Комитич

             Говорят, что настоящих друзей по жизни бывает очень мало, хотя… кто говорит. Наверное, у говорящих это, их вообще нет и для успокоения самих себя им приходится что-нибудь придумывать. Возникает вопрос: «А что, бывают ненастоящие друзья?» Утверждения «настоящих друзей мало», «бывают ненастоящие друзья» - в корне не верны. Слово «друг» уже говорит о том, что он настоящий. Ненастоящих друзей не бывает. Это тоже самое, что есть команда «Смирно!», а вот команды «Смирнее!» - нет.
             ОНИ не были друзьями, а были скорее всего товарищами. Здесь тоже возникает много вопросов, а именно:
             - Чем отличается друг от товарища? Может, это одно и тоже?
             - Вряд ли. Друг, - как сказали бы ОНИ, - это товарищ в квадрате, а то и в кубе.
             Ну если мы перешли на математический язык, то товарищ – это корень квадратный, а то и кубический из друга. Круто, конечно. Вот до чего договорились. Оно и понятно, ведь ОНИ учились в высшем учебном заведении с математическим уклоном, где носят погоны. Оба были командирами отделений в одном взводе. Одного из них звали - ОН, второго – Комитич.
             - Почему именно Комитич? - спросите вы.
             - Вопрос задан к месту. Конечно, так как его звали Митя, уместно было бы звать Митрич. Хотя это звучит по-русски и просто, а прижилось то, что прижилось. А прозвище он получил из-за его атлетического телосложения, особенно в области груди. Вот по этому случаю, несмотря на маленький рост, он получил прозвище Комитич, ибо по рельефности мышц был похож на героев-индейцев, которых в свое время играл в фильмах актер Гойко Митич.
             Комитич о себе рассказывал мало, а о родителях никогда не рассказывал. Можно было подумать, что их у него не было, а родила его бабушка, у которой не было дедушки. Но бабушка как все мы не вечная и после ее смерти Комитич каким-то образом оказался сыном полка, а вернее сыном музыкального военного оркестра. Жил в казарме, носил военную форму, учился в обыкновенной гражданской школе, играл в составе оркестра на валторне.
             - Как говорил Комитич, - особым музыкальным слухом он не обладал, но для игры на этом инструменте хватало того слуха, который у него был.
Жизнь, конечно, была не сахар, но у каждого - своя жизнь, и не у всех она сахарная. Все сослуживцы относились к нему действительно как к сыну: помогали в освоении музыкального инструмента, давали дельные советы, подкармливали, не давали в обиду.
             Но своим папой он считал барабанщика Кузьмича, который по возрасту был в оркестре старше всех, да и в плане житейского опыта с ним никто не мог сравниться. С Кузьмичем было весело и, как бы сегодня сказали, прикольно. У него была нелегкая судьба: рано потерял своих родителей (война сделала свое черное дело), в далеком тысяча девятьсот сорок четвертом году, после того как он очередной раз сбежал из детского дома, стал сыном полка.
             Как-то Кузьмич появился в оркестре с представительным мужчиной с кучей орденских планок на пиджаке. При этом, что удивило Комитича, он называл его батей. После отъезда представительного мужчины Комитич спросил Кузьмича:
             - Ты всегда говорил, что у тебя нет родителей, а у тебя оказывается есть батя, который почему-то старше тебя всего лишь лет на восемь-десять, не больше?
             - Да, ты прав и одновременно не прав, - ответил Кузьмич и рассказал свою историю:
              -После гибели родителей меня отправили в детский дом, который хоть и назывался домом, но родным не стал. Был я хулиганистым, задиристым, с повышенным чувством справедливости и как любой настоящий пионер имел при себе ножичек, правда, не октябрятский перочинный, а серьезный… Я частенько в конце весны сбегал из детского дома на вольные хлеба. Вне его стен при житье в голодное военное время пока не поймают, я превращался в беспризорную шпану с их нравами и обычаями, промышлял с такими же ребятами как я попрошайничеством и воровством, а при необходимости «непонятным» гражданам приходилось показывать ножичек, но до его применения не доходило.
             Так получилось, что однажды я оказался на вещевом складе воинской части, которым командовал сегодняшний мой батя. Он провоевал почти всю войну в полковой разведке, был тяжело ранен, а после выписки из госпиталя снова в разведку его не определили, а вот вещевой склад доверили. Я попросил у него дать мне и моим товарищам что-нибудь из военной формы (поизносились мы здорово), но он мне отказал в этом, сказав, что я и мои товарищи на довольствии не состоят, а воровать он не обучен. При этом пообещал устроить меня в часть сыном полка.
    - Вот тогда, - сказал он, - будет у тебя и одежка, и обувка, и еда.
    Меня, конечно, этот вариант не устраивал, ведь это покушение, как я считал, на мою свободу. Не знаю, как это получилось, но произошло то, о чем я сожалею до сих пор. У Кузьмича задрожал голос, на глазах появились слезы.
    - Так что же случилось дальше? – спросил Комитич.
    - А дальше, - вытирая слезы, сказал Кузьмич, - на меня что-то наехало, и я воспользовался далеко не перочинным ножичком. Хорошо, что жизненно важные органы моего будущего бати задеты не были. Безусловно, мне грозила тюрьма, но вместо нее я стал сыном полка, а впоследствии, как и ты, воспитанником военного оркестра.
   - Что-то мне не все понятно, - сказал Комитич. Выйдя из тюрьмы, ты стал сыном полка? Так что ли?
   - Да, мне грозила тюрьма, но туда я не попал, - сказал Кузьмич. Мой новоявленный батя встал на мою защиту и меня не признал за напавшего на него с ножом. Вот такая, можно сказать, поучительная история. И как мне после этого не называть его батей? Он направил меня на путь истинный и устроил мою дальнейшую жизнь».
   - Ты все понял? – спросил Кузьмич.
   - Да, батя, - ответил Комитич.
            Надо сказать, что Комитич батю не забывал, переписывался с ним, а то и звонил. Но все в жизни быстротечно. Комитич закончил школу и когда ему исполнилось восемнадцать лет был призван в армию, то есть он продолжал играть на валторне в том же оркестре, но уже не в качестве воспитанника, а в качестве солдата. Впереди маячила сверхсрочная служба с небольшой зарплатой и подработками игрой на валторне вместе со своими сослуживцами на различных торжественных и не торжественных мероприятиях, особенно на похоронах, где был не только хороший заработок, но где и накормят, и напоят. Так что не мудрено было и спиться.
             Такая перспектива Комитича не устраивала. Надо было что-то в жизни менять, о чем неоднократно говорил батя Кузьмич, и он ее поменял, поступив в военное училище. Надо сказать, если бы он поступал бы с «гражданки», то с его знаниями его бы даже не допустили до экзаменов. А вот для проходивших срочную службу при поступлении были поблажки. Кто-то в учебных ротах и взводах должен быть командиром отделения, заместителем командира взвода, старшиной роты.
             Комитич был парнем юморным. Многое приобретенное в оркестре в плане юмора он использовал при общении с курсантами. Что стоит его смешное трудновыговариваемое и непонятное до сих пор высказывание: «В наш сугубо меркантильный век каждый свободномыслящий индивидуум должен бороться за апофеоз метафизических тенденций эквивалентно мистифицируя в вербальных сферах демократического интеллекта».  Что это означает толком никто не знал, но всем было смешно, тем более это произносилось им отчетливо и быстро. Бывали случаи, когда было не до веселья, а грустить не хотелось, и вот тогда мы просили Комитича рассказать что-нибудь от лица «свободномыслящего индивидуума», что он на радость нам делал.
             Учеба Комитичу давалась нелегко, но за счет огромного желания получить образование и «выбиться, - как он говорил, - в люди», задолженностей у него не было, экзамены и зачеты, хоть на «удовлетворительно», но сдавал. В этом помогали и ОН и, конечно, шпаргалки, которые Комитич научился искусно располагать в ладошке правой руки, прикрытой шариковой ручкой. В связи с тем, что времени на подготовку во время сдачи экзамена или зачета было в обрез, не всегда получалось за это время мудрые мысли из шпаргалки перенести на бумагу и как результат – положительные, но не высокие оценки. А вот на занятиях по физкультуре, строевой подготовке, по знанию воинских уставов ему не было равных. Курсанты вверенного ему отделения, да и всего взвода его уважали, старались помогать во всем, а иногда прикрывать, когда надо было это сделать.
