Виктор Николаевич или из жизни алкоголика

  Витюшка Симонов появился у нас после зимней сессии на втором курсе. Мы ждали начала первой после каникул лекции по патанатомии в так называемом ''греческом зале''. Название это было придумано нашим братом-студентом полукруглому лекционному залу с ярусами рядов столов и скамеек, уходивших вверх от доски, трибуны лектора.
 Все уже привычно рассаживались по своим облюбованным местам. Девушки оживленно щебетали, обмениваясь впечатлениями от отдыха. Кто-то уткнулся в ходивший по ру-кам затертый номер роман-газеты с напечатанным вдруг ''Одним днем Ивана Денисовича''… Оставалось буквально не-сколько минут до начала лекции, когда в зал вошел среднего роста, в тщательно отутюженном элегантном новом синем костюме незнакомый нам жгучий брюнет с ровно уложенными набок, в пробор волосами на голове, с легкой усмешкой на выбритом до синевы лице с правильными славянскими черта-ми. На вид ему можно было дать лет двадцать пять-шесть, то есть он оказался старше нас – восемнадцати-девятнадцатилетних.
 Все, особенно наши девчонки, как-то притихли, повернув с интересом свои любопытные носики в его сторону. От новичка исходила столь ценимая женщинами в мужчинах внутренняя уверенность в себе в сочетании с природной интелли-гентностью и загадочностью.
 Незнакомец первым, непринужденно протянул свою руку известному разгильдяю и любимцу курса Славе Шабанову, стоявшему у входа в зал. Тот с удовольствием пожал ее:
- Позвольте представиться – Славик… А вы какими судьбами будете в наш вертепчик?
Новенький оценил славикову непосредственность и шутливый тон, тем более что за действом наблюдало с интересом большинство присутствующих:
- Виктор Николаевич Симонов, ваш покорный слуга и но-вый однокашник … Перевелся после восстановления из Ново-сибирского мединститута. В силу ряда независящих от меня обстоятельств пребывал пару лет в академотпуске …Ваш рек-тор, как истинный интеллигент, в отличие от новосибирского, проявил понимание моей трудной судьбы и подписал приказ о восстановлении. Будем вместе грызть гранит нашей альма-матер! – представился новый студент. Славик продолжил в том же духе.
- Позвольте вам представить некоторых наших коллег … Машенька Белогривова – наш эрудит и большой душевный стоик. Но приемлет иногда, в хорошей компании ''червивочку'', но только из духа противоречия, - при этом Шабанов прижал свободной рукой к себе пышногрудую, невысокую, захихикавшую Белогривову за выступающий мягкий бок. Витюша расплылся в обворожительной, сдержанной улыбке:
- Рад, очень рад вашему соседству … Я, знаете ли по душевному складу больше эстет, как, видимо, и вы … Думаю, найдем точки соприкосновения …
- А это – Натали, - поймал за руку Славик только что во-шедшую в зал высокую, с орлиным носом, объемным, но плосковатым бюстом, туго обтянутым грязновато-серого цвета свитером навыпуск, девушку. - Очень оригинальная женщина, и в некоторых ситуациях просто незаменимый товарищ…
 Натали, тоже недавно ''восстановленная'' после академот-пуска, своим цепким, оценивающим женским взглядом прошлась по Симонову сверху вниз, протянула руку:
- Мерси, Славик. Ты, как всегда очень мил … Будем знакомы – Натали …
- Виктор, - скромно промолвил новичок, несколько задержав руку девушки в своей ладони с длинными, тонкими, аристократическими пальцами.

  В это время в зал вошел профессор Запрудин – седой мужчина неопределенных лет, с красным, покрытым звездочками от лопнувших подкожных сосудов, лицом. Он был уважаем студенческой братией за чувство юмора и отходчивый характер. На его лекциях в ''греческом зале'' можно было, если сядешь на задних рядах –заниматься всем, чем угодно: от просто поспать, улегшись с ногами на сидение, подсунув под го-лову портфель или куртку, до игры в покер вперемежку с распитием дешевого яблочного вина – ''червивки'', покупаемого обычно в гастрономе через дорогу от учебного корпуса.
 При появлении Запрудина все расселись по своим местам. Наиболее примерные, с первых рядов, раскрыли тетради, при-готовившись слушать лектора.
