17. Грот Марии Магдалины

17. Грот Марии Магдалины.
Веллия чувствовала что-то неладное. Франческо с   тревогой смотрел на неё, иногда прятал глаза, будто боялся своих помыслов, которые, как ему казалось, выпячивают из глазниц. Плохой замысел читался на его лице. Он так себя ведёт, когда не прав или собирается кого-то  обмануть. Веллия за годы совместной жизни хорошо  изучила его натуру. Интуиция её не подвела.  Она готовилась принимать неизбежное: «Он меня бросит, заберёт детей, я их больше не увижу». Так думала Веллия и грустно глядела на Франческо. Они всё чаще молчали.  Как истинный патриот он уже давно для себя решил, что его дети будут  настоящими итальянцами и будут жить на итальянской земле. Через пару месяцев в 1350 году он  определил дочь в монастырскую школу для девочек, сына оставил на попечительстве воспитателей, и засобирался с Веллией  в Воклюз. Перед отъездом любящая мать долго прощалась с детьми, она понимала, что больше никогда их не увидит, но не давала волю чувствам, чтобы они не догадались и не плакали. Франческо  тоже подбадривал детей:
 – Мы скоро приедем, сейчас время учиться.
Пара приехала в Воклюз ранней весной того же года. 
Дома в своём имении на Франческо снизошло благородство. Он посещает Герардо в монастыре, несмотря на жаркую  погоду, которая стояла на юге Франции в день отъезда 11 июня 1352 года. Герардо вёл монашескую жизнь близ Марселя «…средь пещер и дубрав, или тот грот не подалеку от монастыря, где проводила покаяние Мария Магдалина».
Они долго присматривались друг другу, пытаясь угадать в осунувшихся от времени лицах тех прежних молодых братьев, но никто из них не посмел сказать «как ты постарел!»
Петрарка прервал молчание:
 – Вчера к вечеру я получил от тебя самшитовую коробочку со щедрым письмом. Ты умеешь внушать жажду лучшего устроения духа и удерживать удилами теперешние мои блуждания.
 – Теперь, надеюсь, тебе ясно, где я стою и куда тебе надо устремлять свой взор. Мы далеки от отечества нашего, небесного Иерусалима по  которому в этом земном изгнании всегда воздыхаем.
 – Что тут сказать? Поздравляю тебя и себя; тебя – что ты таков настроением ума, себя – что у меня такой брат.
 – А что слава? Справляешься с такой ношей? – спохватился Герардо.
 – Человеческая слава начинается после смерти. Знаешь почему? Потому что вместе с телом умирает и зависть.
Герардо воскликнул:
 – Ой, ли! А как же зависть к усопшему Данте или ты имеешь в виду свою зависть, которая умрёт вместе с твоим телом?
 –  Ты беспощадно  прав, – и тихо добавил: – каюсь.
Они зашли в тень, падающую от стены монастыря, и присели на скамеечку.
– Хочу с тобой поделиться одной темой для буколической поэмы, она аллегорична и касается нас с тобой. Я написал её в Падуе. Ты всегда умел осаждать мои душевные порывы, я хотел от тебя критических замечаний.  Послушай: главные герои – пастухи  Сильвий и Моник. Под пастухами я подразумевал себя и тебя, брат. Сильвий – я, а ты – Моник  одноглазый, потому что взор его обращён в небо. Причина страданий Сильвия – любовь к муке. Однажды он услышал пение двух пастухов и он, пленённый их чарами, неотступно следует за ними, это Гомер и Вергилий.  Моник уговаривает Сильвия войти в его грот, обещая, что там он услышит более сладостное пение.
 – Это я зову тебя в монастырь?
 – Да, ты уже понимаешь, о чём я. Слушай дальше: мы обычно смотрим одним глазом видя земное, другим видим  небесное. Ты отверг всё земное и довольствуешься  лучшим, небесным. Моник предпочитает Гомеру и Вергилию псалмопевца Давида. «Неприступная вершина», куда к великому сожалению Моника рвётся Сильвий – высота мало кому доступной славы.
 – Почему к великому сожалению?
Франческо мгновенно выкрутился:
 –Моник полностью не копирует тебя. Он – литературный  персонаж. И так: ты прибываешь в гроте, где в одиночестве прибывает Моник – это Монтрё где ты ведёшь монашескую жизнь, а недалеко от твоего монастыря, пристроенного к основанию скалы, в гроте  и одиночестве прибывала Мария Магдалина.
 – Если верить легендам. – Дополнил Герардо и предложил: – пойдём, покажу тебе этот грот.
