Один день в Питере

Предыдущий приезд с женой в Санкт-Петербург запомнился долгими, светлыми, теплыми июльскими вечерами и великолепием открытого после десятилетий ремонта мраморно-мозаичного чуда – Храма Спаса на крови, возведенного на месте убийства царя-реформатора Александра II. В плотную экскурсионную программу, не уместившуюся в границах города, умудрились втиснуть поездку на речном трамвайчике по улочкам-каналам, сумбурный поиск сувенирной тарелки для товарищей и найденный в стороне от туристических троп ресторанчик «Саквояж для беременной шпионки». За три чудесных дня не удалось, однако. посетить Исаакий, Юсуповский дворец и многое другое.
В апреле 2001 года представилась возможность съездить в Петербург всего на один световой день, с расчётом на то, чтобы утром следующего дня успеть на службу.
Вагон ночного поезда приятно поразил несоветской чистотой и порядком, аккуратностью, подтянутостью и дисциплиной персонала. Под стать этому подобрались и пассажиры. Корректные, ненавязчивые, внутренне настроенные на важные дела в Питере либо на отчёты о проделанном в Москве. Не обремененные большим багажом, они несуетно разместились в купе и минут через пятнадцать после отхода поезда, как по команде, аккуратно разделись и улеглись спать. Утром без толчеи прошли через туалет, привели себя в порядок и, отказавшись по причине раннего часа от традиционного железнодорожного чая, получили у проводника проездные документы и вышли из вагона. Вокзальные часы показывали начало седьмого.
В отличие от целеустремленных попутчиков, торопиться было некуда. В этот ранний час все ещё закрыто, ведущий от Московского вокзала к центру города Невский проспект тёмен и малолюден. Накрапывает дождь. Спасает заблаговременный расчёт именно на такую, по московским представлениям, типично питерскую погоду: одет по сезону тепло, обувь непромокаемая и разношенная.
Задумки на предстоящий день предельно просты: в спокойной, вне экскурсионной толчеи обстановке пройтись по городу и насколько получится посмотреть то, что не удалось увидеть в прошлый приезд. Первая цель – по проспекту к Исаакиевскому собору.
Фонари постепенно блекнут в серости утреннего света. Появляется первая публика. Поначалу немолодая и скромно одетая – заводские рабочие, уборщицы – она с каждой четвертью часа прибавляется представителями других слоёв жизни: невысокого ранга служащими, молодыми родителями с детьми детсадовского возраста, школьниками, студенчеством. Движутся торопливо, с опасением опоздать, но не так суетливо и беззастенчиво-невнимательно к окружающим, как в Москве. Вслед за редкими троллейбусами и автобусами Невский заполняют шустрые маршрутки, потянулись частники, поехал чиновный люд. Намечается подобие заторов и пробок, но в несравнимых с московскими масштабах: автомобилей явно меньше, их класс ниже. Не замечаемые в столице половодьем движущиеся  иномарки здесь относительно редки и потому обращают на себя внимание в потоке отечественных машин.
На противоположной стороне проспекта – подкова Казанского собора. Приходит на память прошлогоднее сообщение экскурсовода о передаче бывшего Музея атеизма в ведение РПЦ. До Исаакия очередь, к сожалению, пока не дошла: он до сих пор остается прекрасным, но всё ещё лишенным своего истинного предназначения, а потому не одухотворенным и не величественным домом Божиим, а местом скоротечного внимания любопытствующего люда, одной из достопримечательностей великого города. Может быть, именно поэтому и во второй приезд не удалось войти внутрь бывшего-будущего храма. Он так же, как и в прошлый раз, оказался закрытым – выходной день. Не время для праздного посещения. Надо подождать.
Небо все такое же серое, дождь продолжает сеять. А в душе неожиданное прояснение: не затем в Питер приехал, чтобы ставить «галочки» в экскурсионном реестре и досматривать не увиденное в июле. И время не то – Великий пост идет – не до пустых развлечений. И ситуация особая – один в городе, никто и ничто не отвлекает, не создаёт помех. Как же сразу не сообразил, ещё до того, как в очередной раз был остановлен перед холодной громадой Исаакия, чем следует заниматься: скорее назад – в собор пресвятого образа Казанской Божией матери на утреннюю литургию.