 Виктор Николаевич в сопровождении Шабанова и Натали, неторопливо прошел на задние ряды, где и расположился, даже достав из черного, еще нового дипломата новую общую тетрадь. Внимание сидевших рядом с ним девушек оказалось привлечено к необычной импортной авторучке, которую он с деловым видом вынул из бокового кармана костюма. Когда ручка лежала горизонтально – под прозрачным плексигласо-вым стеклом в ее центральной части вырисовывалась изящная цветная фигурка симпатичной японки. Когда Виктор Николаевич взял авторучку в руку, придав ей вертикальное положение, японка вдруг начала полностью раздеваться, представ с обнаженной грудью, животом и так далее. Симонов с улыбкой дал Славику и Натали поиграться с забавной заморской штуковиной, с улыбкой наблюдая за их веселой реакцией.
 Девушки курса, особенно самые серьезные, учуяв в новичке солидного потенциального жениха, две пары лекций подряд группками оживленно обсуждали появление Виктора Николаевича в нашем коллективе, время от времени бросая в его сторону заинтригованные, со скрытым значением взгляды. А он, делая вид, что не обращает на это никакого внимания, казалось, слушал лектора, и иногда даже делал какие-то пометки в тетради.

  Две последующие недели, ведя себя таким же образом, таинственный Симонов обрастал все более привлекательными качествами в глазах, в первую очередь прекрасной половины нашего курса. Все знали, что он не курит, никогда не ругается матом в силу своей природной интеллигентности. Что он предельно внимателен и деликатен с дамами, с ним можно интересно поговорить на любую тему, что он увлекается живописью… А Шабанов по секрету сообщил, что Виктор Николаевич коллекционирует иконы, сам иногда пишет, и даже выставлялся где-то в Москве со своими картинами, что он разведен, был женат на дочери генерала КГБ, а сейчас живет неизвестно где, но не в общежитии…
 Все эти пикантные подробности в глазах наших однокурсниц выделили его среди нас – неопытных мальчишек, которые, конечно же, не могли составить Симонову никакой серьезной конкуренции.
 Надо сказать, мы – парни, тоже не были на него в обиде, так как он оказался коммуникабельным, общительным товарищем. А это очень ценилось в нашей среде. Обладал острым умом, любил пошутить при случае, понимал юмор, и, кроме того относился к окружающим – и студентам, и преподавателям снисходительно, легко прощая человеческие слабости.
 Первая неожиданность, заставившая всех по-другому взглянуть на этого человека, случилась в общежитии по прошествии двух недель после первого появления Виктора Николаевича.

  Однажды утром один из наших сокурсников попытался выйти из своей комнаты в тесноватый коридорчик секции, состоявшей из четырех комнат. К его удивлению он не смог сразу открыть дверь, что-то достаточно тяжелое препятствовало этому снаружи. С трудом, с помощью соседа удалось все-таки отжать дверь и это загадочное, невидимое изнутри что-то.
 Каково же было их удивление, когда, наконец, выскользнув в полуоткрытую щель двери, сотоварищи обнаружили на полу коридора лежавшего Симонова. Они не сразу определили Виктора Николаевича в свернувшемся в клубочек на боку, одетом в мятый, местами непотребно испачканный костюм, человеке с сильно всколоченными волосами на голове, с заплывшим от перепоя лицом, что-то бессвязно бурчащим в ответ на их вопросы.
 Студенческий уклад жизни всегда подразумевал основной закон: сам погибай, а товарища – выручай! Поэтому парни за-тащили почти бездыханное тело Симонова к себе в комнату, уложили утомленного на одну из кроватей, а сами вскоре ушли на занятия, оставив его там, в комнате одного.
 Когда через четыре часа, на большом перерыве ребята вместе с другими соседями по секции вернулись к себе в общежитие, то обнаружили, что Виктор Николаевич успел не только очнуться, прийти в себя, но и опохмелиться ''червивкой'', сбегав за ней в любимый всеми студентами гастроном ''Приветливый'', функционировавший под боком у студенческого общежития. Четвертый семестр в мединституте не зря прозвали ''золотым''. После крайне плотного, загруженного анатомией, анатомичкой, физиологией, биохимией, другими сложными и новыми для вчерашних школьников пред-метами, после тяжелейшей зимней сессии, где по всем  ним сдавали экзамены, начинался ненапряженный в плане учебы, для многих критический четвертый семестр.
 Именно во время его студентки-отличницы и комсомольские активистки, сбросив прессинг знаний, вдруг обращали внимание на своих таких же зачуханных учебой однокурсников, которые, естественно, не медлили с адекватным ответом.
