Второе замужество Софьи Михайловны. Имение МАРА
Андрей Дельвиг, который продолжал дружить с Баратынскими и бывал у них в имении, описывал здешний образ жизни, как выстроенный на английский манер: «Утро... посвящалось занятиям каждого в своем помещении; все собирались к часу пополудни вместе завтракать; после завтрака некоторые оставались в общей зале, другие расходились до обеда, который подавался в семь часов вечера».
Во французском же стиле была выполнена планировка окружавшего постройки ландшафта: симметрично-осевую композицию составляли берёзовая роща, липовая аллея, фруктовый сад, ягодник, цветники и многочисленные хозяйственные и жилые постройки. Лишь по мере отдаления от усадебного дома, парк с его лужайками, извилистыми тропами, беседками, прудами и мостиками приобретал пейзажный вид. На краю оврага был сооружен грот, напоминавший старинный готический замок. А на краю имения стояла каменная Вознесенская церковь в классическом стиле, и существовал родовой некрополь. Въезд в усадьбу обозначали два обелиска с гербом рода Боратынских (1).
«Мара», как своеобразный культурный центр, притягивала к себе творческих личностей. Здесь читали и обсуждали стихи, вели споры философского характера, писали картины, здесь звучала музыка, ставились оперы, устраивались всякие торжества. Часто гостили: Э. А. Дмитриев-Мамонов, барон А. И. Дельвиг, Н. Ф. Павлов, А. М. Жемчужников… В комнатах стояли шкафы с книгами, рояли, висели портреты предков и друзей, стоял бюст поэта, покойного супруга Софьи Михайловны А. А. Дельвига.
В ту пору в имении нередко жили братья Сергея Абрамовича Баратынского: Евгений, Ираклий, Лев. С 1834 года Лев проживает по- соседству в имении Осиновка, а уже в 1840-е годы здесь подолгу живёт Евгений Абрамович с супругой А. Д. Баратынской. Тогда же поэт с горечью отмечает, что усадьба приходит в упадок, и с оптимистической верой в дальнейшую судьбу родного имения и всей страны пишет свою элегию «Запустение» :
…Здесь, друг мечтанья и природы,
Я познаю его вполне;
Он вдохновением волнуется во мне,
Он славить мне велит леса, долины, воды;
Он убедительно пророчит мне страну,
Где я наследую несрочную весну,
Где разрушения следов я не примечу,
Где в сладостной тени невянущих дубров,
У нескудеющих ручьев,
Я тень, священную мне, встречу.
Евгений Боратынский оставался, пожалуй, одним из немногих, кто отнесся к свадьбе брата и вдовы друга с должным пониманием. Он старался поддержать Софью Михайловну: «Мой удел – любить вас, любезная Софи, и если вы были любезны мне как жена друга, я не меньше буду любить вас как жену брата... Вам я должен представляться прежде всего судьей; но вы несправедливы ко мне, дорогая Софи, если думаете, будто я упрекаю вас в том, что вы не похоронили свою молодость под вечным трауром, что вы вновь открыли свою душу для надежды, что вы составили счастье моего брата... Вы дали счастье одному, вы осчастливите другого, это предоставляет вам двойное право на мою привязанность», - пишет Софье Баратынской её деверь.
Был частым гостем в имении близкий друг и сосед Сергея Баратынского Николай Иванович Кривцов (имение «Любичи»). Карамзин, Вяземский, Жуковский, Пушкин – называли «арзамасца» Кривцова «безбожником» и «вольнодумцем», а Я. И. Сабуров вспоминал, что он «был материалистом и школы Вольтера, как большая часть его современников».
Николай Иванович Кривцов — губернатор тульский, воронежский и нижегородский, «арзамасец», герой войны 1812 года, потерявший в бою ногу, с 1827 года жил в имении жены в Тамбовской губернии. Дельвиг полагал, что жизнь на английский манер Сергей и Софья Баратынские вели в подражание именно ему – «большому англоману, человеку очень умному, но взбалмошному до неистовства».
