Зёрна на мёрзлой земле

«Много песен слыхал я в родной стороне.
В них про радость и горе мне пели.
Но одна из них в память лишь врезалась мне –
Это песня рабочей артели.
Эй, дубинушка, ухнем...»

ПРОЛОГ:

Человек шёл, еле волоча ноги. Левый глаз заплыл фиолетовым синяком, рукав засаленного ватника был на половину разорван. С неба, словно новогодний снег, падали хлопья сгоревшего шифера. Всюду несло гарью пожарища.

ГЛАВА: 1

Четверо суток мела метель. Сугробы выросли в человеческий рост. Там, где ветер натыкался на стены домов, из снега торчали одни печные трубы — будто памятники на погосте. Андрей сидел за столом у окна. В его руке была книга, из тех, что издают неимоверными тиражами капиталисты от полиграфии. Все эти книги похожие друг на друга ( фантастика, детективы, любовные романы) лились мутным потоком в его голову. Он читал запоем всё, что находил: потрёпанные томики из совхозной библиотеки, старые учебники, даже календари с цитатами вождей. Когда и это кончилось, стал подбирать обрывки газет, валявшиеся у магазина — чтение стала его навязчивой страстью». В их деревне давно никаких культурных утех не бывало, в основном народ развлекался традиционно – водка и мордобой. Но это сейчас, а он помнил времена, когда сеялись поля, паслись стада совхозных коров и люди были весёлые и доброжелательные, не смотря на тяжесть своего труда. В клубе каждый вечер крутили кино, по выходным дискотека. В роли ди-джея выступал Вася, племянник местного пастуха Михалыча, наезжавший к нему каждую неделю, отдохнуть от родительской опеки. У Михалыча можно было всё, о чём может мечтать городской подросток шестнадцати лет. Вася привозил магнитофон с модными городскими записями, по этой причине его не обижали, разве что изредка, по пьяной лавочке, когда били залётных кавалеров, дерзавших кадрить местных селянок. Но, в такие моменты никто не был застрахован от подобного.  Михалыч племяша в обиду не давал, поэтому, если и случался какой-то конфуз с горячо любимым Васей, то после половина деревни хромала и светила синими фонарями, а залётные раньше чем через пару недель не появлялись.  В общем жили весело, дружно и креативно.
Ровно в девяностом году Андрея призвали в советскую армию. На проводах председатель толкнул пламенную речь, обещал по возвращении новый трактор, да и вообще, все блага колхозной жизни. Правда в зятья не звал, хотя Андрей и пытался крутить шашни, с председателевой  дочурой Алёной. Два года пронеслись, как тот танк на учениях, который чуть не задавил его, стоящего в оцеплении, на дороге к полигону. Вернулся он домой значит, полный надежд и планов, а там полный швах, как говаривал их ротный старшина. Советского союза нет, работы нет, трактора тоже нет. Зазноба его Алёна выскочила замуж, за какого-то хмыря городского. Она изредка приезжала на «мерседесе» цвета малинового варенья. Из окна машины всегда торчала её рука — бледная, в золотых браслетах, — будто показывала деревне, как надо жить. Андрей однажды расслышал, как она смеялась в телефон: «Представляешь, тут даже асфальта нет!» Он тогда вспомнил, как они с ней прятались в стогу сена, и она клялась, что никогда не уедет. Теперь если и случалось столкнуться им на дорожках колхозных,  выпучит зеньки лупоглазые, словно на ту лепёшку коровью, у председательской калитки, да и пройдёт мимо.  Не ровня он ей оказался.
Колхоз тоже вместе с государством приказал долго жить. А народ? Да что народ, тащили все кто что мог. Железки в округе стало не найти, всю перекочевало во вторчермет. Когда запасы цветных и чёрных металлов иссякли, народ от отчаяния пытался разобрать водонапорную башню, ту, что успели поставить перед самой перестройкой. Спас Михалыч, который к тому времени привык к водопроводу и от благ цивилизации отказываться был не намерен. Соорудив возле башни шалаш, он прожил в нём всё лето и половину осени. Приезжих любителей феррума, сплавов и меди , он отвадил с помощью берданки, которую заряжал мелкой дробью. Односельчан жалел, пулял исключительно солью крупного помола.
 Так и жили, кто как мог. Могли не все, поэтому деревня редела и старилась на глазах. Кто мог, уехал, а те, кто остались, замерли будто в анабиозе. На что жили и умудрялись при этом что-то покупать, остаётся загадкой.
Родителей не стало два года назад. Мать умерла первая — сгорела за неделю, словно свечка. Отец пережил её ровно на десять дней. В последнее утро Андрей нашёл его в хлеву: старик лежал на сене, прижимая к груди её платок в синих незабудках. Врач позже сказал: «Остановилось сердце». Но Андрей знал — оно просто разорвалось, как мешок с зерном, которое некому стало сеять. Такая вот простая кончина выдалась Андрееву папане. Оставшись один, он загрустил, но к бутылке не прикладывался, если и выпивал, то изредка, по великим праздникам и то если угостят. Чтобы как-то скрасить однообразные сельские будни Андрей нашёл себе увлечение. Он стал читать.