И походы в читальные залы библиотек заменялись походами группой в кафе, или в канун получения стипендии – в ресторан. Если же денег сегодня оказывалось не достаточно для этого, то слали гонцов в ''Приветливый'' за ''червем'' или ''чернилами'', и веселились прямо в общежитии. Коллективное веселье иногда затягивалось до утра, иногда до утра следующего дня, а наиболее стойкие и заводные погрязали в бытовом пьянстве на неделю, бездумно пропуская напропалую занятия.

  То, что ''русский интеллигент'' Виктор Николаевич Симонов, опохмелившись сам свежим ''червем'', как истинный джентльмен, приготовил для гостеприимных хозяев комнаты и их соседей несколько бутылок вина и раскрыл две купленных в ''Приветливом'' банки с национальным студенческим блюдом под названием ''Кильки в томате'', было воспринято товарищами крайне одобрительно. Все с удовольствием стали искать по комнатам пустые стаканы. Откуда-то выплыла даже Натали, без которой редко когда обходились подобные мероприятия в общаге.
 Виктор Николаевич, блестя своими слегка красноватыми, выпуклыми, темно-карими глазами, излучая оптимизм и уверенность, несмотря на колючую, несбритую щетину, которая только придавала ему особый шик, скромно предложил пер-вый тост:
- Друзья, прошу извинить за нежданное вторжение в вашу тихую обитель… Просто вчера как-то сорвался… Получил повестку от судебного исполнителя, что пришло время платить задержанные алименты моему гнойничку…, то есть сыну, который воспитывается в приличной генеральской семье в Новосибирске…, - пояснил он, произвольно меняя рукой расстояние от пола, иллюстрирующее возраст и предполагаемый рост ребенка. - Он у меня уже такой большой вырос, вот такой…, или, пожалуй, такой… Нет, все-таки, видимо, несколько ниже будет ростом…
Народ дружно заржал этой его неприхотливой шутке, внимательно улавливая остальные подробности.
- Так вот, собрал я двадцать рублей – это мой отцовский долг перед генеральской дочкой, из расчета неполучаемой стипендии, за полгода по алиментам, понес деньги на почту, отправить перевод в Новосибирск… И надо же на досаду по пути встретился ''Приветливый''… Заглянул туда – а там привезли свежую ''червивку'' по рубль ноль две – за бутылку… Взял на пробу, принял, и понеслось… Очнулся ночью в какой-то незнакомой квартире с незнакомкой под боком в постели… Славная, душевная женщина оказалась, но возраст… Чем-то напомнила мне мою бывшую тещу по первому браку… По-этому кое-как от нее выбрался, и сбежал… Так выпьем же, дорогие друзья, за наших горячо любимых дам! Как говорил один знакомый грузинский князь – за тех, которые дают, и не увядают!
 Он залпом опрокинул стакан с вином, занюхал корочкой черного хлеба, вилкой подцепил из банки тонюсенькую спинку кильки. Расправив ее на кусочке хлеба – с аппетитом заел:
- Что может быть лучше студенческого бутерброда?
 Все остальные, также дружно приняв по стакану ''червя'', задумались над этой загадкой, но Виктор Николаевич не заставил долго томиться в неведении:
- Лучше кильки в томате – только салака с хлебом с горчицей! - подняв вверх испачканный палец, изрек Симонов. -  А теперь, давайте поднимем наши бокалы за милых боевых подруг! За тебя, Натали!
 При этом Виктор Николаевич заботливо поправил сидевшей рядом Натали неровно завернувшийся воротничок ее легендарного свитера. Та расплылась растроганно в улыбке, и предложила:
- Может, выпьем на брудершафт, Витюша?
- С удовольствием, Натали. Это будет честью для меня.
 Под восторженные крики и свист они опрокинули до дна свои стаканы с вином и слились в долгом, затяжном поцелуе с некоторыми элементами эротики. Закончив эту приятную процедуру, Симонов усадил Натали к себе на колени, по новой наполнив стаканы.
- Как говорят в нашем славном русском народе: первая рюмочка – колом, вторая – соколом, а остальные – мелкими пташечками! Поехали, друзья! Вперед, за знаниями, как учил нас Владимир Ильич Ленин и учит Мария Абрамовна с кафедры философии!
