комнате никогда не было ничего, что говорило бы о том, что в ней живу именно я. С таким убранством здесь мог жить кто угодно другой. Например, арендатор, который выселится отсюда уже через неделю, если не меньше, не выдержав давления стен и унылого вида на пустой задний двор из окна. Когда я была подростком, я видела комнаты своих сверстников на интернет-форумах, и завидовала им, ведь у них было огромное количество вариантов украшения собственного пространства. Им даже можно было прикреплять пластинки на стену, чего Они никогда бы не потерпели ни в одной из комнат дома, потому что это портит обои. Когда я выросла, я поняла это. И еще я поняла, что мне необязательно заполнять пространство собой, чтобы жить в нем и считать его своим. В комнате, где живет личность, не должно быть ничего лишнего, потому что сама личность уже делает эту комнату наполненной.

– Гита! Какие прелестные картины! – всплеснула руками Рут, наконец, взглянув на кресло.

Приблизившись, она взяла их в руки и, ахая и осторожно прикасаясь пальцами к бисеру, принялась рассматривать. Я немного расслабилась. В общем-то, она была права. Я уже и сама забыла, как на самом деле гордилась каждым полотном, когда заканчивала над ним работу. На одной картине раскинул свои колючие ветки с алыми ягодами шиповник. На другой посреди поросшего осокой водоема под красным солнцем запрокинули головы журавли. На третьей – между камнями и лапами елей серебрился лесной водопад. Пускай я вышивала по схемам, но результат приносил мне полное удовлетворение, будто я не просто повторяла инструкции, а вносила в изображение нечто свое, личное.

– Почему они лежат у тебя здесь? – вдруг искренне удивилась женщина. – Нужно повесить их на стену в гостиной!

– В гостиной?.. – у меня невольно сперло дыхание.

– Конечно! – Рут обернулась на меня, сияя. – Они же такие красивые, пускай радуют глаз! Можно я их возьму?

Не найдя что ответить, я только бессильно кивнула. В состоянии видимого восторга Рут показалась мне внезапно помолодевшей: все морщинки на ее лице так и принялись лучиться солнцем, улыбка растянулась розовым полумесяцем, а волосы вспыхнули золотистой зарей. Она победоносно прижала полотна к груди и, забыв о былой учтивости, пытливо оглядела всю комнату еще раз. Паника окатила меня словно холодной водой, я вцепилась пальцами в рукоять трости. Конечно. Похвала моим картинам была всего лишь обезоруживающим меня приемом. Ранее она наверняка что-то заметила, но лишь теперь полностью вправе меня разоблачить. Это Они подсказали ей, пока я не видела, я уверена, ведь я проверила каждую мелочь – сама она не смогла бы ни о чем догадаться.

– Ты не будешь против, если я постираю шторы? – спросила сиделка, застав меня врасплох.

– Что?..

– Мне показалось, что шторы у тебя уже немного устали, их следовало бы освежить. Тогда и дышать в комнате станет легче, согласна? – Рут поглядела мне в лицо и, должно быть, ужаснувшись его выражению, заторопилась отступить. – О, нет, если ты не хочешь, я не буду ничего трогать! Извини!

– Я.. Э-э.. Я сниму их, – выдавила я, потупившись. – Я могу сама, все нормально.

Не знаю точно что творилось у меня с лицом, но я не хотела, чтобы она это видела. Стало ужасно стыдно, до самых кончиков ушей. Мы неловко помолчали обе, глядя в разные стороны, пока Рут не решилась нарушить тишину первой.

– Я пойду повешу картины в гостиной, – примирительным тоном сообщила она. – Ты ведь спустишься к обеду? Осталась вчерашняя лапша с яйцом, но завтра я приготовлю что-нибудь новое, хорошо?

Я торопливо закивала, желая только одного: чтобы женщина поскорее ушла. И она ушла. А я осталась с чувством обжигающего, невыносимого стыда за свои подозрения на ее счет. Не зная что с ним делать, я опустилась на кровать и вросла в нее на некоторое время. Хотелось плакать. Рут была слишком ко мне добра. Насилу отклеившись от места, я принялась за шторы, и когда все-таки их одолела, снесла вниз, где уже была подготовлена бельевая корзина. Аккуратно смотанные, ее уже заполнили, кажется, все оставшиеся шторы в доме вообще. Без них в дом сквозь окна хлынул непривычно яркий свет, и я впервые удивилась сама про себя тому, насколько здесь может быть светло. Рут копалась где-то наверху, за дверью ванной, должно быть, разбираясь в порошках и кондиционерах.

Оставив шторы в корзине, я с осторожностью заглянула в гостиную. Мои картины уже висели на стене над диваном, поблескивая крохотными бусинками, так необычно и ярко контрастирующие с приглушенными тонами всего остального интерьера. Невольно засмотревшись на них, я подумала.. Может быть, моя комната так пуста, потому что на самом деле я просто не помню кто я?

[продолжение следует]