Mysl Polska 7. Poza demokracja jest zycie, перевод

                И ВНЕ ДЕМОКРАТИИ ЕСТЬ ЖИЗНЬ

  "Демократия как трамвай, едешь на нем, пока не доедешь до своей цели".

                Реджеп Тайип Эрдоган


«Демократия на мостовой, или стань королем» —  это название очередной книги Марчина Масного, посвященной проблемам и вызовам  характерного для нашего времени всеобщего кризиса.  На этот раз автор сосредоточивается на анализе одного из самых священных и наиболее часто подвергаемого фальсификации понятия, которое используется так называемым коллективным Западом для обоснования господства собственной системы власти.

 Имеется в виду демократия, возникшая в конце XVIII века. Несмотря на сходство названий, данная система принципиально отличается от своей греческой предшественницы. В случае с Грецией это была   н е п о с р е д с т в е н н а я   д е м о к р а т и я,  тогда как при нашей современной  п р е д с т а в и т е л ь н о й  народ имеет возможность высказываться только раз в несколько лет с помощью галочки в  бюллетене.

В последнем случае действует особая система сдержек и противовесов, которая приводит к тому, что  избираемые в ее рамках кандидаты заранее подвергаются тщательной селекции, и даже после преодоления ими электорального сита  их власть продолжает подвергаться строгой лимитации и контролю со стороны реально властвующих.

Одной из причин,  благодаря которой мы  воспринимаем такую систему как нечто само собой разумеющееся,  является то обстоятельство,  что население современных городов во много раз превышает таковое в древнегреческих полисах.  Однако Марчин Масный прямо указывает, что на самом деле создатели новой системы руководствовались убеждением, будто  простые подданные, которых они для сокрытия истинных намерений нарекли гражданами, недостаточно зрелы, чтобы участвовать в реальном управлении.

В качестве доказательства автор приводит высказывания создателей этой системы. Прежде всего,  это «безбожный» священник Эммануэль — Жозеф Сийес, который во времена Французской революции прямо заявил:  «Франции нужна не демократия (в том старом смысле), а представительное правление. Выбор между этими двумя методами законотворчества не вызывает у нас сомнений. Во-первых, в большинстве своем наши сограждане недостаточно образованны и не располагают в достаточной степени свободным временем для того,  чтобы  у них возникло желание непосредственно заниматься законами, которые подлежат исполнению во Франции...».

Точку в этом вопросе тридцать лет спустя поставил Бенжамен Констан, заявивший следующее: «Бедные люди занимаются своими делами; богатые нанимают управляющих».   Другой важной фигурой, достойной упоминания в этом контексте, был Томас Пейн (3), англичанин, активно участвовавший в формировании государственного устройства Соединенных Штатов, а позже и в революционной Франции.
 
Еще одним фактором, существенно отличающим современную демократию от греческого оригинала, является то,  чего, по мнению автора, не предвидел Аристотель, а именно: такая ситуация,  при которой олигархия только иимитирует демократию.

Однако справедливости ради следует заметить, что и сам Стагирит описывал в своей «ПОЛИТИКЕ»  вариант демократии,  при которой  «олигархи разводят демагогию по отношению к народу; например, в Ларисе так называемые стражи граждан заискивали перед чернью, поскольку от этого зависело их избрание».

В послереволюционной Франции, как справедливо отмечает Марчин Масный, подобная ситуация имела место с самого начала  прежде всего благодаря тайным сообществам, в  числе которых на передний план выдвигались  масоны и плутократы, осуществлявшие отбор кандидатов, имевших шансы на избрание в видимый сегмент власти.

Автор книги описывает также исторические перемены в самом эпицентре элитарной власти. Сначала речь идет о так называемых белых протестантах, расистах, деливших мир на белый цивилизованный Запад и весь остальной мир варваров. На тот момент это была пока еще лишенная миссионерского запала  либеральная демократия старого типа.

Однако наиболее проницательные наблюдатели, коих выразителем мнений стал цитируемый в книге Алексис де Токвиль, уже тогда предсказывали, что «независимо от собственно политических законов, управляющих людьми,  вполне можно утверждать, что доверие к общественному мнению станет своего рода религией,  чьим пророком будет численное большинство».

