Жизнь и я. Заметка седьмая, жизнеутверждающая

   И опять папа. Прямая речь моей дочери в переписке: «Обалдеть конечно, как травма тянется по роду, от прадедушке к дедушке, потом к тебе, тема не реализованных отношений с отцом, даже письма начаты с почти одинаковых слов у вас.». В Воскресенье заехал к тетке Соне, за великолепными маринованными огурцами и дедушкиными документами. Забрав огурцы (в новом сезоне будут свежие, куплены уже два новых парника) и папку-скоросшиватель, спросил- что там. Любимая тетка ответила- пара документов, свидетельство о рождении, анкеты, а остальное- о том, как Лерочка ( так называли моего папу) любил своего отца. Посмеялись. Вернувшись, открыл папку. Вместе с огромным количеством очень интересных документов- семь машинописных страниц, написанных моим папой. С русским языком у него было не очень. Первый раз он не поступил в институт из-за завала на сочинении. Привожу текст полностью, не меняя орфографию и стилистику.

   «Это не воспоминание, просто изложение на бумаге последних дней, месяцев, часов моего отца. Зачем? Я сам не знаю. Думал, что бумага больше сбережет, боюсь забыть, что сейчас помню.Может быть, когда-нибудь, моим ребятам будет интересно узнать про своего деда.Главная, отличительная черта отца— это страсть к работе, честное выполнение обязанностей служебных, умение работать с людьми. У отца не было никаких хобби, для него хобби — работа. Не работая (когда ушел на пенсию) он чувствовал себя не на месте, он ничем не мог себя занять, книги, газеты, ТУ — все это  мелочи. Для него в жизни работа была всё. Жить — это работать. И работать — это жить.  Этим и объясняется, что он начал рабо тать, уйдя на пенсию. Он никогда не хватал звезд, не пытался прыгнуть выше себя, не был карьеристом (это не то, что «сверчок —знай свой вершок», а трезвый анализ своих возможностей), но  дело, которое ему поручали, он выполнял добросовестно, весь уходя  в него. Мне кажется, немного прямолинейный, в ряде случаев  бывая неправ, он все равно оставался любимым (слово правильное) начальником, Яркое подтверждение тому - сколько народа пришли  провожать отца.
 Я и сейчас не знаю, знал или не знал какая болезнь у него,  знал ли, что дни его сочтены. Похоже нет. После больницы он стал плохо видеть, не мог читать — основное его занятие после  работы, это его очень угнетало. C середины мая и до конца основным чтецом ему был я. Что читал? В основном, газеты. Кроме тех,   которые выписывали, покупал в киоске. Когда я был на работе, днем ему читала мама. Но в последнее время он слушал, почти не реагируя, в полусне; ему, похоже, уже трудно было сосредоточиться.
Летом и осенью с мамой ходили в садик (и в постели папа находился самое большое неделю—полторы до своей смерти), правда довольно часто у него отказывали ноги, подламывались. Глаза стекленели, выкатывались из орбит, и весь он деревенел. Еще в августе, он начал забываться, не узнавал маму, улицу, двор, дом. Но все это быстро проходило- несколько минут. И он сам тут же забывал, что с ним было.
В баню после выписки его из больницы ходили вместе. Мама нас сопровождала и ждала (у папы уже начали подламываться ноги- но в бане ни разу этого не было). Я помню маленьким, когда с отцом мы мылись, и он мыл меня, разложив на лавке — мыл он меня так  до последних классов школы — я мечтал, что когда вырасту, а папа будет старичком, то я его также разложив на лавке буду мыть. И вот такое время наступило, хотя папа и не был старичком, а больным, очень больным. Обычно я ходил в баню в субботу мыться самому, а в воскресенье ходили с папой, он мыл сам голову; а дотом я его, также, как и он меня. В последний раз, когда мы были в бане, папа сказал, что пойдет в душ, и там он, сидя под душем, мылся почти сам. Потом я его еще раз помыл. За 27 лет жизни я не научился врать, т.е. врать по-настоящему. Когда я вру, сразу  заметно. Но в бане мне приходилось врать. Папа следил за весом, и вот, чтобы он не узнал, что худеет (больно и жалко было смотреть на него раздетого, как он быстро осунулся, выступил хребет) я должен был врать, взвешивая на весах. Чувствовал я себя очень скверно, когда я деланным бодрым голосом сообщал цифру. Даже одевая очки, он не мог различить деления.
