Гаражи

Когда-то их было целых три. Сейчас остался один. С десяток лет тому назад был продан первый. И вот наконец-то удалось избавиться от второго.
Прокопий Иванович даже вздрогнул, внутренне услышав себя: избавиться. Как же всё изменилось, и, похоже, навсегда прошли те времена, когда величайшей удачей, если ни счастьем автомобилиста считалась подаренная судьбой редчайшая возможность стать, хотя бы обладателем, а не владельцем следующей за автомобилем громадной роскошью тех лет – гаражом. Тем, кто не пережил этого в силу юных лет, чтобы приблизиться к понимаю того, чем являлся тогда и что составлял для простого автолюбителя этот, редко кирпичный или бетонный, а чаще всего сваренный из листовой стали на трубчатом каркасе пенал для хранения транспортного средства, надо посмотреть трагикомедию Э. Рязанова, которая так бесхитростно и называлась – «Гараж». Рутинное поначалу собрание коллектива пайщиков строящегося гаражного кооператива, которые прошли нешуточные препятствия для того, чтобы попасть в его члены, превращается в зону боевых действий каждого против всех после объявления о сокращении числа будущих гаражей. Любезные коллеги академического института проявляют страсти и вступают в интриги, сравнимые с теми из жизни королевских фамилий, шедших на многое ради богатства и власти, что вдохновляли великих драматургов. Их накал ничуть не меньше, несмотря на то, что на кону - не государства и короны. Вот чем были гаражи тогда, от которых избавляются сейчас.


