Одна

Я живу одна. Но мой дом, несмотря на это, переполнен правилами, которые необходимо соблюдать, чтобы все было хорошо. Я искренне так считаю, не могу объяснить почему. К примеру, когда я просыпаюсь по утрам в своей комнате, то некоторое время еще притворяюсь, что сплю, потому что слышу, как Они ходят по помещениям на первом этаже. Так что я лежу в постели без движения и с закрытыми глазами до тех пор, пока шум не утихнет. Только после этого можно вставать. Иногда, конечно, я делаю это даже если ничего не слышу. Иногда мне хочется для всего мира притвориться, что меня здесь нет, что утро еще не наступило. Иногда мне искренне жаль, что Их я еще способна обмануть, а мир — нет.

С утра я люблю выпить немного апельсинового сока. Я наливаю его совсем немного из тетрапака, не более двух-трех сантиметров от дна стакана, после чего доливаю в оставшийся сок немного воды, легонько взбалтываю и ставлю на место. В свой сок я ничего не доливаю и смакую его насколько возможно, употребляя мелкими глотками и немного гоняя во рту, чтобы ощутить вкус и жжение на потрескавшихся губах. Мне нравится буднее утро, в районе восьми-девяти часов, оно всегда спокойное и тихое. Можно стоять у окна и наблюдать за рассветным солнцем. Слушать шкворчание яиц на сковороде и свист чайника. Разрешить себе съесть что-то более-менее существенное. Можно даже немного пошуметь.

Обычно я стараюсь ходить очень тихо, потому что Они не любят шума: всегда надеваю носки с резиновыми точками на подошве — такие не скользят по паркету — и оборачиваю конец трости такими же носками, подошвой вниз, чтобы не стучать им по полу при ходьбе. У меня есть инвалидная коляска, но в основном я использую ее как кресло, потому что редко бываю снаружи. Вообще-то я могу ходить, разве что недолго и с помощью трости. Врачи говорят, что у меня от рождения очень слабые мышцы.

Пол у стен может быть очень громким, если половицы старые и неплотно примыкают к стене. Днем я об этом не забочусь, но вечером мне необходимо вернуться в свою комнату до шести часов, а после — передвигаться как можно тише, поэтому я шагаю очень близко к мебели и прочим тяжелым вещам, потому что пол урегулирован именно там. Правда, это правило не работает на лестнице: по ней следует ходить, наоборот, как можно ближе к стене или перилам. При ходьбе я привыкла наступать сначала на наружные стороны стоп, а после переносить вес на всю стопу, или на цыпочках, опираясь на подушечки пальцев — так производимый мной звук намного тише. Иногда ходить так бывает тяжело, но я справляюсь. Если вы когда-нибудь останетесь у меня в гостях на ночь, вам тоже придется научиться передвигаться так.

Я часто слышу в доме посторонние шаги: примерно с шести вечера до семи утра. По их звуку я могу определить куда они направлены и несут ли для меня какую-либо опасность. Выходить им навстречу ни в коем случае нельзя, чтобы не столкнуться с Ними. Я крайне осмотрительна, избегаю любой встречи с Ними и уже не помню почему это так важно, но временами ранее, когда я все же нарушала какое-нибудь из правил, то наутро просыпалась в синяках. Однажды я рассматривала свое тело в зеркале, и оно все-все было в багровых, фиолетовых и желтовато-зеленых пятнах. Пару раз, когда я была особенно глупа и только училась правилам своего дома, у меня даже бывали отметины на горле, напоминающие человеческие пальцы. Да, точно, в те разы мне следовало учесть, что дыхание через рот тише, чем через нос, потому что нос может свистеть.

Девять часов — довольно большой временной промежуток, и пока он течет, я часто бываю голодна. К тому же, у меня не всегда получается успеть принять пищу до шести вечера, поэтому я держу в своей комнате запас закусок. Например, у меня есть целая банка арахисового масла, которое прелестно тем, что долго портится, и отлично сочетается с солеными крекерами. Тайников с едой у меня несколько, поскольку изредка один или два моих тайника оказываются разоблаченными, и наутро я нахожу их пустыми, а на своем теле — новые синяки. Кроме этого, я регулярно меняю их местоположение. К сожалению, я не могу рассказать вам, где находились мои тайники в последний раз, потому что Они обязательно все узнают, если я скажу об этом вслух, и я снова проснусь в синяках.

Но я могу точно сказать, например, что консервы — это отличная идея, если вдруг вы находитесь в той же ситуации, что и я. Я предпочитаю банки с кольцами-открывашками. У меня есть личная открывашка для более простых банок, но воспользоваться ею бывает слишком громко и небезопасно. Больше всего я люблю маринованные оливки с кусочками сыра, которые вставляют внутрь каждого плода вместо косточек. Когда я ем их по одной, смакуя, то кажусь себе настоящей аристократкой. Также я люблю есть сухую лапшу быстрого приготовления, сухофрукты, мармеладных червяков в сахарной посыпке, хлопья, батончики и супы в пакетиках. Когда я хочу вечером съесть суп после шести, то заранее грею чайник и переливаю кипяток в походный термос, а сам чайник после этого заливаю холодной водой, чтобы быстро остудить, и Они ничего не заметили.

Вот еще один совет, который я могу дать: сухие закуски я запихиваю в заранее подготовленную наволочку. Она помогает заглушить шорох оберток, который порой бывает просто оглушительным. Мусор я прячу под кроватью, собираю в пакет и выбрасываю после семи утра, но не в специальное ведро под раковиной, а сразу в контейнер на улице. Личную посуду тоже мою утром. Среди нее есть пара стаканов, глубокая миска, столовые приборы и тарелки, пара из которых совсем маленькие, из них я ела в детстве: на них изображены зеленый лужок с цветочками, собака с висячими ушами и следующие за ней маленькие цыплята. Также я держу при себе пару бутылок воды, большую и маленькую. Вода в них питьевая, я набираю ее из фильтра на кухне, но большую бутылку я использую для того, чтобы чистить зубы. Время от времени у меня нет возможности попасть в ванную, поэтому я пропускаю мытье, но чистку зубов стараюсь поддерживать регулярной, и сплевываю использованную воду в маленький таз под кроватью.

Бывает, что моих запасов не хватает, и тогда я дожидаюсь тишины и спускаюсь вниз, к холодильнику. Для того, чтобы бесшумно его открыть, я просовываю палец в резиновую часть на двери и создаю маленький проход для воздуха. Пищи я беру совсем немного, чтобы Они не заметили, и быстро возвращаюсь назад. Иногда в доме бывают снэки, — рыбные чипсы, фисташки, соленые крендельки — и я научилась считать их каждый день, чтобы узнать, как быстро они исчезают. Вообще-то мне нельзя их брать, потому что они предназначены для Них, но порой соблазн пересиливает, и я присоединяюсь к ритму их потребления, чтобы незаметно брать горсточку для себя. Еще в доме бывает алкоголь, и однажды я осмелела, решив, что смогу попробовать больше пары глотков, если поступлю с бутылкой, как с соком — залью водой недостающее. После этого, кажется, у меня тоже появились отметины от пальцев на горле, но постепенно они сошли. Они очень не любят, когда я беру то, что предназначается Им, и я могу Их понять, поэтому стараюсь не нарушать правила и не брать лишнего.
 
Кроме особых носков я ношу короткие майку и шорты из хлопка. Более твердые ткани со множеством складок, как я замечала, сильно шуршат при ходьбе. При вынужденном передвижении по ночам, например, в туалет, я стараюсь замечать куда падают тени и двигаюсь от одного темного места к другому, замирая на каждом и прислушиваясь. Когда все вокруг спокойно, я продолжаю идти. Я знаю, Они всегда наблюдают и знают все. Я уверена, на самом деле Они видят каждый мой шаг, даже когда я прячусь у себя в комнате, которую считаю своим единственным убежищем. Но правила помогают мне жить без ограничений, поэтому я строго придерживаюсь их, и только поэтому каждый день у меня все хорошо. Я выучила все правила, всегда держу их в голове и прекрасно знаю пространство своего дома, благодаря чему уже почти не встречаю синяков на своем теле. Все мои движения и привычки отточены до совершенства, я очень внимательна, и знаю, что теперь Они мной довольны.

Я знаю это, потому что иногда Они оставляют мне деньги на кухонном столе. Раньше я не всегда знала, когда их можно брать. Когда на самом деле было нельзя, я просыпалась с новыми синяками или голодала, но теперь Их проверки закончились, и Они начали меня награждать, позволяя мне брать купюры и монеты без риска для себя. Я благодарна Им за это, но живу не только на эти деньги. Я много времени провожу в интернете и научилась получать деньги на свой счет за выполнение некоторых работ, в основном, письменных и вычислительных. Свои сбережения я тщательно контролирую, слежу за расходами и обязательно оставляю небольшую сумму про запас. Кроме еды, средств личной гигиены и редких дополнительных расходов, я время от времени пополняю свою аптечку, где всегда держу обезболивающие, перекись, салфетки, бинты, витамины и какие-то серьезные препараты со сложными названиями, назначение которых я плохо помню, но пью их уже очень давно.

В общем-то, моя жизнь была прекрасной и редко подвергалась каким-либо изменениям, пока я не встретила однажды на кухне ее. Она занималась тем, что обычно в такое время делаю я — готовила завтрак. Прежде я никогда ее не видела. Она была старше меня на вид, может, лет тридцать пять или тридцать четыре, одевалась в одни и те же блузку с кружевом на v-образном вырезе и джинсы. Последние я сразу отметила небезопасными, но фасон блузы мне очень приглянулся. Заметив меня еще на лестнице, она приветливо улыбнулась и обратилась ко мне.

— Ах, ты, должно быть, Гита! Спускайся, девочка моя, не стесняйся, скоро все будет готово.

Говорила она так громко и задорно, что меня невольно передернуло. Я прошла на кухню, опустилась на ближайший стул, опершись на трость, и стала наблюдать, как женщина ворочает на сковородке восхитительно пахнущий омлет с зеленью и сыром.