 Неправдоподобное сочетание музейно-дворцовой роскоши помещения с убогой скромностью бедного прихода. Величественные мраморные колонны, теряющиеся в полумраке высокие своды, огромные полотна на библейские темы в золоченых рамах, мозаичные полы – монументальные останки храма, прошедшего через погром и разграбление, войну и блокаду, людское отчуждение и равнодушие, музейную нищету, почти чудом сохранились. Церковная же утварь, иконы, алтарь, представлявшие подчас самостоятельную ценность или вызывавшие чувство неприятия, исчезли. Для проведения служб они отчасти возобновлены, однако, по недостатку средств не в том виде, который предполагался и подобал бы столичному храму-памятнику героям войны 1812 года. Фанерная алтарная перегородка, невыразительные царские врата с простой занавесью. Иконостас составлен из икон разных по стилю, художественной значимости, времени создания  и размерам – от семейных, передаваемых из поколения в поколение реликвий, до едва ли не вырезок из большого формата календарей. Под стать им и подсвечники: свинчены из не всегда совпадающих между собой по стилю и конструкции деталей, далеко не новых и частью грубо отремонтированных.
Но при всём том главное впечатление – храм ожил. Проникновенно служит молодой батюшка, убедителен диакон, немногочисленные пока прихожане уверенно занимают во внушительного объема зале привычные им места. От литургической последовательности отвлекают мысли о несходстве увиденного с привычным среднерусским, московским церковным укладом.  Вспоминается чьё-то сравнение о разнице в представлениях москвичей и питерцев о хорошей квартире: для первых – это прежде всего чистенький евроремонт, для вторых – «профессорская» квартира, не обязательно благоустроенная, но с сохранившейся старой мебелью и утварью. Приходит мысль о том, что в храме, как в капельке чистой воды, отражается характерное, видимо для всего жизненного уклада Питера, сочетание остатков имперского прошлого с нынешней провинциальной бедностью, достоинство носителей исторической памяти с благородством нестяжания и свободой от моды на обновленчество и новодел.
Уже на выходе из церкви немолодая женщина, по виду и поведению из постоянных и близких к руководству общины прихожанок, спрашивает, удалось ли увидеть Казанскую чудотворную икону. Обращение ненавязчивое, без просьб о пожертвовании, а внимательное, как к ожидаемому гостю, и вдвойне неожиданное тем, что начато по имени-отчеству. Отвечаю, что не видел, поскольку и не знал о ней. Женщина, как само собой разумеющееся, предлагает вернуться в храм. Рассказывает о его восстановлении и хранимой здесь чудотворной иконе (впрочем, с этим не так-то просто определиться, кто же кого в действительности сохраняет: храм, как хранилище чудотворной иконы, или икона является залогом сохранения храма). Вопросов не задает, на разговор не вызывает. Вновь называет по имени-отчеству и рекомендует обязательно посетить в этот же день – «ведь времени у вас мало» – Александро-Невскую лавру. Недоумения по поводу осведомленности внимательной прихожанки затмеваются пронзительной мыслью о том, что всё же впал в экскурсионную суету и не вспомнил о благодатном монастыре и не имел намерения его посетить. Подводит к образу. Останавливаюсь перед ним, цепенею. Материнство, терпение, всепрощение и понимание. Подошло время уступить место перед иконой терпеливо ожидавшему своей очереди следующему прихожанину. Отхожу, ищу глазами гостеприимную хозяйку: хочу поблагодарить за подаренные ею внимание, нечаянную радость, верные наставления. В конце концов, невежливо было бы не познакомиться и не узнать, откуда я ей известен. Прихожанки нигде нет. Храм велик, но людей в нём не много и увидеть их не составляет большого труда. Однако той, которая нужна, не видно. Спрашиваю о своей сопровождающей у свечного ящика. Но ясного ответа не получаю. О женщине с называемыми приметами ничего определенного сказать не могут.
Покупаю сработанную типографским способом, наклеенную на оргалит копию чудотворной иконы. Матушка на свечном предупреждает о  небольшом изъяне на позолоченном теснении: «Но другого экземпляра нет, этот последний». Беру, не раздумывая, понимая, что в этом, быть может, заключается отличие пришедшего ко мне образа от многих ему внешне подобных. Этим он примечателен и особо дорог.
