Сиреневый дурман

 Пролог

Посёлок Приморский. Особняк на скале. Тёплый вечер. Ветер с моря смешивался с густым ароматом цветущей сирени, посаженной вдоль дорожек к дому и сладковатым дымком от шашлыка. В доме горели огни, из открытых окон лилась музыка, смех и звон бокалов — праздновали обручение Алексея Казанцева и Марины Лебедевой.
Марина, в лёгком платье цвета лаванды, с сияющими глазами и чуть взъерошенными от танцев волосами, смеялась, ловя на себе восхищённый взгляд Алексея. Они знали друг друга с первого класса – сначала дразнилки и ссоры, потом дружба, а потом... что-то большее. Что-то, от чего перехватывало дыхание.
— Ну что, будущая жена, — Алексей обнял её за талию, — скоро официально.
— Официально, — она улыбнулась, прижавшись к его плечу. — Хотя мне кажется, мы и так давно родственники.
Родители не возражали. Да и кто мог возразить? Они были идеальной парой – даже соседи вздыхали: «Настоящая любовь, сейчас такое редко увидишь». Гости шумели за спиной, кто-то поднял тост, кто-то запел. Но Алексей и Марина уже не слушали. Они тихо выскользнули через кухонную дверь в сад где было тихо, где только луна освещала их лица. Сирень цвела так густо, что её сладковатый запах кружил голову.
— Помнишь, как мы в школе прятались за спортзалом? — прошептал Алексей, касаясь её щеки.
— А ты тогда впервые поцеловал меня, — рассмеялась Марина. — И так испугался, что убежал.
Он наклонился, чтобы повторить тот давний поцелуй, но... Внезапно погас свет.
Не только в доме – во всём дворе, в переулке, вдали, на улице. Абсолютная, густая тьма, будто кто-то выключил само небо.
— Лёш?.. — Марина инстинктивно схватила его за руку.
Он не ответил. Только тихий шорох, чьи-то шаги, резкий запах, от которого закружилась голова... И потом – пустота.

Часть 1. Потерянная

Белый потолок. Резкий запах антисептика. Гудящая в висках боль. Марина открыла глаза, и свет ударил по зрачкам, заставив снова зажмуриться. Где она?
— Очнулась! — раздался где-то рядом женский голос.
Кровать, белые стены, капельница, впивающаяся в вену. "Больница? Но почему?"
Она попыталась приподняться, но тело не слушалось, словно ватное. В голове — пустота.
— Как себя чувствуете? — Над ней склонился мужчина в белом халате.
— Где я? — её собственный голос показался чужим.
— В городской больнице. Вас нашли без сознания. Ни документов, ничего.
Она снова попыталась вспомнить хоть что-то, но в ответ только нарастающая паника.
— Вы помните своё имя? — спросил врач.
Она покачала головой. Ни имени, ни воспоминаний, только смутное ощущение, что должно было произойти что-то важное.
— Адрес? Имена родственников?
Опять ничего. Пустота.
— Амнезия, — констатировал врач, обмениваясь взглядом с медсестрой. — Возможно, посттравматическая.
— А что со мной случилось? — спросила она, сжимая простыню дрожащими пальцами.
— У вас была сильная травма головы, множественные ушибы. Вы в коме провели почти две недели.
— Две недели? А что было до этого? Кто я?
— Мы подали запросы, — добавил врач, — но пока никто не откликнулся.
Значит, её никто не ищет. Она снова закрыла глаза, пытаясь прорваться сквозь туман в голове. Вдруг — вспышка. Тёмный двор. Чьи-то руки. Запах сирени. И страх. Дикий, всепоглощающий страх.
— Всё в порядке? — врач нахмурился, заметив, как она задрожала.
— Я... не знаю, — прошептала она.
Но одно она поняла точно: что-то в её прошлом было очень, очень неправильно. И, возможно, забыть — было спасением.