— Теперь я — твоя сиделка. Меня зовут Рут, — продолжила она. — Меня попросили приглядеть за тобой какое-то время. Надеюсь, мы с тобой подружимся.

Волосы у нее были чуть выше плеча, топорщились крупными прядями на концах и были рыжими. Не крашенными, настоящими. Жидкую челку она убирала назад широким ободком с цветами. Постоянно болтаясь в четырех стенах, я почти не видела людей лично, так что Рут произвела на меня впечатление одним своим нахождением в моем доме. Черты ее лица были мягкими, может, слегка печальными, а бирюзовые глаза светились добротой. Мне она чем-то напомнила мою мать, которую я и сама не помню, когда видела в последний раз, и не помню даже, как она выглядела. Но Рут, показалось мне, обещает быть намного, намного лучше. По крайней мере, она стала готовить для меня еду, и готовила очень вкусно, а это уже было что-то.

Я была не против ее присутствия в доме, хотя и понимала, что вовсе не нуждаюсь в ее помощи. Она была довольно приятной женщиной. Но мне требовалось многому ее научить: двигалась она совсем не осторожно, производила лишний шум и нарушала так много правил за раз, что очень скоро у меня начал слегка подергиваться глаз. Днем такое поведение могло быть простительно, но ночью ей следовало быть намного более аккуратной.

Рут выложила на плоскую тарелку омлет, дополнила его парой чесночных гренок и поставила на стол. Тогда от съестного запаха у меня едва не закружилась голова: ранее я не принимала пищу около девяти часов, три из которых прободрствовала. Женщина отвернулась, чтобы сделать кофе, а я все никак не могла оторвать глаз от капелек масла, еще шкворчащих на омлете в дырочках от лопнувших пузырей. Когда она повернулась, то отчего-то удивленно вскинула брови.

— Ты не ешь омлет? Ох, мне следовало сначала тебя спросить.. — уже было расстроилась она.

— Это мне?.. — осмелилась уточнить я.

— Конечно, тебе, — Рут еще больше удивилась. — Не переживай за меня, я уже позавтракала.

— Мне?.. Мне можно взять? — не унималась я, поскольку все это показалось мне подозрительным. — Только кусочек? Или весь?

Но женщина, кажется, была со мной честна. Меня захлестнуло такое волнение, что когда я взяла в руку вилку, та немедленно выскользнула из дрогнувших пальцев и с невыносимым грохотом поскакала по полу. Кровь так и застыла у меня в венах.

— Прости! Прости! Прости! — я быстро наклонилась и потянулась за прибором, стараясь как можно скорее уладить это недоразумение. — Я сейчас подниму! Я это случайно, клянусь, только не злись! Я сейчас все исправлю! Прости!

Когда я выпрямилась, вся дрожа, то встретила изумленный взгляд Рут. Женщина двинулась в мою сторону, и я успела было решить, что сейчас она меня ударит, и дернулась назад. Но вместо этого она, никак не прокомментировав произошедшее, с совершенно спокойным видом забрала у меня побывавшую на полу вилку и вручила другую, чистую. В такие моменты раньше я обычно чувствовала, будто это — мой последний день. Не знаю почему. Но тогда я ощутила отчего-то, что смогу дожить до завтра, и даже до послезавтра, и послепослезавтра, и даже, может быть, до следующего четверга. Я замолчала, потупившись, и щеки у меня заалели. Я совершенно не понимала что должна делать дальше.

— Ты ешь, Гита, ешь, — неожиданно ласково произнесла Рут. — Остынет.

Получив четкую установку, я принялась за еду. Не помню, когда в последний раз пища доставляла мне такое необычайное удовольствие. Омлет с гренками был так хорош, что все предосторожности на время словно выдуло у меня из головы начисто. Пока мне позволено есть, я должна есть, — так я тогда решила. Лишь проглотив последний кусочек хлеба, я наконец вернулась к своим обычным мыслям.

Первым делом, подумалось мне, я должна тщательно изучить поведение своей новой, как она себя назвала, сиделки, ведь она представляла собой для меня совершенно новое явление, аналогов которому я еще не встречала. То, что ее не разозлил звук упавшей вилки, еще ничего не означало — может оказаться, что ее выводит из себя что-нибудь другое. Это нормально, когда что-то выводит тебя из себя. И из уважения к Рут, накормившей меня такой вкусной едой и сделавшей мне весьма значительную поблажку, мне следует выяснить что ее сердит и никогда не допускать ее столкновения с ее личной “красной тряпкой”. Тщательно вымакав тарелку хлебом, я оперлась было на трость, чтобы встать, но женщина остановила меня.

— Не нужно, я помою, — она забрала у меня тарелку сама и поставила в мойку. — Хочешь чай? Со сладеньким, если ты любишь. Я испекла слойки с вишней.

Так передо мной встала новая дилемма. Решив, что омлет станет моим единственным приемом пищи на весь день, я слопала его без остатка и почти что объелась. И если чай еще мог бы не слишком сильно повлиять на наполненность моего желудка, привыкшего к мизерным порциям, то слойки добили бы меня окончательно. Но предсказать как сильно будет зла на меня Рут, если я дам отказ, я не могла. Как и не могла предугадать достанется ли мне еще хоть кусочек чего-нибудь съестного в будущем после такого акта наглости с моей стороны.

— Если не хочешь сейчас, можешь взять позже, — обронила Рут, должно быть, заметив, как мучительно я медлю.

Я кивнула, стараясь больше не выказывать ни единой эмоции на лице, чтобы случайно не выдать себя чем-нибудь, но внутри у меня все затрепетало от облегчения. Поблагодарив сиделку за завтрак, я вернулась в свою комнату и беззвучно бросилась в слезы, едва за мной затворилась дверь. Иногда со мной такое бывает, если сильно перенервничать. Позволяя слезам стекать по щекам, собираться на подбородке и капать на майку, я села за компьютер и открыла рабочую электронную почту, чтобы сразу сконцентрироваться на скопившихся за ночь задачах. Текло из глаз у меня еще около получаса, то прекращаясь, то собираясь вновь, но я старалась не обращать на это внимания и не намочить клавиатуру.

Рут оказалась удивительной женщиной. Ее присутствие в доме всегда было заметно: я слышала шелест ее тапочек по полу, стуки предметов, смешанный шум, сопровождающий уборку и готовку. Она даже стала поливать цветы на подоконниках, о которых я то и дело забывала. И стала звать меня спускаться на полноценные обед и ужин, где я старалась вести себя сдержаннее и впредь и не запихивать в себя все подряд без остатка.

В первый день ее пребывания на одной территории со мной, я почти не покидала своей комнаты и с затаенной тревогой ждала наступления темноты. После шести часов дом сделался до странности тих, словно Они были удивлены присутствием Рут не меньше моего и все никак не могли подыскать нужного момента, чтобы заявить о себе. Женщина выключила повсюду верхний свет, оставив лишь пару напольных торшеров в гостиной и устроилась в кресле с книгой.

Я увидела ее еще на лестнице, когда набралась смелости выйти наружу, выманенная из своего убежища необычной тишиной. Внизу мне ничего не было нужно, я лишь хотела проверить, как она. Насмотревшись на безмятежную фигуру Рут в теплом приглушенном свете, я постояла на ступеньках еще немного и бесшумно повернула назад. У меня не укладывалось в голове, как ей удалось перевернуть с ног на голову весь дом и остаться невредимой. Однако впереди была еще целая ночь, и повисшее умиротворение вполне могло означать затишье перед бурей.

Едва время перевалило за восемь вечера, я отложила все свои дела и напрягла слух. Шел уже второй час тишины, и мне было тяжело в такое поверить: я дергалась и проверяла обстановку примерно каждые двадцать минут, но к восьми мое терпение подошло к концу. Никаких шумов, никаких посторонних шагов, будто Их никогда и не обитало в моем доме. В очередной раз поднявшись с места, я прошла к двери и припала к ней, вслушиваясь. Рут не было слышно. Сказать честно, про себя я надеялась (и какое-то время даже искренне верила), будто она — мираж, который вдруг с чего-то привиделся мне и уже давным-давно исчез. Всего лишь благой призрак, слишком идеальный, чтобы существовать в реальности дольше отмеренного ему срока. Но Рут все еще находилась где-то в доме, сомнений в этом у меня не было. Все потому что с опытом проживания в собственном доме, что я делила с Ними сколько себя помню, умение различать пустоту и присутствие прочно впиталось в самую мою кровь.

Отворив дверь, я выскользнула наружу и покралась вниз по лестнице, чтобы разобраться в чем дело. Я понимала, что сильно рискую, но страшнее мне было за Рут, ведь она не знала что в этом доме можно делать, а чего нельзя, как правильно передвигаться и касаться предметов, и самое главное — какой промежуток времени в сутках наиболее опасен. Я была слишком беспечна, когда замечталась о том, как Рут могла бы исчезнуть, и пропустила удобное время для проведения ей инструктажа. Впрочем, было еще не слишком поздно исправиться. Главное, найти Рут и как можно тише отвести ее в безопасное место.

Рут я обнаружила на том же самом месте, где она находилась весь вечер: положив раскрытую книгу страницами вниз себе на грудь, она задремала, немного откинув голову на подлокотник. Я бесшумно подобралась ближе и остановилась, не представляя что мне делать дальше. Будить ее мне было жаль. К тому же, я вовсе не была уверена, что она не наделает шума, если я дотронусь до ее плеча. Оглядевшись, я на миг испугалась собственной удлиннившейся тени, распластанной на полу, но больше ничего не увидела. Их по-прежнему не было слышно. Я поколебалась еще немного и, не найдя в себе решимости разбудить Рут, тихо опустилась в кресло напротив, чтобы оказаться рядом, когда она проснется сама или если произойдет что-нибудь еще.