ГЛАВА: 2

Как-то в начале лета он возвращался из сельского магазина, с батоном и двухлитровым жбаном кваса. На грядках появилась первая зелень, и Андрей вознамерился сделать окрошку, тем более жара была несусветная. Шёл он, углубившись в собственные думы, а были они у него исключительно государственного, а временами планетарного масштаба. От такого полёта мысли, лицо его обычно становилось одухотворённым. Посторонний  же человек, случись ему наблюдать ненароком за работой Андреевой мысли, непременно приходил к заключению о крайнем его душевном истощении, выраженном в сверкавших диким неистовством глазах и придурковатой гримасе. Видимо так угодно было в тот день  злодейке судьбе, круто изменить судьбу человека, она и изменила..
— Андрюша? — хриплый голос заставил его вздрогнуть. Из-за угла, опираясь на палку, вышла Зинаида Васильевна. Та самая, учительница, бывшая первым наставником в его жизни. Зинаида Васильевна наверное единственный человек, если не считать покойных родителей, кто видел в нём стремление к познанию. Она прищурилась, будто пыталась разглядеть в Андрее того мальчишку. Теперь перед ней стоял угловатый мужчина с обветренным лицом, но глаза — всё те же, жадные до чего-то особенного.
— Ты всё ещё читаешь? — спросила она, кивнув на жбан кваса, из-под которого торчал потрёпанный детектив.
— Всё, что горит, — усмехнулся Андрей, но учительница неожиданно кашлянула так, что он поспешил поддержать её под локоть, проявляя так сказать уважение.
— Не то читаешь, — отмахнулась она, выпрямляясь. — Ты ж не дурак, чтобы мусором голову забивать. В школьной библиотеке… — она замолчала, будто проверяя, достоин ли он продолжения, — …там кое-что осталось. В подвале. Ключ под половицей у крыльца.
Он хотел спросить, зачем ей это, но Зинаида Васильевна уже повернулась, и зашагала по раскисшей дороге:
— Не для тебя хранила. Времени ждала удобного. Похоже, оно пришло. Она обернулась через плечо, в пол-оборота и глаза её сверкнули той же одухотворённостью, как и у него.
Школа стояла как призрак, детей в их деревне давно не было, только разве дачники летом. Окна забиты фанерой, на дверях ржавый замок. Андрей нащупал ключ, скрипнувший, как голос покойного школьного сторожа, давно приказавшего односельчанам долго жить. Внутри пахло сыростью и плесенью. Он спустился в подвал, где лучи света пробивались сквозь щели, освещая стеллажи с книгами, аккуратно укрытыми полиэтиленом. 
Первое, что он вытащил — «Капитал» Маркса. Обложка облезла, но страницы были целы, будто их берегли от пожара. Рядом — Энгельс, Ленин, Плеханов… На полях — карандашные пометки, знакомый почерк Зинаиды Васильевны: «Важно!», «См. стр. 45», «Идеализм? Нет!». 
Андрей сел на ящик с потрескавшейся краской, открыв «Манифест коммунистической партии». Сначала слова казались сухими, как колосья после засухи. Но постепенно фразы начали биться в такт его мыслям: «Пролетариям нечего терять, кроме своих цепей». Он вспомнил трактор, обещанный председателем. Вспомнил Михалыча с берданкой, защищающего башню, как последний солдат империи.  «Эксплуатация человека человеком…» — он провёл пальцем по строчкам, будто ощущая шероховатость родимых полей, проданных под дачи вездесущим москалям. Алёна на «мерседесе», соляные залпы Михалыча, пустые стойла коровников — всё вдруг сложилось в мозаику, которую он раньше видел лишь обрывками. 
На рассвете, когда квас закис, а батон зачерствел, Андрей вышел из подвала. В кармане — томик Ленина с загнутыми уголками. Зинаида Васильевна, будто поджидая, стояла у своего дома. 
— Ну что, нашел что интересное? — крикнула она, и в её глазах мелькнуло что-то вроде надежды. 
— Нашёл, — ответил он, впервые за годы широко улыбнувшись, — Компас. 
В тот день он не заметил, как Алёнин «мерседес» забуксовал в грязи у магазина. Шёл домой, сжимая книгу, и думал о том, что даже в мёртвой земле можно найти семена. Осталось понять — что из них вырастет.
Ночью был виден тусклый свет в окне Андрея. На утро дверь его домика с шумом распахнулась, и на пороге появился он – сияющий как начищенный самовар. Постояв с полминуты и вдохнув свежего утреннего воздуха, он твёрдой поступью зашагал в сторону местного клуба.