     Выписка

    Капельницы сменились таблетками, больничный халат — пижамой с выцветшими ромашками. Дни сливались в монотонную череду процедур и вопросов, на которые у неё не было ответов.
Доктор Артём Захаров заходил к ней чаще других. Молчаливый, с усталыми глазами и тёплыми руками. В отличие от остальных, он не спрашивал:"Ну что, вспомнили?" Он приносил книги и яблоки, разрезанные на дольки.
— Сегодня вас выписывают, — сказал он однажды, закрывая историю болезни. — Социальные службы подыскали место в приюте.
Она сжала край простыни. Приют. Чужие люди. Безымянная, без прошлого.
— Есть другой вариант, — доктор сделал паузу, будто взвешивая слова. — Вы можете остаться у меня. Временно. Она подняла на него глаза. В его взгляде не было жалости — только твёрдая решимость.
— Почему? — спросила она.
— Потому что я не могу отпустить вас в никуда, — он потёр переносицу.
— Хорошо, — согласилась она. Потому что выбирать не приходилось. Потому что в его глазах, когда он смотрел на неё, было что-то, напоминавшее о том обрывке памяти — тёмном дворе и запахе сирени.
На прощание медсестра Надежда, та самая, что меняла ей капельницы, прошептала:
— Ты уверена? Он странный.
Но дверь уже закрылась.
В его машине пахло  лекарствами. Женщина прижалась лбом к холодному стеклу. За окном мелькали огни города, который она не помнила.
— Дома всё объясню, — сказал Артём, переключая передачу.
Она кивнула. Не зная, что страшнее — вспомнить прошлое или принять новое настоящее.




    Тайна доктора Захарова

    Они жили, как два острова в одном холодном море. Артём Захаров никогда не был общительным — коллеги в больнице звали его "Тенью" за привычку молча появляться и исчезать, не участвуя в разговорах. Дом их с Анной стоял на отшибе, за высоким забором, окна всегда зашторены. Она не работала. Не ходила в гости. Даже в магазин ходила редко — муж покупал все необходимое. Содержание дома в порядке, готовка, телевизор — так протекала её жизнь.
— Нам никто не нужен", — говорил муж и Анна молча кивала.
Бесплодие стало их общим приговором. После третьего выкидыша он запретил ей даже думать о детях:
— Ты не способна выносить. Смирись.
А потом приносил успокоительные — горстями, без рецептов.

   Трагедия

  Тишина. Только тиканье часов на кухонной стене нарушало гнетущее молчание. Артём стоял в дверях спальни, пальцы судорожно сжимали косяк, ногти впивались в дерево, но боли он не чувствовал. Перед ним, на кровати, лежала Анна. Его Анна. Бледная. Бездыханная. Пустой блистер от таблеток валялся рядом, белый, как её лицо.
"Нет. Нет, нет, нет..." Он бросился к ней, схватил за плечи, тряс, как будто мог встряхнуть жизнь обратно. Но её глаза оставались закрыты, губы синеватые, пальцы уже холодные. "Она не могла. Она просто не могла..." Но могла. Он знал.
  Последние месяцы она была тенью самой себя — депрессия съедала её изнутри, а таблетки, которые он же и выписывал, превратились в яд. Он видел, как она тайком увеличивала дозы, но не останавливал: "Пусть спит, если так легче".
А теперь она спала навсегда. И если кто-то узнает... "Врач, доведший жену до самоубийства" — заголовки, скандал, конец карьеры. Он не мог этого допустить.
Глубокой ночью, когда город погрузился в сон, он завернул её тело в старое одеяло, вынес через черный ход к машине. Даже не плакал — страх был сильнее горя.
Болото за старым карьером приняло её безмолвно. Вода сомкнулась над тем, что когда-то было Анной, и Артём стоял на краю, дрожа, но уже понимая - он сделал это.
     Когда в больнице появилась эта женщина — без памяти, без прошлого — он едва не потерял сознание. Та же форма бровей. Тот же изгиб губ. Только моложе. Словно сама судьба давала ему второй шанс. И он взял его — без раздумий, без угрызений совести. Ведь если Анна может "вернуться", значит, того ужаса, той ночи у болота... может, и не было вовсе?