Около часа я просто сидела в молчании, положив руки и подбородок на костыль. Их отсутствие и неизвестность уже начинали меня раздражать. В один момент мне даже захотелось было нарочно что-нибудь уронить, чтобы заставить Их напомнить о своем существовании, но живо всколыхнувший на дне живота страх оказался сильнее, и меня будто приморозило к месту. Опасаясь лишний раз пошевелиться, я оставалась в кресле напротив Рут и с тревогой вглядывалась в темноту по сторонам, прислушивалась к идеальной благоговейной тишине, нарушаемой лишь едва слышным сопением сиделки. Когда она вдруг шевельнулась во сне, и книга соскользнула с ее груди и с невыносимым грохотом упала на пол, у меня едва не остановилось сердце от ужаса. Я закрыла себе рот рукой, зажмурилась, сжалась в комок. Мне захотелось вскричать, что я ни в чем не виновата, что это все эта проклятая Рут, вторгнувшаяся в мой дом без капли уважения к установленным порядкам.

Но ничего не произошло. Совсем. Книга осталась валяться на полу около кресла. Женщина продолжала крепко спать, ни разу не пробудившись. А я оставалась в кресле, смекнув, что случайный шум, вызванный Рут, не остался без Их внимания, но был прощен, потому что она еще ни о чем не знает. Для меня же правила остаются прежними, и если я расхрабрею и посмею нарушить хоть одно — мне несдобровать.

Утром я проснулась резко, точно вырвавшись из продолжительного коматоза. Себя я обнаружила в том же кресле, в котором находилась вчера ночью. Моя трость стояла рядом, аккуратно прислоненная к подлокотнику, а я сама оказалась укрыта пледом, снятым со спинки дивана. Рут не было на прежнем месте и похоже, что уже давно, потому что на подушке кресла я не заметила характерной вмятины. В момент моего пробуждения она только-только заходила домой, гремя ключами и держа в руках пакет с продуктами. Я тотчас обескураженно уставилась на нее.

— Ах, Гита, прости! Я, должно быть, тебя разбудила, — смутилась женщина, снимая обувь в прихожей.

Я не ответила, глупо глядя на нее, и она продолжила:

— Я всего лишь сходила за продуктами, — Рут прошла в кухонную зону и принялась разбирать покупки. — Не знаю точно что ты любишь, но нашла такие хорошие свежие овощи по скидке! Вот, взгляни-ка.

Она вынула из пакета красный болгарский перец размером почти с мой кулак и продемонстрировала его мне со всех сторон.

— Не будешь против, если у нас на ужин сегодня будут фаршированные перцы? Для начинки я обычно беру фарш с рисом и немного паприки.. У тебя ведь нет аллергии на паприку?

Я покачала головой:

— Нет. Только на мед.

— На мед? Правда? — Рут, кажется, обрадовало, что я наконец обронила пару слов. — Вот дела! У тебя, должно быть, появляется жуткая сыпь?

— Нет. Меня от него сразу наизнанку выворачивает.

— Ох, вот как..

Отложив плед, я выбралась из кресла и прошла к сиделке, отметив про себя, что у меня ничего не болит. Только шея немного ноет от сна в не самом удобном положении. Я понятия не имела сколько часов прошло с тех пор, как я уснула, когда проснулась Рут, и что могло произойти за все это время. Окинув ее цепким взглядом, я не обнаружила ни единого синяка или ссадины. Значило ли это, что она не нарушала никаких правил?

– Что-то не так? – неловко уточнила Рут, заметив, как я ее разглядываю.

Я потупилась и замотала головой.

– Что ты хочешь на завтрак? – улыбнулась она тогда.

Я сосредоточенно разглядывала носки своих стоп. Рут и ранее косвенно интересовалась моими предпочтениями, но я думала, что она это не всерьез. Теперь же она напрямую требовала от меня ответа, а я не знала правильного. Минуты тянулись, ладонь на рукояти трости принялась предательски потеть, а женщина все смотрела на меня.

– Я могу, к примеру.. Пожарить гренки с сыром, будешь? – наконец предложила она, и я моментально вскинула глаза и закивала, хватаясь за спасительную зацепку.

– Нужно будет немного подождать, – уведомила меня Рут и откинула крышку хлебницы. – Хорошо?

– Да. Конечно.

Я еще немного постояла, не зная можно ли мне уходить, но сиделка уже поставила сковороду и залила ее маслом. Сочтя это за дозволение быть свободной, я осторожно отступила назад и, не встретив сопротивления, удалилась наверх, в свою комнату. Первым делом я обратилась к зеркалу и тщательно себя осмотрела со всех сторон. Даже майку сняла. Кожа была белой и совершенно чистой. Решив пока не придавать этому особого значения, я по привычке отправилась проверять запасы. Кипятка в термосе оказалось маловато, следовало бы долить. Часы показали одиннадцать утра, безопасное время. Но Рут суетилась внизу, и я не была уверена, что мне стоит заниматься своей потаенной рутиной при ней. Опустившись на кровать, я размяла плечи и легла на спину, уставилась в потолок, ощущая, как приятно спадает напряжение с позвонков. 

Мне больше не хотелось думать ни о чем. Не хотелось ничего подмечать, анализировать, прогнозировать. Я должна была во всем разобраться, но ощущение утраченного контроля совсем сбило меня с толку и провоцировало бросить вообще все. Я хотела закрыть глаза и исчезнуть для всего мира, как обычно по утрам, хотя бы ненадолго. А потом начать день сначала. Не застигнутой врасплох в кресле внизу, а показавшейся из своей комнаты исключительно тогда, когда я этого захочу, и в таком виде, в каком я сама решу спуститься. Еще немного передохнув, я села, тщательно расчесала волосы, пытаясь успокоить себя процессом, и заплела их в косу. Проснувшийся голод погнал меня на запах готового завтрака, по крайней мере часть которого, в этом я могла быть уверена, предназначена для меня.

Спустилась я неохотно, но Рут, похоже, была рада снова меня увидеть. Обещанные гренки уже дымились горкой на большой плоской тарелке, поплывший сыр с щепоткой зелени на них еще не застыл коркой. Я остановилась поодаль в нерешительности, перенеся вес на трость, но сиделка попросила меня к столу. Усаживаясь, я засмотрелась на открытые участки ее тела, выискивая хоть какие-нибудь следы Их возмездия, и снова ничего не обнаружила. Рут заметила, что я ее разглядываю, но промолчала. Она опустилась за стол вблизи от меня, чтобы не приходилось далеко тянуться за гренками, и примерно разделила их на двоих по количеству. Я следила за ее руками. Несмотря на легкую тронутость возрастными морщинами, выпирающие синеватые червячки вен, красные пятнышки ожогов от раскаленного масла и заметную усталость кожи от рутинной работы в доме, они выглядели очень нежными.

– Ну, что ж! – Рут с предвкушением хлопнула в ладоши как девочка. – Приятного нам аппетита!

И невозмутимо принялась за гренки. Мне казалось, будто она усердно делает вид, что ничего не произошло и не происходит. Пытается наладить неуловимо неуютную обстановку нарочитым оптимизмом, разбавить неловкую тишину непринужденностью. Может, даже подать пример. Неужели появилось какое-то новое правило, о котором я пока еще ничего не знаю? Помолчав, я тоже постаралась сделать вид, что ничего нет и не было, уткнулась в тарелку, ощутила тяжкий голодный спазм в животе и начала с жадностью есть.

– Неплохо вышли, да? – обратилась ко мне женщина, едва проглотив свой кусок. – Даже почти не пригорели. Ох, гренки у меня всегда пригорают! Уж не знаю что с ними делать.

Я кивнула, не переставая жевать ни на минуту, чтобы не пришлось говорить.

– Если ты не против, я бы хотела узнать тебя немного ближе, – продолжила она, не сводя с меня лучащегося добротой взгляда. – К примеру... Какие у тебя интересы? Хобби?

От неожиданности я совершенно растерялась и замешкалась. Ответить следовало быстро, не заставляя Рут ждать, но мысли плотно спутались и посерели на манер белого шума. Я снова не знала правильного ответа. Мучительно сглотнув недожеванный кусок, я ощутила, каким жестким комком он прокатился по пищеводу прежде чем рухнуть в желудок.

– Э-э.. Я.. Вышиваю иногда. Бисером, – выронила я наконец.

– Ух ты! Правда? – обрадовалась сиделка. – Я раньше тоже увлекалась. Может, и дальше бы вышивала, но когда стала старше, перестала ладить с бисером. Очень уж он для моих пальцев стал мелким. Так неудобно! – выдержав паузу, но не получив от меня комментария, она продолжила сама. – Покажешь мне какие-нибудь свои работы? Если у тебя остались. Или ты их раздариваешь друзьям?

Я покачала головой, не осмелившись уточнить, что у меня нет друзей. Этот факт мог оставить обо мне дурное впечатление.

– У меня осталась пара картин, – осторожно отозвалась я, наматывая на вилку тянущуюся до бесконечности ниточку плавленного сыра. – Я могу показать, если нужно..

– Конечно, покажи! – Рут вспомнила о гренках у себя на тарелке и снова принялась за них. – Как закончим завтракать, согласна?

Я покивала, торопливо забив рот слегка лоснящимся от масла куском. Любопытство сиделки меня напугало, она застала меня врасплох. Я не соврала ей, у меня и правда остались небольшие бисерные полотна, но перед тем, как показать их Рут, следовало сперва найти их и протереть от пыли. Но успею ли я? Я стала есть быстрее. Давясь последним кусочком, поднялась и тщательно, но быстро вымыла свою тарелку и посуду, оставшуюся в раковине.

– Ох, Гита, ну что ты! Я сама бы все помыла, – женщина, кажется, была удивлена, но особого значения моей спешке не придала; помолчав, она сообщила, – Я поднимусь к тебе после того, как почищу сковороду, хорошо? Мне ведь можно к тебе зайти?

– Да. Конечно.

Остывшую на плите сковороду я трогать не стала, надеясь, что Рут станется помыть ее сразу после того, как с завтраком будет покончено – и не прогадала. Она всегда мыла всю посуду сразу после приема пищи и почти ничего не оставляла на потом. Сковорода выигрывала мне время. Поблагодарив сиделку за гренки, я улизнула в свою комнату при первой же возможности.