ГЛАВА: 3

Клуб, когда-то белёный и пахнущий свежей краской, теперь походил на старый покосившийся сарай: облупившиеся стены, провалившаяся сцена, а на полу — следы грязных сапог, перемешанные с окурками и пустыми «чекушками». Андрей выдраил пол ледяной водой, вынес горы мусора и даже попытался закрепить скотчем портрет Ленина над дверью — тот висел криво, будто вождь смотрел на происходящее с ироничной усмешкой.
Он расставил лавки, сбегал домой за керосиновой лампой — электричество в клубе давно отрезали. На стол положил тетрадные листы с планом: «Артель. Совместное хозяйство. Распределение доходов». Слова звучали сухо, как комья земли под бороной. Он хотел начать с цитаты из Ленина, но передумал — в деревне цитаты вождей ассоциировались теперь только с календарями, которые жгли в печах.
Первым пришёл Михалыч — не из интереса, а потому что клуб стоял на  его пути к дому бабки Елизаветы, промышляющей продажей самогона.
— Ты чего тут устроил, Андрюха? Митинг? — хрипло спросил он, разглядывая лампу. — Опасно, это, времена то смотри какие.
— Артель собрать хочу, — Андрей ткнул пальцем в листки. — Вместе землю обрабатывать, продукты сбывать…
— Земля-то чья? — Михалыч усмехнулся. — Да её уже всю под дачи распродали. Личные огороды только и остались. – заключил он.
Народ прибывал. Давно в их селении не бывало интересных развлечений, скуку развеять хотели все. Приковыляла даже самогонщица Елизавета, предварительно спрятав все запасы спиртного в сенной сарай. Постепенно набился целый клуб: бабки с вязанием, мужики с бутылками «плодово-ягодного», пара подростков приехавших к родственникам на каникулы, отрешенно хихикали над чем-то.
Андрей встал из-за стола. Предварительно постучал по пустому графину, как это делали в советских фильмах. Ему казалось, что это придаёт определённый настрой.
Начал он с того, что вспомнил всем: как раньше пахали сообща, как клуб гудел от песен, как Вася устраивал дискотеки.
— Помните, Васька «Ласковый май» ставил, а мы…
— Васька-то в городе давно, — перебил кто-то. — Рестораны открывает.
— Так может, и нам пора? — Андрей заговорил быстрее, чувствуя, как мысль ускользает. — Артель — это как колхоз, но наше, общее. Без председателей-воров…
— Колхоз? — фыркнул пьяный Степан, бывший тракторист. — Да мы последний плуг давно пропили  - заржал он басом.
Зал загудел: бабки вспомнили, как их обманывают с пенсиями, мужики — как разворовали страну. Кто-то крикнул: «Андрей, ты коммунист, что ли?» — и все засмеялись.
— Да вы послушайте! — он ударил кулаком по столу, отчего лампа дрогнула, и тени заплясали на стенах. — Мы же можем! Собрать хоть немного скотины, теплицы поставить…
— А деньги где? — спросила тётка с вязанием. — У тебя есть?
— Взаймы дадут, если план покажем…
— Взаймы? — заголосили хором. — Да кто  нам даст то, мы ж голытьба!
Даже Михалыч, обычно молчаливый, покачал головой:
— Брось, парень. Люди не те. Раньше — да, а сейчас… — он махнул рукой в сторону окна, где у дома бывшего председателя маячил  «мерседес» Алёны и страшная чёрная колымага её мужа.
Когда все разошлись, Андрей остался сидеть в пустом зале. Лампа догорала, коптя стекло. Он взял листок с планом, смял его.
Из темноты донёсся скрип половиц. Он обернулся — на пороге стояла учительница, завернутая в старенький платок.
— Первый блин, — сказала она просто.
— Комом, — он швырнул комок бумаги в угол.
— А ты добавь муки, — Зинаида Васильевна повернулась к выходу. — Да воды не жалей.
На следующее утро Андрей нашёл у крыльца корзину с яйцами и банку мёда. На крышке — записка: «Для артели. От  Петровны». Их было всего три подписи, но он понял — это те самые зёрна. Осталось дождаться, чтобы не съели мыши.
Первое время деревня гудела, но со временем споры поутихли, а там уже наступила зима. Лишь Андрей упорно сочинял, выверял, подсчитывал. К весне у него был заготовлен план.