До Александро-Невской Лавры доехал на метро. Далеко не все из тех, по внешнему виду – петербуржцев, к которым обращался с вопросом, как проехать, смогли на него ответить. Некоторые терялись: знали о существовании монастыря, но не могли указать путь туда. Им явно было не по себе. Другие описывали маршруты, но как-то неуверенно и сбивчиво, хотя охотно вступали в споры с теми, кто их поправлял. Наконец одна пожилая женщина потянула за рукав, отвела в сторону и все толково разъяснила. Оказалось, что Лавра совсем рядом, в нескольких станциях метро от Невского.
Как и положено, первым делом монастырь накормил паломника. За малые по московским меркам деньги в пекарне получил свежевыпеченные, еще горячие, большие, но очень легкие и необыкновенно вкусные калачи. Как съел, не заметил. Запил святой водой. Благодать.
Питерская дворцовость, присутствующая в храмах монастыря, в архитектуре уступает Казанскому собору, но благодаря сохранившимся церковным убранству и утвари в целостности впечатления выигрывает, чему дополнительно способствует аристократизм духовенства и монахов: все они стройны, едва ли не по-военному подтянуты, лица имеют правильные черты, взгляд ясный, прямой, внимательный, в основном темноволосы или седы. На молитве стоят неподвижно, монументально-спокойно, в движениях легки, летящи, голоса ровные, мягкие, без искусственности и напряжения. Создается впечатление, что они специально отобраны по соответствию заранее определенным качествам. Где толстые, угрюмые, неряшливые, лысые, низкорослые? Или, войдя в монастырь, они оставляют за его стенами все свои земные недостатки?
В глубине ниши, на пьедестале – саркофаг или, лучше сказать, гробница с мощами великого, благоверного князя Александра Невского, защитника русской земли от иноземных супостатов. Талантливый дипломат, он умел обходиться с хитрым и могущественным врагом – татаро-монголами, зарившимися на богатства России, но не посягавшими на самое сокровенное – её душу – православную церковь. И непримиримый против латинян, готовых даже встать на сторону русских против ханства взамен их подчиненности Риму.  Не к тому же рубежу подходит Отечество сегодня, когда враг тянется уже не за нефтью, газом и яйцеголовыми полонянами, а намеревается нанести, который уже по счёту, удар в самое сердце народа, искоренить зазеленевшие новой порослью корни православного христианства, вытравить их через насаждение неправды, оболгать, а если получится, то и уничтожить физически? Не пора ли одуматься, оглядеться и сподобиться на повторение деяний славного предка? Всего-то и надо – честно, с крестным знамением ответить себе на простые вопросы: кто мы, чем отличаемся от других и что эти другие от нас хотят? Вряд ли «дорожные карты» строительства с европейцами «четырех общих пространств» защищают от двойных стандартов в навязываемых представлениях о западнической демократии, якобы свободе слова, подходах к борьбе с терроризмом. Равно как и «общечеловеческие ценности» не сокращают подлётное время доставки оружия первого удара с подползающих всё ближе к русским границам баз Североатлантического альянса. Запад может смириться со многим в России: с её индустриальным возрождением, участием в освоении космоса, попытками финансово-экономической самостоятельности, но никогда – с укреплением церкви, православными монастырями, христианским воспитанием детей, с духовной симфонией в управлении государственными делами. В этом примирения быть не может. Соединение на духовном поле невозможно. Здесь мы разные. Взаимоисключающие друг друга. Они поняли это давно. Водоразделу более тысячи лет. Экуменические покрывала не способны скрыть желание почти полностью омирщвленных протестантов и динамично секуляризирующихся католиков избавиться от православия как антипода, сохраняющего верность новозаветным заповедям, не уклоняясь и не отказываясь от их изначальной полноты.
ЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖ
Все в Питере не так, как в столице. Батюшки не высокомерно-неприступны (не в осуждение будь сказано), а внимательны и ласковы. Их удивляет, что за обращением за благословением, по московской привычке торопливого общения, не следуют вопросы или задушевная беседа. То же и предпасхальный базар в сравнении с первопрестольным размахом, где коммерческий разворот производителей околоцерковных товаров охватывает все возможные потребительские уровни: от напечатанных в типографии икон до нательных крестов  авторской работы именитых ювелиров, а забота о доходах с трудом прикрывается внешним благочестием и мнимым попечением о нуждах верующих. В светлом зале братского корпуса ряды не торговцев, а собирателей пожертвований на монастырь и его воскресную школу в обмен на сработанные своими руками поделки: расшитые салфеточки, корзиночки для яиц, сами расписные яйца. Здесь же предлагается нехитрая постная снедь. Старые, в основном детские, книги. В этом весь базар, призванный создать предпраздничное светлое настроение, вывести души на благотворительность, милость, любовь и сострадание к ближним, а не вытряхивать их кошельки.
На выходе зашел в монастырскую лавку найти памятный знак о Лавре. Обратил на себя внимание небольшой, в полладони, деревянный крест. Как выяснилось, сделан на Афоне, из палисандра, почти невесом. Работы простой, но тщательной и изящной. Небольшой изъян: в самом центре – остаток сердцевины дерева, более мягкой и темной в сравнении с основной частью. Матушка тщательно поискала, но другого не нашла: «Этот – последний». Небольшая очередь отозвалась живым интересом на напоминание о дефиците советских времен. Вновь стало ясно, что и крестик пришел неспроста. Спаси Господи.
Еще в лавре подумалось, что надо бы в последовательность дня вплести, как схожее по череде происходящего, посещение могилы недавно прославленного в лике святых царя-страстотерпца Николая II и членов его семьи в Петропавловской крепости, дорогу куда питерцы указывали куда увереннее, чем до монастыря. Как и положено для туристического центра в преддверии сезона наплыва любопытствующей публики, здесь повсюду развернуты ремонтные и реставрационные работы. Новые, искусственно застаренные морилкой, добротные деревянные мостки, замененная брусчатка. По законам маркетинга экскурсанты проводятся через торговый зальчик. Примечаю красивой формы латунный настенный или аналойный крест. Дома для распятия давно припасено место над иконами – надо будет попристальнее посмотреть его на обратном пути. Натыкаюсь на большой картонный плакат, сообщающий о плановом профилактическом закрытии храма-усыпальницы Романовых. Подхожу ближе к недавно приведенному в порядок серому зданию. На стеклах –повтор объявления. Пробую входную дверь. Поддается. Вхожу. Свежеотреставрированное, просторное, бледно-серого цвета светлое помещение церкви. Безлюдно. Могила царя Николая в правом приделе. Оттуда слышны звуки ремонтных работ. В дверной проем видны ряды могильных плит. Но проход решительно перекрывается работником в фирменной спецовке и каске: здесь масштабная перестройка, небезопасно, и он не намерен нести ответственность за посторонних. Не спорю, и, хотя поначалу взыгрывается ретивое и всплывают варианты целого ряда контрмер, сдерживаю себя и уступаю нажиму, понимая его природу и находясь в твердой уверенности в том, что подчиниться необходимо для моего же блага.  Самовольное поклонение заявленным мощам не состоялось. На выходе из крепости вспоминаю о выставленном в лавочке кресте. Однако там двухчасовой перерыв на обед.
Русский музей. Соприкосновение с родным, своим, исконным, с жизнью России во всех ее проявлениях, которая, хотя и во времена создания большинства собранных здесь работ стала отходить от православия, но все еще не только была им пронизана и одухотворена, но и черпала в нем свои силы через детское восприятие бабушкиных заветов, рассказы дедов о защите Отечества от супостата, через весь уклад повседневной жизни в соответствии с церковным календарем, праздниками и постами, собственными именинами в день ангела. Чистая и мощная волна таланта русских художников до ее столкновения с революционным пролеткультом не известна западному зрителю. Тамошние почитатели писателей, поэтов и композиторов Серебряного века не знают русской живописи. Среди множества изданных на Западе художественных альбомов нет специально посвященных творчеству русских художников конца позапрошлого – начала прошлого веков, в лучшем случае – скромные упоминания о Левитане и Репине в самых больших и подробных энциклопедиях по изобразительному искусству.