Вопрос о гараже возник сразу же после покупки Прокопием Ивановичем первого личного автомобиля – Волга - ГАЗ 2410, к чему его настойчиво подтолкнула жена, ясно предвидевшая, что совсем скоро от их накоплений усилиями самовлюбленных перестройщиков ничего не останется. Произошло это в один из последних по-летнему теплых дней 1988 года, когда в Москву из тогда еще города Горького баржей в Южный порт пришла одна из последних партий легендарных Волг, одна из которых уже месяц как была заранее оплачена Прокопием Ивановичем денежными средствами, ценность которых падала с каждым днём. Времени на придирчивый выбор у вырвавшегося со службы Прокопия Ивановича, как и всегда, когда касалось его сугубо личных дел, не было, и он, после нескольких кругов по заставленному десятками машин полю на разгонном автомобиле магазина, остановился на авто белого цвета, который смотрелся выигрышнее на фоне тускло-голубых и бежевых, не имел внешних дефектов и подтеков масла и прочих жидкостей под ним.
Выбор оказался в целом неплохим, и машина прослужила верой и правдой хозяину, при должном уходе с его стороны, до начала нового века, после чего попала в добрые руки одного ветерана, державшего её в надлежавшем порядке в тёплом гараже и изредка выезжавшего на дачу за двадцать километров от города. Прокопий Иванович видел свою бывшую случайно в десятом году и нашёл, что она по своей стати мало изменилась и выглядела как новая, чему в немалой степени помогла какая-то уникальная, порекомендованная коллегой обмазка днища кузова и порогов, которая многие годы отказывалась застывать и пачкала все, с чем бы ни соприкасалась. Наносившие её два молодых мастера на автостанции запомнились ему тем, что в свободную минуту повторяли вслух технологическую карту обслуживания пассажирского самолета Ту-134, чем занимались до увольнения из-за безденежья на авиаремонтном заводе во Внуково, куда намеривались со временем вернуться. На всю жизнь запомнил Прокопий Иванович и то, как в тот же день, сразу после обработки машины, он едва не свалился на ней в глубокий котлован, оставленный дорожниками неогороженным на повороте с Боровского шоссе на МКАД. Чудом он остановился уже тогда, когда передний бампер основательно выдвинулся над обрывом наполненной жидкой грязью ямы, в которой Волга в помятом и сложенном состоянии уместилась бы полностью. Придя в себя, Прокопий Иванович, человек еще тогда не воцерковленный, да и вообще еще и не Иванович вовсе, а просто Прокоп, поблагодарил своего Ангела-Хранителя за дарованное спасение от наказания, заслуженного им за проявленные тщеславие и гордыню, которым в полной мере поддался, когда услышал на автостанции восторженный шепот ожидавших своей очереди посетителей: «Когда же мы все на таких машинах будем ездить?», что подразумевало выражение восторженной эйфории перестроечного времени, когда ожидания перехода страны в иное политическое качество еще связывалось большинством населения с перспективами роста материального благосостояния.
Но, к счастью, беды не случилось, и возник вопрос с хранением несметного богатства, сопоставимого по стоимости с трёхкомнатной квартирой в приличном районе столицы, либо рубленного двухэтажного дома в стародачном поселке ближнего Подмосковья, при том понимании, что дефицита стоянок в нынешнем его виде не существовало и в помине, и при большом желании машину можно было оставлять прямо под окнами девятиэтажного дома в миниатюрном дворике, на постоянное место в котором претендовал только видавший виды Москвич старшего по подъезду, да следовало опасаться грузовиков и фургонов, постоянно подвозивших продукты в расположенные на первом этаже гастроном и булочную.
Электронные системы сигнализации в ту пору только входили в моду и их обязательно дублировали мощной клюкой, сковывавшей педали с рулем. Из так и не прижившейся экзотики предлагались петарды, выстреливающие из-под капота несмываемой краской в злоумышленника, если он сунется туда после неудачи с запуском двигателя, который заведомо отключался. Красиво, оригинально, неожиданно, но слишком коварно даже для самого владельца, который зачастую забывал об уловке и оказывался в самом начале рабочего дня основательно облитым едким красителем. В обязательный ритуал перед оставлением средства передвижения, являвшегося тогда несомненной роскошью, даже на короткое время на улице, не говоря уже о его полноценной ночевке, входило съем щёток дворников, без которых поводки у забывчивых владельцев немилосердно  и навсегда процарапывали ветровое стекло, и внешних зеркал заднего вида. На колёсах непременно стояли так называемые секретки, то есть сложной конструкции гайки крепления дисков, которые, впрочем, все ещё остаются в обиходе до сих пор. Как само собой разумеющееся, отключались аккумуляторы и вынимались распределительные бегунки, которых давно уже нет в конструкциях современных  автомобилей. Крышки капота и багажника запирались дополнительными замками, наподобие тех, которыми сейчас привязываются велосипеды. Наиболее отчаянные хозяева подставляли под колеса малозаметные стальные, упиравшиеся острием в колеса подпятнички, полагая, что рваные шины, на которых далеко не уедешь, все же меньшее зло, чем угнанный автомобиль. Однако нередко срабатывал закон бутерброда - владелец забывал о хитроумных штучках под колесами и наказывал самого себя.
Но все эти ухищрения вместе или порознь не гарантировали, что владелец авто находил его на том же самом месте, где оставлял накануне, либо находил в полуразобранном состоянии: стоящим на кирпичах вместо колес или без части вынимаемых без подъёмника деталей и агрегатов, все из которых, в силу того же беспросветного дефицита, представляли немалую ценность и продавались всё тем же автомобилистам на авторынках за немалые деньги.
Поэтому альтернативы гаражу для блиставшей хромом, сияющей белым лаком, с едва просматривавшимися через затемненные стекла малиново-черными чехлами, призывно пахнувшей бензином, маслами, свежей резиной и новеньким пластиком Волги ГАЗ-2410 просто не существовало.
С приобретением первого гаража Прокопию Ивановичу помог его легендарный во многих отношениях сосед по лестничной клетке – Паисий. Помимо уникального имени, тот обладал  не менее редкими качествами, выводившими его из рядов среднестатистических  советских граждан, неотразимо притягивая всех тех, кого он одаривал своим общением, одновременно отягощая его продолжительностью обстоятельных бесед, в которых в обязательном порядке, детально и в подробностях сообщалось неимоверное число второстепенных деталей.
Паисий в совершенстве знал множество ремесел и полезных в обиходе и домашнем хозяйстве дел. Простой киномеханик, не имевший образования, он разбирался на удивление глубоко в самых разных областях науки и техники, легко связывая их с историей и конкретными личностями в ней, и, что было не менее странным, водил дружбу со многими, стоявшими непомерно выше его на ступенях социальной лестницы. За гостеприимным столом в малюсенькой квартирке Паисия, где одну комнату занимали инструменты и находящиеся в состоянии перманентного ремонта детали и агрегаты от самой разной техники, а в другой теснились он с женой и первым лицом в семье – длинношёрстной, трёхцветной кошкой, собирались закусить собственного приготовления хрустящими, в смородиновых листьях огурчиками, изъятыми из-под многомесячного гнета груздями и нескольких сортов квашенной капустой, доктора медицинских наук, приехавшие в короткий отпуск дипломатические работники, тренеры спортивных сборных и прочие. Каждому Паисий был по-своему близок, для каждого находил интересную тему для разговора, и, что немаловажно, никому никогда не отказывал в своей удивительной способности найти среди сонма своих друзей, родственников и знакомых тех, кто был способен оказать необходимую помощь, поддержку или содействие.
Сосед постоянно что-то делал своими, на первый взгляд малоподвижными, если не сказать грубыми, руками с короткими корявыми пальцами, испещренными глубокими трещинами и порезами. Казалось, что они не пригодны даже для того, чтобы нормально, не проливая суп на скатерть, удерживать ложку. Но впечатление оказывалось неверным, в чём легко можно было убедиться, увидев произведенное Паисием, что без преувеличения могло быть названо, к какой бы области оно не относилось, в своём роде произведением. Внешне такой же, как и его руки, – корявый: невысокого роста, слегка сутулый, но очень крепкий, с рубленными из комеля старого дерева чертами лица под косматыми непослушными волосами, которым густотой и непокорностью вторили такие же полуседые брови, Паисий обладал необыкновенно сложной душевной организацией, позволявшей ему, чем бы он не занимался, буквально входить в состояние того предмета или механизма, к которому он прикладывал свои заскорузлые руки и светлую голову, справляясь с самой сложной неполадкой и приводя в нужную ему форму и состояние любой материал. Сложнейшие приборы раскрывали перед ним тайны своего устройства и с овечьей покорностью восстанавливали работоспособность. Стены, которые Паисий приводил, приготовленной по одному ему известному рецепту, шпаклевкой в идеальное состояние, не хотелось даже закрывать прекрасно клеящимися по абсолютно ровной поверхности обоями. В пору однотипных для всех кухонных гарнитуров Паисий создавал мебельные шедевры собственного дизайна и с конструкцией механизмов, сказочно работавших и по едва заметному прикосновению хозяйки любой частью тела: открывавшихся и закрывавшихся, выдвигавшихся и задвигавшихся. Нечего и говорить, что все сделанное им – от простой пайки до дверцы шкафчика на кухне – было наполнено и буквально сквозило красотой и надёжностью. Деревянные панели многократно шлифовались и покрывались несколькими слоями лака. Металлические обрамления на них были не только изящны, но и неимоверно функциональны. И все бы ничего, но водился за Паисием один грешок. Нет, не тот, что свойствен большинству российских мастеровых. Нельзя сказать, что он не пил вовсе. Нет, выпивал, конечно, но в меру, во время, то есть так, чтобы это не мешало работе, а без дела он не сидел никогда, и обязательно с кем-то. Его слабость состояла в другом, в том, что он редко доводил дело до конца, и не по лености или потери интереса к тому, а по той простой причине, что вынужденно отвлекался на другие, по его представлениям более неотложные, дела, либо не имел в нужный момент необходимых для работы материалов, что в условиях тотального дефицита и его завышенных требований к качеству происходило сплошь и рядом. Кроме того, мастера постоянно отвлекали просьбами его многочисленные друзья-знакомые, на которые он по своей беспредельной доброте не мог не откликаться. В результате одна сторона маленькой комнаты оказывалась полностью отделанной, стены оклеены прекрасными обоями, которые на потолке обрамлялись лепниной, а внизу соприкасались с полом через невиданный, собственноручно изготовленный Паисием, дубовый плинтус, за которым прятались провода стереосистемы. А другая её половина оставалась заваленной мусором, который только для хозяина представлял несомненный интерес как основа для будущих бытовых шедевров и просто необходимых в хозяйстве поделок. Кухонный гарнитур заявлял о себе только двумя до конца доделанными столиками и перспективами достройки, просматривавшимися в сложной конструкции внутренних полок, закрытых хозяйкой, уже привыкшей к порядку лишь наполовину, матерчатой занавеской.
И только работая с автомобилями, Паисий, хотя и  в соответствии с присущим ему внутренним ритмом,  не быстро, но все в обязательном порядке доделывал до конца. Он любил автомобили, но не современной любовью к их внешности и мощности, что для него тоже существовало, но было второстепенным, а чувством истинного мастера, способного воссоздать машину из ничего и вдохнуть жизнь в любой уже брошенный всеми хлам. Во владении Паисия каким-то чудом всегда оказывались исключительно иномарки, на которых он не столько ездил, сколько приводил их в идеальный порядок, а потом  с немалой выгодой перепродавал осчастливленным советским толстосумам из торговли.
Тяга к автомобилям иностранного производства – первым в его собственности был немецкий послевоенный Вандерер – сочеталась у Паисия с полной непритязательность в быту. Он круглый год ходил в неубиваемых ботинках или, в зависимости от сезона, дешёвых сандалиях, крепчайшей ткани брюках и ковбойках, то есть клетчатых плотных рубашках, и любимых им лётных куртках, получаемых в подарок от обожаемого красавца племянника, дослужившегося до командира соединения военной транспортной авиации. Нескрываемое неравнодушие соседа к импортной автотехнике вместе несвойственной русскому человеку тщательности до кропотливости и неспешности в работе приводили порой к мысли, а тот ли он за кого себя выдает многие годы. И только служба, пусть и не на высокой должности киномеханика, в одном очень уважаемом ведомстве, в котором тех, кто получал допуск на дачи к первым лицам государства, тщательно и неоднократно просвечивали рентгеновскими лучами проверок, заставляли отгонять эти сомнения и верить в то, что земля Тамбовщины, с её любовно описываемыми Паисием красотами вокруг реки Вороны, способна к рождению таких неказистых с виду, но разумных и рукастых русских мужиков.