 И поехали! Конечно, на последующие занятия многие не пошли. С легкой руки Симонова покатил загул, каких еще не видела общага! Человек пятнадцать беспробудно пили в течение четырех дней, выходя из секции только за тем, чтобы сбегать за вином в ''Приветливый''.
 На пятые сутки к утру все было допито и пропито. Деньги у всех кончились, но жутко болели головы от принимаемого почти без закуси ''червя''. Обнадежил радостный возглас из угла Саши Зейнутдинова:
- Нашел! Ура, нашел! Я же помню, что у меня была в заначке трешка… Вот она!
Он радостно размахивал найденным денежным знаком. Но пропивать его просто так, без куража не хотелось. Да и на всех явно не хватало такой скромной суммы, так как ''больных'' насчитывалось не менее десяти человек. Кто-то предложил:
- Пусть эта трешка достанется тому, кто голым пройдет до конца общежитского коридора и вернется назад…
 Предложение даже тогда кое-кому показалось, мягко говоря, странным. Но слово – не воробей. Раз глупость сказана – давать задний ход было не в традициях студенческих пирушек тех времен, как бы эксцентрично или цинично это не выгля-дело. Решили, что испытуемый должен будет в совершенно голом виде, сняв с себя все, как в бане, дойти от дверей секции, расположенной в одном конце коридора, куда открывалось еще не менее десятка таких же дверей, до другого конца, где начиналась лестница, ведущая на другие этажи.
- Ну, кто желает сыграть!? - Глаза Витюши светились беспокойным огнем. Все как-то потупились, ощутив необычность и определенную циничность ситуации. Хотя в этот утренний час большинство студентов, и, что особенно важно – студенток, находилось на занятиях, встретиться с кем-то из них в голом виде никто не хотел.
 Симонов не заставил себя долго ждать. Притворно вздохнув, он начал раздеваться:
- Что ж, опять вся тяжесть ложится на мои хрупкие плечи… Но договор – дороже денег…, - он уже снял с себя все. Абсолютно все, оставив только болтающийся на голой шее модный в те времена синий галстук в красную полоску.
 Под хохот и улюлюканье товарищей, в их сопровождении, не спеша, Симонов пошел по пустому коридору общежития. Дошел, никого не встретив, до другого конца. Там, не торопясь, под шутки собравшихся, развернулся и направился на-зад.
 Но у двери первой же секции нос к носу в буквальном смысле этого слова столкнулся с Мариной Ивановой – комсоргом курса. Та смотрела сначала только в глаза Виктору Николаевичу, видимо, ошеломленная запахом перегара, исходившего от него. Марина была ленинской стипендиаткой, скромницей, как называл ее декан на комсомольских собраниях, ''гордостью курса''. К тому же она ни с кем из ребят не дружила, славилась своей девичьей неприступностью, что в общем-то можно было объяснить непривлекательностью ее прыщеватого лица в массивных очках с толстыми линзами и корявостью рано располневшей, видимо, от многочасового сидения над книгами, фигуры. Да еще поговаривали, что она главный ''стукач'' деканата на нашем курсе… Так вот, первое, о чем спросила Иванова, было:
- Симонов? Это вы? А почему не на занятиях?
 Виктор Николаевич обаятельно и интеллигентно, как мог это делать только он, улыбнулся:
- Я–то понятно, почему… А вот вы – Иванова, ленинская стипендиатка – а прогуливаете?! Нехорошо, буду ставить вопрос о вашем поведении на очередном комсомольском собрании…
- Я заболела, поэтому и не смогла пойти, у меня справка есть, - стала сбивчиво объяснять Марина, затем ее взор упал ниже галстука на шее Симонова.
 Под обвальный дикий хохот присутствующих она в растерянности какое-то время в недоумении рассматривала витюшины обнаженные органы, которые до этого, наверное  видела вот так, вблизи, только в больших стеклянных банках с раствором формалина в анатомичке.
- Ах, Симонов… Это как понимать?! - оторопев, ахнула ленинская стипендиатка.
 Затем, по словам очевидцев, ее лицо залила пунцовая краснота. Чуть было не упав, зацепившись за порог, Марина рванула назад, в свою секцию.