Две статные фигуры, два брата некогда жизнелюбивых щёголя теперь в священных одеяниях не торопясь шли через дубравы к скалистой дороге, поднимаясь наверх к культу религиозного поклонения. Франческо продолжал:
– Ещё в поэме хочу  упомянуть косматого юношу, омывающего Аполлона, сына Юпитера, подразумевая Иоанна Крестителя, Христа – Аполлона и Бога-отца – Юпитера. Палес – богиня пастухов – матерь Божья. Аполлон – разумная сила, Бог – разум, Христос – премудрость отца.
 –Да  аналогия античных богов  героев  с христианскими божествами и святыми  свидетельствует  о не отрезанной ещё пуповине язычества, питающей христианство, – заметил  Герардо.
Наконец они вошли в грот. Это священное для христиан место поражало своей умиротворённостью. Здесь будто останавливалось время, возвращая паломников к библейским сюжетам, ко времени ещё живого Христа. Браться стояли перед импровизированным алтарём долго и молчали.
После посещения святого места, думалось по-особому. Герардо вернулся к поэме, о которой нужно было что-то сказать. Он посмотрел вдаль, где бескрайнее море, и высматривал оттуда  суждения:
 – Поэма о нас с тобой и только нас касается.  Её  содержание я услышал. Стоит ли марать бумагу?
Он замолчал и посмотрел на Франческо. Рядом с ним стоял  неизлечимо больной фантазиями брат.
На обратном пути Франческо фонтанировал идеями:
 – Наш век идёт тремя путями: наслаждение, земледелие, познание Бога.
 – В Писании сказано: «Мудрость есть благочестие». Это состояние души, а не профессия – В словах Герардо уже слышался тон наставника.
Они спускались вниз, подобрав подол рясы..
 – Однако приходится иметь дело с тем, что называет мудростью толпа и что я правильнее назвал бы наукой, но здесь должно избегать торной дороги, утоптанной толпою.
– За упоминание о Сенеке отдельное спасибо.
 – Пожалуйста, – сдался Франческо. Он хотел эту мысль присвоить себе, не получилось, и он продолжил: – У  моряков своя мудрость, они управляют кораблями, знают зодиакальные знаки, ремесленники лучше тебя знают, как ковать железо…
 – То есть, наука не есть благочестие? – Спросил Герардо.
 – Отчасти. Здесь граница между наукой и ремеслом размыта и царит несогласие.
Франческо сделал паузу, поднял указательный палец вверх, дающий понять, что вспомнил то, что хотел сказать и продолжил:
 –Даже  среди великих умов царит несогласие. Сократ свёл философию с небес на землю и заставил  жить среди людей. Аристотель смеялся над ним и называл низменным дельцом и торговцем нравственной философией.
 – А разве Сократ и Аристотель не приносили дары общему богу Аполлону? Приведу тебе слова любимого тобой  Цицерона: «Сходным образом сужу об Аристотеле и Сократе, они  в увлечении каждый своим делом презирали друг друга». – Герардо  помолчал и добавил:  – И это ещё не всё. «Стремления  и чувства людей находятся в раздоре с самими собой».
 Франческо признался:
  –Мы  слишком непохожие друг на друга, брат, слишком разные создания. Ты стал мудрецом. – Он  пристально посмотрел на брата, но уже как на старца и мудреца,  и продолжил: – Вот три вещи, в  которых я тебя послушался: вверил спасительной исповеди глубоко въевшуюся и загноившуюся от зловещей косности грязь моих пороков. Во-вторых,  читаю «В полночь вставал славословить Тебя», в этот час будто кто-то будит меня на молитву. В-третьих, женской близости, без которой когда-то я думал невозможно жить, я теперь боюсь хуже смерти, и хоть меня часто тревожат самые злые искушения, но едва вспомню, что такое женщина, все искушения тут же, исчезают и ко мне возвращаются мои свобода и покой.
Слышать между слов его хвастовство, перерастающее в откровенное враньё, Герардо научился давно. Ловить на словах ему уже было не интересно, он шёл, молчал и не слушал.
   Франческо говорил без устали:
 – Знаешь, я тоже в некотором смысле  готовлюсь стать монахом, но на свободе. «Я хотел бы иметь право сказать, что был вполне чужд плотских страстей, но, сказав так, я солгал бы; однако скажу уверенно, что, хотя пыл молодости и темперамента увлекал меня к этой низости, в душе я всегда проклинал ее. Притом вскоре, приближаясь к сороковому году, когда еще во мне и жара и сил довольно, я бы совершенно отрешился не только от мерзкого этого дела, но и от всякого воспоминания о нем, так, как если бы никогда не глядел на женщину; и считаю это едва ли не величайшим моим счастьем и благодарил бы Господа, который избавил меня, еще во цвете здоровья и сил, от столь презренного и всегда ненавистного мне рабства». (Письмо к потомкам).