Паисий уже несколько лет как проник в ближайший гаражный кооператив, где хранил, содержавшийся им в идеальном состоянии попавший к нему, одному ему ведомыми путями, из дипкорпуса единственный в столице компактный Шевроле. Находился этот ближайший гараж уже за кольцевой дорогой и добраться до него, если не на такси, можно было только на электричке – всего-то пара остановок, но до полустанка, на котором останавливалось не более трех – пяти поездов в день. До железной дороги, как, собственно, от неё до гаража можно было дойти только пешком, причём частью по лесной тропинке, весной затапливаемой, а зимой заносимой снегом.  Других вариантов, однако, просто не было.
История гаража начиналась с подготовки к Олимпиаде 80-го года, когда на этом месте была в короткие сроки построена перехватывающая стоянка для едущих с Запада автомобилистов. Гости проигнорировали наши старания и не приехали на попавшие под санкции спортивные соревнования, а заасфальтированный участок земли с подведенными к нему водой и электричеством, будкой для охраны и мощной эстакадой для самостоятельного осмотра и мелкого ремонта автомобилей остались. Не пропадать же добру. И его определили под гаражный кооператив, быстренько спроворив несколько десятков металлических коробок под крышами из шифера. Одним словом – воплощенное счастье автомобилиста.
Операция по проникновению Прокопа в ряды членов кооператива длилась около полугода через прохождение этапа простого арендатора через неумеренную помесячную плату. Тем временем Паисий проводил рекогносцировку и выявлял потенциальных продавцов, параллельно выясняя обстановку в правлении и настроение его фактически полноправной управительницы – председателя Татьяны Александровны, у которой имелись свои собственные, отнюдь не альтруистически-бессеребреннические виды на возможно освобождающиеся гаражи. Но Паисий не был бы самим собой, если бы не выстроил всю схему в свою пользу наилучшим образом. Он нашел старичка, получившего место в кооперативе как инвалид войны, который был рад с ним расстаться потихоньку от правления за немалую мзду, превышавшую его пенсию за несколько лет. А кроме того, выбрал момент, когда председательша находилась в отпуске и её замещал любивший выпить охранник, которому она доверяла не только свою женскую честь, но и печать. Когда одним июльским днём все компоненты связались воедино, Порфирий подал сигнал к бою, и к вечеру впавший в пьяную прострацию заместитель поставил печатный оттиск в членскую книжку, перешедшую от заслуженного ветерана вместе с гаражом Прокопию Ивановичу. Степень возмущения вернувшейся из  отпуска Татьяны Александровны была велика: от доступа к телу и руководству кооперативом  совершивший должностной проступок охранник был отлучён, против Прокопия Ивановича хотели было завести уголовное дело, потом, за неимением улик, административное, но  в итоге пришлось смириться и ограничиться личной обструкцией, с запретом на пользование водой и эстакадой, не отказывая, однако, в регулярном приёме членских взносов.

Так Волга обрела свой первый дом в кооперативе, жившем своей наполненной и разнообразной жизнью, замиравшей почти полностью с наступлением холодов, перед которыми все уважающие себя хозяева делали своим железным коням предзимнюю профилактику и оставляли их, намазанных тавотом, со снятыми и утепленными аккумуляторами,  заполненными маслом цилиндрами двигателя, плотно заткнутыми промасленными тряпками выхлопными трубами и вывешенных на козлах на всю зиму одних до весны; заблаговременно, дабы их не тревожили, оплатив взносы за несколько месяцев вперед. Весной же гаражи наполнялись народом, вновь делавшим профилактику и готовивших своих красавцев уже к летнему сезону, когда их регулярно по субботам начинали забирать для поездок на дачу, а по воскресеньям опять ставили в их законные стойла. Но, в отличие от нынешней мертвечины, когда члены кооператива покидают его территорию, едва оставив машину, и выезжают из него, не прогрев двигателя; не открывают ворота вручную, а, нажав кнопку   электропривода, не выходя из машины, ждут подъёма шлагбаума; соседи же, гаражи которых разделяет тонкая жестяная стенка, не знакомы друг с другом, а если и сталкиваются, то исключительно по поводу спорных вопросов; так вот тогда, не в пример сегодняшнему полному разобщению на этом социальном уровне, жизнь в гаражах в тёплое время года кипела с раннего утра до позднего вечера.
Само по себе владение автомобилем, да ещё с гаражом, предполагало вхождение в клуб избранных, подталкивало к особому образу жизни, в которой существовали свои правила и традиции, свои приоритеты и ценности, свой ритм и организация. Высшие иерархические позиции занимали не владельцы самых дорогих автомобилей, а умельцы и мастера на все руки, которых не надо было путать с теми, кто профессионально подрабатывал, пользуясь тотальным отсутствием станций техобслуживания, неумением и отсутствием навыков стоявших в самом низу иерархической лестницы. Свои дяди Пети, со снисхождением и свысока смотревшие на всех к ним обращавшихся за помощью, медленно вытирая грязной ветошью промасленные, натруженные руки  и внимательно поглядывая из-под козырька неопределенного цвета и формы кепки на просителя, оценивая его техническую грамотность и осведомленность о расценках ремонта, эти своего рода универсалы, с готовностью бравшиеся за все виды работ – от замены колеса до правки и покраски кузова  всех без разбору марок, – всегда существовали в обязательном порядке в каждом гараже. Однако на самом верху негласного табеля о рангах стояли не они, а те, кто буквально жил гаражом и машиной, доводя состояние своих любимцев до близкого к идеальному. Их автомобили всегда, в любую погоду сверкали, как экспонаты на Выставке достижений народного хозяйства, при том понимании, что  тогда отсутствовало само понятие автокосметика, никаких там шампуней и мастик просто не существовало в природе (за редким исключением тюбиков с защитой для хромированных деталей и мыла с абразивом для промасленных рук из ГДР, редко продававшихся в единственном магазине – «Лейпциг»), равно как, скажем, и омывающей жидкости для холодов или специальной зимней резины. Внутреннее пространство гаражей у таких хозяев представляло собой симбиоз отделанного деревянными дощечками от ящиков с импортными фруктами комнатки дачного домика со столярно-слесарной мастерской с полноценным верстаком и набором нехитрого инструментария, куда еще умудрялись поместить сам автомобиль в окружении полочек и стеллажей для хранения того, что уже не умещалось на балконе городской квартиры, но ещё не вылежало положенного срока перед выбросом на помойку. Обязательным для них считалось также наличие смотровой ямы, закрытой прочными деревянными щитами. А особым шиком, малодоступным для простых смертных, был отделанный кирпичом подвал под бетонным перекрытием,  где хранилась картошка и прочие корнеплоды, а кроме того, на стеллажах вдоль стен – банки с овощными и грибными солениями, вареньями и компотом. Хозяева этих богатств были людьми, как правило, самодостаточными, спокойными и уравновешенными. В гаражах они с удовольствием и немалой, как им казалось, пользой проводили большую часть своей жизни, замещая ими дачи. Благо окружавшая кооператив подмосковная природа позволяла подобные иллюзии, дополнявшиеся приездом в тёплые, солнечные дни домочадцев, приезжавших с провиантом и шезлонгами.
Вторыми по значимости были те из хозяев, у кого были смотровые ямы и бетонированный пол. Далее по нисходящей располагались добравшиеся до устройства полок, засыпки земли асфальтовой крошкой, покрасившие стены изнутри суриком, сделавшие в одной створке ворот входную калитку. Понятно, что между собой они подразделялись в зависимости от наличия или отсутствия перечисленных усовершенствований. Прокопий Иванович, кстати говоря, находился где-то в средней части хозяйственных собственников, куда входило большинство членов кооператива. В самом низу пребывали презираемые изгои, принципиально не желавшие никаких преобразований в своих жестянках или не имевшие для их создания необходимых навыков либо средств. Одним словом, случайно затесавшиеся в ряды трудолюбивых собственников тунеядцы. Их, с позволения сказать, гаражи резко выделялись тем, что сохраняли первозданную ржавость, сырость и щели. В кооперативе они носили презрительную кличку – «летуны», что подразумевало характер их отношения к личному автомобилю и ангару для него, как к самолету в авиации, обслуживанием которого занимается технический персонал, но не летчик.
И еще одно принципиальное различие имели прежние гаражи в сравнении с нынешними. Как это не покажется странным – по гендерному признаку. Сейчас за рулем личного автомобиля женщин не меньше, если не больше, чем мужчин. Тогда же членами кооператива были только мужчины, за исключением председательши, которая, впрочем, сама за руль не садилась, а пользовалась общественным транспортом или чаще – подхалимажем, постоянно сновавших туда- сюда гаражных постояльцев. Другими словами, женщины там оказывались в редчайших случаях, как вынужденные попутчицы или приехавшие подхарчить ушедшего в отпуск мужа, что не могло всерьез поколебать  царивший в гаражах незыблемый дух мужского братства, взаимопомощи, поддержки и, конечно же, обычаев застолья на капоте с обязательным: «А поговорить…».

