Хроники офиса. Буряки на Волге. Глава 4. Дуря

Написано на на конкурс #ЖожЛитКон2
https://archiveofourown.org/works/65820763

***
Внутри карточки красивые, с вопросами. Потом сыграем. Позвала майора объяснить про Изольду, пока трезвый. Зацепило. Пришел. Смотрит. — Здравств...привет, — смутилась, — про Изольду помнишь? Обещал. — Он подобрался моментально, усмехаясь и усаживаясь.

— Изольда, — начал майор, — подсознательно делила людей на сорта и, сама не желая, привила тебе часть этого. Поставила «стеклянный барьер», какой ставят на щуках и те, потом умирают, а стены нет. Не думаю — со зла, но могла что-то изменить. Не стала.

Достала блокнот. — Гордыня? Ненавидит «неровню», — нахмурилась, вглядываясь и дожидаясь ответного кивка, — вас, например? Да?

— Ненавистью не назовешь, — он, видимо, скучал по своим похождениям и абсурду, но сейчас будто устал, выдохся, — странная, да.

И я выдохлась. Сидела перед майором, а в глазах тупо рябило. На удивление не вырубалась, хоть и раскачивалась богомолом. — Простите... — Видимо, решил, что с него достаточно. Удалился. Переваривая сказанное, поднялась вслед. — Мы привыкли уже, что...

Майор покачал головой, помолчал, но внезапно улыбнулся и рассмеялся. На лице ни намека на грусть. Даже вспомнила это лицо, пытаясь сравнивать с пьяными «версиями». Дверь тихо заскрипела, выводя из ступора, но не из тишины. Скучно без бардака на фоне.

Люминесцентный свет забыл, что должен бить по глазам. Вот уже какое-то время ничего необычного. Но не тут-то было! Стоило мне только об этом подумать, как забежал, буль он неладен, Погребной. С ведром на голове и шкафом, привязанным к нему веревкой.

За ним бывшая жена управляющего, крутящая граблями на головой и громко вопящая, что тот шкаф ее себе присвоил. — Вор! Бандит!

И поскальзывается на своем же плевке. На нее из такого же шкафа выскакивает Петр Петрович. Офис никогда не будет нормальным: Погребного-таки уволили. Он привязал себя к шкафу в знак протеста. Это шкаф бывшей жены управляющего,  а она побила Петухова.

Петр Петрович грозился ее поймать и побрить налысо. Мы с управляющим устали от этого дерьма: хотели побыть немного вместе. Беготня вокруг нас этому не способствовала. Майор силится бросить пить, но, по его словам, бутылка снова оказывается в кармане.

Пробовали нас закрыть. Все протестуют, даже майор, который снова пьян, к удивлению, ровно стоит на ногах. Генеральный толкает проникновенную речь: аплодируем, обнимаемся. Один акционер, по словам управляющего, поздравляет генерального слишком горячо.

— Пойдем, — говорит управляющий, — его снова видели в платье... — Мне вообще-то плевать, хотя я рада отвлечься. — И ты здесь?

Погребного бывшая жена управляющего заставила сделать ей предложение, а сбежать он не может. Приклеен. Да она, кстати, лысая.

Петр Петрович постарался. Сделка такова: он приклеивает Погребного, если та придет на работу без волос. — И что?! Согласилась?! — Спрашивать, конечно, бессмысленно. Сама все видела. — Любовь зла. Полюбишь и Погребного. Со шкафом как? Вы вместе там...

Покраснел. Потупился. — Эй, ты чего? — Удивилась я: ну, залезает, ну, простите, там что-то происходит. Не вижу проблемы. А то, что у них двоих такие странные увлечения — бывает. Ко всему привыкаешь уже. — Мир разнообразен, Петр Петрович, — он смеется.

— У них получится? — спрашиваю я управляющего, маму и майора, глядя на Погребного, снова принятого туда же. — Или им обоим полезно? — Майор пожимает плечами, управляющий кивает, печатая и посылая, заинтересованный взгляд, мама делает вид, что глухая.

Фыркаю. Игнорировать меня теперь традиция. Ладно. Как-нибудь поговорим. Майор намекал ей, имея в виду Изольду и самого себя.

— Я не могу ничего сказать, — майор в упор посмотрел на маму, потом на управляющего, — зря ты так...зря... — Подтвердил мои мысли на этот счет: мама сначала шипела что-то невнятное, потом кивнула. Управляющий и так согласен. Поговорили наедине потом.

Со сном все хорошо и даже лучше. Я нашла себе хобби — пишу заметки про нашу контору. Тетрадочка, за последнее время заметно выросшая, помогала в нелегком деле. В следующем месяце пойду в издательство. Выпущу сценарий нового вечера. Одобрено. Радуюсь.

«Хроники офиса дураков» называется. Первые исполнители — мы. Не допустить бы ругань, драки да оскорбления. Позвали полицейских и протестующий малолеток массовкой. Пусть приобщаются к искусству. Погребной музыку писал. Петухов — слова. Режиссер — майор.

— Эх, назвала бы «Дураки на Волге», — смеется управляющий, мешая чай, — как там Петя говорил? М-м-м? Или он сказал: «Буряки?»

Цветет сирень. Я, посматривая в окно, печатаю. Звонит телефон. — Да, дорогой, ты забрал Юрия? — Смеюсь. — Осенью уже в школу.