Я плохо помнила, где лежат эти картины, и наугад полезла за ними в шкаф. Перевернув в нем вещи, я отыскала полотна и протерла бисерные сплетения и рамы от пыли, после чего выставила их на кресле. Раньше Рут не стремилась попасть в мою комнату, и теперь мне следовало убедиться, что все, чего ей нельзя видеть, надежно спрятано. Я проверила тайники, и все лишнее засунула поглубже так, чтобы не бросалось в глаза ничего, могущее показаться странным.

Вскоре женщина с робким стуком в дверь появилась на пороге моей комнаты. Входя в нее осторожно, будто в храм, она старалась не слишком засматриваться на устройство моего постоянного жилища, но было заметно, как ей все вокруг любопытно. Я напряглась, молясь про себя, чтобы ее внимание не привлекло ничего лишнего.

– Как у тебя тут уютно, – изрекла она, должно быть, из чистой вежливости.

В моей комнате никогда не было ничего, что говорило бы о том, что в ней живу именно я. С таким убранством здесь мог жить кто угодно другой. Например, арендатор, который выселится отсюда уже через неделю, если не меньше, не выдержав давления стен и унылого вида на пустой задний двор из окна. Когда я была подростком, я видела комнаты своих сверстников на интернет-форумах, и завидовала им, ведь у них было огромное количество вариантов украшения собственного пространства. Им даже можно было прикреплять пластинки на стену, чего Они никогда бы не потерпели ни в одной из комнат дома, потому что это портит обои. Когда я выросла, я поняла это. И еще я поняла, что мне необязательно заполнять пространство собой, чтобы жить в нем и считать его своим. В комнате, где живет личность, не должно быть ничего лишнего, потому что сама личность уже делает эту комнату наполненной.

– Гита! Какие прелестные картины! – всплеснула руками Рут, наконец, взглянув на кресло.

Приблизившись, она взяла их в руки и, ахая и осторожно прикасаясь пальцами к бисеру, принялась рассматривать. Я немного расслабилась. В общем-то, она была права. Я уже и сама забыла, как на самом деле гордилась каждым полотном, когда заканчивала над ним работу. На одной картине раскинул свои колючие ветки с алыми ягодами шиповник. На другой посреди поросшего осокой водоема под красным солнцем запрокинули головы журавли. На третьей – между камнями и лапами елей серебрился лесной водопад. Пускай я вышивала по схемам, но результат приносил мне полное удовлетворение, будто я не просто повторяла инструкции, а вносила в изображение нечто свое, личное.

– Почему они лежат у тебя здесь? – вдруг искренне удивилась женщина. – Нужно повесить их на стену в гостиной!

– В гостиной?.. – у меня невольно сперло дыхание.

– Конечно! – Рут обернулась на меня, сияя. – Они же такие красивые, пускай радуют глаз! Можно я их возьму?

Не найдя что ответить, я только бессильно кивнула. В состоянии видимого восторга Рут показалась мне внезапно помолодевшей: все морщинки на ее лице так и принялись лучиться солнцем, улыбка растянулась розовым полумесяцем, а волосы вспыхнули золотистой зарей. Она победоносно прижала полотна к груди и, забыв о былой учтивости, пытливо оглядела всю комнату еще раз. Паника окатила меня словно холодной водой, я вцепилась пальцами в рукоять трости. Конечно. Похвала моим картинам была всего лишь обезоруживающим меня приемом. Ранее она наверняка что-то заметила, но лишь теперь полностью вправе меня разоблачить. Это Они подсказали ей, пока я не видела, я уверена, ведь я проверила каждую мелочь – сама она не смогла бы ни о чем догадаться.

– Ты не будешь против, если я постираю шторы? – спросила сиделка, застав меня врасплох.

– Что?..

– Мне показалось, что шторы у тебя уже немного устали, их следовало бы освежить. Тогда и дышать в комнате станет легче, согласна? – Рут поглядела мне в лицо и, должно быть, ужаснувшись его выражению, заторопилась отступить. – О, нет, если ты не хочешь, я не буду ничего трогать! Извини!

– Я.. Э-э.. Я сниму их, – выдавила я, потупившись. – Я могу сама, все нормально.

Не знаю точно что творилось у меня с лицом, но я не хотела, чтобы она это видела. Стало ужасно стыдно, до самых кончиков ушей. Мы неловко помолчали обе, глядя в разные стороны, пока Рут не решилась нарушить тишину первой.

– Я пойду повешу картины в гостиной, – примирительным тоном сообщила она. – Ты ведь спустишься к обеду? Осталась вчерашняя лапша с яйцом, но завтра я приготовлю что-нибудь новое, хорошо?

Я торопливо закивала, желая только одного: чтобы женщина поскорее ушла. И она ушла. А я осталась с чувством обжигающего, невыносимого стыда за свои подозрения на ее счет. Не зная что с ним делать, я опустилась на кровать и вросла в нее на некоторое время. Хотелось плакать. Рут была слишком ко мне добра. Насилу отклеившись от места, я принялась за шторы, и когда все-таки их одолела, снесла вниз, где уже была подготовлена бельевая корзина. Аккуратно смотанные, ее уже заполнили, кажется, все оставшиеся шторы в доме вообще. Без них в дом сквозь окна хлынул непривычно яркий свет, и я впервые удивилась сама про себя тому, насколько здесь может быть светло. Рут копалась где-то наверху, за дверью ванной, должно быть, разбираясь в порошках и кондиционерах.

Оставив шторы в корзине, я с осторожностью заглянула в гостиную. Мои картины уже висели на стене над диваном, поблескивая крохотными бусинками, так необычно и ярко контрастирующие с приглушенными тонами всего остального интерьера. Невольно засмотревшись на них, я подумала.. Может быть, моя комната так пуста, потому что на самом деле я просто не помню кто я?

Вечером и правда были фаршированные перцы. Запеченные в духовке с мясом, они чуть сморщились, но продолжали блестеть алыми боками, а сверху их покрыла золотистая сырная корка, припорошенная колечками зеленого лука. Я видела, как выглядят фаршированные перцы за стеклом прилавка готовой еды в супермаркете, и, честно говоря, зрелище это было не особо аппетитным. Однако Рут обладала удивительной способностью любой пище придавать соблазнительный вид. В ее исполнении это блюдо так и напрашивалось в рот. Прожевав кусочек, я отметила его в меру сочным, в меру суховатым, в меру пропеченным, в меру приправленным.. Идеальным.

– Вкусно? – спросила меня сиделка, хотя, кажется, и без моего одобрения была весьма собой довольна.

Я охотно кивнула, стараясь есть без спешки, наслаждаясь каждым укусом. Торопиться мне было некуда. Время еще позволяло, в доме стояла прекрасная благоговейная тишина, так что я даже разрешила себе немного расслабиться. Ненадолго. Мне еще нужно было успеть как-нибудь пополнить термос, и момент для этого на протяжении всего дня тяжело было подгадать, ведь сиделка постоянно крутилась на кухне.

Честно говоря, мои запасы не слишком обеднели за последнее время, ведь благодаря стараниям Рут я была сыта. Но слишком уж расслабиться и просто так отказаться от такой ценной своей черты, как запасливость, я не имела права. В корзинке, где обычно лежали фрукты, кроме пары яблок и приметила несколько новеньких упаковок ореховой смеси. Достаточно много, чтобы позаимствовать одну и остаться незамеченной.

Конечно, мероприятие обещало быть в меру опасным, ведь я не знала насколько Рут наблюдательна по сравнению с Ними. Но в этот вечер я как-то непозволительно для себя осмелела, положив глаз на то, что не следовало бы трогать в первый же день. Убедившись, что в ближайшее время сиделка не собирается никуда отлучаться, я отложила свое намерение до более удобного момента. Украдкой скользнув глазами по ее шее, так и оставшейся чистой, я вспомнила кое-о-чем.

– Рут, – робко позвала я ее.

Она, кажется, удивилась. Я и правда ни разу еще не называла ее по имени. Бирюза в ее глазах в тот момент показалась мне особенно пронзительной.

– Ты не.. Не замечала ничего странного?

– Странного? – не поняла Рут. – Например?

Вопрос вылетел из моего рта раньше чем я успела хорошенько все обдумать. Объяснить ей, что я имею ввиду, я не могла. Ровно как и не могла быть уверена, что женщина ничего не знает о Них. Может, я и вовсе слишком поспешила в то время, как на самом деле ей все известно, она находится с Ними в постоянном контакте, и это Они пригласили ее в мой дом, чтобы незаметно сменить правила, отвлечь мое внимание, сбить меня с толку. Едва я задумывалась о месте Рут во всем этом, у меня начинало давить виски – такой непостижимой тайной было окутано для меня ее появление.

– Ну.. Ты хорошо спала? – обронила я снова, честно сказать, сама не понимая что несу.

– В кресле, конечно, немного неудобно, не то что в кровати, – слегка растерянно улыбнулась сиделка. – Шея немного затекла.. Сегодня точно лягу в спальне наверху.

– Да.. Хорошо, – я не знала что говорить дальше и уставилась себе в тарелку.

– Что-то не так? – прямо поинтересовалась Рут, едва я занесла вилку.

– После шести нам лучше не шуметь, – спустя неловкую паузу, вырвалось у меня.

Рут слишком располагала к себе. В ее присутствии меня то и дело начинало тянуть что-нибудь брякнуть, не подумав. Знаю, очень опасно терять бдительность и делаться такой беспечной лишь потому, что кто-то начал готовить тебе еду, но раньше со мной такого еще никогда не случалось. А первое время всегда сложно научиться держать себя в руках.

– Что? Почему? – женщина, похоже, была искренне удивлена.

Про себя я даже огрызнулась. Порой она бывала совсем как маленькая девочка, которую мало просто предостеречь: требуется еще разжевать все, что и без того очевидно. Сомнения в том, знает ли она о Них, пришлось отмести. Нет, Рут ведет себя слишком наивно и неосторожно. Она ничего не знает. Ей повезло, что вчера Они были снисходительны, но теперь.. Теперь мне все же следовало взять на себя ответственность за нее. Но как именно это лучше сделать я не была уверена и колебалась. Если бы Они предоставили мне хоть какие-то четкие инструкции, все было бы намного легче..