 Виктор Николаевич не спеша поправил съехавший набок галстук на шее, обворожительно улыбнулся и пошел дальше по маршруту, не проявив ни малейших признаков торопливости. Только бросил через плечо вслед сбежавшей комсомольской активистке:
- Я всегда говорил, что половое воспитание молодежи нужно начинать со школьной скамьи…
 Вернувшись в ''свою'' секцию, Симонов оделся, забрал причитающуюся ему трешку, пожал всем руки и попрощался:
- Сожалею, но есть кое-какие неотложные дела. Накопились, знаете ли, за эти напряженные деньки… Вынужден вас покинуть… Желаю удачи…

  Март. Мы – студенты-второкурсники сидим на практикуме на кафедре патфизиологии на первом этаже учебного корпуса. Работаем уже полтора часа самостоятельно: режем, мучаем бедных лягушек, прикрепляем к их истерзанным лапкам электроды… Их зеленые, подопытные, безропотные тела отрешенно дергаются теми или иными местами, когда пропускаем через них электрический ток.
 Скучное занятие, но делать нечего – надо выполнять учебную программу. Виктор Николаевич на этом цикле появился только единожды –на первом занятии. Поулыбался, мило побеседовал о всякой ерунде, не имеющей отношения к медицине, с нашим преподавателем – дородной, моложавой, не утратившей женской прелести брюнеткой с благородными, породистыми чертами лица. Потом исчез до сегодняшнего дня. Мария Ивановна – наш педагог, как-то поинтересовалась – куда подевался Симонов?
 Шабанов, ставший правой рукой Виктора Николаевича, разъяснил, что тот якобы отбыл в Москву в связи с нежданной кончиной любимой тети. Наши девушки, слышавшие эту байку про несчастную тетю на предыдущем цикле, тихо захихикали в кулачок.
 А Мария Ивановна, как интеллигентная женщина, определившая в Симонове такого же убежденного интеллигента, поверила.
 Сегодня шло предпоследнее занятие по патфизиологии, следующее будет зачетным.
За широкими окнами учебной комнаты виднелось серое небо. Несмотря на март на улице холодно, слякотно, сыплет мокрый, крупными хлопьями снег. Иногда безлистые, не оттаявшие после зимней стужи ветви деревьев во дворе наклоняются от налетающих порывов ветра.
 Всем скучно от надоевшей возни с подопытными лягушками, от безрадостной погоды на улице, оттого, что до дня выдачи стипендии осталась еще неделя, а деньги у большинства закончились.
 Мария Ивановна, иногда, не выдерживая, скрывает ладонью приступ зевоты. Она сидит за столом, что-то тихонько почитывает. Если у кого-то возникают затруднения с проведением опыта – негромко поясняет.
- В комнате тепло, я начинаю ощущать, что еще минута – и усну. Тягостная дремота предательски заползает в голову, от этого слабеет тело.
 В этот момент Люська Винникова, моя соседка по столу, которой я элегантно доверил проведение всех издевательств над бедными зелеными существами, достаточно чувствительно толкает локтем в бок, и шепчет:
- Посмотри, кто там заглядывает в окно?
 Поворачиваю голову и вижу за стеклом улыбающееся лицо Симонова. Он что-то говорит, но нам не слышно, жестикулирует, показывая на ручные часы. По учебной комнате про-носится тихий смешок, возникает оживление. Растрепанная, без шапки голова Витюшки исчезает.
 Через несколько минут в дверь раздается тихий, но настойчивый стук. Мария Ивановна замечает этот чужеродный звук, отрывается от книги, поворачивает свою красивую голову в сторону выхода. Дверь со скрипом приоткрывается и появляется Симонов. Появляется только наполовину, своей верхней частью туловища, ноги остаются за дверью, в коридоре.
 На нем наброшенный впопыхах, отнюдь не белый, а серовато-грязный халат. Он улыбается своей обворожительной интеллигентной улыбкой на небритом, поэтому заросшим темной щетиной лице. Глаза его возбужденно блестят, как у гриппозного больного.
- Мария Ивановна, извините за нежданное вторжение, опоздал… Знаете ли, был на похоронах любимой бабушки в нашей златоглавой… Пришлось задержаться, - лепит ''туфту'', как говорит Ваня Коптелкин – наш одногруппник, который, кстати, как и все остальные с интересом наблюдает, что про-изойдет дальше. А сейчас, кажется, вот-вот – и Симонов расплачется, столько неподдельного горя в его словах. Мария Ивановна не замечает даже, что вместо тети, заявленной ранее, почему-то умерла бабушка, или делает вид, что не замечает.
- Да, Симонов, я в курсе. Заходите, может, успеете выполнить самостоятельную работу, - разрешает преподавательница, вновь уткнувшись глазами в книгу, лежащую в полуоткрытом ящике стола. Интересно, что там у нее – детектив или любовный роман?