В последний раз много мы говорили, кажется, меньше, чем за  неделю до 11.12. Я пришел пораньше с работы (было что-то около девяти вечера- работал во вторую смену), принес какое-то известие с института (о чем уже забыл) и долго и хорошо разговаривали. Папа сидел за столом,
Когда я учился в школе, мне ближе была мама, папу я немножко боялся. Взрослея, у меня проявились общие о отцом интересы, и уже отец стал для меня ближе. Помню, мама даже как-то плакала,  что я с ней не делюсь. Все события в институте, на работе, в ми  ре я любил обсуждать с отцом. Папа был единственным человеком в нашей семье, с которым мне нравилось говорить на политические и другие темы. Вот сейчас его нет, и я чувствую, что дома мне  не с кем поговорить. Пытался как-то после смерти папы, всё то, о чем мы говорили с отцом, рассказать маме. Но этого не получилось— занятость по дому. И теперь все интересное, что я узнаю, я рассказываю на работе. Дома нет человека, который я чувствовал бы испытывает к тематике интересной для меня такой же интерес.
Папа умирал уже в воскресенье. Когда мы уходили наверх, Дима подошел к деду сказать” спокойной ночи“ и подставил голову.  Папа сидел на кровати- ему уже трудно было дышать, и он пытался принять какое-то „положение, облегчающее дыхание - увидев подставленную голову, он посмотрел почти безумными глазами и спросил:  ”Что ему надо поцеловать?“ Пожелав ему спокойной ночи, поцеловав он мне ответил” спокойной ночи, сынок”. Папа уже лежал с закрытыми глазами. Уже уходя, я попросил пожелать мне ни пуха, ни пера -   завтра я сдавал последний экзамен в аспирантуру - он ничего не  ответил. Ночью пришел Юра в пальто. Оказывается, после нашего ухода папа начал очень тяжело дышать, вызвали скорую, сделали укол, и Юра отправился за кислородной подушкой. Я спустился вниз — папа лежал на спине, дышал уже нормально. Спал.
 В понедельник, 11 декабря, сдав экзамен, поспешил домой. Это было что-то около четырех. На известие о сдаче экзамена на” отлично“ папа почти не прореагировал, но спустя полчаса стал расспрашивать, что спрашивали, что так долго, много ли народа было в  комиссии. Весь этот разговор шел совершенно нормально. Неожиданно папа спросил, а как сдал аспирант такой-то (фамилию я забыл). На мой ответ, что я такого не знаю, он сказал, что как я мог забыть, если только вчера он со мною говорил о нем, он ведь помнит, а ты нет; и начал даже сердиться, как я мог забыть,
Я успокоил его, сказав, что вчера, когда он мне говорил, я думал только об экзамене предстоящем, и поэтому забыл, но завтра непременно вспомню. Потом папа или заснул, или лежал в забытье.
 В 9 вечера Люда с Димкой ушли наверх, в Вовку оставили. Я его должен был принести попозже. Еще раньше, часов в 7-8, когда мама стала спрашивать у меня, как я завтра работаю, папа сказал, не открывая глаза:” Хватит болеть, пора на работу“. Это были последние слова отца.
 В комнате у постели папы были мама и я с Вовкой. Я пошел покурить на лестницу, вернулся, мама пошла мыть Вову — испачкал штаны. Я сел рядом с папой у изголовья. Забыл сказать за час до описываемого мы (мама, я и Юра) переворачивали папу  с одного бока на другой, затем на спину - искали лучшее положение для дыхания.
Сейчас папа лежал на левом боку и спокойно, спокойно, как ребенок дышал. Время было без минуты, даже меньше минуты, десять. Я только хотел спросить «папа, будешь слушать последние известия» как услышал, что дыхание отца становится более замедленным, паузы между вдохом и выдохом увеличиваются, я находился в прострации, я ведь никогда не видел, при мне никогда никто не умирал... 
Я только машинально считал длительность паузы, я не понимал, что это приближается смерть. Паузы становились все больше и все…. Конец. Даже тогда я еще не отдавал отчета в том, что произошло; я подбежал за мамой «мама, папа!».
Умер папа тихо спокойно. И в этот момент я почувствовал до чего тонка перегородка между жизнью и смертью. Был человек и вот секунда, мгновение — и уже его нет.  Брил я отца еще теплого. Побрил я папу очень тщательно.
 Папа мечтал, чтобы его сын стал бы ученым. Он говорил: «дед у меня был водовозом, отец— кузнецом, я инженер, а сын будет профессором, ведь прогресс необходим“. Я не знаю, буду ли профессором, - но к.т.н. я поклялся после  10 вечера” буду
25.02.1968
Продолжение через 6 лет.