– Ах! Ох.. Тебе не нравится, что я шумлю по вечерам, да? – Рут вдруг словно очнулась, глядя на меня с тревогой. – Прости, я постараюсь быть потише.

Я подняла на нее глаза и отчаянно мотнула головой, пытаясь дать понять, что дело вовсе не в этом.

– После шести нужно просто быть тихими и все, – проговорила я, сама подивившись взявшейся из ниоткуда твердости в своем голосе.

– Почему же.. Именно после шести? – попыталась уточнить Рут.

– Потому что Они не любят шум после шести часов, – я уже не знала, как еще более ясно донести до нее эту единственную простую мысль.

– Они? – женщина заметно напряглась. – Кто, «они»?

– Они, – просто ответила я, стараясь быть терпеливой. – Они тоже живут здесь. Нужно уважать их покой.

Рут посмотрела на меня необычайно внимательно. Первые минуты она не решалась ничего сказать, только нервно терла вилку между пальцами. Мне показалось даже, что она начала с подозрением прислушиваться к стоящей в доме тишине. Я знала, что все это без толку, ведь Они приходят только после шести часов, но сиделке, похоже, требовалось время, чтобы запомнить эту информацию.

– Гита, – наконец обратилась она ко мне. – Но здесь же кроме нас никого нет.

Я ответила ей выразительным молчанием. Ей определенно требовалось время, чтобы уложить все в голове и прийти к правильным выводам. Про себя, однако, я поневоле удивилась: она же работает сиделкой, неужели ей никогда не приходилось считаться с чужим комфортом?

– В доме есть кто-то еще? – вдруг встрепенулась Рут, готовая вскочить с места и броситься к телефону. – Мне стоит вызвать полицию?

Признаться, этим вечером она поражала меня все больше с каждой минутой. Я даже нахмурилась. Пытаясь удержать ее на месте, я сделала над собой усилие, чтобы встать быстрее чем женщина успеет выбраться из-за стола, оперлась на него, потянулась и схватила ее за руку.

– Не нужно! Зачем? – заверила я ее, стараясь смотреть как можно более серьезно, чтобы она поняла. – Все нормально. Это нормально, что Они живут здесь. Я жила так всегда.

– Что ты.. – Рут опешила, замерев в моей хватке. – Что ты такое говоришь?

 – Все хорошо, – настаивала я. – Все правда нормально. Не нужно полиции.

Женщина, помедлив, все-таки решилась мне довериться. Расслабившись, она перестала напоминать собой сжатую пружину, готовую вот-вот распрямиться. Я отпустила ее, когда убедилась, что Рут не так глупа, как я могла успеть о ней подумать, и с облегчением опустилась обратно на свое место. Сиделка кротко сложила руки на столе, глядя себе в тарелку. На ее запястье осталась красная отметина от моих пальцев, и мне стало ужасно неловко. Даже немного страшно.

– Прости, – кое-как выдавила я, ссутулившись.

Стыд навалился на плечи тягостной жаркой массой подобно застывающей вулкановой магме, обжигая щеки и кончики ушей. Раньше я еще никогда не позволяла себе подобного. Рут была вправе ударить меня, выгнать из-за стола, оставить без пищи на сегодняшний вечер и еще несколько грядущих дней. Все это я приняла бы даже с охотой, ведь все это – в самом деле, только моя вина. Но она молчала и, похоже, о чем-то думала.

– Ничего страшного. Так.. – сиделка накрыла другой рукой красный след у себя на коже и слегка вымученно, но как обычно миролюбиво улыбнулась мне. – Расскажешь мне, кто такие «они»?

Я замолчала на некоторое время, не в силах выдавить из себя ни звука, но Рут не давила. Она терпеливо ждала. А я – не знала что нужно говорить. Мне захотелось плакать, но при Рут я не могла этого делать. Захотелось сбежать и спрятаться, но и этого я не могла себе позволить. Все могло стать только хуже, намного хуже, если я отреагирую не так, как от меня того ожидают.

– Они.. – начала я севшим от волнения голосом. – Они всегда были здесь.

Рут молчала и внимательно смотрела на меня, показывая готовность выслушать все, что я скажу, что бы только там ни было.

– Они просто заботятся о том, чтобы я была в безопасности, – я попыталась нащупать в своих утверждениях хоть что-то устойчивое, на что можно было бы опереться.

Может, Они и не нуждались в оправдании, но Они все слышат, я знала. И не имела права говорить о Них плохо, ведь они столько делают для меня. Они даже позволили Рут появиться здесь. Я должна быть Им благодарна.

– Чтобы оставаться в безопасности, нужно просто делать то, что они велят, – продолжила я чуть более уверенно. – И так, как они велят. Тогда все будет хорошо.

– И.. Что же они велят? – осторожно подала голос сиделка. – Что нельзя шуметь после шести часов вечера?

– Да. И еще нельзя брать еду, которая не предназначена для меня.

– Но.. Вся еда, что я готовлю, предназначена для тебя, Гита.

– Так было не всегда, – я так разнервничалась, что сама не заметила, как начала теребить свои волосы и случайно расплела их.

За столом подобное было неприемлемо, и я поспешила заплестись обратно, но пальцы одеревенели и отказались слушаться. Насмотревшись на то, как я путаюсь в своих же волосах, Рут предложила свою помощь. Оно поднялась со своего места, скрипнув стулом, и приблизилась ко мне со спины. Взявшись за мои волосы, она начала было делить их на несколько частей, но что-то смутило ее.

– Девочка моя, а давно ли ты принимала душ? – обеспокоенно спросила она.

Я вся обмерла, надеясь, что меня выдал не запах. Это было бы совсем ужасно.

– У тебя очень красивые, сильные волосы, им нужен хороший уход, их нельзя так запускать, – сиделка внимательно разглядывала их, перебирая ряд за рядом.

Ни в ее голосе, ни в жестах не было ни капли порицания или отвращения. Только удивление и тревога. За меня? Это совсем сбило меня с толку. Рут проверяла кожу у меня на голове так тщательно, будто надеялась убедиться, что я ничем не больна – всего лишь не очень люблю мыться. Я знала в чем дело. Скорее всего мои волосы уже порядком зажирнились несмотря на кукурузный крахмал, которым я посыпала голову в случаях, когда подолгу не могла добраться до воды. Так становилось легче, хоть и ненадолго. Со стороны на заплетенных волосах этого не было видно, но я знала. Когда женщина все-таки не нашла у меня на голове ничего подозрительного, она снова посмотрела мне в лицо. Я сразу поняла, что она хотела бы, чтобы я объяснилась.

– У меня не всегда получается принять душ, – тихо пояснила я, пряча глаза. – И помыть голову тоже. Чтобы залезть в ванну, мне нужно много времени, и я не всегда успеваю.

– Как же ты тогда моешься? – еще сильнее удивилась Рут.

– Обычно я обтираюсь салфетками.. – мне становилось все более неловко перед ней.

– Ох, Гита, так же нельзя! – озабоченно вздохнула сиделка. – Давай я помогу тебе забраться в ванну? Сегодня же! И вымою тебе волосы хорошенько. Нужно срочно исправить все это безобразие..

– Сегодня?.. – я в страхе обернулась на нее. – Сегодня уже нельзя, слишком поздно.

– Как это слишком поздно? – женщина аккуратно пригладила мне волосы и ненадолго оставила их в покое. – Я не могу позволить тебе лечь спать прямо так!

– Но.. Им это не понравится.. – попыталась возразить я.

– Гита.. Здесь кроме нас никого нет.

– Они вернутся в шесть.

– Гита.

В этот момент мое имя из ее уст прозвучало так твердо и даже резко, что я замерла на месте и напряглась каждой клеточкой тела, готовясь к удару. Я была уверена, что разозлила ее, довела до ручки. Наверное мне не следовало ни о чем рассказывать и так настаивать на своем. Выдержав мучительную минуту тишины, я осторожно подняла глаза на Рут. Никакого удара так и не последовало. Встретившись со мной взглядом, женщина что-то прочла в нем, вздохнула и опустила напрягшиеся плечи, возвращая себе терпение. Кажется, она не злилась, скорее сожалела. И, кажется, мои слова вовсе не сердили ее.

Они ее пугали.

– Прошу тебя.. Пожалуйста, – вновь примирительно обратилась ко мне сиделка, с удивительной ласковостью погладив меня по плечу. – Просто пойдем в ванную, хоть бы и прямо сейчас, я сделаю все быстро. Мы успеем. И ничего страшного не случится. Станет только лучше, намного лучше, вот увидишь.

Я была грязной для нее, я знала. И я правда была грязной. Я привыкла к тому, что когда я в одиночестве, до того никому нет дела, но около Рут я начала жутко нервничать по этому поводу. К слову, она оказалась права. Вытянуться в горячей ванне было полным наслаждением – я и правда уже успела позабыть насколько это хорошо. Это было так хорошо, что я потеряла счет времени. Рут мылила мне волосы и всячески возилась с ними, применяя собственные средства для ухода, пока я полулежа расположилась под водой по плечи, спрятав наготу под сугробами мыльной пены.

Ванная комната так и благоухала разными отдушками. Зеркало запотело, наполнившись туманом, воздух сгустился. Рут было жарко, испарина скопилась у нее под веками и в складке между подбородком и нижней губой, но открыть дверь она не пожелала, сославшись на то, что я могу простудиться. Я молчала почти все время пока она хлопотала надо мной, не смея возразить ей ни в чем. Впрочем, Рут и не делала ничего такого. Она помогала мне, полностью отдаваясь этому делу. Я гадала, неужели ей правда не было противно касаться меня? Не было мерзко видеть меня нагую, поднимать на руки, опускать в ванну? Она обращалась со мной осторожно, будто с чем-то хрупким. Ее даже заинтересовала пара моих шрамов, оставшихся после Их наказаний, но я сама уже толком не помнила когда и как именно получила их. Пришлось промямлить что-то невнятное вроде «упала».

– Вот так, – удовлетворенно прокомментировала сиделка в тишине и взялась за душевую лейку. – Сейчас все смоем, и волосы будут чистыми и ухоженными. Правда ведь, здорово?