    Новая жизнь

   Больничный коридор остался позади, а вместе с ним – и та женщина, которой она была раньше. Та, что не помнила ни своего имени, ни того, почему проснулась в больничной палате с пустотой вместо прошлого.
Дом Артёма встретил её тишиной и полумраком.
— Здесь ты будешь жить, — сказал он, проводя её по комнатам. — Ты – Анна. Моя жена.
Она кивнула. Её не испугало это имя – оно звучало так же незнакомо, как и всё остальное. Одежда Анны висела на ней мешковатыми складками. Рукава свитера сползали на кисти, юбка болталась на бедрах, будто на вешалке. Артём смотрел на это с странным удовлетворением — так удобнее было представлять, что это просто Анна похудела.
— Ты раньше любила это платье, — говорил он, поправляя воротник на ней.
Она покорно кивала, хотя ткань пахла чужим парфюмом и пылью.
Чтение давалось с трудом. Буквы казались знакомыми, но складываться в слова отказывались.
— Ты же окончила школу, — хмурился Артём, наблюдая, как она водит пальцем по строчкам, шепча звуки.
— Я... не помню.
Он вздыхал и убирал книгу.
Зато мультфильмы приводили её в восторг. Она смеялась над яркими красками и простыми сюжетами, а когда на экране появлялись драматичные сцены, хватала Артёма за руку:
— Он сейчас упадёт? Правда упадёт?
Кинофильмы для неё были загадкой. Она путалась в сюжетах, не понимала намёков, вздрагивала от громких звуков. После просмотра засыпала с красными от напряжения глазами.
По вечерам он включал ей советские мультики — те, что, как он утверждал, «она обожала». Она смотрела, поджав под себя ноги в слишком больших носках Анны, и потихоньку училась смеяться «как раньше» — тихо, прикрывая рот ладонью.
Артём наблюдал за этим с болезненной нежностью. Новая Анна — чистая, как ребёнок.
И главное — его. Полностью его. Она была пустым сосудом, а он наполнял её заново: показывал, как пользоваться плитой, как заваривать кофе, как смеяться в нужных местах.
— Ты раньше делала это по-другому, — поправлял он, когда её движения казались ему чужими.
— Как? — она замирала, беспомощно глядя на него.
— Ты держала чашку вот так. Ты улыбалась не так широко. Ты...
Он замолкал, сжимая её пальцы, будто проверяя, достаточно ли они уже стали её пальцами – пальцами Анны.
Прошли недели, месяцы. Она научилась варить его любимый суп, узнала, что он не любит, когда в доме громко говорят, и что по вечерам он иногда подолгу смотрит на неё, будто сравнивая с кем-то. А потом случилось чудо.
— Ты беременна, — сказал он однажды, глядя на результаты теста. Его голос дрогнул.
Она не поняла его реакции – разве это не было естественным? Но потом увидела его глаза. В них была не просто радость.
Это была победа. Теперь всё будет по-настоящему. Теперь она точно станет Анной.
Три года спустя.
На кухне пахло корицей и детским шампунем. Анна ловко ловила убегающую по столу ложку, которую тянула к себе маленькая Лиза.
— Ма-ма! — капризно протянула дочь, вымазывая кашей щёки.
— Мама сейчас, — Анна улыбнулась, вытирая личико салфеткой.
За эти годы она научилась быть Анной. Научилась не вздрагивать, когда Артём называл её по имени. Научилась варить его любимый суп с фрикадельками и не задавать вопросов. Но по ночам... По ночам к ней приходили сны. Обрывки. Голоса.
— Ты точно хочешь белое платье? — смеётся мужской голос. — А то вдруг я на тебя вино пролью...
Она просыпалась с бешено колотящимся сердцем, хватая ртом воздух. Рядом мирно посапывал Артём, его рука тяжело лежала на её талии.
— Опять плохой сон? — однажды спросил он утром, заметив её усталый взгляд.
— Пустяки, — она налила ему кофе.
Артём не стал настаивать. Он редко говорил о прошлом. О том, почему в их спальне висела только его медицинская дипломная фотография. О том, почему он иногда смотрел на Анну так, будто видел кого-то другого.
— Мама, смотри! — двухлетний Саша тыкал пальцем в окно, где на ветке сидела ворона.
— Красивая птица, — Анна прижала сына к себе, вдыхая его тёплый, сладкий запах.
Дети стали её якорем. Когда Лиза впервые обняла её за шею, когда Саша сказал «люблю» — в эти мгновения Анна почти не чувствовала, что живёт чужой жизнью.
Пять лет спустя
Дождь стучал по крыше машины, как будто хотел пробить металл. Анна сжимала руль, глядя, как дворники беспомощно смахивают потоки воды. В зеркале заднего вида отражались Лиза и Саша — они спорили из-за игрушки, их голоса сливались с шумом ливня.
— Мам, он опять моего мишку трогает!
— Нет, это мой мишка!
Обычный день. Обычная дорога домой из садика. Ничто не предвещало беды пока не зазвонил телефон.
— Алло?
Голос в трубке был чужой, резкий:
— Это жена Артёма Захарова?
В тот момент, ещё до следующих слов, у неё похолодело внутри.
— С вашим мужем случилось... несчастный случай.
Скорая. Больница. Белый коридор, пахнущий хлоркой.
— Мы сделали всё возможное, — врач разводил руками, — но обширный инфаркт...
Она не слышала остального. Где-то рядом плакала медсестра — та самая, что когда-то шептала ей про «странного доктора».
Артём лежал под простынёй, и только прядь волос выбивалась из-под ткани.
Она не подошла. Не подняла покрывало.
"Он был мне кем? Мужем? Похитителем? Спасителем?"