Татьяна Александровна оказалась тёткой сообразительной, напористой и проворной, сумевшей обратить в свою пользу сумятицу девяностых, провернув почти невозможное и став в результате самоличной  владычицей немалого куска земли общего пользования бывшего кооператива – подъездных дорог к нему, межгаражных проездов, зон мойки и ремонта, да мало ли ещё чего, не забыв и его о членах, получивших – немыслимое дело – свидетельства на собственность земли под своими гаражами. Благодаря отцу, занимавшемуся делами Прокопия во время его командировки, тот тоже стал обладателем заветного документа, превратившего гараж из кооперативной в личную собственность, что сыграло принципиальную роль,  когда подошло время его продавать по причине переезда семьи на новую квартиру в другой отдаленный район столицы.

Второй гараж располагался гораздо ближе первого, до него не надо было ехать на редко ходившей электричке, а просто пройти в сторону сохранившегося леса минут пятнадцать, то есть ровно столько, сколько занимал по времени путь от старой квартиры Прокопия Ивановича до железнодорожной станции. Второй гараж был таким же произведением бесхитростной архитектуры, как и первый: жестяной прямоугольник, но с элементами новых технологических возможностей – его каркас был сварен не из простецких газо-водопроводных труб, а из современного проката, впрочем в точности повторяя прежнюю конструкцию; единая же над многими коробками крыша закрывалась не постоянно трескавшимся и протекавшим шифером, а простиравшимися на всю ее длину металлическими гофрированными листами с красивым названием - профнастил. В районе новостроек этот кооператив был не единственным, но самым обстоятельно и надежно построенным на краю глубокого оврага и под высоковольтной линией электропередачи, что хоть и не гарантировало, но всё же давало некоторую надежду на продолжительность его существования. В отличие, скажем, от другого кооператива, хуже выстроенного и быстро превратившегося по причине близкого расположения к строительному рынку из гаражного в складской. Здесь же Прокопий Иванович оказался одним из первых покупателей и, воспользовавшись своим привилегированным положением, выбрал гараж на первой линии с покатом крыши назад, что несколько облегчало уборку снега перед воротами, не освобождая от неё вовсе.
Оформление приобретения прошло без проволочек, несмотря на заполнение немалого числа каких-то бланков, учётных карточек и членской книжки. Кооператив держали, как тогда говорилось, бравые отставники, а оформлением занималась толковенькая, миловидная девушка Марина, запомнившаяся Прокопию Ивановичу необыкновенной стройностью, а, проще говоря, худобой, что делало её, двадцатилетнюю, похожей на старшеклассницу. Стоимость гаража оказалась не маленькой, но подъёмной, и стала ориентиром в продаже первого, покупателей на который пока не было, но  их появление связывалось с активной застройкой близлежащего через железную дорогу, района Подмосковья, по своим размерам не уступавшего иным столичным.
Разогнавшись на ремонте новой квартиры, Прокопий Иванович, как-то даже незаметно для себя, обустроил и новый дом для всё ещё служившей ему верой и правдой Волги  ГАЗ-2410: выкрасил стены неубиваемой серой краской, настелил деревянные полы, буквально залив их антисептической пропиткой, пустил по периметру полки и прорезал в воротах калитку. Одним словом, сразу же попал в уверенные середнячки среди прочих хозяев, некоторые из которых пригоняли экскаваторы для рытья подвалов, основательно потом бетонировавшихся, и по общей моде тех лет обивавшихся внутри деревянной вагонкой.

За свой первый гараж, оставшийся в полном запустении, Прокопий Иванович продолжал регулярно платить членские взносы на год вперёд, ожидая покупателя, которого в безинтернетное время приманивал расклеенными на близлежащей территории объявлениями. Рядом со старым кооперативом разросся рынок, затруднявший проезд к гаражам. Напротив, через федеральную трассу стали открываться один за другим крупные магазины. Над гаражным объединением, занимавшим уж очень соблазнительную для торгового бизнеса территорию, ощутимо нависла угроза самому его существованию. Единственно, что успокаивало в создававшейся ситуации – это наличие красивого, прошитого красной ленточкой, имевшего государственную печать и кадастровую регистрацию, свидетельства на собственность на землю в восемнадцать квадратных метров. Можно и подождать.
Прошла пара лет. Звонок оказался неожиданным во всех отношениях. Во-первых, Прокопию Ивановичу никогда не звонили из правления первого кооператива, поскольку за ним не было долгов по оплате, а ничто другое их не интересовало. Во-вторых, само содержание разговора. Милый женский голосок сообщил о тотальной покупке их гаражей одной девелоперовской  компанией, для чего в ближайшее воскресенье будет устроен праздник с кратчайшим оформлением всех необходимых бумаг и немедленной выплатой целой тысячи долларов США каждому бывшему собственнику. При этом особо было подчеркнуто, что обслуживать клиентов будут молодые, длинноногие девушки. На вопрос, а знает ли милый абонент действительную стоимость товара, на который претендует анонимный покупатель, ответа не последовало. Дальше события развивались по законам обычного рейдерского захвата.
На уловку праздника клюнуло несколько старичков, никогда в жизни не видевших вживую американских денег. Второй заход компания провела через пару месяцев уже без помпезности, но повысив ставки вдвое. Прокопий Иванович отклонил и это предложение, назвав настойчивым покупателям требуемую им справедливую, как он полагал, цену, равную стоимости приобретенного им в районе новостроек гаража, подчеркивая, что тот, в отличие от первого, стоит не на собственной, а на кооперативной земле. Причём, не ставя в известность об уже осуществленной покупке, он даже соглашался на оплату не живыми деньгами, а по бартеру, в обмен на купленный фирмой гараж в интересующем его районе за сумму, которую не обязательно ему сообщать, хоть за три копейки, если  у них это получится.
Девелоперы же, столкнувшись с непреклонностью наиболее упертых старожилов, перешли к силовым методам воздействия: ввели параллельное правление, решениями которого отключили электроэнергию, разобрали забор, демонтировали проданные постройки, превратив некогда процветавший кооператив в подобие промышленной свалки и сделав невыносимой, а временами и небезопасной жизнь немногих оставшихся там, провозгласивших самоуправление и организовавших подобие сопротивления. Но все их усилия оказались, в конечном счете, обречены на последовательное затухание по мере того, как в результате индивидуального подхода и психологической обработки их ряды теряли сторонников, подкупленных или сломленных противником. Со слезами на глазах они вывозили наиболее ценное из любовно свитых ими гнезд и покидали их, уезжая из казалось бы незыблемой гаражной стабильности в скудную временность несолидных ракушек на птичьих правах.
Паисий, до того верно следовавший за своим соседом по дому и гаражу, сломался на половине запрашиваемой Прокопием Ивановичем суммы. Заранее выгнавший из одиноко стоявшей едва ли не последней в своем ряду железной коробки свой любовно обихаживаемый автомобиль и перевезя на нём оттуда весь свой бесценный скарб на дачу – щитовой дом, приобретенный в кредит по цене, ставшей в постперестроечном сумбуре за полгода равной стоимости батона белого хлеба – он оправдывался пенсионным безденежьем, а еще, невзначай однажды проговорившись, страхом перед напором той силы, что планомерно уничтожала казавшийся незыблемым гаражный рай и растрепала как ветром осеннюю паутину плотно сбитый коллектив хозяйственных мужиков. Прокопий Иванович с пониманием и без осуждения отнесся к нужде Паисия, к проявленным им более чем обоснованным опасениям, которые неоднократно посещали и его самого – в те времена и за меньшие деньги могли основательно припугнуть, а то и того больше. Но продолжал стоять на своем, поскольку по-прежнему считал залогом своей безопасности свидетельство на землю, которого потенциальным собственникам территории не хватало для её окончательного захвата, и которое, если с Прокопием Ивановичем что-то случилось, прямо бы указывало на заинтересованную в этом сторону.
Представители компании продолжали регулярно звонить Прокопию Ивановичу, причём каждый раз, судя по повышению качества их профессионального языка, всё более высокого должностного уровня.  В конце концов, он остался последним защитником своих прав, практически не принимая участия в боевых действиях, а находясь на хорошо укрепленных оборонительных позициях. И вот однажды хорошо поставленный голос уверенного в себе молодого человека сообщил о согласии компании с условиями Прокопия Ивановича, признавая их справедливыми. На вопрос, почему надо было с этим несложным и понятным делом тянуть так долго, ответ был предельно простым: чтобы об этой сумме не узнали все остальные, удовольствовавшиеся куда как меньшим. Сделка состоялась в течение одного часа.