             Как-то Комитичу взгрустнулось, и он «пригубил» спиртного. Настроение поднялось, и он вспомнил службу в оркестре. Валторны в роте не было, а барабан был. Так вот он с этим барабаном под его дробь вышел на плац и начал мотать круги. Хотя и был воскресный день, дробь барабана начала привлекать кого надо и кого не надо. Чтобы у Комитича за эту выходку не было проблем, ОН соорганизовал всех курсантов взвода и уже через некоторое время по плацу с барабаном и под его дробь строевым шагом маршировал не один Комитич, а целый взвод. Прибежавшему посмотреть на это девство и зафиксировать безобразие дежурному по училищу ничего не оставалось сделать, как приложить руку к головному убору и удивляться инициативе взвода в том, что делалось всегда из-под палки.
             Когда на следующее утро ОН спросил Комитича, как это могло произойти, тот с улыбкой ответил:
             - Так валторны же в роте отродясь не было.
             А причина выпить у Комитича была: в этот день он услышал долгожданное «да» от своей любимой. Пусть это было услышано им по телефону, но это, - как он говорил, - лучше, чем услышать «нет» при встрече.
Семейная жизнь Комитича ничего не изменила в его курсантской жизни, она – в Москве, он – за тысячу километров от Москвы: нечастые разговоры по телефону  во время увольнения, отпуск два раза в год и письма, письма и еще раз письма. Как бы то ни было, но Комитич один из первых в роте стал отцом. У него появился сын, который был увиден им первый раз, когда ему было уже целых полгода. Радости не было предела. Его Дим Димыч был для него самым лучшим, и Комитич уже строил планы на его будущее. Он видел его высоким стройным эрудированным человеком если не в генеральских лампасах, то в полковничьих погонах. К предстоящему отпуску и к встрече с женой и сыном он начинал готовиться с того момента, когда по прибытию из очередного отпуска в училище на классной доске было написано: «До следующего отпуска осталось столько-то дней». Комитич из своего курсантского жалованья (а вернее, жалованья командира отделения, которое было выше курсантского аж на два с полтиной) в девятнадцать рублей тридцать копеек, оставлял себе трояк, а остальные отсылал семье. Надо сказать, что этот трояк он не тратил на себя, а заранее покупал подарки жене и сыну. ОН это понимал, поэтому будучи в совместных увольнениях, платил за различные культурные и не культурные мероприятия и за себя, и за Комитича.
             Учеба подходила к концу, наступило время сдачи государственных экзаменов, защиты дипломов и распределения. Комитич очень хотел распределиться в Москву: там жена, его любимый Дим Димыч, тесть с тещей, у которых московская квартира. Надежды на такое распределение было мало, но Комитич и эту малую надежду не терял.
             При распределении в Москву Комитичу пришлось бы толкать науку, но это как бы не для него. Он понимал, что научный работник из него никакой, но это Москва, а там его семья. У Него были неплохие отношения с начальником одной из кафедр, который не без Его помощи стал руководителем дипломной работы у Комитича. Отличная защита диплома повышала бы его шансы на распределение в Москву. С Комитичем начальник кафедры поступил очень просто: дал ему один раздел из своей кандидатской, близкой по тематике к будущей его деятельности, если получится с распределением. Комитичу оставалось только переписать ее, понять и защититься. Защитился он блестяще и распределение в Москву получил. Это был отличный вариант, если бы не одно «но», которое гласило о том, что квартиру он там не получит. Соответствующий документ о его согласии на неполучение квартиры был им подписан. Таким образом Комитич оказался в Москве. Он был рад такому распределению. Единственно, ему придется жить с родителями жены в их квартире. С другой стороны, воспитаннику военного оркестра к этому не привыкать. Явно, дедовщину Комитич не потерпит.
