Небо во взгляде

Он познакомился с ней на конференции. Влюбился если не с первого взгляда, со второго — точно. А ещё сразу понял, не желая, правда, признаваться в том самому себе, что ничего между ними не будет.
— Так скучно и однообразно... — пожаловалась она, обмахиваясь какими-то листами, словно веером. — Может быть, выйдем на воздух?
Они прошлись до кафе по соседству, с белыми столиками и неудобными стульями, взяли минеральную газированную воду, кофе и сахарные булочки. Он смотрел на неё, чувствуя лёгкую обречённость, непонятную тоску, сказочную тайну, будто она была феей, проживающей под маской — нет, в её случае не канониссы, а обыкновенной, пусть и талантливой переводчицы. Они говорили о чём-то мелком, незначительном; она — потому что ей хотелось просто болтать, он — потому что был смущён и растерян. У неё мелкой трелью зазвонил телефон, и она, извинившись, ответила.
— Привет. Нет, не закончила ещё, у нас перерыв. Сижу с коллегой в кафе, где всё выглядит несъедобным, кроме булочек... Конечно, позвоню. Не забудь делать перерывы в работе и не пей слишком много кофе... Ну, ладно, ладно. Пока.
Он слушал её незамысловатые реплики, пытаясь нарисовать в воображении собеседника.
— Муж? — спросил он, с удивлением отметив, что подушечки пальцев покалывает. Глупость — давно не подросток.
Она покачала головой, добавив в чашку ещё немного сахара.
— Брат. Двоюродный. Мы вдвоём живём, с кошкой Сарой. Его Сара очень любит, а меня, кажется, только терпит и даже чуточку презирает. — Она рассмеялась.
Против воли в нём возникла надежда, что это быстрое знакомство могло бы иметь продолжение.
— И что, у вас нет отношений? Извините, если это звучит нелепо или некрасиво...
— Отношений? — переспросила она задумчиво, откусывая булочку. Он заметил, что булочку она взяла салфеткой. — Интимных? Романтических? Семейных?
Она насмехается надо мной, подумал он, или действительно не поняла вопроса?
— Любовных, — сказал он. — Романтических, если угодно.
Она пожала плечами.
— Не знаю. Не интересуюсь. Точнее — всю жизнь люблю одного человека и больше ни в ком не нуждаюсь.
— Того, кто вам звонил? — Что-то похолодело у сердца; наверное, просто показалось.
Она бросила «да», увлечённая своей булочкой. Он не мог уложить в голове: неужели это возможно? Неужели она больше никого не знала, ни с кем не встречалась?
— Вы так смотрите, — сказала она с улыбкой, — будто у меня на лбу появился третий глаз.
— Нет, что вы, извините, — он смутился сильнее.
— А как у вас? Почему вам вообще это интересно?
— Был женат, но не сложилось. Вы меня поразили... Понимаю, как это звучит, но со мной такое последний раз было лет в шестнадцать. — Он увидел, что она погрустнела.
— Не стоило говорить... Мне жаль. Если вы хотели предложить мне связь, это в любом случае не сработало бы, я проверяла. Даже будь я совсем свободна. У меня был парень в университете. А если что-то ещё — тем более, невозможно.
— Вы хотите сказать, что вам не нравится близость с мужчиной?
— А вы не можете произнести слово на букву «с»? — Она посмотрела на него насмешливо. — И правда хотите, чтобы я рассказала?
Ему пришла в голову странная мысль: если им ничего не суждено, пусть она хотя бы о себе расскажет. Он кивнул.