Полученные деньги Прокопий Иванович решил вложить в недвижимость и купил в новом крыле того же кооператива еще один гараж, третий по счёту, несколько больше по размеру в сравнении со вторым, который, основываясь на предыдущем опыте, основательно обустроил, не поскупившись на ворота с электроподъёмником. В оформлении опять участвовала прижившаяся в администрации кооператива Людмила, что выглядело несколько странным, поскольку в этом возрасте, определяющим во многом всю последующую жизнь молодой женщины, ей, по несколько, видимо, уже устаревшим, представлениям Прокопия Ивановича, следовало проводить время в студенческих аудиториях, набираясь знаний и выбирая мужа будущих детей. Словоохотливая девушка, свободно и с некоторой симпатией, как успел заметить Прокопий Иванович, сравнивая ее тон с тем резко-официальным, который она себе позволяла в общении с прочими посетителями её маленького, но уютного офиса на смотровой башенке, надстроенной над крышами гаражей, всегда пользовалась случаем поговорить с ним. Было похоже на то, что она его выделила из многих сотен владельцев, как одного из старейших, имея в виду не возраст, а первенство вступления. При их нечастых встречах – как правило, во время кратких контактов при оплате взносов, – Людмила всегда сразу же называла его по имени-отчеству, что уже само по себе удивляло и говорило, по меньшей мере, о её отличной памяти; и рассказывала о себе, с каким-то даже вызовом сообщая об успешном замужестве и выходе на всё новые уровни материального благополучия, показывая на стоявшие рядом с её будкой новенькие машины, класс которых от года к году повышался, неизменно прибавляя: «муж подарил». Поначалу в это слабо верилось, поскольку образ лёгкой, чрезмерно, до худобы стройной, миловидной девушки никак не ассоциировался у Прокопия Ивановича с тем, что она уже может быть чьей-то женой со всем сопутствующим этому набором забот и обязанностей. Подругой состоятельного человека – да, а вот, чтобы женой – сомнительно. Но время шло, принадлежавшие Людмиле автомобили год от года становились всё дороже, а сама она для Прокопия Ивановича оставалась всё той же милой, толковенькой девочкой, по внешнему виду – почти старшеклассницей.

Опустевший второй гараж какое-то время сдавался в наём соседу, потом служил местом складирования вещей и мебели переезжавших и делавших ремонт товарищей детей и, наконец, последним пристанищем хлама  с одной разорённой дачи. После того, как хозяйский глаз Прокопия Ивановича рассмотрел среди старья вполне пригодные для восстановления вещицы, претендовавшие после реставрации на звание почти антиквариата, и у него с выходом на пенсию появились для этого возможность и желание, пришло время их вывозить и продавать ставший ненужным гараж. По округе были развешены объявления, пущен слух среди сторожей. Листки с хозяйским телефоном регулярно срывались с досок объявлений и их приходилось постоянно обновлять, прикрепляя никак не желавшими входить в фанерные листы металлическими кнопками, каждый раз всё с большим трудом находя свободное место среди подобных же объявлений о продажах, в которых всё чаще встречались призывные словечки – срочно и дёшево. Время шло, а дело не трогалось с мертвой точки. Претенденты звонили, но услышав запрашиваемую сумму, которую Прокопий Иванович определил, поговорив с самыми сведущими в этом вопросе людьми – сторожами, больше не перезванивали. Перелом наметился после заметного снижения ценовых претензий и дважды потенциальные покупатели даже приезжали посмотреть предлагаемое к продаже, но по каким-то известным только им причинам больше не появлялись. Полезным, однако, в этих посещениях было то, что каждый раз Прокопий Иванович всё больше и больше освобождал захламленное пространство, увозя наиболее ценное или памятное на дачу и раздавая всё остальное всем желающим, как правило, тем же сторожам, которые не без жадности реагировали на бесплатную поживу, оказывавшуюся при детальном рассмотрении пригодной разве что только для помойки, куда они её в конце концов и вывозили. На предпоследнем, якобы заинтересованном в покупке претенденте до Прокопия Ивановича дошло, что он совершает ту же ошибку, на которой потерял время и средства при продаже родительской дачи: ведь только он видел за мусором на полу и пылью по стенам крепкую основу для дальнейшего беспроблемного  использования помещения, вернее, он даже не видел этих недостатков, полагая, что не обращают на них внимания и покупатели, которым предоставлялась скидка на оплату заключительной уборки. Ничего подобного. Люди приходили увидеть подходящий для них во всех отношениях товар. Существование в рыночных условиях приучило их к первенству яркой, привлекательной упаковки, нередко в ущерб истинному содержанию покупки, определять действительное качество которой они уже давно отвыкли.
Придти к такому выводу Прокопию Ивановичу помогло в определенном смысле и некоторое стеснение в материальных средствах после череды крупных незапланированных выплат. Пришлось специально выделить время для того, чтобы, одев старый халат и засучив у него рукава, очистить продаваемое пространство от грязи, пыли и мусора, местами подкрасить стены за стоявшими во время первой покраски коробками и ящиками. А, кроме того, залатать деревянный пол, местами уже подгнивший до сквозных дырок, что совершенно случайно обнаружилось при его детальной инспекции. С такими прорехами нечего было и думать о продаже за запрашиваемые деньги, а потому срочно были закуплены доски, положенные поперек внахлест, как если бы они изначально представляли собой препятствия для колес перед дальней стенкой. По лености вовремя не выброшенный антисептик, превратившийся в непонятного буро-зеленого цвета кисель, сослужил добрую службу: покрытое им новенькое смоляное дерево стало невозможно отличить от досок старого пола, а потому и не привлекало к ним нежелательное внимание.