В начале двадцатого века, когда в результате создания картеля* под лживым  названием Федеральный Резерв у этой системы появилась еще одна опора, произошло ускорение этого процесса, чему немало способствовал и президент Вудро Вильсон, который,  втягивая США в первую мировую войну, оправдывал этот шаг миссией, возложенной на плечи благородной и демократичной Америки, призванной освободить Европу от подлой автократии в лице отвратительной, ибо императорской, Германии.

Затем к этим политическим постулатам стали подключаться все и новые и новые наработки в виде философских теорий, исповедуемых Джоном Дьюи,  Франкфуртской школой  и их идейными союзниками, которые, наряду с  агрессивным стремлением к деморализации общества, были охвачены унаследованной от еврейских предков ненавистью к исламу и христианству  вкупе с «увлеченностью инстинктами».
 
И, наконец, появилась еще одна существенная мутация демократического исходника — экспертная демократия, каковой трагические последствия мы ощутили недавно на себе во время так называемой пандемии. Здесь возникает еще одна задача, а именно: анализ процесса институционализации науки и ее использования в качестве очередного божка и подпорки данной системы.

Демократия в настоящее время пребывает в кризисе, при этом на него влияет описанный в другой книге автора кризис финансовый,  наиболее важными симптомами которого являются гигантская денежная масса без покрытия и столь же гигантский долг гегемона системы, каковым были и, возможно, все еще являются США.  Кроме того, армия США уже не в состоянии обеспечивать хождение американской печатной продукции в качестве надежного платежного средства.
 
От себя добавлю, что превосходную метафору систем,  основанных на подобных ценностях,  представил  своем шедевре «Путешествие на край ночи” Луи-Фердинанд Селин в сцене, когда американская танцовщица Лола жестко завершает знакомство с главным героем, держа в одной руке пятидесятидолларовую  купюру, а в другой пистолет.

В отсутствие былой финансовой и военной гегемонии Западу становится все труднее навязывать идеологическое превосходство как вне, так и внутри своих границ. Именно это обстоятельство является отправной точкой наиболее важной части рассуждений автора.
 
В ней он задается вопросом, кто после падения демократии в соответствии с некогда описанным Аристотелем циклом установит тиранию или, возможно, ее более мягкую авторитарную версию. По его мнению, предпринятая правящей олигархией под видом борьбы с опасным вирусом попытка внедрения тиранического правления в глобальном масштабе потерпела неудачу из-за сопротивления бизнеса, правительств и отчасти общества.

Сюда же относятся и другие искусственно создаваемые претексты, такие как климатизм и война, однако после знаменательных выборов в США шансов на их применение в глобальных масштабах не осталось. Тем не менее,  не исключено создание локальной, например, «зеленой» или военной версии тирании на территории Европейского Союза.

Приведенная вслед за Станиславом Беленем в качестве эпиграфа цитата президента Турции  ставит на повестку дня вопрос,  кто первым закончит игры в демократию и провозгласит в более или менее открытой  форме авторитаризм, цезаризм, тиранию или даже каким-то чудом монархию? По мнению автора статьи,  в этой роли могла бы выступить некая группа олигархов, или так называемые популисты, то есть в той или иной степени склонные к  мятежу представители системы.
 
В Польше наиболее вероятным курсом развития событий представляется либо ползучий авторитаризм,  зародившийся еще при прежнем правительстве, а на нынешнем  этапе зовомый  «воинствующей демократией», все более открыто нарушающей Конституцию без ее формального нарушения, либо  менее вероятный приход к власти сильного  человека, который, подобно Наполеону III во Франции или Пилсудскому после военного переворота 1926 года,  внесет в  Основной закон изменения в духе, например, апрельской Конституции 1936 года с ее сильным президентом во главе государства и имеющими только ритуальное значение выборами.

Однако, пишет Масный, нынешняя польская  элита не отдает себе отчета в том, насколько сложен заставший ее врасплох переломный момент истории, поэтому форма нового строя и, вполне вероятно,  выбор диктатора или правящей группировки  будет определяться каким-либо иностранным посольством. Это немного напоминает ситуацию в России после падения царизма, но без Ленина и большевиков.
 