Другой друг Сергея Баратынского – помещик соседнего с Марой имения Караул (2), Николай Васильевич Чичерин (3), был, как и Кривцов, человеком незаурядным: высоко просвещённым, с сильным характером и хорошим художественным вкусом. Врождённое чувство изящного проявлялось у него и в одежде, и в манерах, и в усадебном строительстве. Сближало друзей отношение к творчеству. Чичерин, как знаток и ценитель литературы, умения людей точно и красиво выражать мысли, ценил в Сергее Баратынском его талант быть прекрасным собеседником – умным, живым и ироничным.
Нередко в Маре бывал писатель Яков Иванович Сабуров – родственник Хвощинских и Чичериных, тамбовский помещик (имение Оржевка) и уездный предводитель дворянства. В своих воспоминаниях Б. Н. Чичерин утверждал, что Сабуров был «видное лицо в свое время», человек «весьма неглупый, образованный, все читавший, с разнообразными сведениями, хотя несколько шаткими мыслями и характером» (4).
С А.С. Пушкиным они были знакомы ещё с лицейских лет. Александр Сергеевич отзывался о «Яшке Сабурове» в письмах к брату с некоторой иронией, с иронией было написано и стихотворение «Сабуров, ты оклеветал Мои гусарские затеи». А вот со Львом Сергеевичем Я.И. Сабуров дружил более тесно. После смерти в 1852 году брата А.С. Пушкина, Я. И. Сабуров и С. А. Соболевский стали опекунами детей Л.С. Пушкина.
В 1830 годах Яков Иванович Сабуров был сотрудником ряда печатных изданий, в том числе «Телескопа», который в 1836 году напечатает скандальные «Философские письма» П.Я. Чаадаева, и «Литературной газеты», главным редактором которой был Антон Антонович Дельвиг - покойный супруг нынешней жены хозяина «Мары» Софьи Михайловны.
При общении с людьми Я.И. Сабуров, по многим воспоминаниям, был человеком остроумным и любил, порой, подшучивать. Видимо после очередной его такой шутки над Сергеем Абрамовичем, тот решили посмеяться и над ним, повесив в доме портрет Сабурова, вверх ногами. В таком перевернутом виде портрет долгое время приводил в замешательство друзей и знакомых хозяев «Мары».
Помимо Кривцовых, Чичериных, Сабуровых «Мару» Тамбовской губернии нередко посещали и другие именитые соседи: Хвощинские и Бологовские (имение «Умет»), Голицыны и Устиновы (имения в Саратовской губернии).
Часто помещики семьями заезжали друг к другу в гости, когда на день, а когда оставались на несколько дней. Б. Н. Чичерин вспоминал: «Можно себе представить, какой живой и разнообразный круг слагался из подобных элементов. И когда к блестящим дарованиям мужчин присоединялось общество изящных, умных и образованных женщин, ...жен братьев Боратынских и сестер их – постоянно жившей с матерью пылкой, восторженной Натальи Абрамовны и наезжавшей иногда Варвары Абрамовны Рачинской, то понятно, какой привлекательный центр умственной жизни составляла в то время затерянная в степной глуши, никому неведомая Мара».
Все столичные новости в области культуры и политики тут же обсуждались в этом дружном кругу. Между имениями, по воспоминаниям одного из основоположников конституционного права в России, учёного Бориса Николаевича Чичерина, был «почти ежедневный обмен записок и посылок». Мужчины пересылали друг другу статьи и книги: вновь появляющиеся сочинения Пушкина и стихи Евгения Баратынского, прежде всего, становились известными в Маре. Женщины же передавали друг другу ноты и письма, в которых обсуждали моду и проблемы воспитания детей.
Принимая во внимание тот факт, что всё это дружеское общение проходило на фоне будничных трудов и забот «о хлебе насущном»: организации и управления посевом и уборкой урожая, заключением и исполнением договоров, крестьянским бытом, строительством и благоустройством имения и др., далеко не правы были те, кто думал, что помещики вели праздный образ жизни. Не прав был и отец Софьи Михаил Александрович Салтыков, который считал, что «простой лекарь» Сергей Баратынский не достоин выбора его дочери из высшего аристократического общества. Он говорил молодым супругам, что они «умрут под забором».
