130. Дай копеечку!

Предыдущая глава: 129. Акмола или Акмолы?
http://proza.ru/2025/04/13/1634


              Жильцы освободили квартиру, как и договаривались, в конце сентября, задержавшись на пару дней дольше обещанной даты. Поскольку занятия в училище  начинались именно в эти дни, то я со своими немногочисленными вещичками прибыла, разумеется, на новое место жительства, и ночевать пришлось в чужой обстановке, что, впрочем, меня не особо трогало, так как другие впечатления затмили всё: знакомство с городом, училищем, однокурсниками и преподавателями, определение маршрута — как добираться до училища в центр города и обратно. Если пешком, то это занимало примерно тридцать-сорок минут; на автобусе, конечно, гораздо быстрее, но зато порой приходилось ждать его, а иногда и подолгу.

           В один из первых дней моего пребывания в Целинограде, когда я шла себе беспечно через культурный привокзальный скверик, меня, наивную и неопытную,  перехватили две молодые цыганки, боевые девахи в длинных, пёстрых, обористых юбках. Одна из них, пониже ростом, с наглыми глазами и звучным голосом, сразу взяла меня в оборот и затараторила: "Ай, погоди, красавица, дай ручку, тебе погадаю, всю правду расскажу, ничего не утаю, мне твоих денег не надо, дай только копеечку". Ну, что такое копеечка, копеечку не жалко.

           Цыганка, рассматривая линии на моей ладони,  скороговоркой рассказывала мне мою дальнейшую судьбу: будет у меня жизнь счастливая и благополучная, будет муж по имени В. (назвала имя, но я со временем забыла его: то ли Владимир, то ли Виктор, то ли Валерий), и будет трое детей: мальчик, девочка, мальчик". Она вещала что-то ещё и ещё, не давая мне опомниться, сулила светлое и прекрасное "далёко", а потом, чтобы закрепить "нагаданное", попросила денежную бумажку, не забыв энергично напомнить, что ей моих денег не надо, она отдаст денежку назад, просто порядок гадания такой.

          Тут бы мне развернуться и покинуть настырных пророчиц. Но нет, я же поверила, что денежку мне вернут, и полезла в сумку. Цыганка выхватила у меня из рук бумажный рубль, моментально вырвала несколько волос из моей головы, шустро завернула их в рубль, дунула, плюнула, что-то приговаривая, и вдруг бумажка бесследно исчезла — как говорится, "ловкость рук и никакого мошенничества".

          "Эээ, отдай мой рубль! Сейчас милицию позову!" — запоздало прозрела я. Наглые цыганские глаза смеялись надо мной:"Ай, красавица, тихо-тихо, успокойся, а то проклятие на тебя нашлю, опозорю тебя на весь свет". Я поняла, что одурачили меня и провели, как ребёнка. Смерила их обеих презрительным, насколько смогла, взглядом и молча удалилась по своему маршруту, прерванному этими смуглыми аферистками.

           Внутренний голос строго и назидательно сказал мне: "Никогда, слышишь, более НИКОГДА не позволяй цыганкам  даже приближаться к тебе!" Я усвоила этот урок и никогда больше не клевала на их удочку. В дальнейшем, во всей моей последующей жизни, что странно, цыганки, как будто чувствуя мою категоричную установку против них, даже не пытались предлагать мне свои сомнительные услуги — всё-таки, полагаю, они отличные психологи, надо отдать им должное.

        Ещё стояла теплая осень — начало октября, дни были тёплыми и солнечными, ещё не зарядили противные холодные дожди, и все люди тихо радовались продолжающемуся "бабьему лету".

            По своей приятной новой привычке, на пути в училище, я купила какую-то всесоюзную газету, выстояв небольшую очередь в киоск "Союзпечати". На ходу развернула газету, быстро просмотрела заголовки статей, предвкушая удовольствие от досконального  и неторопливого прочтения потом, дома. И вдруг чёрная траурная рамка на последней странице обожгла мой взгляд, как-то сразу впечатавшись целиком в моё сознание: 2 октября 1974 года скоропостижно скончался Василий Макарович Шукшин — актёр, режиссёр, писатель, драматург. Я остановилась посреди улицы как вкопанная — нет, не может такого быть, он же ещё не старый! Всё вокруг поплыло в каких-то радужных разводах, потеряло чёткость контуров, а из глаз моих непроизвольно покатились крупные  горячие слёзы. Сердце не хотело принимать эту скорбную весть: "Нет, не может быть! Ведь он так много ещё хотел сделать!"