Масный как бы намекает, что не столько демократия, как это следует из названия книги,  сколько  сама власть лежит на мостовой и ждет того,  кто возьмет на себя смелость и решится ее поднять. Хотелось бы, чтобы это был король, а не тиран.

Но почему бы этим не заняться самому народу с целью достижения настоящей демократии?

Во-первых, на практике это технически труднодостижимо.  Пример Швейцарии, которой автор уделяет много места в своих рассуждениях, уникален по многим причинам. Прямая демократия формировалась там на протяжении не одной сотни лет и распространялась исключительно на граждан мужского пола и при этом глав семейства.

Заметим, что в одном из  двух кантонов, а всего их  26,  которые в 2021 году голосовали против ковидного террора, до 1991 года электоральные решения могли принимать исключительно собравшиеся на рынке граждане.
 
Кантоны —  это небольшие общины, где все знают друг друга из поколения в поколение, но и там продолжается отход от стародавних, проверенных временем эталонов вследствие постоянного натиска  глобалистов,  координирующих процесс интеграции  Швейцарии в  бюрократический молох,  каковым является ЕС. Причины этого явления имеют гораздо более широкий и глубокий характер.
 
Поэтому Масный с необычайной последовательностью уделяет много внимания изменениям, которые затронули всю западную цивилизацию  и общество в целом. В данном случае он остается в русле важных и существенных представлений о цикличности истории,  то есть того направления, к которому в значительной степени принадлежал и сам Аристотель.

В этом контексте показательным является упоминание имени арабского классика Ибн Халдуна, автора теории assabiji, которая объясняет крах всех предыдущих  цивилизаций впадением их населения в эгоизм и гедонизм.  Как писал арабский мыслитель, на их место могут прийти либо не утратившие здоровых инстинктов и духа солидарности народы пустыни, либо менее деморализованные, чем жители метрополии, современные аналоги древних германцев из мусульманских стран, либо нас постигнет судьба библейского Содома.
 
Основой европейского возрождения и одновременно возврата  к подлинной, ибо ограниченной размерами прямой демократии,  должно стать  религиозное возрождение или, как минимум,  установление «общепринятой системы моральных ценностей»,  а также переход к малым и средним по масштабам общинам, в пределах которых станут  возможны и демократия, и осознанное принятие решений гражданами, и их экономические свободы. Сконструированным на этих началах  миром мог бы править,  как бы издали,  автократ или король, не оказывающий, однако, большого влияния на повседневную жизнь жителей.

И снова напрашивается дополнение, на сей раз в виде итогов исследования выдающегося польского социолога профессора Стефана Новака, который еще в 1970-х годах прошлого века выявил наличие в Польше феномена социологического вакуума.

 Этим термином социолог назвал отсутствие групповой идентификации на промежуточном уровне между,  с одной стороны, первичной группой, каковой является семья, и довольно размазанным представлением о том, чем является народ, с другой.
 
В общих чертах  проект Масного — это картина цивилизации, существовавшей в Европе более 1000 лет после падения Римской империи. Поэтому возврат к ней кажется маловероятным, поскольку,  по его мнению,  консерваторы  и прочие противники современного статус-кво тогдашними знаниями не располагают, и даже если они провозглашают возвращение к  неким историческим образцам, то на деле это будет всего лишь обращение к предыдущим  версиям той демсистемы,  которая доминирует в настоящее время.

На большее у них не хватает ни воображения, ни смелости, ни знаний. Например, в Польше тому подтверждением является ностальгия по временам поздней Польской Народной Республики, которые у нас ассоциируются с хорошей музыкой и стройными  девицами в мини-юбках. От себя добавлю, быть может, напрашиваясь на полемику, что так же хромает и апология капитализма девятнадцатого века.
 
Масный гораздо больше места отводит в своих рассуждениях Аристотелю, нежели Платону, однако следует заметить, что Платон все же более полно раскрывает вопрос влияния технологий на человека в своей мифической истории о царе Тамузе и боге Тоте, в которой он показывает, что даже такие замечательные изобретения, как письменность, могут быть одновременно и лекарством, и ядом.