Она улыбнулась мне и принялась смывать с моей головы остатки какого-то кремообразного средства, пахнущего неизвестным мне восточным парфюмом, почти осязаемым и съедобным. Теперь, когда она бережно создавала ладонями навес у моих лба и ушей, стараясь, чтобы вода не текла мне на лицо, ее руки казались мне еще нежнее чем раньше. Когда вся вода вместе с пеной утекла в слив, а меня еще раз окатило ее напоминающим объятия потоком, смывая всю мыльность, Рут позволила себе перевести дух и утереться тыльной стороной ладони. Она была крайне довольна проделанной работой.

Женщина вытащила меня из ванны прямо так, не боясь намочить блузу. Прижимаясь к ней, я осознала как на самом деле сильно мне не хочется ее отпускать. Я осталась бы в этом моменте навечно, приникнув к ее теплой груди и обнимая за шею. Рут замотала меня в полотенце как выкупанного ребенка. Это чувство оказалось смутно мне знакомым, словно из собственного детства: такое далекое, так хорошо забытое, но такое приятное. Я могла бы раствориться в нем полностью, перестав существовать как человек, и ни капли не пожалела бы.

Рут принялась тщательно протирать мои волосы другим полотенцем. Горячий воздух со смесью мыльных отдушек так напитал ее одежду, что даже проклевывающийся запах ее пота показался мне бесконечно притягательным. Меня переполнили теплые чувства, мягкие, почти как во время пребывания в материнской утробе – чего, конечно, я сама не могла помнить, зато помнило мое пускай и уже взрослое тело. Стоя совсем близко подле Рут, я была готова им поддаться. Я уже почти было потянулась в ее сторону, чтобы прильнуть к ней самой с бескрайней нежностью, прижаться хотя бы лбом, хотя бы махровым боком, как вдруг с первого этажа до меня донесся скрежет ключа в дверном замке.

Я резко отпрянула от Рут в испуге, из-за чего та посмотрела на меня непонимающе. Похоже, она ничего не услышала. Впрочем, она и не обладала той же чувствительностью к малейшим изменениям в доме, что у меня. Пока ей было простительно, но следовало еще многому научиться.

– Они вернулись, – пояснила я почти шепотом.

– Что?.. – растерялась женщина. – Ты что-то слышала?

Я кивнула. Теплые чувства схлынули, уступив место пробежавшему по коже морозу. Я поежилась, сильнее кутаясь в полотенце. Нужно было немедленно покинуть ванную, убрать все, выключить свет. Мысленно я уже начала с молниеносной скоростью планировать что, куда и как убрать, чтобы остаться незамеченными, но Рут.. Ох, Рут.. Она не собиралась послушаться меня. Ей следовало уподобиться мне и сделаться тише, незаметнее, но ее движения продолжали быть слишком порывистыми, слишком свободными, слишком громкими. Заметив, наконец, как напряженно я замерла, она насторожилась.

– Кто-то есть в доме? – ее голос резанул мне по ушам. – Мне следует проверить?

Я схватила ее за край мокрого полотенца, которое она уже собиралась повесить на сушилку, с мольбой заглянула в глаза и покачала головой.

– Тише, – попросила я ее еле слышно.

Сиделка как будто не понимала что я имею в виду и чего хочу от нее. Я хотела ее уберечь, но она напоминала собой упрямого ребенка, которому никак не объяснить почему нужно вести себя сдержаннее. Рут принялась спокойно и без спешки расставлять все вещи по местам, но была не слишком внимательна и слишком небрежна. Они уже были в доме, бродили по первому этажу, прислушивались, вдыхали съестной аромат недавнего ужина, осматривали оставленную в беспорядке кухню. Они искали виновника, я чувствовала. Чем больше я думала об этом, тем сильнее меня захлестывала паника. Еще немного, и Они увидят наверху свет, услышат возню, уловят новые запахи, и тогда..

От ужаса у меня отнялся голос. Нужно было немедленно убираться отсюда. Но прежде ванная должна была остаться в идеальном состоянии. Не помня себя, я принялась исправлять все, что вижу: поправлять баночки, тереть зеркало, отряхивать и выпрямлять штору. Рут не понимала что я делаю. Все было мокрым, жар еще не успел выветриться из ванной, в сливе остались мои волосы.

– Гита?.. Что с тобой? – женщина недоумевала, наблюдая за мной. – Ох, девочка моя, не нужно, я все уберу.

Но я знала, что она не сможет убрать все так, как следует. Потому что она не знает, как правильно. Не понимает. И еще нескоро поймет. Поэтому я старалась, старалась изо всех сил: ради нее и ради себя.

В один момент сиделка взяла меня за трепещущие руки, повернула к себе, и передо мной встало ее встревоженное лицо. Не выдержав, мои колени подкосились, и я рухнула к ее ногам, больно ударившись об кафель, стала цепляться пальцами за ее пижамные штаны. Я обезумела от страха. Губы у меня задрожали, я хотела сказать очень много и сразу, но вместо этого начала лишь сбивчиво, невнятно бормотать и заикаться. Полотенце окончательно спало с меня, сгрудившись на полу. В помешательстве я хватала Рут, тряслась, тянула ее за одежду, не в силах выразить ни единой мысли.

Женщина не на шутку перепугалась. Она стала пытаться поднять меня на ноги, но я не смогла бы встать, даже если бы захотела. Меня гнуло к полу. Слезы бессилия задушили меня, до боли сдавили мне горло, обожгли глаза. В отчаянии снова попытавшись подняться, чтобы защитить Рут, я схватилась за что попало. Подвернувшаяся под руку полка не выдержала, и все, что на ней было, рассыпалось с душераздирающим грохотом. В тот момент я готова была поклясться, что это – конец.

Рут села ко мне на пол и прижала к себе, как собственное дитя. Подобрав полотенце, она пыталась снова закутать меня в него. Я вцепилась в нее изо всех сил, ткнулась ей в грудь и тихо зарыдала, пряча лицо в ладонях.

– Гита, девочка моя.. – заворковала она надо мной. – Что же ты, боже мой, все хорошо.. Ничего страшного не случилось, мы все с тобой уберем. Все будет хорошо.

Сиделка жала меня к себе, легонько раскачиваясь, гладила и иногда обхватывала мою голову руками, чтобы несколько раз прижаться сухими горячими губами к щекам и ко лбу. Я не понимала чего мне хотелось больше: спрятаться в ней, скрыться от всего мира и от Них или защитить ее во что бы то ни стало, закрыть собой, забрать всю вину на себя.

Когда я оказалась в своей кровати, то была совершенно выжата. Рут сидела около меня, держала мою руку в своей и гладила. Я все никак не могла прийти в себя, но чувствовала – Они затихли. Возможно, мне чудом удалось спугнуть Их. Прежде чем сиделка покинула меня на ночь, я попросила ее впредь послушаться меня ради нас обеих. Ради ее безопасности. Поколебавшись, она мягко положила мою руку мне на живот и дала обещание. Должно быть, лишь для того, чтобы успокоить меня и уговорить поспать.

После того, как она ушла, тихо затворив за собой дверь, я слушала, как она сперва немного похлопотала в ванной, затем долго возилась на кухне, убирая ужин, а после – отправилась устраиваться в одной из спален. Ходила туда-сюда по комнате, перекладывала вещи, взбивала подушки, встряхивала пододеяльник, временами замирая в тишине на несколько минут. Рут все еще была слишком шумной для моего дома в такое время, но я отчаянно продолжала верить, что она всему научится. Их больше нигде не было слышно, и я позволила себе предположить, что и на эту ночь они могли остаться снисходительны к выходкам Рут, пока она еще так неопытна и беспечна. Но не ко моим. Ведь это я ответственна за нее. Я была готова к этому.

Я осторожно вздохнула, закрыла глаза и ощутила, как тяжело проваливаюсь в сон. Утром я должна была проснуться с синими следами от пальцев на горле. Но ничего не произошло. Снова. Как бы тщательно я ни рассматривала себя в зеркале, ни единого синяка на своем теле мне найти так и не удалось. Ничего не болело. Мысленно я поблагодарила Их за терпение и обещалась, что впредь подобного повторяться не будет. Спустившись к Рут, я обнаружила ее уже ожидающей меня к завтраку. Похоже было, что она куда-то собирается. Я окинула ее цепким взглядом, но видимые участки ее кожи были совершенно чисты.

После той ночи Рут неожиданно сделалась смирной. Не такой громкой, как обычно. Неужели она наконец решила прислушаться ко мне? После завтрака я заверила ее, что уберу кухню сама, и она на время отлучилась из дома, ни слова не сказав мне о вчерашнем. Впрочем, я тоже не хотела об этом говорить. Даже вспоминать об этом не хотелось. Тщательно расставив все вещи по своим местам и вымыв посуду, я вернулась в свою комнату, чтобы проверить рабочие заказы на почте и приняться за их выполнение.

Днем я услышала, как сиделка вернулась и ходила по дому, но у меня было слишком много работы. Позже я застала ее за копанием на заднем дворе. Я не поняла что она делает, поэтому вышла, чтобы проверить. Окруженная мешками с землей и дренажем, пустыми цветочными горшками и взрытой почвой, она пересаживала цветы. Те были уже совсем плохенькие, потому что я не умела ухаживать за ними, не знала даже что вообще это за растения, а Им, кажется, и вовсе было на них все равно.

— Ах, Гита, здравствуй! — улыбнулась мне Рут, утирая лоб рукой с зажатой в пальцах металлической лопаткой. — Я заметила, что у тебя тут каланхоэ плохо себя чувствует.. Решила, что ему будет лучше в доме, а то здесь бывает такой сквозняк.

Я была так удивлена, что просто молча застыла в дверном проеме на пару минут. Я никогда раньше не думала об этом. Растения были для меня такой же безликой частью интерьера, как обои или диванные подушки: я то и дело забывала о том, что они живые и требуют особой заботы, а не стоят просто так. Я вовсе не чувствовала этого, не замечала. Будь у меня, к примеру, кошка, она могла бы сама напоминать мне о том, что она живая и хочет есть, а цветы.. Цветок не прыгнет тебе не грудь, не замяучит, не начнет точить когти об кресло, выпрашивая корм.