Снег сошёл, обнажив землю, будто вывернутую наизнанку: ржавые гайки, битое стекло, пустые бутылки. Но где-то под этим хламом, как уверяла Зинаида Васильевна, ещё теплилась жизнь. Андрей копал лопатой у старого колхозного сарая, выворачивая пласты мёрзлой почвы. Рядом валялись доски — остатки разобранного забора.
— Ты это… картошку собрался сажать? — Михалыч остановился, наблюдая, как Андрей вбивает столбы для теплицы.
— Не только. — Андрей вытер лоб, оставив грязную полосу. — Сначала теплицу. Потом, глядишь, и огород общий сделаем.
— Общий? — Михалыч фыркнул, но через минуту уже держал лом, выковыривая из земли кирпичи. — Только смотри, мою долю не просри.
К вечеру к ним присоединилась тётка Петровна — та самая, что принесла яйца. Молча разгребала мусор, ворча: «Здесь раньше георгины цвели…» Потом подтянулся Степан, бывший тракторист, с поллитрой в кармане. Выпив стопку «для сугреву», взялся помогать.
К концу недели над теплицей замаячил прозрачный полиэтилен, собранный со всего села. Внутри — ящики с землёй, куда Петрова посеяла редис и лук. «Для пробы», — бурчала она, но каждое утро заглядывала проверить всходы.
Зинаида Васильевна принесла старую школьную доску. Прикрепили её к сараю, и Андрей мелом вывел: «Артель „Рассвет“. План работ». Ниже — список:
1. Восстановить колодец.
2. Расчистить пастбище.
3. Найти рынок сбыта.
— Сбыт… — Михалыч тыкал в третий пункт вилами. — Да мы тут всё сами сожрём.
— Не всё, — Андрей достал из кармана смятый журнал. — В городе сейчас экологически чистое в моде. Цену дадут.
На собрании в клубе  Андрей больше не говорил о Ленине — показывал цифры: сколько можно заработать на зелени, сколько на молоке, если собрать хоть пару коров.
— А вдруг опять обманут? — спросила Петровна.
— Тогда сами продавать будем, — Андрей ткнул в стену, где висел календарь с видом Москвы. — Вон, внук Гавриловны  каждый вторник в город ездит. Может, подбросит.
Зал затих. Миша, Гавриловны внук, сидевший у окна уткнувшись в телефон, поднял бровь:
— За бензин платить будете?
— Долями, — не моргнув глазом, ответил Андрей. — Или продуктами.
На следующий день Михалыч привёл к сараю корову — немолодую, тощую, но живую.
— Это Марта. Была у стариков Глуховых. Они сдохли, а она выжила. — Он похлопал животное по боку. — Доится слабо, но для начала сойдёт. Та, увидев Степана с вилами, вдруг громко замычала, переходя в оперное сопрано, будто вспомнила прошлую колхозную сытую жизнь.
— О, певица! — заржал Степан. — Может, на ярмарке споёт?
— Спой, Марта, — подхватил Андрей, — а мы за вход брать будем. Картошкой. Корову обступили бабки, зашептались: «Надо хлев чинить… Сено где брать?..» Андрей слушал, пряча улыбку. Споры о сене — это уже почти артель.
Когда первые ростки редиса проклюнулись сквозь землю, Зинаида Васильевна притащила в сарай коробку с книгами: «Сельское хозяйство СССР», «Основы кооперации».
— Для теории, — сказала, глядя, как Андрей листает страницы с диаграммами урожайности.
— Спасибо, — пробормотал он.
— Не благодари. — Она повернулась к двери. — Лучше скажи: сколько у тебя теперь этих… пайщиков?
— Шесть. Ну, семь, если Вас считать.
— Семь… — учительница кивнула, будто вспоминая что-то. — Ленин с Мартовым спорил, когда партия дробилась. Тоже семеро было – пробурчала она задумавшись.
Андрей хотел спросить, чем закончился тот спор, но Зинаида Васильевна уже шла к выходу, её тень на миг слилась с силуэтом Марты, мирно жующей сено.
К вечеру пошёл дождь. Капли барабанили по полиэтилену теплицы, а в сарае, под треск керосиновой лампы, Петровна раздавала семена моркови:
— Берите, но не всё сразу. Оставьте на будущее.
«Будущее» — слово, которое давно не звучало в деревне. Андрей вышел на крыльцо, глядя, как дождь смывает грязь с дороги. Где-то там, под землёй, уже росли семена. Оставалось ждать, кто первым пробьётся к свету.