На прямой вопрос об этом феномене профессор Фукс, родоначальник нового течения в живописи – фантастического реализма, эпатирующий публику не только своими психоделическими картинами, но и внешним видом (на светский раут любого уровня он приходит в шапочке из парчи, хлопковом полосатом пиджаке со следами краски и кроссовках), ответил просто и прямо: «Замалчивают». Похожий на старика Хоттабыча, умудренный жизнью достойный носитель традиций своего древнего народа, грустно-устало, но при этом внимательно поглядывая по сторонам в щелочку между приспущенными очками и низко надвинутом на лоб золотым тюрбаном, он внятно и без расчета на ответную реакцию пояснил свою мысль: «А что, собственно, Запад может противопоставить этому? Ни-че-го».
Талант русских художников того периода еще не оторвался от вечных тем библейских сюжетов, подпитывался живым интересом к ним современников, обращался к величию родной природы. Запад же уже решительно перешел от отображения духовной жизни к копанию во внутреннем мире самого художника. Место Создателя в искусстве заняло Его творение, причем с сознательным акцентом на демонстрацию самолюбования, тщеславия, гордыни и самовосхваления. Плачевность результата очевидна. Нездоровая потребность в привлечении внимания публики любыми средствами привела к деградации живописи, а искусство в целом – к обращению к низменным качествам человека, следующим шагом чего станет, видимо, открытое смакование их извращенных форм. Подтверждает это прогрессирующая убогость, объединяющая все музеи так называемого современного искусства.
Хорошо, что у нас есть Русский музей. Хорошо, что сохранились люди, которым в нем хорошо. Хорошо, что такие люди сохранились не только в России. В одной из столиц Центральной Европы в самом начале XXI века одновременно проходила крупная археологическая выставка и демонстрировалось почти полное собрание работ болезненно-маниакального Тулуз-Лотрека. Под этим предлогом несколько десятков картин из экспозиции Русского музея в рамках обмена музейными фондами разместили за ее пределами в небольшом провинциальном городке. Через неделю центр внимания публики переместился в национальную глубинку, принявшую работы русских художников, где, вопреки регламенту фестиваля и предварительным договоренностям, картины из Русского музея, по причине ажиотажного интереса к ним, задержали еще на несколько недель.  Из столицы было организовано специальное автобусное сообщение для желающих посмотреть на «русское чудо», нередко повторно с друзьями и детьми. Обычно высокомерных в своих заумных суждениях и крайне скупых на положительные оценки искусствоведов и критиков на этот раз буквально, что называется, «сорвало с петель»: в публичных комментариях они не стеснялись своего, не имевшего многие годы естественного выхода, восторга.
В родном музее радовали встречи с давно знакомым и новые открытия. Все работы наполнены искренним отношением творящего к творимому: в них есть боль, печаль, сострадание, умиление, надежда, вера, любовь, нет равнодушия, стремления выделиться и любым способом понравиться и преподнести себя публике.
В конце просмотра – вновь (в который уже раз за этот день) неожиданный подарок. Солнце через высокие окна наполнило небольшой зал ожиданием лета: апрель горазд на перемену погоды и серая изморось шторой отодвинута в сторону.  Навстречу теплу, луговому разноцветью, лесной зелени торопятся стройная, светящаяся счастьем материнства молодая женщина и шаловливый, держащийся за ее длиннополую юбку недавно вставший на ножки ребенок. Фигуры – в полный рост – воплощенное в белом мраморе движение. Связующее обоих радостное настроение, женская грация и детская неуклюжесть, складки платья и припухлость пальчиков – незаурядным мастером запечатлено мгновение перехода множества  качеств из одного состояния в другое, что воспринимается благодарным зрителем не статично, а как наполненное жизнью движение.
Почему автор этого шедевра – Каменский – несравненно менее известен у себя на родине, чем, скажем, француз Роден? Не потому ли, что в его произведениях наивысшее проявление человека – любовь – представлена как оплот христианства: семья и материнство – без эротической упаковки, этого обязательного атрибута публичного успеха и разрушителя общественных устоев.
На улице вновь заморосило. Автобусная экскурсия сродни «Клубу кинопутешественников». К впечатлениям о городе, полученным год назад, она мало что прибавила. И все же после десятичасовых бдений на ногах это был лучший вариант отдыха ногам в сравнении со стоящей на одном месте скамеечкой.