Последние приготовления к продаже совершались в день осмотра гаража новым претендентом на его приобретение. Встреча была назначена на вечер рабочего дня. К приезду Прокопия Ивановича покупатель был уже на месте, но без машины, без которой не просто было добраться до кооператива. Явно немолодой человек был затянут в кожаное облачение, что оказалось несколько неожиданным для Прокопия Ивановича, который поначалу даже и не заметил стоявший в стороне английского производства мотоцикл, скроенный по моде 60-х годов, но оснащённый технологиями, не уступающими японским конкурентам. Именно для него – своего любимца и воплощения юношеской мечты в зрелые годы – Анатолий Юрьевич, так звали пришедшего на встречу, присматривал гараж, без которого дорогую для него во всех отношениях игрушку, несмотря на всевозможные технические и электронные ухищрения, могли запросто увезти из-под окон злоумышленники, вчетвером погрузив на лёгкий грузовичок.
Простенькие уловки Прокопия Ивановича сработали: психологически выверенная предварительная предпродажная подготовка представила гараж в том самом привлекательном виде, который обеспечивал позитивный настрой осматривавшего его покупателя. Дело оставалось за малым: ударить по рукам и расплатиться, получив взамен членскую книжку со свидетельствами вовремя оплаченных взносов. Так себе это представлял Прокопий Иванович, но Анатолий Юрьевич, как оказалось, имел на этот счет принципиально иное мнение. Полковник в отставке, он неплохо пристроился в одной из производящих вооружение корпораций, где скрупулезно занимался юридической документацией её договоров. Ему и в кошмарном сне не могло было присниться, что сделка, а вернее передача им денег может произойти без соответствующего правового оформления, хотя и сам не мог точно определить, в чём, собственно, она должна состоять. Никакие аргументы в пользу того, что объект передачи налицо, членская книжка с оплаченными взносами, о чем свидетельствуют печати и подписи, присутствует, паспортные данные бывшего пользователя у него есть, а переписать гараж на своё имя он может не спеша в любой удобный для него день, на Анатолия Юрьевича не действовали совершенно. На его моложавом лице с узенькими полосками усов и франтоватым треугольничком волос, который могла бы прикрыть десятирублевая монета, под нижней губой не дрогнул ни единый мускул, как если бы он привычно защищал интересы родной фирмы. Не подействовал и довод о том, что скоро де закроются банки, где можно было бы проверить подлинность зачем-то переведенных им в наличные денег.
Конторка гаражной администрации, размещавшаяся в типовом металлическом гараже с отделкой пластиковыми материалами, имитирующими офис, под вечер собрала всё тепло августовского дня,  медленно колыхавшееся маломощным вентилятором. Досиживающая последние минуты рабочего дня приёмщица месячных оплат старалась быть любезной в объяснении двум настырным мужикам той простой истины, что в её служебные обязанности переоформление владения гаражами не входит, чем занимается исключительно руководство кооператива, график работы которого она безуспешно пыталась им всучить. Однако перспектива потери ещё одного рабочего дня для одного из них и непредвиденная задержка в Москве, постоянно проживавшего за городом, для другого обоих категорически не устраивала, и они продолжали настаивать на своём. В речи кассирши, по мере уставания и вхождения в предстрессовое состояние, заметно падало присутствие любезности и в той же мере все явственнее ощущалось присутствие старательно до этого заглушавшегося южно-русского акцента. Но она держала себя в руках, памятуя, видимо, о том, с какими сложностями ей, пенсионерке, досталось это хлебное место, которое усилиями двух нахрапистых нахалов, если она позволит себе произнести вертевшееся у неё на языке всё то, что она о них думает, может ведь быть и потеряно. Время, неумолимо быстро проходящее для просивших и настолько же тягостно тянувшееся для низового представителя администрации, было на её стороне – до заветного окончания рабочего дня оставалось несколько минут.
И тут озаботившийся, видимо, всерьёз о своем реноме перед руководством, военный пенсионер, в отличие от почти смирившегося со своей участью прожить день-другой без дачных утех Прокопия Ивановича, взбунтовался и, проявив отчаянную активность, настойчиво попросил, нет, потребовал связать его с председателем кооператива. Прокопий Иванович, как он полагал, был знаком накоротке с этим средних лет мужчиной, спокойным, уравновешенным и не понятно почему довольным своим положением, которое, судя по всему, его вполне удовлетворяло, хотя, как можно было предполагать по его холеному внешнему виду неглупого и образованного человека, он мог бы претендовать и на большее.
Кассирша встрепенулась и, скосив глаз на спасительные часы, поначалу было пыталась сопротивляться, явно опасаясь потревожить высокое руководство неурочным звонком с несвоевременным требованием нервозных клиентов, проблема которых спокойно могла решиться в часы приёма. Но Анатолий Юрьевич был непримирим и настойчив. Пришлось звонить. И тут пришла пора удивляться Прокопию Ивановичу, поскольку  низовая служительница елейным голосом, оправдывая себя и взваливая всю ответственность на нерадивых и не желающих учитывать существующий в кооперативе регламент нахрапистых мужичков, обращалась к председателю, называя его, то есть её – Людмилой Николаевной. Та, внимательно выслушав сбивчивый доклад сотрудницы, поинтересовалась фамилией продававшего и, как показалось слышавшему телефонный диалог Прокопию Ивановичу, заинтересованно отреагировала на неё. Неужели нынешний председатель – та самая стройная, миловидная,  выглядевшая моложе своих лет, Людмила, всегда при встрече вспоминавшая его фамилию и имя-отчество и не упускавшая возможность хоть накоротке поговорить с ним? Так оказывается, тянущий по внешности на бизнесмена средней руки, лишь выполнял представительские функции, не дотягивая до поста председателя, который теперь по праву занимает, не спеша поднимавшаяся по карьерной лестнице, Людмила, ставшая Людмилой Николаевной? Неожиданно вскрывшееся обстоятельство открывало реальные возможности завершить сделку ещё в этот день, и Прокопий Иванович, не раздумывая, решил этим воспользоваться: напомнить о себе и добиться желаемого. Несмотря на нежелание и даже сопротивление кассирши, он настойчиво включился в разговор и сразу же, по первым ответным словам говорившей, понял, что не ошибся – это была та самая хрупкая Людмила. Как всегда, она была приветлива и повела разговор так, как если бы он был продолжением недавнего, прервавшегося не более чем пару дней тому назад. Вновь повторив, скорее по обязанности занимаемого положения, правила переоформления в  дни и часы приема, она вдруг заявила, что сделает исключение для хорошо знакомого ей ветерана кооператива и по возможности скоро приедет, что, однако, будет не просто, поскольку зависит от пробок на Кутузовском проспекте. Последнее, как сразу же понял довольный складывающейся ситуацией Прокопий Иванович, было сказано Людмилой неслучайно, а для демонстрации её нынешнего статуса.
На бедную кассиршу страшно было смотреть: за несколько минут до завершения рабочего дня, что сулило ей не только выход на свежий воздух из перегретой металлической коробки, но и легитимное освобождение от назойливых посетителей, всё разом изменилось на прямо противоположное. По её немолодому лицу пробегали волны противоречивых чувств: она сожалела, что проявила слабину, попала под влияние чужой воли и пошла на поводу тех, кто заставил ее побеспокоить начальство, которое теперь вот надо будет ждать неизвестно сколько. С другой стороны, необычная любезность к одному из просителей несколько озадачила низовую сотрудницу и заставляла её подумать о том, что она поступила, видимо, правильно, предотвратив возможный конфликт со старым знакомым начальницы, которая снизошла к его просьбе и приедет – виданное ли дело – во внеурочное время, что, с другой стороны, позволит показать к ней свою лояльность до преданности. Лишним не будет.
Анатолий Юрьевич несколько оторопело, но тоже не без удовлетворения наблюдал за происходящим, понимая, что дело идет к благоприятному исходу. Его было вновь занесло в сторону бюрократического оформления, но Прокопий Иванович, озабоченный более финансовой стороной, чем правовой, настоятельно склонил его к проверке банкнот в банке, до закрытия которого оставалось всего несколько минут. Продолжая оставаться в образе капризно-неуступчивого покупателя, Анатолий Юрьевич категорически отказался участвовать в оплате соответствующей услуги финансового учреждения, взамен чего Прокопий Иванович вынудил его потратиться на коробку конфет в знак благодарности за любезность Людмилы, ставшей теперь Людмилой Николаевной.