ГЛАВА: 4

Теплица, некогда хлипкий каркас с полиэтиленом, теперь напоминала оазис: помидоры краснели, огурцы висели гирляндами, а петрушка разрасталась так буйно, будто хотела вырваться наружу. Артель «Рассвет» насчитывала уже двадцать человек. Новые лица появлялись каждую неделю — одни искренне верили в общее дело, другие шёпотом спрашивали: «А когда прибыль делить будем?»
Первой ласточкой стал спор у колодца. Тётка Петровна застала соседку Лиду, набивающую мешок укропом.
— Это для супа! — оправдывалась та, пряча глаза.
— А мой суп из воздуха варится? — Петровна выхватила мешок, и зелень рассыпалась по грязи.
На собрании Андрей предложил вести учёт: каждому — по списку, сколько взял.
— Значит, мы как в тюрьме? — хмыкнул Степан, развалившись на лавке. — А вдруг ты сам себе больше положишь?
— Открытые ведомости, — попытался парировать Андрей, но зал уже гудел.
Мишаня, продававший урожай в городе, стал камнем преткновения. Он привозил деньги, но отчитывался скупо:
— Там рынок, цены скачут. Сегодня дали меньше, завтра возьмём своё.
Михалыч, обычно молчаливый, вцепился в него:
— Ты ж городской. Может,  «таратайку»  свою заправляешь из нашей кассы, аль с девками по ресторанам шастаешь?
— Лучше бы водонапорную башню сторожил, — огрызнулся Мишаня, но в его голосе появились досель неведомые нотки.  Ночью кто-то поджёг стог сена у сарая. Огонь успели потушить, но чёрные пятна на земле стали зияющими провалами в общем доверии. Андрей нашёл под дверью записку: «Слишком много умников развелось».
Даже Зинаида Васильевна, приходившая иногда с книгами, покачала головой, глядя на список пайщиков:
— Раньше враги были за окном. Теперь они здесь. — Она ткнула пальцем в фамилии. — Этот пил с председателем, та — сплетничала. А ты собрал весь этот сброд, как прутья в веник. Только веник гнётся, а прутья ломаются.
Конфликт взорвался, когда пропала выручка от продажи яблок. Мишаня клялась, что отдал всё Андрею, он отрицал. Степан, пахнущий самогоном, орал, что пора «устроить обыски». Бабки крестились, подростки помалкивали.
— Хватит! — Андрей ударил кулаком по столу, но треснувшая доска лишь жалобно скрипнула. — Завтра проверим кассу. Всем покажем…
— Ага, а вдруг ты завтра с деньгами сбежишь? — крикнул кто-то из толпы. Артель гудела как улей.
Андрей вышел в ночь, глухо захлопнув дверь. Луна освещала теплицу, где на листьях огурцов уже виднелись жёлтые пятна — болезнь, которую не заметили в пылу склок. В кармане пиджака жгло томиком Ленина: «Единство возможно лишь при сознательной дисциплине…»
— Дисциплина, — усмехнулся он, глядя на отблеск огня в окне клуба. Там, за занавеской, Михалыч и Степан уже допивали бутылку, обсуждая, кому достанется корова Марта, если артель развалится.
Утром деньги нашли — они валялись под лавкой, обмотанные резинкой. Но осадок, как ржавчина, въелся в души. Петровна забрала свои семена обратно, Мишаня уехал в город раньше обычного.
Андрей сидел в сарае, обуреваемый тяжёлыми думами, перебирая зёрна пшеницы, оставшиеся от прошлогоднего урожая. Бесшумно вошедшая  Зинаида Васильевна положила перед ним новую книгу — «Психология толпы» Лебона.
— Читай. Тут про нас.
— Спасибо, — он не поднял глаз.
— Не благодари. — Она присела рядом, костяшки пальцев стукнули по столу. — Раньше ты боролся с ветряными мельницами. Теперь у тебя настоящие великаны. Поздравляю.
За окном дождь смывал пепел от стога. Андрей думал о том, что даже сорняки пробиваются сквозь асфальт. Значит, и здесь что-то может вырасти. Пусть колючее, горькое — но живое. Вера то, она последней гибнет…