— Нам было девятнадцать. Наши семьи вместе снимали дом на лето. Середина июля, жара; в речке мы не купались оба, брезговали, что ли... Только сидели на берегу и смотрели на других. Брат всегда был тихий, скромный, весь в себе — и ещё в нём всегда была обречённость красивого талантливого человека, прекрасно сознающего и то, и другое. Он приволок с собой несколько альбомов с репродукциями и разглядывал их целыми днями. Рисовал сам, бесконечно слушая «Щелкунчика». Вечерами мы ставили русский рок, который любила я, а мои родители кривились. Они другой музыки, кроме классической, не признают. Я читала английскую литературу по двадцать страниц в день — было очень лениво читать больше, а не читать вовсе, даже в такую жару, даже в каникулы казалось мне преступлением против самой жизни. Знаете, когда читаешь современные книги, английский кажется скупым, слишком формальным, набором готовых конструкций... А я читала Уайльда, Голсуорси, Вирджинию Вулф — чистейшая поэзия, роскошь и наслаждение. Даже смысл уже становится не так важен, когда видишь идеально собранную фразу, ожерелье из переливающихся на свету словесных жемчужин... И одновременно небрежную, небрежно брошенную на бумагу в каком-то порыве, потому что талантливому писателю это ничего не стоит — или, во всяком случае, такое должно складываться впечатление. В тексте не должно быть видно часов мучительной работы, бесконечных вымарываний и поисков подходящего слова, он должен производить впечатление сотканного прямо из воздуха — и сразу в совершенном виде; писатель ведь не столяр, спиливающий ножки у кухонного стула... Но я отвлеклась. Неделю мы выполняли... физиологические упражнения. Ранним утром, когда было ещё не так жарко — и в форточку попадало немного свежего воздуха, особенного, летнего... Я не знаю, о чём он думал тогда; у него был такой сосредоточенный вид. И капелька пота у меня со лба однажды попала ему прямо в глаз. Мы так смеялись... — Она, кажется, забыла, кому пересказывает всё это и зачем, ушла в себя, в то юное лето, полное розоватого солнца и мошек, облепивших сетку у форточки. — Потом нам надоело. Он рисовал, я читала, мы слушали музыку. С октября у меня пару месяцев был парень в университете, жуткая нелепость... А потом мы с братом съехались.
— И всё? — Он слушал внимательно, отчего-то сильнее в неё влюбляясь — и одновременно чувствуя, насколько она от него далека.
— Иногда хочется... Видите ли, я считаю, что для этого нужна не только идеальная совместимость, что-то вроде того, как подходят друг другу пазлы. Должно быть, как бы сказать... Удачное стечение обстоятельств. Лето, па-де-де из «Щелкунчика», сладкий воздух, холодная речка, утреннее небо, почти белое, с вкраплениями золотистых нитей, спящий дом, поскрипывание половиц под босыми ногами. У брата тогда была стрижка, и я всё смотрела на его невинный беззащитный затылок, на шею в мелких родинках — и хотела его себе присвоить. Та неделя была обострённой, не совсем реальной, сказочной, почти придуманной... Мы не вспоминали об этом до Нового года, а когда я увидела, как ему смотрит в затылок другая девушка на вечеринке... Я обвилась вокруг него и больше не отпускала. Я точно знаю, что некоторые вещи не повторяются никогда. И тот разгул телесной радости повторить невозможно. Да и ни к чему. Достаточно просто видеть небо во взгляде другого человека.
— А ваши родители? — зачем-то поинтересовался он.
— Мы не говорим об этом. Мне всё равно, что они думают. После смерти мальчика они стали... мягче. — Его кофе давно остыл, но он не замечал этого. Её глаза ничего не выражали. — Три года, вирусная инфекция. Ангелы не задерживаются надолго...
— Почему? — как-то нелепо спросил он.
— Наверное, в этом есть недоступное нам милосердие. Допивайте уже ваш кофе, а то мы точно опоздаем.
Ей не требовалось ничего, понял он, кроме случайного благодарного слушателя.
На конференции он наблюдал, как внимательно она смотрит на очередного докладчика — серьёзная, сосредоточенная, ещё очень молодая. И её лицо в полумраке зала, подсвеченное белёсым экраном, казалось почти юным. Она попрощалась с ним в холле; когда он вышел на улицу, она на другой стороне что-то говорила высокому человеку в очках, с затянутыми в хвост рыжеватыми волосами. Человек мельком бросил взгляд в его сторону — голубые глаза смотрели равнодушно, как бы сквозь. Потом человек снова посмотрел на собеседницу, улыбнулся ей неожиданно легко и светло — и вместе они пошли к остановке.
А он стоял, вдруг понимая, что вопреки всему завидует им — и что этот день состарил его лет на десять.

28.05.2025