 – Зарекался козёл в огород не ходить, – подметил  Герардо.
Франческо проигнорировал замечание брата. Сейчас, предчувствуя последнюю  встречу, он раскрывает свою душу перед братом так, как открыл бы её перед Августином как на исповеди и даёт подлинную характеристику себе и брату:
 –Тебя  ждёт небо, меня, если не поможет милосердие – Тартар.
Герардо по-братски обнял брата:
 – Я обещаю молиться о твоей душе. Мой  тебе совет: Ты гениальный поэт и всё. Не суйся в философские рассуждения.Сделай усилие над собой, оставь свет и остерегайся соблазна литературных занятий.
 – Нет, я одновременно умру и перестану писать.
В этом же году Петрарка узнаёт о серьёзном заболевании папы Климента VI. Может, из любви, а может из лести он отправляет ему письмо о скорейшем выздоровлении и нападками на врачей, не умеющих лечить, но умеющих «пускать пыль в глаза» вместо лечения. Ответ  врача не заставил себя долго ждать. Он получает письмо полное негодования и уличения его в лести к папе.  Излить свою обиду в ответ поэт решил обстоятельно и публично в трактате  «Инвектива против врача». Это была жёсткая и гневная инвектива, наполненная до краёв обвинениями в адрес врачей чуть ли не в колдовстве, народном знахарстве и невежестве.
После этого резонансного скандала, успокоив свои амбиции, он  возвратился к  размеренной и спокойной жизни в Воклюзе. В это  время из авиньонской резиденции в благодарность от папы он получает корреспонденцию с выгодным предложением: ему предлагают должность епископа или секретаря папы. Лесть возымела своё действие. На должность в определённый день и час собрались кандидаты.  В качестве претендента явился и Петрарка. Всем  раздали задания, с которыми они должны будут справиться. Поэт в свойственной ему манере тщательно демонстрировал свой насыщенный философскими смыслами стиль. Поэт перестарался. Кардинал Элиа Талейран требует он него перемены в литературе, придав ей более религиозный стиль. Петрарка отвечает решительным отказом. Отказали в итоге и ему. На должность секретаря утвердили другого кандидата.
Узнав о таком пассаже, Петрарка негодовал, утверждая, что  Папа КлиментVI предлагал ему должность секретаря, но он отказывается, демонстрируя на экзамене на должность слишком высокий стиль, не достойный папской канцелярии. Итак, на просьбу сочинить что-либо, в чём проявилась бы моя способность летать близко к земле и применяться к смиренному течению мысли. Едва мне дали первую тему для сочинения, как я во всю силу своего скромного ума развернул крылья, на которых можно было оторваться от земли  и взлететь достаточно высоко, чтобы уводившие меня в плен потеряли меня из виду. Продиктованное мной многим показалось недостаточно понятным, а кое-кому греческим и варварским языком. В результате меня отпустили на волю, учиться тому, чего, дай Бог  не знать. Ну и хорошо: зато я свободен, со скрипом отпущенный теми, кто объявил меня рабом. (Из письма Франциску, приору Святых. Апостолов, 1352 год)
 Отказ он услуг великого поэта и назначение на эту должность Франческо Бруно, задели его самолюбие. В Воклюзе, беседуя  со своим экономом, Петрарка сетует:
 – Хлопочет  видно о кошеле, а не о славе, не о жизни, а о покое… жалею себя и муз, которые, не скажу – теряют такой талант, но вынуждены поделить его с недостойными совладельцами… о, как он теперь будет мне завидовать!
 Впрочем, речь Петрарки было пронизана обидой и завистью. Он и здесь захотел славы:
 – Меня приглашал сам папа, но я ему отказал.
На самом деле всё проще: папа, подумав, предпочёл другую кандидатуру. Доля правды в том, что Петрарка нарочно отказался от должности, ему было давно и хорошо известно, что творится в стенах папского двора, туда, в этот вертеп идти на службу он не хотел. Представив себя обязанным работать, уже в пути на экзамен, передумал и готов был отречься от всей этой затеи. Объяснить эти колебания желаний можно только истинным искушением – лишний раз искупаться в лучах славы. Ему хотелось, чтобы его упрашивали, но листья лавра с головы незаметно для него стремительно осыпались. 
Как-то один из кардиналов в кругу своих друзей резко отозвался о Петрарке. Он упрекал его в невежестве, говорил, что он, де, ворует мысли древних философов и выдаёт их за свои. Кроме того, домогается церковных мест.  Этот разговор в пересказе дошёл до Петрарки, и он разразился потоком жалоб и оскорблений в адрес кардинала. Он боялся за свою славу и готов был пойти на всё, на любое предательство или  донос, лишь бы выгородить себя. Трусость, нытье, раболепство, подозрительность и тщеславие  затмевали его сознание.  Он умел мстить и жестоко, в основном это были доносы. Его побаивались. Он уже давно начал писать свои разоблачительные письма в адрес кардинала, но складывал в долгий ящик для более подходящего момента.