И вот я выполнил эту клятву, которую дал над телом отца. Сейчас я вспоминаю, что клятва звучала, как заклинание «Я буду кандидатом! Я буду!»
На столе у меня диплом, где написано, что Невельскому Валерию Львовичу присуждена ученая степень кандидата технических наук. Все здорово, все хорошо— но нет отца. Вот через полтора месяца будет 7 лет, как он ушел. Но особенно в такие радостные  дни, связанные с моим пусть небольшим, но качественным повышением над прежним уровнем ( защита диссертации, получение авторского свидетельства и вот получение диплома) очень остро ощущаешь, как не хватает того, которому все это принесло бы радость,  счастье во много раз больше, чем мне. Отец жил нами, после работы — это дети. Он гордился мною, гордился, хвастался моими успехами в школе, успехами в шахматных турнирах, победами на школьных олимпиадах. И когда он при мне (я, кажется учился в 7-8 классе) рассказывал кому-то на работе что я победил  в районной олимпиаде по математике - я очень тогда удивлялся, зачем это рассказывать, чего здесь интересного. Только теперь, став отцом уже больших детей, я начинаю понимать, что для родителей дети — это их гордость и для родителей дети живут и достигают успеха, чтобы принести приятное своим отцам. Верно, на старости, да и не только на старости — с самого начала родители живут для детей, и дети должны платить им, платить тем, чтобы каждый отец, мать могли сказать кому—нибудь «мой—то (моя-то) …». Я представляю, какой бы этот день был для отца день моей защиты 29 марта. Это был для него самым счастливым днем. А сегодня — мы бы с ними проговорили бы всю ночь!
Как я завидовал, как мне было больно, когда где-то в апреле этого года я встретил с ребятами своими В.Рогочавского, прогуливавшегося со своим отцом. Они шли - и о чем-то разговаривали. Я могу представить, как приятно отцу иметь взрослого сына, близкого по духу тебе! А мне так и не удалось никогда вот так прости без цели, как со старым другом пройтись с отцом. Все было как-то некогда, все дела. А сколько событий произошло в мире за это время, о скольких  вещах мы бы с отцом поговорили. И когда происходит что-то во внешнем мире или у нас - я сразу вспоминаю отца, вспоминаю с горечью, с сожалением - как много и долго и интересно можно было  бы это обсудить.
Чем дальше от 11 декабря 1967 года, тем ближе становится отец и тем больше ощущаешь, как его не хватает. «Время лечит». Да, но только время позволяет более отчетливо, более верно представить человека, которого нет рядом.
Родители живут детьми, живут для детей- ибо дети — это продолжение нас, то непреходящее, что остается на земле, та вечность и бессмертие человека. Так пусть дети дадут возможность хвастаться ими. Это совсем нетрудно. Надо стараться, пытаться подняться выше, еще шаг, еще чуть-чуть - не надо стоять.
И родители будут счастливы, и они будут счастливы от близости детей, т.к. чем родители старше, чем старше становятся их дети, тем больше родители начинают жить жизнью своих детей.
1 ноября 1974 года»

   Прочитал в несколько приемов, душили слезы. В очередной раз подумал, какие мы люди странные существа. Стесняемся, боимся, откладываем на потом простое общение с близкими нам людьми. Нам кажется, что есть гораздо более важные дела и люди, а они потом…. И чаще всего этого потом не происходит. Опоздал. И договариваешь, и объясняешь и споришь уже только в своем воображении и во снах. И не можешь себя простить. Хочется закричать, ткнуть пальцем: «Люди! Опомнитесь!»  Никому мы кроме своих родных и близких по-настоящему не интересны, делитесь с ними самым дорогим, что есть в жизни - временем и эмоциями и, радуйте их, и пусть они вами хвастаются. Это же так здорово.

   Из письма папы я понял две важные вещи, определившие мою дальнейшую жизнь. Видимо судьба мне уготовила быть проводником в мир мертвых своих родных. В восьмимесячном возрасте я присутствовал при смерти дедушки, в 23-летнем пытался спасти бабушку Лиду до приезда «скорой помощи», а 11 лет назад пытался в реанимации спасти папу. Очень не хочу продолжения, но видимо не мне решать. Выбор мною медицинской специальности, как выясняется только сейчас при беседах с мамой, также был определен папой. Оказывается, он всегда этого хотел. Бессилие при виде умирающего отца и реализация возможности спастись в сыне… Прости, я не оправдал надежд и не спас тебя…

   И, второе: «Это совсем нетрудно. Надо стараться, пытаться подняться выше, еще шаг, еще чуть-чуть - не надо стоять.» Стремление стать лучше, развиваться, узнавать новое, полностью отдаваться делу, которым ты в данный момент занимаешься, внутренний дискомфорт, если что-то не сделал, или сделал недостаточно хорошо. Мне кажется, что это было со мной всегда. Спасибо тебе, папа.