Нельзя не упомянуть в этом контексте и о творческих потенциалах Нила Постмана,  Жака Эллюля,  а в современной Польше Яна Бялэка и многих других мыслителей, включая нейробиологов, которые доказывали, что технологии  влияют на то, какими людьми мы являемся

В то же время Масный пишет: "Материальный прогресс на протяжении тысячелетий не наносил ущерба духовному прогрессу и по-прежнему не должен этого делать. Наши предки сто, двести и пятьсот лет тому назад не отвергали изобретений вроде новых методов лечения, канализации и способов обмена информацией, но были совершенно другими людьми в духовной области прежде всего потому, что обладали высочайшей духовной силой, именуемой  также волей, что в наши дни является редкостью».

Однако  каждая поездка на трамвае и вид молодых людей, уткнувшихся в экраны смартфонов, убеждает меня в том, что это слишком скоропалительный диагноз. Наше отношение к изобретениям и всякого рода новациям в историческом плане  могло быть совершенно разным, а само прилагательное «новый» часто имело негативное значение не только по отношению нуворишам.
 
Сегодня термин «новые технологии» является таким же, а может быть, даже более укоренившимся фетишем, чем демократия. И это связано с другой святыней по имени экономический рост, которая вынуждает нас выбрасывать старые вещи,  а еще лучше сразу производить новые и недолговечные.  Не случайно наиболее устойчивым и последовательным  сообществом антисистемников  являются люди, избегающие современных технологий — амиши.

Интересным и, пожалуй, справедливым является представленный Масным взгляд на психологическую функцию современной демократии как на ритуал, дающий людям ощущение собственной эффективности и способности трансформировать действительность.

Его дефицит  в нашем мире, где удовлетворение основных потребностей не требует усилий, Теодор Качиньский в своем манифесте назвал  одной из первопричин деструктивного  «комплекса левизны» и ненависти леваков  к чужому успеху, красоте или умению реализовать задуманное в любых проявлениях.
 
Выдающийся немецкий антрополог Арнольд Гелен  усмотрел в этом одну из причин явления, названного им нравственной гипертрофией, которая проявляется, в частности,  в том,  что наши современники выплескивают свои загнанные внутрь инстинкты на окружающих,  агрессивно осыпая друг друга псевдоморальными обвинениями и отслеживая людей,  якобы пострадавших от дискриминации или риторики ненависти и тому подобных аналогов группового молочения цепами и охоты на волков.
 
Возвращение к естественным моделям цивилизации, поощряющим «тяжелый труд,  самопожертвование,  даже аскетизм», и возрождение того, что Масный вслед за «совковым» мыслителем Львом Гумилевым называет «стремлением к бескорыстному действию» в общественных интересах,  которое, по его мнению, скорее всего вынудит  человечество положить конец «суррогатному комфорту и всеобщей праздности».

Но пойдут ли на это в наши дни собственники технологий, легко удовлетворяющих  все основные потребности населения, или они захотят убедить нас в том, что и так уже все в порядке с этим удовлетворением, и постараются отбить у нас охоту к любым небесплодным усилиям?

Огромным достоинством книги Марчина Масного является смелая постановка важных и даже фундаментальных вопросов, касающихся современной политики в широком историческом и, прежде всего, цивилизационном контексте.

В этой, как всегда у этого автора,  искрометной книге,  он демонстрирует  глубокую эрудицию и побуждает своими блестящими гипотезами к самостоятельному осмыслению фактов. Она подвигла меня спустя годы  обратиться к "Политике" Аристотеля, и я снова убедился, что хотя мир изменился, многие его наблюдения более чем двухтысячелетней давности не утратили своей актуальности.
 
Хаксли, Оруэлл и наш Виткацы считаются в наши дни провидцами или пророками, однако и в их времена нетрудно было заметить признаки надвигающейся новизны.  А что вы скажете о следующем фрагменте, насчитывающем более 2400 лет?

«Авторство многих применяемых здесь правил властвования приписывается коринфскому тирану Периандру, однако многие из них можно было бы позаимствовать у персидских правителей;  (...) суть их в том, что даровитые личности не допускаются  к власти,  честолюбивые уничтожаются,  они не допускаются к участию в совместных трапезах, или в политических  объединениях, или к хорошему образованию, или чему-то подобному, что обеспечивает взаимное доверие и способствует его росту: далее запрещаются  все виды народных скоплений и дружеских  собраний, а делается все это затем,  чтобы помешать людям лучше узнать друг друга (поскольку тесное знакомство повышает взаимное доверие).