1352г. 6 ноября умирает Папа КлиментVI, а на его место коллегия кардиналов выбирает папой Иннокентия VI – Этьена Обера. Как о нём говорили, «не овца, а волк, не рыбак, а пират, не пастух, а вор».
О  смерти папы  Бригитта Шведская оставила эмоциональный фрагмент. 2 декабря 1352 года колокольня Святого Петра была подожжена ударом молнии. Все колокола упали на землю, разбились и расплавились, будто бы перемешенные в тигле. Спустя несколько дней пришла весть о том, что папа Клемент VI скончался. Она писала об этом от лица Бога: «Услышьте теперь! Колокола пылают, и люди кричат:  «Государь наш мертв, государь наш Папа покинул нас; благословен будь сей день, но не благословен сей государь». Как странно, ибо кричать им было б уместно – «Да  благословит Господь нашего государя жизнью длинной и благополучной»; а они кричат и приговаривают с радостью: «Упал он, и пусть не встанет никогда!“ Но не странно это, ибо сам он, которому следовало б восклицать: «Придите ко мне и обретите покой в душах своих», призывал всех: «Придите ко мне и поклонитесь ко мне, живущему в роскоши и славе более, чем у царя Соломона были. Придите ко двору моему, и опустошите кошели свои, и мы найдем прощение вашим душам». Так кричал он и устами и пергаментами своими. Посему и Моему гневу пришло время, и буду судить я его как одного из тех, кто разгонял стада святого Петра. О, что за суд ожидает его! Но всё же, если он успеет обратиться ко Мне, я приду к нему и встречу на полпути, как заботливый отче». Современница Петрарки, она с таким же патриотическим порывом взывала к окончанию авеньонского пленения папы и возвращения в Рим. «О Рим, Рим! стены твои разрушены, ворота твои оставлены без стражи, священные сосуды твои распроданы и алтари твои оставлены опустевшими, нет больше для них ни жертв, ни священного ладана, и посему не восходят больше сладкие ароматы над Святая святых». В 1391 году была канонизирована.
В жаркие летние дни в Авиньоне в качестве пленника для расследования появляется Кола ди Риенцо, некогда властный и грозный трибун Рима, ныне настолько несчастный, что заслуживает сострадания. А  ведь когда-то на пике  славы им восторгался Карл IV. Вся Италия пришла в движение, за ней и Европа и казалось, справедливость восторжествует, и были уже знамения золотого века.  Риенцо находился под стражей в Пражской тюрьме, где ему ни в чём не отказывали. Посланный  Карлом в качестве пленника в Авиньон Риенцо примирился с папой Инокентием VI и вернулся в Италию как представитель понтифика.
Риенцо шёл зажатый между двумя сопровождающими к резиденции папы, народ всматривался в лицо того, чьё имя слышал в ореоле славы. «А послал его – римский император к римскому первосвященнику. «О, дивное сношение!» Имея возможность погибнуть с великой славой, он согласился на позор заточения в лимузинской тюрьме. «Я любил его за добродетель, хвалил за намерения, восторгался его смелостью, радовался за Италию…». Письма. Униженный и презираемый, пришёл в курию человек, который приводил в ужас злодеев всей земли.  Риенцо по прибытию   тут же интересуется, в городе ли Петрарка? Поэт имел с ним переписку, но сейчас замести следы возможно, письма были уже в широком доступе. Петрарка мысленно вспоминал содержание писем, перебирая всё, что касалось особых властных лиц и политической оппозиции. Риенцо избегает обвинения в ереси, которую он  списывает на свою поэтическую натуру, задев при этом имя Петрарки. В свою очередь Петрарка в негодовании, что и на него пала тень, о чём он предупреждал Риенцо. И, тем не менее, пытается посодействовать товарищу, пишет ходатайство за него в Рим. Обвиняемый находится  под следствием, Петрарка затаился в Воклюзе.
Спустя год кардинал Иннокентий VI Альборнос начинает примирение в средней Италии; Риенцо сопутствует ему, но его убивает на ступенях Капитолия обозлённый народ Рима. Народ его казнил особо изощрённо. Когда он оказался в толпе обманутого им народа, кто-то палкой ударил его по голове, он упал, и тогда началась вакханалия с его телом: его били, пинали ногами, таскали обнажённое, уже мёртвое тело по улицам Рима как некогда привязанное к лошади Ахилла тело Гектора билась о камни вокруг Трои.