                Я была в курсе, что в 1974 году он снимался в фильме С.Бондарчука "Они сражались за родину", вынашивал планы съёмок своего фильма "Я пришёл дать вам волю" о Степане Разине (сценарий к фильму был написан им же в период с 1969 по 1971 год) и бился за него с киноначальниками.

             Думаю, что от этого известия вздрогнула вся страна — и те кто, любил и ценил Шукшина как талантливейшего творческого человека, кому он был близок по духу, по его мятежной внутренней честности, неустроенности и неуспокоенности, и те, кто ненавидел Василия Макаровича именно за это правдолюбие, за упёртость в своих убеждениях, за инакомыслие .
               
          К тому времени я была знакома уже с некоторыми рассказами В.Шукшина, посмотрела несколько фильмов, в которых он выступил как актёр и режиссёр — все они произвели на меня неизгладимое впечатление, особенно, "Печки-лавочки"(1972) и "Калина красная" (1973).

       Как раз в "Калине красной", в сцене гибели героя фильма Егора, потрясающе сыгранной и самим Василием Макаровичем и Лидией Федосеевой-Шукшиной, я вдруг ощутила, но тут же отмела от себя неприятное предчувствие возможной скорой смерти писателя, какую-то внутреннюю хрупкость и беззащитность Шукшина перед окружающим его хищным миром.

         Помнила и о народном суеверии — нельзя играть Смерть, сам скоро умрёшь. В.Высоцкий в песне, посвящённой Шукшину, упомянул об этом поверии, хоть и со скрытой усмешкой — ведь в советское атеистическое время вера в приметы повсеместно осуждалась и осмеивалась:

"Должно быть, он примет не знал —
Народец праздный суесловит:
Смерть тех из нас всех раньше ловит,
Кто понарошку умирал.

Коль так, Макарыч, — не спеши,
Спусти колки, ослабь зажимы,
Пересними, перепиши,
Переиграй — останься жИвым.

Но, в слёзы мужиков вгоняя,
Он пулю в животе понёс,
Припал к земле, как верный пёс,
А рядом куст калины рос,
Калина красная такая..."
.

           От шукшинского творчества словно большая заноза вонзилась в моё сердце и ныла садняще там — ведь все эти чудаки, все эти нелепые, но такие искренние в своих порывах и чистые душой личности, высвеченные талантом Шукшина, жили вокруг нас. Мы могли посмеиваться над их "простодыростью" и неуклюжестью, в реальной жизни могли проходить мимо них равнодушно, но почему-то после рассказов и фильмов Шукшина душа и совесть пребывали в каком-то взбудораженном, взъерошенном состоянии, возникала  внутренняя боль и тревога за этих беззащитных и легко уязвимых "чудиков".

           Ведь и сам Шукшин, несмотря на всю его успешность и популярность, происходил из этого странного племени, чувствовал внутреннее родство со своими  героями. Теперь я как-то зорче вглядывалась в окружающих меня, выделяя среди них эту особую породу чудаковатых, с долей примитивизма, людей, зацикленных на честности и справедливости человеческого общества, не умеющих и не желающих хитрить, юлить, приспосабливаться к подлой изощрённости современного бытия,  начинала относиться к ним снисходительнее и мягче, прощая им эту какую-то нестандартность поведения, излишнюю открытость, доброту и неприспособленность к жизни. А порой вдруг и в себе обнаруживала качества этих славных дурачков, но, по молодости лет, пыталась искоренить свои наивность, доверчивость и бескорыстность, стараясь выглядеть умнее, опытнее, прагматичнее и жёстче.

           Вскоре поползли слухи, что Шукшин умер не своей смертью, что обнаружилось много несостыковок вокруг трагедии, что во всём этом замешаны "кагэбисты", что неотснятый фильм "Я пришёл дать вам волю" был очень важен для Шукшина как дело всей его жизни, но оказался весьма нежелателен для властей, как и сам писатель со всеми его поисками истины и справедливости, со всей его душевной болью о судьбе простого рядового человека.

                Мне было неловко плакать на виду у всей многолюдной улицы, кое-как подавила свои слёзы, но вечером дома дала волю чувствам — было стойкое ощущение, что потеряла родного человека, и эта горечь ещё долго сохранялась во мне.

           А через какое-то время  приснился сон: нахожусь в довольно сумрачной комнате, полукругом стоят какие-то люди, человек семь, и к каждому из нас подходит Василий Макарович, в конце подходит и ко мне, заглядывает, слегка наклонившись, прямо в мои глаза и почему-то ласково, по-отечески, гладит меня по голове, оставляя после пробуждения на сердце тёплую печаль.

Продолжение: