Салон желаний. 2

Глава вторая: "Желание №2 — Подняться по карьерной лестнице"

Салон не имел часов, но точно знал, когда наступает «время следующего».
Дверь открылась тихо — так входят те, кто ещё не уверен, что заслуживают быть услышанными.

Она была молодой, ухоженной, с точными, аккуратно вычерченными чертами. Мила — адвокат с амбициями, которые не помещались в её маленьком офисе и в сером городе. На ней был строгий костюм и накрахмаленная белая рубашка, но под всем этим — напряжение. Из тех, кто прошёл по лезвию моральных компромиссов и не почувствовал, как порезала душу.

Мадемуазель Лира сидела у окна, где день никогда не становился светлее, чем сумерки. Она не обернулась, но голос её зазвучал сразу:

— Вы опоздали, Мила.
— Я не знала, что у нас назначено.
— Здесь всё уже назначено. Даже ваши амбиции.

Мила сжала губы, села в кресло — ровно, по деловому, не касаясь спинки.
— Я пришла потому что… я устала быть на обочине. Я хочу, чтобы меня услышали. Чтобы меня боялись в зале суда. Я хочу быть кем-то.
— Хорошо. Ваше желание принято.

Мила подняла взгляд.
— И что я должна сделать? Подписать что-то?
— Нет. Ваше действие — посеять сомнение. Конкретное. Вам нужно уничтожить репутацию одного человека. Ненадолго, но достаточно, чтобы он потерял всё.

Мила побледнела.
— Кого?
Лира развернулась наконец. На её лице по-прежнему висела вуаль. Только глаза — тёмные, как чернильный омут.
— Элиас Дюрер. Уличный художник. Завтра утром вы получите досье. В нём — детали, которые вы сможете использовать. Пара фраз в нужном ушке, намёк нужному редактору — и его жизнь перевернётся. А вы получите дело, которое сделает вас знаменитой.

Мила замолчала.
— Он виновен?
— Разве это важно? — ответила Лира. — Главное, чтобы вы были готовы запачкать чужие руки своим словом.
 
На следующее утро на её столе лежал плотный коричневый конверт. Она вскрыла его с хирургической точностью. Внутри — фотографии, короткие заметки, неясные намёки. Ни одного прямого обвинения — только хрупкий образ, который можно разбить даже не касаясь.

Художник.
Работает улично, рисует на стенах, но недавно стал привлекать внимание. Один критик назвал его "голосом нового поколения".
Его ждали на выставке. Публика начинала говорить о нём. Он был на грани.
И именно это было слабым местом.

Мила посмотрела на снимок: мужчина лет тридцати с краской на пальцах и усталым взглядом. В нём не было ничего опасного — только уязвимость. Она почувствовала укол — не раскаяния, а зависти.

Поздно вечером она встретилась с нужным редактором.
Произнесла две фразы.
Без имён.
Только образ, намёк — о художнике, который, возможно, связан с исчезновением одной женщины.
Мол, есть портрет.
Очень похож.
Возможно, совпадение…

Через сутки слух уже гулял по городу, как крысы по канализации. К утру выставку закрыли. Элиаса вызвали в участок. И в тот момент, когда Мила проходила мимо газеты с заголовком "Художник в центре скандала", её телефон завибрировал.
Новое дело.
Громкое.
Общественный резонанс.
Именно то, о чём она мечтала.
 
В тот же вечер она вернулась в салон — не за благодарностью, а как к зеркалу, в которое хочется посмотреть перед выступлением.
— Всё сделано, — сказала она.
— И вы довольны?
— Успешна, — ответила Мила с холодной уверенностью.
— Это не одно и то же, — прошептала Лира и вновь исчезла в глубине комнаты, где
часы шли вспять, а свечи горели без огня.

На стене над лестницей висел свежий портрет — маслом. Тонкий профиль женщины в белом пальто. Подпись: Элиас Дюрер.