ГЛАВА:  5

Теплица, некогда гордость артели, теперь стояла полуразрушенной. Полиэтилен порван ветром, а помидоры сгнили под осенними дождями, будто сама земля отказывалась кормить тех, кто перестал верить друг другу. На доске «План работ» кто-то нарисовал кроваво-красным кирпичом: «Вор».
Собрание началось без Андрея. Он вошёл, когда Михалыч уже орал, размахивая бутылкой с мутной жидкостью:
— Где мои деньги за сено? Говорил, продадим — поделим! А ты, коммунист хренов, всё в «общий котёл» слил!
— Котёл-то пуст, — прошипела Петровна, швыряя на стол пачку квитанций. — Семена купили, удобрения… А где отдача?
Андрей попытался вставить цифры: урожай погубил грибок, городские рынки захлебнулись дешёвым импортом… Но его голос потонул в ропоте. Мишаня, сидевший в углу, бросил не глядя:
— Может, ты сам слил? У тебя ж книжки про революцию. Там всё через «отнять и поделить, а мы люди тёмные, доверились тебе».
Даже Степан, обычно равнодушный, встал, качнувшись:
— Мой дед в колхозе пахал, а помер с голоду. И ты туда же…
Тогда заговорила Зинаида Васильевна. Все замолчали — привычка с уроков. Красный революционный бант нервно, в такт её шагам подрагивал на лацкане пропахшего нафталином пиджака. Она шла к доске медленно, будто ноги вязли в прошлом.
— Я ошиблась в тебе, Андрей. — Голос её дрогнул, — Думала, ты научишься. А ты… — она сорвала со стены пожелтевший лист с лозунгом «В единстве — сила», — …ты просто повторил их ошибки – сказала она с горечью в голосе, махнув рукой в сторону портрета Ленина. Одна из полосок скатча, которым  был приклеен портрет к стене отвалилась, и Ильич склонился перед Зинаидой Васильевной, словно соглашаясь с её словами.
Андрей сжал ладони, пока ногти не впились в кожу:
— Какие ошибки? Мы же пытались…
— Слепо! — она ударила кулаком по доске, смазав букву «вор» в кляксу. — Ты не видел, как они шепчутся? Не слышал, как счетовод Катя с Мишаней цены сбивают? Ты верил в идею больше, чем в людей!
Кто-то засмеялся. Кто-то плюнул. Андрей искал хоть одну пару глаз, которая не отворачивалась бы. Не нашёл.
— Голосуем, — проскрипел Михалыч. — Кто за то, чтобы Андрея с должности снять?
Руки поднялись, как сухие стебли бурьяна. Даже Петровна. Даже подросток Витька, которого Андрей когда-то спас от побоев в пьяной драке.
Зинаида Васильевна не подняла руку. Она просто сказала:
— Уходи. Пока не разорвали.
Он брёл к сараю, но дорогу преградила Алёна. Она явно ждала его, стоя облокотившись на «мерседес»  — Эй, мессия! — крикнула она, высунувшись из окна. — Хочешь, подброшу? Только платить надо. Натурой – захохотала она. Он швырнул в машину ком земли. Она, рассмеявшись ещё сильней, и укатила, оставив за собой чёрный след.
На рассвете он нашёл Зинаиду Васильевну у школы. Она копала яму под яблоню, которую когда-то посадили вместе.