— Я могу.. Помочь? — выронила я неожиданно для самой себя.

— Если ты хочешь, да, конечно! — легко согласилась женщина и указала на пустые горшки. — Нужно засадить еще вон те.

— Только я.. Никогда еще не пересаживала, — тихо призналась я, ощутив немедленный укол стыда.

— Ничего страшного, я тебя всему научу, — заверила меня Рут. — Только тебе лучше переодеться во что-нибудь, что не жалко испачкать в земле.

Я кивнула и покинула ее ненадолго. Отыскала у себя в гардеробе самые заношенные домашние штаны и майку и вернулась к ней, с ее помощью села прямо на землю и стала действовать согласно ее указаниям. Рут оказалась очень милосердным учителем, правда, не слишком любящим вдаваться в детали, обходящимся общими, но довольно точными рекомендациями. Я старалась изо всех сил и ни разу не встретила с ее стороны упрека, только мягкие поправки. Земля забилась мне под ногти, я вся перепачкалась ею, но осталась довольна проделанной работой.

Следующим шагом мы вместе занялись перетаскиванием цветочных горшков наверх, в ванную. Я не помню, чтобы в доме находилось столько растений, но, должны быть, они просто стали мне настолько привычны, что я перестала их замечать. И они в самом деле находились в плачевном состоянии: блеклые пожухлые листья, стебельки, облепленные паутинкой, и сухая бесплодная почва. Несколько горшков с цветами мы утащили в дом с заднего двора, и еще несколько Рут сама принесла откуда-то. Мне она объяснила, что взяла их из собственного дома, чтобы подарить мне и «вдохнуть немного жизни в эти стены». А в ванне она хотела стереть с листьев всю пыль и организовать «зеленым друзьям» тропический душ. Я совсем ничего не знала о правильном уходе за растениями, поэтому просто повторяла за Рут и следовала ее советам, надеясь, что им станет лучше.

И спустя несколько дней им и правда стало лучше. Листья зазеленели и поднялись, будто распростертые в стороны в приветственном жесте то маленькие ладошки, то перья распушившейся длиннохвостой птицы, и в доме даже будто бы стало легче дышать. Рут объяснила мне сколько воды, света и подкормки требуется каждому цветку, как заметить, что растение начало болеть, в какие места в доме лучше всего ставить какой вид. Заметив, как растерянно я смотрю на нее, она пообещала, что будет помогать мне с уходом за ними. Хлорофитум мы подвесили в кашпо на кухне, гербера и крассула и расположились на подоконнике в гостиной, а горшок с внушительным филодендроном занял свое место около одного из кресел. Но больше всего меня впечатлила традесканция с ее пурпурными полосами на листьях, которая отправилась в спальню Рут — значительно более светлую чем моя.

За сиделкой я заметила замечательное изменение: она начала стараться соблюдать временные рамки, которым я ее обучила, чем очень меня успокоила. Даже передвигаться по дому она стала заметно тише. Сама я, как оказалось, хожу прямо-таки сверхъестественно бесшумно несмотря на трость, чем периодически нечаянно пугала Рут, когда подходила к ней со спины. Я не знала, что передвигаюсь настолько тихо. При своем приближении к сиделке я, напротив, пыталась быть немного более шумной, чтобы она услышала, что это всего лишь я.

По вечерам Рут, устроившись в своей спальне, читала книги или плела макраме, иногда тихонько слушала принесенное из своего дома радио. Она стала часто бывать молчаливой, словно даже слегка опечаленной чем-то. Когда я осмеливалась спросить об этом, она лишь улыбалась мне своей ласковой улыбкой, качала головой и ничего толком не говорила, быстро переводя мое внимание на что-нибудь другое. Я не возражала. Днем я посильно помогала ей по дому в перерывах между собственной работой. Не то чтобы я ощущала долг — мне просто нравилось проводить с ней время в любом виде. Готовить мы тоже постепенно привыкли вместе. А в один день Рут и вовсе принесла мне журнал с каталогом схем для вышивания бисером и предложила посидеть вместе в гостиной.

— Да, знаю, ты уже не вышиваешь, — извинилась женщина. — Но я подумала.. Может, тебе что-нибудь приглянется, и ты захочешь начать заново. Что скажешь? Если не хватит бисера или чего еще, я докуплю, ты только скажи.

Я тщательно пролистала каталог и остановилась на картине с карпами кои — сплошь белыми лобастыми рыбками в оранжевых, красных и черных пятнах — в пруду с единственным венчиком водяной лилии, напоминающим пудровую звезду. Картинка так запала мне в душу, что я решилась. Поискала остатки похожих цветов в своих старых наборах для рукоделия, нашла почти все, — только тот волшебный пудровый оттенок неловко попросила Рут найти для меня отдельно, — и вскоре принялась за дело. Сиделка к тому времени уже начала плести из молочных хлопковых нитей гардину. Несколько вечеров мы проводили вместе в молчании, заняв оба кресла и занимаясь каждая своим делом, но когда работа была закончена, одну из стен в гостиной дополнила новенькая картина, столь живая на вид, что издалека ее можно было бы принять за аквариум, а окно на кухне обрамилось аркой кружевных веревочных узоров с ниспадающей кисеей, трепещущей при малейшем дуновении сквозняка.

Затишье было прекрасным — и в то же время тревожным. Каждое утро я просыпалась в удивительном покое, не слыша ни намека на Них. Ни единого постороннего звука. Кроме Рут. Такого просто не могло быть. Я была уверена, что Они просто временно залегли на дно, чтобы устроить мне проверку, и если я провалю ее, все хорошее, к чему я успела так быстро и легко привязаться, закончится в один миг. Я совсем не хотела этого. Раздумывая об этом, я даже словно начинала заболевать: слабела, серела и не могла больше впихнуть в себя ни кусочка пищи. Рут не понимала что со мной такое и предлагала вызвать врача, но я только качала головой и смотрела на нее такими глазами, что она, помедлив, отступала.

Однажды вечером я, наконец, услышала Их шаги. Они поднимались на второй этаж, в мою комнату. Ступени натужно скрипели под Их весом. Мучительно медленные и в то же время неумолимо стремительные, Они вот-вот должны были ворваться ко мне. Я напряглась всем телом и обмерла на месте, готовясь к столкновению с Ними. Вся кровь, я почувствовала, мигом схлынула у меня с лица. Мне стало так страшно, как не было уже, как мне казалось, давно. Их шаги направлялись прямо ко мне. Когда Они внезапно смолкли, словно передумав входить и встав на пороге, волосы у меня на загривке зашевелились. Я чувствовала Их присутствие. Я почти ощущала кожей Их дыхание, Их пронзительный, видящий меня насквозь взгляд. Они были прямо за моей дверью. Напряжение, сгустившееся в воздухе, готово было вот-вот начать сыпать искрами. Мои жилы, казалось, сейчас лопнут. Я уже почти не могла дышать.

Насилу уцепившись за подлокотники стула, я сжала их до белых костяшек и хотела было встать, как вдруг черные руки потянулись ко мне, пытаясь схватить. Я отчаянно вскрикнула от испуга, и колени снова подвели меня. Во мгновение ока очутившись на полу, я вся сжалась и накрыла голову руками. Черные руки были повсюду, они тянулись ко мне изо всех темных щелей: я не хотела их видеть и пыталась от них спрятаться. Я уже готова была разрыдаться, когда в коридоре раздался быстрый шорох приближающихся шагов. Это была Рут, я узнала ее.

– Гита? – окликнула она меня. – Что случилось? Я могу войти? Ты кричала..

Не получив ответа, она вошла с осторожным стуком и застала меня забившейся в угол. Тогда женщина подбежала, присела передо мной на пол, забрала на руки и прижала к себе, вновь начав укачивать точно младенца. Меня всю трясло, и она не стала больше задавать вопросов: только гладила и шептала что-то мирное, убаюкивающее. Я не могла больше оставаться одна, так что Рут предложила мне переночевать в ее спальне. Я не раздумывая согласилась, и она забрала меня к себе в комнату, как маленькую девочку, проснувшуюся в слезах от кошмарного сна. В уже плотно обжитом ею помещении пахло теплым сливочным сандалом. Я старалась не сильно глазеть по сторонам, но заметила, как вещи, принесенные сюда сиделкой, выделяются на полубезжизненном фоне обычно пустующей на моей памяти ничейной спальни.

Усадив меня на своей кровати, Рут бережно взяла мои ладони в свои и попыталась улыбнуться:

– Так намного лучше, правда? Поспим сегодня вместе.

– Они.. Были где-то рядом, я слышала Их, – тихо, почти заговорщицки сообщила я ей.

Женщина отпустила меня и выпрямилась, уперла руки в бока, помолчала несколько минут, будто раздумывая над чем-то. Сползший с плеч шелковый пеньюар цвета морской волны поверх жемчужной майки на тонких бретелях раскинулся на ее локтях, будто крылья ската.

– А знаешь что мы сделаем? – вдруг встрепенулась она, и впервые за последнее время на дне ее глаз сверкнули озорные искорки. – Мы будем петь.

Прежде чем я успела осмыслить услышанное, Рут потянулась к радиоприемнику, щелкнула крохотным переключателем и крутанула колесико громкости на темно-бордовом лакированном корпусе. Из сетчатых динамиков донеслась незнакомая мне мелодия, которую женщина, на удивление, быстро подхватила и начала подпевать в голос. Я не знала, что она умеет так красиво петь. Временами я слышала, как Рут мурлычет себе под нос неразборчивые песни пока чем-нибудь занимается, но обо всем потенциале ее голоса до этого момента я даже не подозревала.