С другой стороны, надзирать следует за тем, чтобы граждане, гуляющие в городе, все время держались на публике и у тирана дверей отирались, дабы как можно меньше было у них возможностей для сокрытия своих намерений, а кроме того, в раболепстве постоянно пребывая, привыкали они к обузданию своего высокоумия.

Также и другие подобного рода приемы,  персами и варварами используемые, находят применение у тиранов, ибо все они одну и ту же цель преследуют.

Кроме того, тиран должен озаботиться получением сведений обо всем, что говорит и делает любой из его подданных.  Для этого используются шпионы,  например, так называемые осведомительницы, как в Сиракузах, или же соглядатаи, которых Гиерон  посылыл везде, где происходят народные собрания или дружеские беседы. 

Из-за вызываемого ими страха граждане меньшей отличаются отвагой и открытостью в своих высказываниях, а если и поступают таким образом, трудно бывает удержать это в тайне.

К другим способам  властвования тирана относятся побуждение людей к взаимному очернению, сталкивание лбами друзей, простого люда с вельможами, богачей с богачами; в виды тирана входит также разорение своих подданных, чтобы, с одной стороны, иметь возможность содержать свою охрану, а с другой стороны, чтобы люди,  занятые ежедневными заботами, не имели досуга плести против него заговоры (...)

Сюда же относится обложение податями, как, например, в Сиракузах, где при державе тирана Диониса имел место случай, когда за пять лет граждане выплатили по целому состоянию в виде налогов. Кроме того, тиран охотно прибегает к войне, чтобы обременить граждан обязанностями и породить у них непреходящую потребность в предводителе.

Все те признаки, каковые отличают крайнюю демократию, свойственны также и тирании... А именно: верховенство женщин в домашнем правлении, дабы не опасались они разглашать дела мужей своих, и по той же причине рост безбоязненности рабов.

Ибо рабы и женщины не злоумышляют против тиранов, поскольку, дабы  благоденствовать, должны и те, и другие доброжелательное иметь отношение и к тирании, и к демократии. Ибо чернь стремится к единодержавию.

Кроме того, не нравятся тиранам люди с чувством собственного
достоинства и склада независимого. Потому что тиран хочет видеть эти качества только у себя. (...)

Тиран допускает в круг своих сотрапезников и соратников чужестранцев, а не граждан, поскольку последние в его глазах являются врагами (...)

Эти меры можно рассматривать с трех точек зрения, поскольку и тирания имеет три цели: во-первых, чтобы подданные малодушествовали, потому что малодушный человек  не  умышляет заговоров против кого-либо; во-вторых, распространение взаимного недоверия, потому что никакая  тирания не падет раньше, чем некие люди не начнут доверять друг к другу.
 
Из-за этого тираны борются с порядочными людьми как с опасными для их власти не только потому, что те не дают собою  править деспотическим образом, но и потому, что пользуются они взаимным доверием как в своем кругу, так и вне его, и не станут оговаривать ни себя, ни других.

В-третьих, цель тирании заключается в поддержании неспособности к волевым усилиям, ибо никто не замахнется на вещи невозможные, а значит, и на свержение тирании, если ему не достает на это сил.

О поощрении распущенности нравов как еще одном способе предотвращения мятежей, которым в древности пользовался Аристодемос, тиран города Кумы, я писал в журнале «Мысль Польская» в статье, посвященной образовательным реформам.

Как видите, за прошедшие тысячелетия не изменились ни человеческая природа, ни способы манипулирования ею. Однако тот факт, что современные тираны обладают технологиями, о которых древние могли только мечтать, должен склонять нас как минимум  к  осмыслению прочитанного, если не заставлять бить в набат, и это при том, что книга Масного исполнена типичного для него холодного сарказма.

Дополнительным плюсом книги является бойкое повествование и карманный формат, который позволяет погружаться в увлекательное чтение даже на коммуникаторах, забывая грозящей нам реальной опасности.

Автор: Olaf Swolkien

Poza demokracja jest zycie

Mysl Polska, nr 17-18 (27.04-4.05.2025)

https://myslpolska.info/2025/05/07/poza-demokracja-jest-zycie/