На самом деле Сергей Баратынский был не только «простым лекарем», который лечил безвозмездно почти всю Тамбовскую и Саратовскую губернии, но и помещиком, изобретателем, а, главное, образованным и творческим человеком. Борис Николаевич Чичерин писал, вспоминая Баратынских, что «…Едва ли, однако, не самымъ даровитымъ членомъ семьи былъ младшій братъ Сергей». Нового супруга Софьи Михайловны Б.Н. Чичерин описывал так: "Это был человек замечательный во всех отношениях, натура могучая, полная жизни, удивительно разносторонняя и своеобразная. У него, можно сказать, во все стороны била ключом переполнявшая его даровитость. Всякому делу, за которое он брался, он предавался со всем пылом своей страстной души и во всем проявлял изумительные способности.
По природному влечению он сделался медиком, учился в Московской <медицинской> академии, затем, поселившись в деревне, бесплатно лечил весь край, который питал к нему безграничное доверие. За ним присылали из дальних мест, и он, не обинуясь, ездил во всякое время и по всяким дорогам.
Таким же мастером он был и в механических работах. Он сам был и изобретателем и исполнителем. В домашнем быту он выдумывал всевозможные приспособления, которые он устраивал собственноручно. Он гравировал на меди, делал сложные музыкальные инструменты, а для забавы занимался приготовлением иллюминаций и фейерверков к домашним праздникам у себя и у друзей.
И все, что выходило из его рук, было всегда точно, отчетливо, совершенно.
К механическим талантам присоединялся и большой художественный вкус. Он был не только доктор и механик, но также архитектор и музыкант. Слух у него был необыкновенный; он в большом хоре тотчас улавливал малейший оттенок ноты, неверно взятой тем или другим хористом. Впоследствии он у себя дома ставил целые оперы, которые исполнялись его семейством, наполняя часы досуга в зимние вечера.
Таким же художником он был в постройках: прелестные здания воздвигались по его плану и под его руководством. И все эти разнообразные способности получали еще большую цену от удивительной живости и общительности его нрава. Это был самый прелестный собеседник; с ним можно было говорить обо всем и серьезно и шутливо. Самой веской мысли он умел придать своеобразный и игривый оборот. Остроумие у него было неистощимое, и остроумие совершенно из ряду вон выходящее: ничего заученного и приготовленного, ничего затейливого или натянутого.
Это был поток, бьющий полным ключом, самородный фейерверк, поражавший своим блеском и своею неожиданностью. Разговор пересыпался то тонкими шутками, то забавными выходками, то меткими замечаниями.
Его приезд в приятельский дом был для всех настоящим праздником. И старые, и молодые — все собирались вокруг него, и он ко всем относился равно дружелюбно, со всеми сходился, как добрый товарищ. По целым дням длились оживленные беседы; с утра до вечера около него раздавался громкий смех.
Обыкновенно в дни его приезда появлялось на стол любимое его вино, шампанское, и тут уже не было удержу; за бокалом он развертывался весь. При этом он мог пить сколько угодно, никогда не доходя до опьянения.
Физически это была натура железная, способная все выносить. Зимою он спал с открытым окном, а иногда, закутавшись в шубу, ложился спать на снегу или возвращался из бани в легком халате и в туфлях на босую ногу. У нас он гащивал часто и подолгу. В моих детских воспоминаниях сохранилась память об этих посещениях как о времени какого-то бесконечного веселия. Как живые воскресают передо мною эти прерываемые громким хохотом беседы за чайным столом, шумные завтраки с шампанским, в то время как гость собирался уезжать и лошади стояли уже запряженные у подъезда. Но хозяин о них забывал. В неудержимом порыве он продолжал потешать собеседников до тех пор, пока, наконец, становилось поздно и к общей радости лошадей приказывали отпрячь. Так протекали день за днем: разговоры и хохот не прерывались, лилось шампанское, сверкало остроумие, лошадей запрягали и отпрягали, и насилу, наконец, гость вырывался из дружеской семьи, где отцы и дети одинаково были ему рады. Эти тесные отношения с обоими поколениями сохранились неизменно до конца его жизни"(6).