  Разбирая вещи Артема Анна нашла в шкафу коробку с надписью «Архив». Внутри паспорт — фотографии незнакомой женщины. Та же улыбка, те же волосы.
Анна Захарова. Несколько фотографий этой женщины рядом с Артемом. На обороте последнего снимка — почерк Артёма: «Прости, что не сберёг».
  В тот вечер она долго стояла под душем, пока вода не смыла слёзы. А ночью ей приснился сиреневый сад и чьи-то руки, вырывающие её из темноты.

  Часть 2. Забвение

 Свет. Резкий, режущий. Алексей открыл глаза, и боль пронзила череп, будто кто-то вогнал в него раскалённый гвоздь.
— Дыши, — сказал чей-то голос. — Ты в безопасности.
"Безопасности? От чего?" - Он попытался подняться, но тело не слушалось. Руки, пристёгнутые к койке мягкими ремнями. Капельница. Запах спирта.
— Как вас зовут? — спросил врач.
Он открыл рот, но в голове была пустота. Ни имени, ни воспоминаний — только смутное ощущение, что должно было произойти что-то важное.
— Вы помните, что случилось?
— Тёмный двор. Запах каких-то цветов. Крик. Вспышка. Кто-то... напал, — прошептал он.
Врач переглянулся с медсестрой.
— Вас нашли на берегу моря — сказал он. — Черепно-мозговая травма от падения с высоты, перелом лодыжки и запястья, множественные ушибы. Вы в коме пролежали три недели.
— Три недели. А что было до этого?
— Вы Алексей Казанцев.
Это имя ничего не говорило ему. Как и лицо женщины, которая ворвалась в палату с криком: «Лёшенька!». Она сжала его руку. Он отдернул ладонь.
— Я вас не знаю.
Её глаза наполнились слезами.
За ней в палату вошёл мужчина. Высокий, седеющий, с лицом, будто высеченным из камня.
— Сын… — его голос был тихим, но таким тяжёлым, что воздух в палате словно сгустился.
Алексей вздрогнул. "Почему этот голос режет глубже, чем боль в голове?"
— Вы… мой отец?
Мужчина не ответил сразу. Он подошёл к окну, сжал кулаки.
— Да.
— Что со мной случилось?
Отец обернулся. Его глаза были пустыми.
— Ты упал с обрыва.
— Как? Почему?
— Не знаю.
Ложь. Алексей почувствовал это — как запах гари, которого нет в стерильной палате.
— А где… — он попытался собрать мысли в кучу. — Кто-то был со мной?
Тишина. Мать заплакала. Отец сжал губы.
— Марина… — прошептала женщина.
— Кто это?
— Твоя невеста.
Удар в грудь. Имя, которое должно было что-то значить.
— Где она?
Отец отвернулся.
— Её нет, Лёша.
— Что значит "нет"?
— Она погибла.
Ложь. Снова ложь. Но почему?