Юрий — наш сын. Дочь мы назвали в честь его бывшей жены, она тоже умирала, но чисто символически. Возродилась вновь. Живет себе с Погребным и помогает различным приютам, помогает бедным художникам и музыкантам. Изменился ли сам Погребной? Мне неведомо.

Управляющий сделал мне предложение через два года, через три года родился сын, потом еще через три дочь. Жили напротив офиса. В доме стоит копия «той самой» музы и моих статуэток, но только в несколько раз крупнее. И из папье-маше. Раскрашивали дети.

Выбраться в парк перед началом осени предложил генеральный и акционеры. Проводили там форум вместе с похожими офисами. Концерты стали нашей регулярной деятельностью, как и постановки, генеральный даже финансирование нашел: отдельный зал, материалы...

Майор лет пять, как уже не пьет. Окончил курсы режиссерского мастерства, набрал даже учеников, жена его — художник по костюмам.

Ездят с концертами к военным, помогают потерявшим детей и зависимым вернуться к жизни. Создали свой провинциальный театр «Буряков», в народе просто «буря», ну, или «дуря», каждый сезон у них что-то новенькое. Погребной, говорят, учиться музыке пошел.

Изначально назвали «Вестником бури», но из-за обилия абсурдных комедий и постановок стал «Вестником дури». Майор предложил, в честь оговорки Петра Петровича, переименовать в «Бурякова», как будто это фамилия. Буряков быстро стал героем новых историй.

Ему дали имя Игорь, хотя на сайте долго лидировали Андрей, Семен и Константин. Родом откуда-то из кубанской станицы, название забыла, белоказак. Пьесы такие же аутентичные. Иногда в театре вспыхивали конфликты на тему истории, майор такое пресекал...

Считал, что искусство выше, но никогда он своей солдатско-пролетарской лирики и не скрывал. Говорил, что думает, и как умеет.

Петр Петрович да двоюродная сестра Юрки, Ирка, растили дочерей. Поддерживали какой-то футбольный клуб, где их девочки играли.

Ирку раньше не любила: взбалмошную, странную, мужиковатую и грубиянку. Она часто задирала нас. С недавних пор, под влиянием майора, я пересмотрела прошлое. Личность Изольды Павловны нравилась мне все меньше и меньше.  Да у меня теперь много вопросов.

Думала ли она? Знала? Понимала? Я чуть не стала монархисткой, порой меня заносило о Ленине, расстреле царя и подобном. Над Петуховым хоть и смеюсь, но в меру. Помню и свои грешки. Хотя: «Китай — империалист, потому что там был император» — это мощно!

Поговорили с Иркой. Она извинилась. Я извинилась. Отца ее Изольда недолюбливала. Коммунист до мозга костей. Жена его, мама Ирки, человек так себе. Это не причина была издеваться. Чего еще не знаю о великой. Великолепной бабушке-поэтессе? Странно так.

— Понимаешь, — говорила Ирка, — может, мать моя так воспринимала? И то вовсе не издевательства были? Не хочу играть в жертву.

— Поросло все быльем, — я внимательно смотрела на нее, мысленно отмечая, что стала копировать позы мужа, и хихикнула, — нам разгребать теперь. — Мы вышли из кафе, оно наискосок от театра, и направились к набережной у озера. Преображается наш городок.

Похолодало. Срывался иней. У нас в конце августа и не такое бывает. Дети бегают вокруг. Чертенята. — Мама! Почему я ****инка? — Мы почти падаем со смеху. Прохожие косятся. — Тякие волесики. Как сахаречек в чаечке, — дочка лыбится, — папа такой любит.

— Понимаешь, — я присаживаюсь рядом, — у твоего дедушки такие были. Белые-белые. Может, потемнеешь еще? Хочешь снежной королевой быть? Или темной царицей? — Дочка смеется еще больше, показывая брату язык, а потом убегает, стоит ему подобраться ближе.

— И мама моя, — вставляет муж, — тоже могу портрет ее показать. — Дети кивают, особенно Юрий. Он такой же жилистый и смуглый.

Слетели с веток последние листочки. Декабрь. Наш офис празднует — управляющему восемьдесят. Сидим, вспоминаем былое, смеемся.

У генерального, хоть день рождения не сегодня,  дата круглая — встретил свою любовь. Пришли все, в том числе бывшая жена управляющего, у нас уже не работающая, да Погребным после инсульта. Теперь он здоровался со стенами и с нами по сто пятьдесят раз.

Смеяться над больными нехорошо. Самой мне, как когда-то мужу, «почти шестьдесят». Пятьдесят пять, если быть точной. Но весело. Смотрю, а бывший незадачливый коллега улыбается, иногда кого-то узнавая. Пробирает. Ненамного меня старше. Пара лет каких-то.

— Это как получилось? — Раньше его терпеть не могла, теперь жалко. — Бодрый же был, бегал, спортом занимался? — Знаю, что они помогали девочке из приюта, вон, она стоит, мнется немного. — Подопечная ваша? Замечательная девушка, хоть пугливая немного.

— Хорошая, — женщина, попившая мне крови, склонила голову, — у нее аутизм. Чужих боится, но не Юрку. — И я не вздрагиваю уже.

Эта форма имени беспокоит все меньше. Прислушиваюсь и понимаю, что люди, ставшие семьей, обсуждают контору. Много воды утекло с тех пор, но воспоминания греют, когда на улице метель. Снег валит. Выйти нельзя, а я у камина. — За нас! За юмор и любовь!