 В этот момент Виктор Николаевич успевает вписаться и пройти в помещение и нижней частью своего тела. Быстренько проходит до ближайшего стола, садится рядом с Шабановым.
 Вся группа начинает заходиться в скрываемом смехе. Это связано с тем, что Симонов пришел на занятие … босиком. На его ногах нет отличных новых импортных ботинок, которые так восхищали некоторых наших девушек. На полу остаются мокрые следы от его несвежих, грязных, правда, шерстяных носков.
 Люська толкает Виктора Николаевича в спину:
- Витюша, а где ботиночки? Или на улице резко потеплело? - Ехидно интересуется она. Симонов с невинным лицом объясняет шепотом, но слышно всем близко сидящим:
- Понимаешь, когда садился в Москве на поезд, ботинки, точно помню – были на ногах. После поминок страшно сушило в горле, а деньги кончились. Делать нечего –предложил соседу по купе свои ботинки за две бутылки водки. Он согласился, с ним же и распили…Он вышел в Сафонове, а я не помню – спал… Утром, в Смоленске проводник будит – вставай, дружок, приехали, выходить пора… А ботиночки-то уже сошли раньше, вместе с соседом… Делать нечего – вышел в носках, выпил пивка в привокзальном ресторане – и скорее сюда, на занятия…
 Народ давился потихоньку от хохота. Все уже давно поняли, что Симонов – законченный алкаш, но интересен, черт возьми, неординарен в своих выходках, веселит всех. И, видимо, не только нас – студентов, но и преподавателей. Они тоже люди, не лишены чувства юмора.
 Мария Ивановна как-то легко, по-женски принимает, а, вернее, прощает Витюше большинство пропусков по циклу, и ставит зачет. На отработках они беседуют о современной литературе, живописи, моде на женскую одежду… Об этом нас информируют девчонки, которых не тех же отработках Мария Ивановна спрашивает, и исключительно только по теме. Они с завистью не понимают, как Симонов может ''уговорить Марью''.
 А вот, может. Такой у него дар…
  В этот же день изучение патфизиологии Симонов и Шабанов завершили походом в баню (нашли где-то старые ботинки у сердобольной лаборантки кафедры!), где посещения парилки сочетались с распитием пивка и водочки ,закусываемых килькой пряного посола, купленной в банном буфете.

 Своеобразным было отношение Симонова к женщинам. Он любил, смакуя, например, вспомнить о своей встрече с москвичкой – женой солидного партноменклатурщика, с которой случайно познакомился в метро во время одного из своих вояжей в столицу. Как-то на одной из лекций, будучи в хорошем подпитии с утра, развалившись на сиденье, он с пафосом зачитывал под хохот соседей пришедшее письмо от своей наив-ной подружки:
- … Ага, значит, пишет так: ''Милый мой Виктор… После того, как ты уехал, я трое суток не могла прийти в себя… Ходила, как во сне по квартире, вспоминала наши свидания на даче, за городом…''. Я у нее там жил две недели, - пояснил Витюша, прихлебывая из одноразового бумажного стаканчика ''червивку'' из бутылки, захваченной по пути на лекцию запасливым Славиком Шабановым. - Дача, скажу я вам – класс, двухэтажная, кирпичная, мебель вся старинная, холодильник битком был набит закусью и напитками, впервые попробовал шотландское виски… Мужик у нее в международном отделе ЦК работает, хлопотное занятие, сплошные командировки… Не знаю, что бы его жена делала, если бы не наша роковая встреча в метро… Женщина – замечательная, вот пишет дальше – ''…только с тобой, мой милый, я познала, что такое –настоящий мужчина…, только с тобой узнала цену настоящему женскому счастью…''. Вот так-то, настоящее счастье со мной человек испытал, да к тому же денег одолжила на дорогу, на первое время… Муж у нее хорошо зарабатывает… Пи-шет, что скоро он снова улетит по заданию партии на три дня во Францию, приглашает в гости. Придется навестить, пообщаемся…
- Виктор Николаевич, а на пейзажи сегодня пойдем, на природу? - поинтересовался Шабанов, который после полгода дружбы с Симоновым ощутил в себе призвание художника. Даже купил мольберт, и иногда они вдвоем выходили писать пейзажи. Обычно делали это на пригорке возле Успенского собора. Оттуда открывался впечатляющий вид на Днепр, и никто не мешал. Чтобы лучше творилось, набирали с собой несколько бутылок ''чернил'', которые распивали на воздухе.