  Чужой среди своих

 Два месяца спустя.
Дом, который называли «его родным», пахнет чужими воспоминаниями.
— Вот твоя комната, — говорит женщина — мать — показывая на стены, увешанные грамотами и фотографиями незнакомого парня.
На одной из них — он (если это действительно он) обнимает темноволосую девушку у какого-то замка.
— Кто это? — спрашивает Алексей, тыча пальцем в снимок.
Мать нервно поправляет скатерть.
— Марина. Твоя невеста.
— Я её совсем не помню.

Дом родителей казался музеем чужой жизни. На стенах — фотографии незнакомого парня: выпускной, рыбалка с отцом, снимок с Мариной.
Родители осторожничали, словно боялись разбудить в нём что-то опасное.
— Лёша, поешь, — мать ставила перед ним тарелку, но он не чувствовал вкуса.
— Спасибо.
Отец молча смотрел в окно, будто за стеклом прятались ответы.
Однажды ночью Алексей нашёл старую газету в ящике стола: «Трагедия в Приморском: жених разбился, невеста пропала». Фотография обручального кольца в песке.
Его руки задрожали.
Утром он уехал, не попрощавшись.

   Работа как спасение

  Курортный посёлок под Сочи, три года спустя. Алексей (теперь он представляется Лёшей, без отчества) протирает тренажёры в полупустом зале.
— Закрываемся, — бросает он последней посетительнице.
Женщина лет сорока лениво поднимается с эллипсоида.
— Вы всегда такой угрюмый, Лёш? — улыбается она. — Может, выпьем кофе?
— Не сегодня.
Он привык к таким предложениям. Одинокий, молчаливый, с пустым каким-то потерянным взглядом — он почему-то притягивал женщин, жаждущих «исправить» его.
В каморке за залом висит единственное напоминание о прошлом — та самая фотография у замка. Иногда, когда болит голова (а она болит часто), ему кажется, что девушка на снимке шепчет: «Найди меня».

Алексей собирал гантели после вечерней смены, когда заведующая заглянула в зал:
Лёш, завтра едешь в филиал под Краснодар—на месяц. Там инструктор сломал ногу.
—  Почему я?
— Потому что ты единственный, кто не обременён семьёй, - она бросила ключи от служебной машины. - "Морская волна", знаешь место?

    Пансионат "Морская волна". Два дня спустя.
 Анна поправляла полотенце на шезлонге, когда из старых колонок внезапно полилась музыка — хрипловатый голос, знакомый до мурашек:
"Сиреневый туман над нами проплывает,
Над тамбуром горит полночная звезда"
Её пальцы сами собой сжали край полотенца. Откуда-то из глубины памяти всплыло: " Это же наша песня! — смеётся мужской голос.
 Ну и старьё ты любишь," — её собственный смех в ответ.
В этот момент в зал вошёл  новый инструктор. Высокий, загорелый, с тёмными волосами.
— Тренажёры закрываются через полчаса, — бросил он, протирая рукоятки эллипсоида.
Голос из динамиков продолжал:
"Кондуктор не спешит, кондуктор понимает"
Анна подняла глаза:
— Я знаю.
Их взгляды встретились — и вдруг он резко замер, будто ударили током.
Песня нарастала:
"Что с девушкою я прощаюсь навсегда"
— Мы... знакомы? — сорвалось у него.
Её сердце бешено заколотилось. Тот же голос. Как тогда, в саду перед тем, как всё погасло.
— Нет, — прошептала она, но её пальцы впились в подлокотники.
В динамиках пели:
"Ты смотришь мне в глаза и руку пожимаешь
Уеду я на год, а может быть, на два.
А, может, навсегда ты друга потеряешь..."
Он сделал шаг вперёд — и в этот момент дверь распахнулась, ворвалась шумная группа отдыхающих, смеясь и громко переговариваясь.
— Зал закрывается! — резко бросил он, отвлекаясь на нарушителей спокойствия.
Когда последний посетитель вышел, а дверь захлопнулась, он резко обернулся — но шезлонг был пуст. Лишь смятое полотенце да лёгкий запах моря и чего-то ещё... сирени? Алексей замер. Была ли она вообще? Не видение. Не сон. Она была здесь.