Дождь милостиво перестал. Вечерний Невский напомнил южные города. Впечатление навевалось неторопливостью публики, которая не разбегалась по-московски по своим домам или неотложным делам, а неспешно передвигалась, концентрируясь порой на восточный манер в плотные группки перед входами в зрелищные или питейно-ресторанные заведения.
О недостатке телесных сил, как всегда во время поста, дает знать физическая усталость. Пора перекусить. Вспомнил, что в последний раз ел в Лавре. Приглядываюсь к красочным меню кафе и закусочных. В любом из них можно найти нескоромную пищу для восполнения бодрости: – гарниры, салаты, хлеб. Мысленно прикидываю вариант ужина. И вновь неожиданность. Вновь нечаянный подарок – закусочная, где предлагаются только постные блюда. Выбор разнообразен и впечатляющ. Недорого и, как оказалось, вкусно. Вечером великопостного дня посетителей много. Свободных мест почти нет. Но нет и толчеи. Большинство посетителей, по нашим меркам – питерская интеллигенция, некий симбиоз российских православных прихожан и европейских «зеленых». Обстановка, близкая к домашней: люди здесь неслучайные, приходят не только поесть, но и пообщаться, немало детей, спокойных и воспитанных. Обстановка тепла и умиротворения.
До отхода поезда есть время для того, чтобы неспешно побродить по городским кварталам вокруг вокзала. В сравнении с Невским здесь меньше света, но меньше и навязчивой, в фасад дома, загадившей центр рекламы. Прямые улицы по-европейски плотно друг к другу заставленные доходными по своему первому предназначению домами. Единый строительный подход разнообразит различие архитектурных решений. Солидные парадные двери, удобные лестницы, высокие потолки, многокомнатные квартиры для семей из домочадцев нескольких поколений. Построено качественно, разумно, надолго. Они выдержали неверно понятую социальную справедливость, превратившую нормальное жилище станового хребта государственности – среднего класса – в коммунальные «вороньи слободки». Потерявшие хозяев дома прослужили верой и правдой много дольше отведенного им срока жизни в постоянном ожидании рачительного отношения к себе. Пришло время упадка. Парадные заколочены. Ремонтные усилия градоначальников ограничились внешним обновлением фасадов. Внутренние дворы – готовые съемочные площадки для фильмов о послевоенной разрухе. Клубки электропроводов, проржавевшие трубы, многолетние наслоения масляной краски на феленчатых дверях, отваливающаяся штукатурка, сгнившие перекрытия – неполный перечень основных качеств состояния старого доходного питерского дома в настоящем. И города в целом.
Поезд в Москву подтвердил стабильность статуса заполняющих его пассажиров и предоставляемого им уровня комфорта. Такие же уставшие, немногословные, корректные и погруженные в свои дела, как и те, что ехали из Москвы в Питер, они без лишней суеты привели себя в дорожный порядок и улеглись спать.
После утреннего туалета и чая на подъезде к Москве попал под подробный рассказ о житейских перипетиях провинциального оптового торговца универсальными медицинскими электронными аппаратами, «лечащими от всех болезней». Бывший ведущий конструктор оборонного предприятия, приняв молчаливого слушателя за внимательного,  не без горечи за свою судьбу и «большого для страны дела», которым он занимался в прошлом, в подробностях рассказал, как и почему стал агентом по продажам.  Похвастался хитроумной схемой ухода от налогов и тут же посочувствовал малоимущим бабкам и дедам, польстившимся на дешевую, но некачественную продукцию «бессовестных залетных конкурентов». Они валом обращаются в их фирменную гарантийную мастерскую с жалобами на нечестных коммерсантов, ломающуюся приобретенную у них технику и с просьбами починить ее бесплатно. «И ведь чиним. А что делать? Помогать-то надо. Люди-то старые, больные. Да и доверие к врачебной электронике на своей территории поддерживать тоже надо». Русская жизнь.
На службу приехал вовремя. Спаси Господи.
Через месяц прибыл на место нового назначения. В витрине парадной приемной стояла подаренная делегацией Патриархии единственная в официальном учреждении икона Казанской Божией Матери. Нижний придел расположенного неподалеку храма РПЦ освящен в честь святого благоверного князя Александра Невского.

               



Москва  2006 г.               
П. Симаков