Ее голос звучал нежно и живо, как май, наполненный цветом и жужжанием пчел: вырвавшись, наконец, на свободу, он был подобен сверкающему бирюзовым оперением зимородку, ныряющим в зеркальный водоем за мелкими серебристыми рыбешками. Женщина заходила туда-сюда по комнате, плавно пританцовывая, кружась и взмахивая руками, и блики от лампы роскошным лоском гуляли по текучей ткани ее пеньюара, бледные босые ноги вышагивали по ковру, натягивая струны жил, а тонкие рыжие прядки, свободные от обода, то и дело падали на одухотворенное лицо. Заслушавшись и засмотревшись этой красотой, я не сразу спохватилась. Осознание того, сколько шума прямо сейчас, в самый опасный момент, она производит, поразило меня точно молнией, и я враз похолодела от ужаса.

– Рут.. Н-не надо, – взмолилась я, ощутив, как заходили ходуном мои пальцы.

– Ты не знаешь эту песню? – она удивленно вскинула брови, обернувшись и взглянув на меня лишь на мгновение. – Жалко, надеялась, что ты мне подпоешь. Или ты просто стесняешься?

– Они услышат. Не надо, – я отчаянно замотала головой. – Только не сейчас.

– Они.. Да кто такие Они, чтобы портить нам веселье, разве нет? – изящно крутанувшись на месте последний раз, Рут повернулась ко мне и, помедлив, шагнула навстречу. – Давай лучше немного потанцуем, а? Не бойся, я буду держать тебя очень крепко, чтобы ты не упала. Попробуешь? Ну же.

– Н-нет.. – едва она протянула ко мне руки, я отпрянула в страхе.

Тогда все наслаждение и радость улетучились из облика Рут, точно ее выжали, сменившись усталостью и тоской. Она умолкла, сделала музыку тише, смущенно запахнулась в пеньюар и опустилась на край кровати. Сердце у меня зашлось так, что кровь запульсировала в висках, а в груди забухали болезненные удары. Очевидно, что это была моя вина. Я не должна была говорить ничего подобного, не должна была возражать, не должна отказывать. На самом деле я вовсе и не хотела всего этого, но страх перед Ними и за Рут оказался куда сильнее меня. Кровать проскрипела под моим весом, когда я осторожно подобралась к женщине, понятия не имея что должна сказать или сделать.

– Гита.. Ты прости меня, – заговорила она вдруг, едва я осмелилась потянуться, чтобы коснуться ее плеча. – Я так до сих пор и не могу понять что так сильно тебя тревожит. И соблюдать в доме эту проклятую тишину, это такая.. Пытка для меня, – она обернулась, и я заметила, как в ее глазах блеснули слезы. – А песня – это.. Это акт свободы, понимаешь? Человек поет и танцует, когда он.. Свободен. Вот я и.. Прости. Так глупо получилось. У меня просто нет уже больше никаких сил.

Сиделка нервно сжала свою руку другой и принялась с нажимом водить большим пальцем по костяшкам. Щеки ее подернул легкий, но будто бы нездоровый румянец, какого я на ней еще никогда не видела. Я оторопела: неужели Рут чувствует передо мной стыд?

– Мне правда очень жаль. Я старалась соблюдать все эти правила для тебя, надеясь, что так тебе будет спокойнее, – продолжила Рут, уткнув взгляд куда-то вниз, прямо перед собой. – Но, кажется, я ошиблась. Или не смогла.

Я закусила губу, по-прежнему не зная что должна сказать. Рут ни в чем не была виновата передо мной, в этом у меня не было ни капли сомнений. Она очень старалась ради меня, хотя вообще не была обязана ничего для меня делать. Она была так добра ко мне, и я совсем не понимала почему. Я не заслуживала с ее стороны такой обходительности, такой заботы, такого терпения, внимания, вовлеченности. Я ощутила, как меня тошнит. Рут не должна была извиняться. Она не была виновата ни в чем, все это была только моя вина – я не смогла бы объяснить в чем именно она состоит, но была уверена, что все дело во мне. Если бы не я, она бы не мучилась так. На ее глазах не выступили бы слезы. Если бы я могла надавить себе на живот и изрыгнуть наружу все свои внутренности, я сделала бы это не задумываясь, – такой силы тошнота овладела моим телом. Я не заслуживала. Тысячу раз не заслуживала ни самой Рут, ни ее благожелательного расположения ко мне.

Тогда Они пробудились. Я готова была поклясться, что дом едва заметно содрогнулся, когда Они услышали мои мысли. Я прекрасно знала, что заслуживаю наказания, и Они прочли это в дрожащих кончиках моих пальцев и уже выдвинулись в мою сторону, чтобы свершить его надо мной. Рут не должна была этого видеть. Мне следовало уйти, но мое тело приросло к месту и застыло, притворившись окоченевшим трупом.

– Они скоро будут здесь, – только и смогла невпопад выронить я севшим голосом.

– Гита, прошу, скажи мне, – очнулась Рут, упрямо стирая скатившиеся по щекам мелкие слезинки. – Просто объясни. Кто Они такие? Что Они делают с тобой? Почему я не могу этого знать?

Я слабо помотала головой и уже сделала над собой усилие, чтобы начать сползать с кровати, но сиделка остановила меня.

– Постой.. Пожалуйста, – попросила она меня. – Неужели я правда ничего не могу сделать?

– Нет.. Ты уже очень много делаешь, – заверила я ее. – Но это необязательно. Все нормально. Мне нужно вернуться в свою комнату..

– Ты хочешь побыть одна? Ты уверена? На тебе же лица нет!

– Все.. Нормально.

– Ты снова Их слышишь, да? Прямо сейчас? – Рут взяла меня за руки, настороженно глядя прямо в глаза, и я робко кивнула. – Я придумала. Знаешь ли, что мы сделаем..

Женщина помогла мне подняться, и взяв на себя роль моей трости, вытащила из своей спальни и повела куда-то по погруженному в густой ночной мрак коридору.

– Что?.. – от прикосновения теплых ладоней к моей спине, ноги сами понесли меня вперед вопреки моему желанию забиться в свое укрытие в ожидании справедливой кары. – Куда мы..

Прежде чем я успела договорить, над нашими головами вспыхнул свет. Это Рут щелкнула выключателем. Я сощурилась, и холодная дрожь раскатилась по всему моему телу с головы до ног, напоминая, что Они не потерпели бы такого своеволия, но сиделка прижала меня к себе крепче, не давая упасть. Коридор в обе стороны был совершенно пуст.

– Чш-ш.. Видишь? Здесь кроме нас никого нет, – ласково, будто ребенку, пояснила она мне.

Мы двинулись дальше, собирая по пути все выключатели. Я шла, уже ничего толком не соображая, опираясь на локоть Рут и прижимаясь к ней всем телом, а она миновала вместе со мной весь дом, заглянув в каждую комнату и повсюду включив свет. Завершился наш маршрут в гостиной, где собственные картины на стенах в искусственном свете показались мне совершенно чужими, знакомыми лишь отдаленно зыбкими пятнами цвета.

– Вот так, – заключила женщина удовлетворенно, с родительской мягкостью потрепав меня за плечо. – По пути мы с тобой никого не встретили, верно? Мы здесь совершенно одни и теперь можем спокойно пойти спать. Никто нас больше не потревожит. Я об этом позабочусь, договорились?

И я и правда перестала Их слышать. Теперь в голове у меня лишь шумела пустота в качестве ответа на несопоставимое со здравым смыслом нарушение одного из главных правил дома в такой час. Смекнув, что я безнадежно лишилась дара речи и ждать от меня в настоящий момент хоть единого слова не представляется целесообразным, Рут повела меня в обратный путь. К тому времени, как мы вернулись в спальню сиделки, дом снова погрузился в темноту и, что главное, в удивительную благоговейную тишину без единого намека на Их присутствие. Они просто исчезли, и будучи совершенно истощенной переживаниями я отчаялась объяснить это для себя.

Очутившись в одной кровати с Рут, первое время я лежала ничком без единого движения, слушая, как она напевает мне нежную колыбельную сперва сидя, а затем и лежа прямо напротив меня под общим одеялом. Когда она потихоньку смолкла и гул в моей голове улегся, я стала стараться умышленно соблюдать дистанцию с засыпающей женщиной, но вскоре поняла, что так попросту не смогу уснуть. Тогда я осторожно, очень медленно придвинулась к ней, свернулась, поджав ноги, и ткнулась в нее, как просящее о помощи раненое животное – в случайного человека, потерпевшего поломку автомобиля на обочине леса. Ее рука сонно опустилась на меня и прижала крепче к своей груди. Я затихла в ее объятиях. Утром, я боялась, с ней могло случиться все, что угодно, ведь она пересекла грань. Она прогнала Их. Не выдержала Их гнета и взбунтовалась. Почти что объявила Им войну. Спокойное тепло ее тела убаюкало меня, и я притиснула ее к себе в полусне, обхватив руками, чтобы показать Им, что она все еще под моей защитой.

Следующее мое утром началось ровно так же, как и десятки предыдущих. Очнувшись ото сна, я не обнаружила на себе синяков, а рядом с собой – Рут. Спустилась на первый этаж, отыскала ее на привычным месте, – на кухне, за стряпанием, – и снова не отыскала на ней ни единой царапинки, не встретила ни единой жалобы, ничего подозрительного. Вопреки моим извечным тревожным ожиданиям, Они и пальцем ее не тронули. Рут по своему обыкновению радушно поприветствовала меня, сообщила, что завтрак скоро будет готов, справилась о моем самочувствии, налила мне стакан прохладной воды и сделала погромче радио, чтобы подпевать.

Тогда, наконец, я поняла. Она была по-настоящему свободна. Она ничуть не боялась Их, могла уверенно Им противостоять, и я была в крайней степени этому поражена. Раньше я никогда еще такого не видела. Мои картины на стене в гостиной, цветочные горшки повсюду, веревочные узоры макраме, съедобные запахи, витающие по кухне, и смутное, но такое приятное ощущение постепенно обживаемых помещений. Это все была она. Она была достаточно сильна, чтобы наперекор Их воле менять пространство и атмосферу в нем так, как ей заблагорассудится. Вывод, который так до смешного сложно и долго созревал во мне, ошеломил меня своими простотой и прозрачностью: Рут была новым Богом этого места.

[продолжение следует]