- Пойдем, Славик, пойдем обязательно… Только, не как прошлый раз, без глупостей, а то опять в вытрезвитель попадешь… Бегай потом – выкупай тебя у ментов, чтобы не сообщили в деканат…, - полуобнял приятеля  за плечи Симонов.
- Договорились. Обещаю – никаких эксцессов с пассажирами трамвая. Даже если они опять будут к нам приставать…
- Да, уж, они к тебе приставали! Это вы, Славик, допекли всех, начав падать с мольбертом на грязный пол, хватаясь при этом за всех подряд… Вот граждане и сдали вас наряду милиции. Хорошо еще, мне удалось затеряться в толпе, а потом, ранним утречком, проспавшись, с новыми силами я занялся вашим вызволением, заняв у друзей четвертной. Еле уговорил дежурного пожалеть бедного студента - бывшего детдомовца, не отправлять информацию из вытрезвителя в институт… Кстати, где сегодня ночуем? Опять у друзей в общаге?
Проблема с жильем у Симонова с Шабановым появилась трое суток тому назад, когда их выставила из дома разгневан-ная хозяйка, у которой они квартировали около месяца.
  По началу все складывалось у них на этой частной квартире, а точнее – в частном доме, расположившемся в овраге за стадионом, просто отлично.
 Вариант был найден по объявлению в газете о сдаче комнаты внаем. Хозяйкой оказалась сорокалетняя, моложавая, не утратившая своей красоты и жизненной силы, вдова, проживающая вместе с восемнадцатилетней дочерью, со слов Славика, тоже не лишенной привлекательности.
 Вдова работала продавцом в гастрономе, дочка училась на продавца в ПТУ. В общем, Симонов сразу определил, что в этом доме нет проблем с пищей и всем остальным. По его предложению вместе с хозяйками друзья отметили в ''семейном кругу'' свое новоселье. Вечер прошел насыщенно и весело. Витюша играл на скрипке (учился когда-то в музыкальной школе), Славик рассказывал остроумные истории. Было много выпито, и в итоге утром друзья проснулись в соседних комнатах в постелях с хозяйками: Виктор Николаевич – с матерью, а Шабанов - с дочкой.
 Так дружно, душа в душу, они прожили три недели. Раз-лад наступил, когда женщины решили на пару дней съездить в гости к родственникам в другой город.
 Вернувшись из поездки несколько раньше намеченного, хозяйки застали следующую трогательную картину.
Виктор Николаевич и Слава вместе с Натали и Машенькой Белогривовой, нагие, с помятыми лицами спали в необъятной хозяйской постели среди кучи измочаленных просты-ней. По комнате были разбросаны лифчики и прочие предметы женского туалета, пустые бутылки из-под вина, грязные тарелки с остатками закуски.
 Холодильник, всегда плотно заполненный содержимым запасников гастронома, где трудилась хозяйка дома, абсолютно опустел.
 Негодованию нагло обманутых женщин не было предела. После непродолжительной, но жесткой борьбы на улицу, за дверь был изгнан полуодетый Симонов с разбитым во время выяснения отношений мольбертом в руках, без рубашки, в не-застегнутых брюках, в ботинках на голую ногу. Остатки его личных вещей с нелитературными, неинтеллигентными выражениями оказались выброшены следом.
 Натали и Маша спешно ретировались самостоятельно, че-рез открытое окно спальни, у одной из них под глазом красовалось малиново-красное, увеличивающееся в размерах свидетельство неосторожного контакта с работниками торговли. Славик – в подштанниках, тщетно пытавшийся отыскать затерявшиеся брюки, босиком выкатился на крыльцо последним. Косо застегнутый ворот его далеко небелоснежной рубашки был оторван с одной стороны, на голове творилось что-то не-понятное, наверное, так выглядит прическа утопающего, когда спасатели тащат его за волосы.
 Чертыхаясь, подбирая выброшенные вдогонку туфли, разорванные брюки Шабанова, под неистовые крики разгневанных хозяек, друзья были вынуждены капитулировать и отступить к ближайшей пивной точке, где за кружкой светлого, стылого, разбавленного пива немного пришли в себя, твердо решив больше не снимать частных квартир у работников гастрономов.