— Саженец погиб, — сказала, не оборачиваясь. — Корни сгнили.
— А новое посадить? — спросил он, зная ответ.
— Не приживётся. — Она воткнула лопату в землю. — Ты же понимаешь.
Он понял. Забрал из теплицы лишь одно — потрёпанный томик Ленина, закладкой в котором служил засушенный цветок ромашки.
Тучи нависли низко, будто хотели придавить землю. Воздух пах железом и горелой травой. Андрей сидел на крыльце, когда услышал гул голосов. Из-за поворота, ломая кусты, вывалилась толпа: Михалыч с вилами, Степан с обрезком трубы, бабки с камнями в передниках. За ними, как тень, брела Зинаида Васильевна, лицо её было словно вырезано из гранита.
— Предатель! — заорал Михалыч, швырнув в него ком грязи. — Ты нас всех в могилу завел!
Андрей вскочил, но первый удар трубой пришёлся по колену. Он рухнул, успев схватиться за косяк. Камни застучали по спине, вилы царапали ступни.
— Где деньги? — визжала Петровна, дёргая его за рукав ватника. — Всё проел, гад!
Он пытался прикрыть голову, но чья-то палка хрустнула по пальцам. В глазах вспыхнуло красное: это Алёна, с зажигалкой в руке, подожгла занавеску в окне. Огонь лизал стены, цепляясь за сухие доски.
— Гори, хата вражья! — завыл Степан, швырнув в пламя бутылку с самогоном.
Зинаида Васильевна стояла в стороне, сжимая свою палку. Их взгляды встретились на миг — в её глазах не было ни жалости, ни гнева. Только пустота, как в заброшенном колодце.
Когда огонь охватил крышу, толпа отступила, довольная зрелищем. Андрей выполз на дорогу, волоча раздробленную ногу. Ватник тлел на плече, кровь сочилась из рассечённой брови, заливая глаз.
Дом рухнул с глухим стоном, выбросив в небо вихрь искр. В дыму метались тени — казалось, сам Ленин кричал с горящих страниц, смешиваясь с треском балок.
Он поднялся, опираясь на обгоревшую жердь. В кармане всё, что успел спасти — смятая фотография родителей да прогоревшая книжка с надписью: «Пролетарии всех стран…» — дальше слова съел огонь.
За околицей, на выгоне стояла Марта, привязанная к столбу. Её рёв сливался с воем ветра. Андрей перерезал верёвку ножом, который когда-то подарил Михалыч.
— Иди… — прошептал он. Корова  упёрлась лбом ему в грудь, будто утешая, а потом зашагала в вслед за ним, позвякивая своим колокольчиком.
Дорога шла меж полей, заросших бурьяном. За спиной горело его прошлое, впереди — только серый горизонт. Он ковылял, не оборачиваясь. К вечеру пошёл дождь. Вода смывала кровь, пепел и последние следы «Рассвета». Где-то впереди гудел поезд. Андрей сжал в кулаке берёзовую серёжку, каким то чудом завалявшуюся в кармане ватника.
— Прорастёшь — твоё счастье, — хрипло рассмеялся он, но бросил её в грязь у дороги.
И они пошли дальше, впереди Андрей, а за ним оставляя за собой вмятины от копыт, плелась корова.