             Прошло двадцать лет после выпуска, а это не мало. ОН с Комитичем за это время нигде и по службе, и по жизни не пересекался, и о нем почти ничего не знал. Кто-то за это время достиг больших успехов в службе: у кого-то на погонах появились большие звезды и не одна, кто-то уволился и работал на «гражданке», а кто-то по тем или иным причинам ушел в мир иной. Выпускники училища решили встретиться, посмотреть друг на друга, пообщаться, а то и похвалиться своими успехами, и встреча состоялась. Приехал на эту встречу и ОН с тремя большими звездами на погонах, и Комитич – с одной.
             - Почему так? – задал ОН себе вопрос и ответил сам же на него:
             - Наверное, Комитич толкнул науку не в ту сторону. А там, кто его знает: что, как и почему?
             Особой радости по случаю встречи ОН со стороны Комитича не увидел и не услышал. Перебросились дежурными словами, а затем – ресторан. На следующий день Комитича на оставшихся мероприятиях никто не видел. Говорили, что он вчера хорошо принял на грудь и отлеживается в общежитии. Так что Ему поговорить по душам с Комитичем не удалось. ОН не представлял долгожданную  встречу с ним такой, все-таки не один пуд соли съели в стенах училища.
             - Видно, - подумал ОН, - что-то в его жизни надломилось и рассказать об этом хотя бы Ему у него нет никакого желания.
             Прошло еще десять лет. ОН уволился и работал уже на «гражданке» в престижной компании. Однажды оказался в командировке в Москве и позвонил Комитичу. Уж очень хотелось с ним встретиться, поговорить по душам за рюмкой водки, повспоминать, да мало ли что. Но этому не суждено было сбыться. Особой радости Комитич при разговоре по телефону и в этот раз не проявил: сухие недоговоренные фразы, какая-то непонятная обида, зависть, недовольство жизнью. Одним словом, это был не тот жизнерадостный, целеустремленный, доброжелательный человек. Из разговора с Комитичем ОН услышал, что он при минимальной выслуге, дающей право на пенсию, уволился из армии и работает охранником. Его любимый сын Дим Димыч, - как он сказал, - не получился. Сейчас у него родился второй сын, из которого он сделает человека. Пенсия, зарплата, в отличии от Него – одно название. На этой не совсем дружелюбной ноте разговор закончился. Встреча, о которой ОН мечтал, не состоялась.
             По приезде домой состоялся разговор с Ней:
             - Как командировка? – спросила ОНА. С кем общался, кого видел?
             - Да вот, - сказал ОН, - звонил Комитичу.
             - Помню, помню, - сказала ОНА, - ты рассказывал мне о нем. Ну как твой товарищ поживает?
             - Не стало у меня товарища, - ответил ОН.
             - Как не стало? – спросила ОНА. С кем ты тогда разговаривал по телефону? Неужели…
             - Да, ты права, - не дав договорить Ей до конца, - сказал ОН. Комитич для меня просто живой умерший товарищ.
             - Что-то мне не совсем понятно, - сказала ОНА.
             - Тогда я тебе объясню математически, - ответил ОН. Из «друга» был извлечен не квадратный, а кубический корень и получился, вопреки законам математики, нуль. Как тебе такое объяснение?
             - Ну, если «друг» - это «товарищ» в кубе, то твое объяснение принимается, и все стало на свои места.
             - Я только что узнал, - с радостью сказал ОН, - что у тебя математический склад ума.

                ВМЕСТО ЭПИЛОГА

             Как бы то ни было, однажды ОН решил позвонить Комитичу, пообщаться, а в случае необходимости оказать ему помощь. Дозвониться не смог, номера телефона его жены не знал, а желание дозвониться осталось.
Вскорости пришло известие, что Комитич умер.
             - Жаль друга, - сказал ОН со слезами на глазах. Это был настоящий друг. К черту математические выкладки! К черту спор о настоящих и ненастоящих друзьях! Все-таки есть настоящие друзья и потерять их ОН бы никому не пожелал бы.

16.05.2025 г.