 За трудностями быта Симонов и Шабанов прогуляли целый цикл на одной из кафедр. Спасло то, что на этой кафедре только что был избран новый заведующий, который энергично, с энтузиазмом взялся за освоение новой должности. Первое, что он задумал, было отремонтировать помещения, что и было сделано хозяйственным способом. Оставалось только покрасить стены в коридоре кафедры, но маляров пока не удавалось найти.
 Узнав об этих проблемах, Виктор Николаевич с Шабановым предложили покрасить помещение в обмен на проставляемые зачеты по пропущенному циклу.
 Заведующий решил рискнуть и согласился, благо другого реального выхода в тот момент не виделось.
 Получив банки с краской, кисти, Витюша и Славик реши-ли оформить кафедру вечером, взяв перед заказчиком твердое обязательство – точно все закончить к утру следующего дня. Для творческого настроя они по привычке затарились кучей бутылок вина, купленных в всегда перевыполняющим план по реализации ''Приветливом''. Принимая по ходу дела бодрящий напиток, друзья взялись за дело решительно и, что самое главное, творчески, как и подобает людям художественного склада личности…
   
 Рано утром заведующий кафедрой, пришедший принять работу, открыв кафедральную дверь, обнаружил на полу, в коридоре два свернувшихся клубочками, уставших тела ''мастеров'' среди кучи разбросанных здесь же пустых бутылок из-под вина и банок из-под краски. Но стены коридора, учебных комнат были действительно неплохо покрашены, дело было сделано! Поэтому, стараясь не обращать внимание на исходивший от с трудом очнувшихся ''красителей'' дурной сивушный запах, руководитель кафедры сдержал свое слово, и закрыв глаза, проставил друзьям зачеты в подсунутые студенческие книжки. Студенты на радостях отправились в баню, выпаривать из организма остатки нитрокраски. Этот процесс у них затянулся на трое суток, так как Славику родители неожиданно прислали денежный перевод, а в ''Приветливый'' подвезли свежую партию неплохого ''червя''.
   
 К концу третьих суток краска на стенах кафедры окончательно подсохла, и тут разразился скандал. Это было связано с особенностями высыхания отечественных красок. Именно к этому времени они мертво зафиксировались на стенах, и в од-ном месте, причем самом видном, над входом на кафедру, там, где висела вывеска с названием учебного подразделения сквозь однотонный, светло-коричневый цвет явственно про-ступили, с каждым часом все усиливаясь, очертания, контуры, а позже – уже и фигура обнаженной женщины, кстати, с привлекательным бюстом, с зазывающим взглядом на лице, которая кокетливо развела свои очаровательные бедра таким образом, что вывеска кафедры оказалась в центре самого интимно-го места ее прекрасного тела. Взбешенный заведующий метался с перекошенным лицом под скрываемое хихиканье студентов и даже отдельных членов коллектива.
- Приведите ко мне этих шутников! Я с ними разберусь! Я им покажу Третьяковскую галлерею! - Требовал он от срочно доставленной Марины Ивановой. Та же только смущенно улыбалась, но ничем не могла ему помочь, так как ''художники-передвижники'' в это время в очередной раз стоя-ли в очереди в ''Приветливом''.
 Разгневанный руководитель нашел каких-то маляров. Те закрасили ''Венеру'', как ее успели обозвать студенты, над входом, но, когда краска высохла, женщина опять проступила на стене. Малярам пришлось повторять процедуру закраски еще несколько раз, и все равно, если внимательно приглядеться, можно было различить очаровательные контуры незнакомки, которая по свидетельству большинства очевидцев лицом удивительно напоминала Марину Иванову, но без очков. Поэтому некоторые   
 Эта история окончательно допекла деканат. Начиналась весенняя сессия, а у Симонова с Шабановым так и не было зачетов по большинству предметов. По ходатайству комсомольского бюро курса, где говорят, особенно принципиально выступала товарищ Иванова, приказом ректора друзья были отчислены из вуза.
Шабанов через год, пролечившись в наркодиспансере от алкоголизма, восстановился, и затем закончил институт.
  А Виктор Николаевич куда-то бесследно исчез. Ходили слухи, что занялся всерьез живописью, стал выставляться в Москве и заграницей на выставках. Кто-то встретил случайно его в поезде, рассказывал, что Витюша намеревался уехать в Америку… Все может быть, все может статься, как любил он говаривать, поднимая стакан, наполненный ''червивкой''… Но то, что наша студенческая жизнь поскучнела после его исчезновения – это факт…