Шмель

Подобно тому, как после вселенского одушевления есть ещё частичное одушевление, так и после вселенского провидения есть частичное провидение.
                Джованни Пико делла Мирандола

– Вы никогда не размышляли над тем, что нас удерживает на плаву, – как-то спросил меня писатель К., с которым я был дружен ещё с тех времён, когда в стране разрешили печатать книги всем, кому заблагорассудится.
– Дружба, наверное, – ответил я ему с некоторой ехидцей, внимательно наблюдая за реакцией писателя на моё легкомысленное утверждение. Однако писатель пропустил и иронию, и само существо ответа, вероятно пребывая в меланхолических размышлениях относительно заботящего его предмета.
– И вот, представьте, – ведь это «что-то» обязано сосуществовать с нами всю жизнь, находясь чуть впереди, чтобы за ним следуя, мы создавали свой особый, отличный от других, жизненный путь, – продолжал писатель, скорее отвечая своим мыслям, нежели реагируя на моё замечание.
Писатель, конечно, меня не услышал, а если бы услышал, то ему было бы о чём задуматься и что взвесить. Ведь знал же он о стихотворении «Дружба» от Александра Сергеевича:

Что дружба? Легкий пыл похмелья,
Обиды вольный разговор,
Обмен тщеславия, безделья
Иль покровительства позор.

Так писал Пушкин про дружбу, и ведь когда писал! Писал тогда, когда тема дружества была ценностным ориентиром, дружбой клялись, дружбой гордились, ради дружбы становились к барьеру. Нынче, правда, всё иначе. Например, я считаю, что у нас с писателем К. и есть самая настоящая дружба, феноменом которой бы озадачился даже сам Андрей Шмульян, в пику Пушкину, представивший свою вариацию на эту тему. Её, в свою очередь, охотно подхватил Вадим Козин, проникновенно озвучив вдохновенные строки поэта:

Мы так близки, что слов не нужно,
Чтоб повторять друг другу вновь,
Что наша нежность и наша дружба
Сильнее страсти, больше, чем любовь!

Сблизились мы в писателем К. когда он искал художника для своей очередной книги. Необходимо отметить, что мой писатель К. – человек исключительно трезвомыслящий, и помыслы о гонорарах и миллионных тиражах ему никогда не приходили в голову. Он прекрасно видел, что типографии, работая в три смены, множили книги его собратьев по перу в геометрической прогрессии, в то время как количество читателей уменьшалось по экспоненте. И тут писателю подвернулся я, предложив ему издавать книги в подарочном исполнении, щедро украшенном рисунками и красивой обложкой. Писателю моё предложение понравилось, и мы ударили по рукам, поскольку знали, что любому нормальному обывателю нередко приходится думать о дешёвом и бесполезном подарке. А там, глядишь, может кто из покупателей или обладателей подаренной книги и заглянет за красочно выполненную обложку. Так и возникла наша крепкая мужская дружба, связывающая нас не только творческим взаимодействием, но и каким-никаким коммерческим интересом.
– Так что же Вы всё-таки думаете о том, что способствует нашей воле и интересу к жизни? – повторил свой вопрос писатель, которого тема дружбы явно не расположила к дальнейшим досужим размышлениям.
– Может быть иллюзии, как возвышающий нас обман? – предположил я, снова вспомнив про Александра Сергеевича.
– Нет-нет… Иллюзии неизбежно приводят к разочарованиям. Какое-то время иллюзия способна нас вдохновлять, однако она угасает даже быстрее, нежели какая-либо радужная или беспочвенная  надежда. И если от неоправданных надежд остаётся только горечь утраты, то падение иллюзий влечёт за собой полное опустошение и боление духа.
– Ну, вот, и надежду Вы тоже относите к разряду преходящих ценностей. А ведь у матери-Софии, кроме Надежды – имеются ещё две дочери.
¬Писатель на моё предположение лишь обречённо махнул рукой, поставив всех дочерей Софии, очевидно, в один ряд с переменчивой дружбой.
– Так может, ведёт нас талант, тот природный дар, присущий каждому и позволяющий смотреть нам на мир, как на свою творческую мастерскую? Возможно, именно он дарит нам ту подлинную радость бытия и те мгновения счастья, к которым мы так стремимся и ради чего живём?
– Талант тоже вещь эфемерная. Всякий раз приходится доказывать самому себе, что талант ещё никуда не делся, и каждый раз, глядя на свой результат, верится в это с трудом. Как утверждал Шекспир, подлинный гений неизменно пребывает в вечных сомнениях относительно своего дара, а тот, кто одержим своей гениальностью – пребывает в иллюзиях, и что за этим следует – предельно ясно…
– Но есть же что-то… – начал я свою фразу, но не успел её закончить, поскольку в комнату с улицы залетел шмель.
Шмель весело гудел, подчас подлетая к нам так близко, что можно было хорошо разглядеть его медовые лапки, покрытые мелким бисером цветочной пыльцы. Писатель заворожено следил за насекомым, и на его лице, наконец, появилась трогательная и счастливая улыбка. Неизвестно, что он при этом думал, а вот мне припомнилось моё беззаботное лето в горах Алтая, где я бродил по альпийским лугам, сопровождаемый свитой бабочек, пчёл и стрекоз. Вокруг всё пело, звенело и жужжало, и отзвуки этих природных мелодий отзывались счастливым эхом в моей душе. Вот и сейчас частичку этого былого алтайского блаженства принёс с собой случайно залетевший сюда золотистый шмель.
Купаясь в радостной волне воспоминаний, я всё же не потерял способности рассуждать здраво и теперь хорошо знал, чем ответить писателю, в его стремлении постичь истину. Однако увлечённый взгляд писателя вослед улетающему на волю, в пронизанный солнцем и теплом беспредельный мир, шмелю ясно говорил о том, что мой ответ ему больше не нужен.