Но как сложилась жизнь самой Софьи Михайловны Баратынской? Успокоилось ли теперь её неуёмное сердце?
На этот вопрос отвечает сестра Александра Пушкина Ольга Сергеевна Павлищева в 1835 году в письме к своему супругу: «Она живет с мужем, как собака с волком. Он, под предлогом посещения больных, целыми месяцами не бывает дома… Он ее чубуком бьет беспрестанно»…О вспыльчивом характере своего друга Сергея Баратынского, который резко отличался от мягкого и всепрощающего Антона Дельвига, писал и Андрей Иванович Дельвиг.
«…Здесь приняли меня с распростертыми объятиями, равно как и мою маленькую Лизу, которую окружают заботами и вниманием, самыми трогательными – пишет Софья подруге Карелиной в ноябре 1833 года, -
Мать Сергея, его две сестры и тетка (сестра его матери) – вот лица, составляющие наше общество; они меня любят, – это видно, они мне это свидетельствуют тысячью вниманий, – тем не менее я страдаю смертельно, мой друг!
Я умерла для всех, так как все, конечно, меня презирают. Я оплакиваю втайне моего мужа…Я не в состоянии буду любить этого, как любила того. Никогда! Я его ценю, я его уважаю, я привяжусь к нему больше, я это чувствую, но ты понимаешь, страдаю ли я, ты это, конечно, понимаешь!
И семейство: оно доброе, очень доброе, но оно не такое, как то!...»
Да, «в одну реку не войдёшь дважды». В семье Боратынских преобладают патриархальные порядки, провинциальное уединение; женское окружение с «глубокой ипохондрией» свекрови диктует свой образ жизни. Незамужние сестры и тётушки мужа здесь не разделяют светскую систему ценностей Софьи, да ещё постоянная беременность не даёт уже вернуться к прежним женским шалостям. Гости теперь приезжают только с семьями, где подрастают другие юные красавицы, а на аллеях прекрасного парка гуляют другие влюблённые парочки. В душе Софьи Михайловны поселилась теперь тоска о том, что годы и красота уходят, а репутацию не восстановить. И Баратынской приходится меняться, становиться верной женой и заботливой матерью пятерых детей: Александры, Михаила, Софьи, Анастасии Баратынских и Елизаветы Антоновны Дельвиг.
Во втором замужестве она продолжает поддерживать отношения с первой свекровью – Любовью Матвеевной Дельвиг, которую, по ее словам, почитает как родную мать, а также пишет всем родным Антона Дельвига . Постоянно интересуется жизнью вдовы друга и А.С. Пушкин. Прощена Софья и своим отцом М.А. Салтыковым.
Да, теперь Софья Михайловна стала другой. Но какой ценой...
***
(1)После революции 1917 года усадьба была национализирована. Все материальные ценности, фамильные безделушки, фарфор, золото, серебро украдено. Вскоре в главном здании произошел пожар, в котором сгорели и остававшиеся духовные сокровища: полные собрания рукописей Дельвига, предсмертное письмо Рылеева, рескрипты Анны Иоанновны...
Церковь, которая в начале использовалась в качестве зернохранилища, разобрали на строительные материалы, в поисках драгоценностей разорены фамильные склепы. На сегодняшний день обнаружено 8 надгробных плит.
Сегодня в единственном сохранившемся здании усадьбы находится Софьинская школа, в которой располагается музей Евгения Абрамовича Баратынского.
(2)Главное здание имения Чичериных Караул было уничтожено пожаром в1996году
(3)Николай Васильевич Чичерин (1803 – 1859) – дед известного русского революционера, советского дипломата, наркома иностранных дел РСФСР и СССР Георгия Васильевича Чичерина (1872 им. Караул - 1936 Москва)
(4)«Из воспоминаний Б. Н. Чичерина» // «Русский архив». — 1890
(5)Б. Н. ЧИЧЕРИН «ВОСПОМИНАНИЯ», Фундаментальная электронная библиотека (ФЭБ)
Далее:http://proza.ru/2025/06/12/368
Свидетельство о публикации №225052701622