Эпилог:

Прошло два года. Там, где стоял дом Андрея, теперь росла крапива да лопухи — высоченные, будто земля стыдилась пустоты и пыталась её прикрыть. Жители потихоньку растащили доски от сарая: Михалыч сколотил из них загон для коз, Петровна — полки в погреб. Ржавый каркас теплицы сдали в металлолом.
Никто не вспоминал про «Рассвет». Словно люди пытались стереть память о своих поступках.   
Зинаида Васильевна умерла следующей зимой. На её похоронах бабки шептались, что старуха завещала похоронить себя с какой-то книжкой. Но когда разбирались в  доме, ища во что срядить покойную, нашли лишь томик Ленина, с ним в руках и закопали её на краю погоста.
Алёна развелась и вернулась — правда, уже без «мерседеса», а с ребёнком, чьи глаза были слишком похожи на Андреевы. Но об этом молчали.
Андрей стал легендой, которую не рассказывают. След его стёрся, как колея от трактора на раскисшей дороге. Даже ветер, гулявший меж покосившихся изб, больше не шелестел страницами непрочитанных книг — только носил пыль, да обрывки целлофана, будто пытаясь собрать из них новую историю.
Но что-то всё же осталось. Там, где Андрей бросил в грязь серёжку, проросла берёзка —красивая и тонкая. Её ветви тянулись к дороге, как руки, протянутые усталому путнику, и путники останавливались отдохнуть в её тени, не замечая, как листья шепчут имя, которое уже никто не помнил. Дети же верили, что если три раза оббежать берёзку и крикнуть «Рассвет!», то из земли вылезет червяк-пророк. Червяки, впрочем, предпочитали молчать.
Как-то весной, когда лёд на реке треснул с грохотом разбитой надежды, в сельмаг пришло письмо. Конверт был без обратного адреса, лишь штемпель соседней области. Внутри — фотография поля, золотого от пшеницы, и записка: «Спасибо за урок. Урожай — 40 центнеров с гектара». Продавщица Марфа, разглядывая снимок, заметила на краю кадра тень человека в заплатанном ватнике. Но подумала — почудилось….
Где-то за много вёрст, в краю, где реки текли вспять от настойчивости ветра, мужчина в стёганой куртке смотрел, как трактор вспахивает целинную землю. В кармане у него хранился обгоревший листок из Ленина: «…практика — критерий истины». Рядом, под навесом, мирно жевала сено корова — не Марта, но с теми же упрямыми глазами.
А на краю поля, где заканчивалась межа, стояла берёзка. Говорили, её посадил прохожий, шептавший что-то о «новых надеждах для старых ран». Но это уже была другая история.

Сергей Моголь
2025 год