Время ожидания затягивалось. Людмила Николаевна несколько раз звонила, сообщала о необыкновенно плотных пробках, интересовалась, ждут ли её, и просила извинения. Анатолий Юрьевич всё же настоял на обмене ничего не значащими и не имеющими юридической силы без нотариального заверения расписками о купле-продаже со всеми паспортными данными и взаимными заверениями – это уже по настойчивому предложению продавца – в отсутствии претензий. Попытался он, как и положено покупателю, в последний момент поторговаться, на что Прокопий Иванович сразу же согласился, прибавив к уже обговоренной сумме – и без того близкой к минимальной на рынке предложений – двадцать тысяч, на которые тут же и сделал скидку. Оппонент понял и оценил шутку, больше не возвращаясь к этому вопросу. Они уже успели найти общих знакомых, поговорить об автомобилях и мотоциклах, о которых Анатолий Юрьевич, как большой любитель и знаток, прочел целую лекцию, включавшую подразделы безопасности и экипировки. Посетили находящийся рядом третий гараж Прокопия Ивановича. Погуляли в сгущавшихся сумерках. Устали и поскучнели. И вдруг межгаражный проулок, ведущий от главного въезда к коробке администрации, наполнился ярким светом и утробным рыком мощного двигателя, и по тому, как встрепенулись кассирша и подошедшие по случаю приезда начальства сторожа, стало ясным: дождались – приехала сама Людмила Николаевна.

Её автомобиль поражал своими размерами и оснащением. Конечно, при известном воображении, можно было себе представить, что последовательная смена Людмилой машин в направлении всё более дорогих и объёмных выведёт её на транспортное средство с немалыми габаритами и ценником. Тем более давно замечено, что управляют самыми брутальными внедорожниками, как правило, субтильные и  нежные создания женского пола. Но то, на чём въехала в гаражи Людмила, трудно было даже назвать автомобилем, поскольку её полноприводный американец больше походил на малоформатный маневровый тепловоз, в кабину которого надо забираться по специальной лесенке, в багажном отсеке помещается убитый лось или половина гиппопотама, а проезжать на нём тоннели надо всегда с мыслью о том, а пройдут ли, не задев верхний створ, громадные фонари-прожектора, стоящие на никелированной дуге над крышей.
Из верхотуры ярко освещенной в густых сумерках кабины выпорхнула девичья фигурка Людмилы в лёгком по-летнему платьице и в тон ему светлых туфельках на высоченных каблуках. Она снисходительно-приветливо поприветствовала всю выстроившуюся полукругом встречавшую её команду, выделив продолжительным взглядом и полуулыбкой Прокопия Ивановича с товарищем, и стремительно, как если бы её ждали огромной важности неотложные дела, впорхнула в духоту металлической коморки, которая с её приходом будто дополнительно высветилась и увеличилась в размерах, без тесноты приняв всех толпившихся у дверей, и, что было более всего удивительным, наполнилась прохладой, полностью избавившись от накопленного за день летнего жара. Людмила,  или Людмила Николаевна, (Прокопий Иванович так и не решил для себя, как к ней теперь обращаться)  села в кресло за столом, которые до недавнего времени, когда ими пользовалась женщина южно-русского происхождения в роли кассирши, были обычными офисными предметами, но с её приходом и прикосновением к ним в глазах свиты и всех присутствовавших обрели значение и форму, близкую к царственной атрибутике. В это трудно было поверить, но Людмила – нет, всё же Людмила Николаевна – несла в себе столько уверенности и значимости, излучала столь властную повелительность, которой не только её приближенные, но и все собравшиеся в этом зале, ещё недавно бывшем прозаическим помещением для сбора денег и решения мелких административных вопросов, подчинялись добровольно, а не из страха и по принуждению, что сразу же и безоговорочно стала центром всеобщего притяжения и непрерываемого внимания. Она сообщила уже известные всем присутствующим общие положения, правила и требования приема-передачи гаража, не обращаясь ни к кому конкретно, но ко всем сразу; делала это спокойным, размеренным тоном, не повышая голоса. Но рассевшиеся вокруг стола и вдоль стен – и ведь что удивительно, всем хватило мест – внимали ей так, как если бы она озвучивала монарший указ, от содержания которого зависела их жизнь и дальнейшее существование.
Одновременно Людмила Николаевна, элегантным жестом никуда не спешащей королевы, распечатала бланки необходимых для проведения формальностей документов и предложила заполнить их продавцу и покупателю, делая попутно пояснения и разъясняя отдельные правовые положения въедливому Анатолию Юрьевичу. Все остальные, не участвовавшие в этом, похожем на священнодействие, процессе, сидели почти неподвижно, не обмолвившись ни единым словом, завороженно смотря на происходящее и его центральную фигуру – председателя кооператива.
Прокопий Иванович быстро вставил в указанные ему пропуски всё требовавшееся от него и имел возможность пристальнее рассмотреть Людмилу в её нынешнем образе. Он и раньше в ходе нечастых встреч отмечал спокойствие Людмилы, достоинство, с которым держалась эта девушка-девочка, всегда имевшая, на его взгляд, несколько завышенную самооценку, не во всем соответствующую её возрасту, внешности и социальному положению, к чему относился с известной иронией. И вот теперь он видел перед собой едва ли не законченное воплощение зрелой женщины, хотя хотелось верить, что у неё ещё есть немалый потенциал и перспективы для реализации того, что он, Прокопий Иванович, не рассмотрел в ней на протяжении без малого двадцати лет знакомства, того, что она всегда в себе чувствовала, знала и лелеяла, и что стало достоянием всех после того, как из неказистого червячка через малоприметную куколку превратилась  в парящую  в своё удовольствие и на радость всем красавицу-бабочку.
За эти годы Людмила мало изменилась внешне: знавшие её и не видевшие продолжительное время моментально безошибочно узнали бы её в любой толпе. Единственное определение, которое в этой связи приходило на ум Прокопию Ивановичу, звучало, как наполнение. Людмила восприняла жизненный опыт, знание людей, стала матерью троих детей, старший из которых уже подошёл к окончанию школы, отменно вела дом и уверенно правила своей маленькой кооперативной империей, которую с известной долей иронии сравнивала почему-то с сектой и просила всех называть её именно так и вести себя в ней соответствующим образом. Но всё вместе взятое не отобрало у неё задор и свежесть молодости, не легло неподъёмным, старящим грузом, не придавило и не привело к преждевременной трате и истощению жизненных сил, но влило в неё живительным эликсиром всё то, что недоставало для наполнения и законченности образа. Излишняя худоба сменилась гибкой женской статью, при оставшейся прежней девичьей стройности рук и ног. В лице прибавилось спокойствия, но не морщин, даже самых мелких. Минимум косметики. Прямой нос, полные без участия хирурга губы, волевой, несколько увеличенный подбородок. Под плавными дугами густых бровей внимательные, пристально всматривающиеся в собеседника глаза. Были ли они необыкновенно большими – определить было сложно, поскольку так или иначе, то есть благодаря своему размеру или помимо него, в любом случае они воспринимались доминирующими на миловидном лице Людмилы, затмевающими на нём всё прочее, что уже виделось не более как само собой разумеющееся.  Глаза, казалось, жили своей особенной жизнью, всё подмечая и помогая хозяйке справляться с самой сложной ситуацией, но одновременно с этим выдавали при внимательном взгляде на них постоянную работу мысли их владычицы, которая, не теряя нити происходящего, одновременно сопоставляла, вспоминала, анализировала и занималась ещё многим ей интересным либо необходимым, что лежало далеко за пределами сиюминутного. Они притягивали и завораживали, что в сочетании с умом и обаянием хозяйки, её умением общаться с людьми самого разного социального положения и образования, способностью налаживать и развивать отношения, чему, несомненно, научила непростая работа в кооперативе, во многом объясняли магию Людмилы Николаевны.
Платье Людмилы, простенькое на первый взгляд по покрою и качеству материала, по тем же признакам выдавало его дорогое происхождение. Светло-бежевая ткань, с разбросанными по ней не пересекающимися друг с другом сложного рисунка цветами, преимущественно сине-голубых тонов, подчеркивала тонкую талию и, прикрывая широкой волной колени, обнажала стройные руки и немного больше того, что могло быть названо скромным, упругую девичью грудь. Оно куда как уместнее смотрелось бы на вечернем рауте среди гостей на террасе большого загородного дома или, скажем, на джазовом концерте на лужайках в Архангельском, куда, быть может, Людмила и собиралась после вынужденного заезда в кооператив. Её тонкие запястья украшали браслеты и часы модных домов, прекрасно сочетаясь с переливающимся блеском дорогих колец на необыкновенно длинных, что, как говорят, свидетельствует о таланте их владельца, пальцах обеих рук. И даже пышные волосы в мнимом беспорядке, якобы небрежно собранные сзади и закрывающие свободными волнами верхнюю часть оголенной спины, были в строго определенном порядке забраны заколками с жемчужинами, в натуральности которых можно было не сомневаться. Под стать всему ювелирному великолепию был и кулон на длинной цепочке, уводящий заинтересованные взгляды в глубь декольте.
Всё это время говорила, или, можно сказать, вещала – одна Людмила Николаевна, лишь изредка останавливаясь для того, чтобы услышать краткие ответы кого-то из присутствовавших на свои конкретные вопросы. Прокопия Ивановича приятно удивила глубина сообщаемых ею сведений по правовым вопросам, правилам организации и практики жизни кооператива, который его председатель неизменно называла сектой. Хотя, судя по тональности, ей хотелось употребить иной термин – ложа, но по некоторым соображениям, она, сдерживая себя, от него отказалась. Ей нравилось рассуждать о некотором единении собравшихся здесь людей, которому хотелось придать элементы мистицизма, уводящего от грубой реальности. Людмила Николаевна с удовлетворением рассказывала об изгнании, ставших недостойными членства то ли в кооперативе, то ли в секте, для чего были грамотно употреблены существующие правовые меры. Несколько резало слух часто употребляемое ею обращение – господа, непривычно и странно  звучавшее в прежде подчеркнуто демократичной до панибратства атмосфере гаражного кооператива. Она с мягкой полуулыбкой поприветствовала нового владельца гаража Анатолия Юрьевича, похвалив его за отмеченную склонность к четкому документированию своего нового положения. И сразу же пожурила продавца, намерившегося покинуть их, быстро вспомнив, однако, что избавившись от одного, ставшего ему ненужным, он остался владельцем другого, и милостиво простила Прокопия Ивановича.
Оформление сделки состоялось, все необходимые документы были составлены и подписаны, главный документ владельца – членская книжка - торжественно передана новому адепту секты в присутствии её главы или верховной жрицы. Наступило время благодарностей за оказанную услугу и потраченное время. Прокопий Иванович вручил их общий дар и попытался не только пожать, но и поцеловать  руку Людмилы, которую та хотела было убрать со словами: «что вы, я же отъявленная собачница»,  но, после секундной задержки оставила без сопротивления теплой податливой дланью, не отводя продолжительного взгляда слегка потухших глаз. Попрощавшись, довольные преодолением бюрократического барьера, бывший и состоявшийся владельцы второго гаража покинули вновь превратившийся разом в офис, совсем ещё недавно бывший тронный зал Людмилы Николаевны, плотно, после их ухода, облепленной сотрудниками и подоспевшими плательщиками ежемесячных взносов.