Осколки памяти

Ей снился тот сад снова. Горячие пальцы, впивающиеся в её запястья. Голос, который она теперь помнила:
— Беги!
Она проснулась с криком. Пансионат спал. Её дети посапывали в кроватках. Только цикады трещали за окном.
Она вышла к бассейну — и он был там. Стоял по пояс в воде, лунный свет скользил по его спине.
— Вам тоже не спится? — спросил он, не оборачиваясь.
— Сон каждую ночь преследует: сад, сиреневый дурман, чьи-то теплые руки ...
Он резко повернулся.
— Как... Вам тоже снится сирень?
Тишина. Где-то вдали залаяла собака. Она сделала шаг назад.
— Кто вы?
И в этот момент вспыхнуло. Не имя. Не место. Ощущение. Её пальцы, переплетённые с его пальцами. Так уже было.
— Марина, — вырвалось у него.
Она застыла.
Никто не называл её так.
— Лёша... — её голос разбился.
Волны бились о камни, как тогда в саду билось её сердце.

  Номер в пансионате. Ночь.

Они сидели на полу, окружённые распечатками, картами и пожелтевшими газетами. В центре — фотография: двое молодых, счастливых, влюблённых.
— Всё сходится, — Алексей провёл пальцем по вырезке. — В ту ночь было два преступления. Меня сбросили с обрыва, а ты... — он замолчал.
— "Невеста покончила с собой от горя", — прочитала Марина вслух. — Но я же здесь.
— Подстава. Тебя должны были убить, но что-то пошло не так.
Она сжала руки. Вспомнила: Темнота. Запах сирени. Чьи-то руки втискивают её в багажник машины.
— Кому это было выгодно?
Алексей достал ещё одну газету. Фото дяди Сергея — тот стоял на их обручении с бокалом, но в глазах — не праздник, а холодный расчёт.
— После свадьбы отец передавал бы мне 51% акций. Дядя терял всё.
— Но... он же родная кровь!
— Для него бизнес — единственная семья.
Тишина. За окном завыл ветер, и Марина вдруг ясно вспомнила:
— Он подходил ко мне в тот вечер. Сказал... — она замерла. — "Красивое платье. Жаль, что тебе не долго его носить".
Алексей побледнел.
— Это не угроза. Это... признание. Я найду этого урода!

  Часть 3.
  Признание в темноте.

  Выборг встретил их холодным дождём. Город казался враждебным.
— Ты уверена, что хочешь туда идти? — Алексей сжал её руку, когда они остановились перед старым домом.
Марина не ответила. Она смотрела на окна там горел тусклый свет, а занавески были плотно задёрнуты.
— Он живёт здесь? — прошептала она.
Алексей кивнул.
Дверь открылась не сразу. Сначала шаги, потом цепочка, щелчок замка.
— Лёха? — Голос дяди, Сергея Казанцева, дрогнул. — Ты нашёл меня?
Алексей не шелохнулся.
— Да. И я знаю, что это ты сделал.

   Кабинет. Полки с книгами, которые никто не читал. Дорогой коньяк, который не приносил радости.
— Ты не понимаешь, — Сергей наливал себе второй стакан, руки дрожали. — Я спасал семью. Если бы ты женился на ней, всё перешло бы вам.
— Ты пытался нас убить, — голос Марины был тихим, но каждый звук резал, как лезвие.
— Нет! — Он резко встал, опрокинув бокал. — Я просто... дал вам новую жизнь.
— Новую жизнь? — Алексей засмеялся, и в этом смехе не было ничего, кроме боли. — Ты разлучил нас на восемь лет.
Сергей опустил голову.
— Я не хотел убивать.
— Ты не мог знать, что мы выживем.
Тишина.

   Полиция забрала его на рассвете. Марина и Алексей стояли на крыльце, наблюдая, как чёрный автомобиль увозит человека.
— Что теперь? — спросила она.
Алексей обнял её.
— Теперь мы живём дальше.