Глава третья: "Желание №3 — Увидеть своё признание"

Элиас не верил в судьбу. Он верил в краску, в линию, в текстуру стены. Судьба, как он говорил, — это слово для тех, кто боится взять ответственность за случай.
Но в последние дни случай от него отвернулся.

После внезапной волны слухов и отменённой выставки, его имя перестало быть голосом улиц — стало шёпотом в коридорах, куда он больше не входил. Контракты сорвались. Полиция забрала два холста «для анализа». Люди отворачивались, как будто он источал угрозу, которую никто не мог объяснить. Он не знал, откуда это пришло.

Просто всё стало не так.

И тогда, в одном из промозглых дней, когда с неба сыпался дождь с копотью, он оказался перед дверью с латунной табличкой. "Салон Желаний". Он не читал вывеску — он почувствовал её. Как будто она ждала его.
 
Мадемуазель Лира встретила его без слов. Только взгляд. Он сел напротив, не раздеваясь, вода капала с плаща прямо на ковёр, но Лира, казалось, этого не замечала.

— Вы хотите вернуть своё имя, — произнесла она почти скучающе.
— Я хочу, чтобы снова видели мои работы. Чтобы не боялись моих стен. Чтобы мои картины были… частью города, как сердце под каменной грудой.
— Признание, — кивнула она. — Прекрасное желание.
Он сглотнул.
— Я… заплачу, если нужно. Я не беден.

Лира чуть приподняла вуаль, открывая уголок рта. Улыбка была как надлом на фарфоре.

— Здесь не платят деньгами. Только действиями.

Она встала и достала из ящика конверт. Положила перед ним лист бумаги и фотографию.

— Ты должен написать портрет. Вот её лицо. Нарисуешь с души. Без вопросов, без размышлений. И передашь заказчику, который придёт завтра.
— Кто она?
— Это не имеет значения. Ты не знаешь её. Но она — часть твоего желания.

Элиас взял фото.
Женщина — с короткими тёмными волосами, в белом пальто.
В её лице было что-то тревожно знакомое, как будто он однажды видел её во сне.
— Я не делаю портреты по заказу. Особенно без объяснений.
— Тогда ты не получишь того, чего хочешь.

Он колебался. Но в его сердце было молчание, как в музее, откуда унесли все картины. И он сказал:
— Хорошо. Я нарисую её.
 
Он работал всю ночь.
Краски ложились тяжело, как будто кисть спорила с каждым мазком.
Он менял холсты трижды, но снова и снова возвращался к её глазам.
В них была не просто женщина — в них было время.
Портрет получился странный: будто она смотрела сквозь зрителя, видя его ошибки, желания, ложь.

Когда утром в мастерскую пришёл человек в тёмном пальто (тот самый "заказчик", связанный с четвёртым звеном цепи), он взял портрет и ничего не сказал. Только оставил записку с адресом: "Старый участок, улица Эхо. Закопайте это в подвале. Сегодня."

Элиас не стал задавать вопросов.
Он уже чувствовал: картина была не просто просьбой, а последствием.
Он сделал, как велели.
 
Через два дня его имя снова появилось в прессе. Но уже по-другому.
“Художник пророческого взгляда: портрет женщины, исчезнувшей двадцать лет назад, появился на заброшенной стене Старого Квартала. Как он знал, как она выглядела, никто не может объяснить…”

Люди начали говорить, смотреть, обсуждать.
Его работы снова появились — на улицах, на витринах, в статьях. Он стал символом тайны.

Он получил признание.
Но в зеркале своей мастерской однажды заметил, как на заднем плане его собственной картины мелькнул силуэт женщины — не написанный. Настоящий. Живой. Смотрящий прямо на него.

Она открыла рот, чтобы что-то сказать — и исчезла.
С той ночи он больше не писал. Только смотрел.
 
В Салоне Мадемуазель Лира молча поправила угол картины, висевшей на стене. Женщина в белом пальто.

— Осталось два, — прошептала она.