Прокопий Иванович, спросив, доволен ли Анатолий Юрьевич полнотой проделанной процедуры, и, получив положительный ответ, напомнил о деньгах, которые тот тут же вынул из кармана, передал и настоятельно просил пересчитать. Прокопий Иванович отказался, заявив, что все же немного разбирается в людях, и после короткого, но интенсивного общения с отставным военным полностью ему доверяет. Застёгнутый до того на все мыслимые пуговки, молнии и крючочки, наподобие его мотоциклетного наряда, Анатолий Юрьевич после этих слов и под впечатлением от общения с Людмилой Николаевной вдруг как-то обмяк, потеплел и совсем уж неожидаемо от него попросил извинения за свою непримиримую настойчивость, лезшую из него при оформлении бумаг, признав за собой это качество, за которое ему постоянно пинает жена.
Почти сдружившись за этот теплый, плавно перешедший в звёздную ночь, вечер, они тянули с расставанием, и тут Прокопию Ивановичу пришло в голову, если Анатоли Юрьевич, конечно, не возражает, проехать с ним пассажиром до дома – всего-то пару улиц – на его замечательном мотоцикле, благо что свой автомобиль он может поставить в сохранившемся за ним гараже под номером три. Надо было видеть, как не хотел этого скрыть Анатоли Юриьевич, отразившуюся на его лице смену чувств и переживаний: с одной стороны, им было по дороге, да и предполагаемый путь занимал не более десяти минут или того меньше, а с другой – пассажир на заднем сиденье, без должной экипировки и шлема в нарушении всех чтимых им правил. Но вся атмосфера совместно проведенного вечера, недавнее покаяние в излишней чопорности и нотка молодечества, проснувшаяся в севшем за руль мотоцикла немолодом отставнике, взяли верх, и он согласился.
За те несколько минут, что Прокопий Иванович, крепко обхватив Анатолия Юриьевича, с высоты второго мотоциклетного ряда заново обозревал, казалось бы, знакомые окрестности своего дома, он не то чтобы пожалел о своей просьбе, но точно понял, что мотоцикл – это не его. Во всяком случае, когда за рулем находится наконец-то реализовавший заветную мечту гонщик, не желающий считаться с тем, что он не один, а с пассажиром, от которого, казалось временами, хотел избавиться на очередном, лихо заложенном вираже, либо, ускоряясь, поднимая и едва не отрывая от дороги  переднее колесо мотоцикла. Попрощались тепло, почти по-дружески.

Через какое-то время, мысленно благодаря Людмилу за оказанную услугу, позволившую сэкономить кучу времени и совершить заветную продажу второго гаража, Прокопий Иванович все чаще стал задаваться вопросом, почему она, несмотря на нерабочее время и сумасшедшие вечерние пробки на выезде из Москвы, бросила дом и приехала заниматься оформлением. Домочадцы разъехались по дачам и прочим местам отдыха, оставив её скучать одну, и она была рада вырваться для неурочного общения? Уж слишком тщательно она была одета и причесана для поездки в гаражный кооператив, чтобы  решить рабочий вопрос и развеяться от скуки. Заехала по пути на дружескую вечеринку, где её ждали такие же успешные знакомые ей люди? Но в её поведении не было и тени торопливости, и после оформления сделки она не свернула все дела ради поспешного отъезда, а осталась заниматься чем-то и вовсе уж малозначительным. А может быть? Да нет. Прокопий Иванович гнал от себя как абсолютно нелепую мысль о том, что приехала Людмила исключительно ради него. То есть, можно, конечно, предположить, что сердобольная девочка, ставшая главой кооператива, решила проявить доброту к старому знакомому, одному из первых его членов. Но тогда зачем эта пышность в одежде, прическе, во всем её царственном внешнем виде? Джинсов и домашней ковбойки вполне бы хватило. Что-то заставило ведь её прибыть во всем своем великолепии, затратив на это время не только в дороге, но и на подготовку к встрече? Неужели Людмиле было важно продемонстрировать свое величие перед человеком, который ей был не безразличен? Не в том, конечно же, тривиально-любовном отношении, к чему никогда не существовало никаких поводов и предпосылок, начиная с разницы в возрасте в целое поколение, а по той причине, что уважаемый ею и авторитетный в её представлении знакомый, знавший её девчонкой на побегушках, должен был увидеть её в принципиально новом качестве и состоянии всевластной Людмилы Николаевны и по достоинству оценить это положение. Ей было важно увидеть себя глазами Прокопия Ивановича, или, лучше сказать, увидеть собственное отражение в его глазах, чего она, судя по проведенному рядом с ней вечеру, добилась и чем осталась довольна и удовлетворена.





Октябрь-ноябрь  2019г.
П. Симаков