   Признание

   Следователь включил диктофон. Сергей Казанцев сидел, откинувшись на стуле, пальцы нервно барабанили по столу.
— Рассказывайте, как было. От начала.
Сергей усмехнулся:
— Вы думаете, я монстр? Я спасал семью. Если бы Лёха женился на этой девчонке, 51% акций ушёл бы ей в руки. А она... — он скривился, — Не из нашего круга.
— Как вы это организовали?
— От брата я знал, что он собирается передать бизнес Лехе. Я спланировал все заранее. Нашёл человека — зэка, отбывшего срок за грабежи. Посулил ему машину и кучу бабла, если дело выгорит. Велел ждать у электрощита, по моему звонку вырубить свет в поселке и бежать к машине, оставленной в тупике у заднего дворового выхода. Когда увидит мигание света фонарика — идти на свет.
  Я ждал удобного случая, чтобы девчонка вышла во двор. Под крыльцом у меня была припрятана бита. Но они вышли оба и направились в сад. Я достал биту и пошёл следом. Я не планировал убивать племяша, но другого шанса могло более не представиться. Алексей шёл, обняв Марину. Я сделал дозвон и свет погас. Я ударил Лешку по голове битой. Девушка даже не успела вскрикнуть — второй удар уже настиг её. Дал сигнал фонариком сотового и зек вскоре оказался рядом. Я велел упаковать тело в багажник, вывезти куда подальше и закопать поглубже. Машину зек мог оставить себе, а деньги, когда все будет сделано, переведу на карточку. И чтоб я его больше не видел.
  Следователь откинулся в кресле, щёлкая ручкой.
— Вы утверждаете, что не знали, куда подельник вывез тело?
Сергей Казанцев, стиснув зубы, кивнул:
— Я дал чёткие инструкции: «Убери её так, чтобы не нашли никогда». Он позвонил через три часа, сказал — «Готово».
— И вы поверили?
— Он был обязан мне. Я оплатил его долги в зоне.
— Что было дальше? 
— Я быстро сообразил как обставить дело: я снял с девицы туфли, вынес на плечах тело Лехи и сбросил с обрыва, благо здесь все рядом. Следом бросил туфли так чтобы они оказались ближе к воде. Вернулся в дом. Вскоре дали свет, а я как будто никуда и не уходил. Все шито-скрыто.
— Где орудие убийства?
— А биту я забросил в море.

  По оперативным данным, полученным от Сергея Казанцева, соучастник был быстро идентифицирован и задержан спецгруппой в течение 48 часов.

  Допрос подельника

— Ну, босс сказал — чтоб не палиться. «Закопай где подальше, чтоб даже псы не унюхали». Я ж не дебил — понял, что к чему. Повёз эту тёлку на север, за сто с лишним вёрст. Думал, в лес заныкать… Но мне влом было землю ковырять. Я её в канаву сгрузил у трассы, где фуры носятся. Думал, если и найдут — спишут на ДТП — баба пьяная с дороги слетела.
  Следователь нахмурился:
— Вы даже не проверили, жива она была?
Зэк фыркнул, разглядывая ногти:
— А похрену! Дышала не дышала — всё равно бы померла.
Пауза. Он вдруг усмехнулся:
— Хотя, если ваши мусора её подобрали — респект бабе. Живучая.

   Эпилог

Вновь зацвела сирень.
Лиза, присев на корточки, осторожно подбирала опавшие соцветия.
— Мам, а почему они такие липкие? — девочка протянула ладошку с фиолетовыми звездочками.
Марина замерла. Внезапно вспомнилось: сладковато-приторный запах, смешанный со  страхом...
— Мам? — Лиза потянула ее за руку.
— Потому что... — Алексей опередил, беря дочь на руки, — это слезы сирени. Она так радуется весне.
Он поймал взгляд Марины — тот самый, из прошлой жизни. Без слов понял. Прижал Лизу к себе, словно защищая от невидимой тени.
— Пап, ты меня задушишь! — засмеялась девочка.
Шашлык на мангале подгорал. Сашка, тыча в угли палкой, кричал что-то про "космическую миссию". Обычный день. Обычное счастье.
Марина глубоко вдохнула. Дурман сирени больше не сводил с ума. Теперь это был просто запах дома.
— Лёш... — она взяла его руку — а ведь могло быть иначе.
Он лишь крепче сжал ее пальцы. Никаких высоких слов. Только тихий жест — "я рядом". И этого было достаточно. Как шелест тех самых сиреневых веток — едва слышный, но навсегда вплетенный в их историю.

                Конец фильма