Власть болезни

Эдуард вошел в мой кабинет, словно неся на плечах невидимую, но очень тяжелую ношу. Его рассказ был похож на запутанный клубок: туманные боли, которые врачи списывали на вечный стресс, хроническая усталость и, главное, это щемящее, горькое чувство, что его любят как-то… условно. Любовь, казалось, приходила к нему лишь в сопровождении сочувствия, укутанная в теплый плед заботы, когда он был слаб, болен, когда его коленка из детства снова начинала ныть, уже во взрослой жизни, требуя не столько мази, сколько внимания.

"Елена, – говорил он, и в голосе его звучала застарелая печаль, – мне кажется, я разучился быть здоровым и любимым одновременно. Словно это два разных полюса, и я могу находиться только на одном".

Мы начали наше путешествие в его прошлое, и я предложила ему метафору, чтобы осветить этот темный уголок его души.
"Эдуард, представьте, что в раннем детстве, когда мир был большим и полным открытий, два крошечных, невидимых кванта – назовем их 'Боль' и 'Мамина Ласка' – случайно оказались очень близко в один и тот же момент. Вы упали, разбили коленку – и тут же, как по волшебству, появились теплые мамины руки, ее встревоженный, но такой любящий голос, сладкая конфета утешения. В этот момент эти два кванта, 'Боль' и 'Ласка', незримо 'запутались', как говорят физики. Они создали неразрывную связь. И с тех пор, где бы в вашей жизни ни проявлялся один из них – ваша боль, ваше недомогание, – второй, как его верный, но невидимый квантовый близнец, тут же откликался ожиданием особой заботы, требованием той самой детской, безусловной любви.
Эдуард задумчиво сказал: «Да, эта связь подчинялась не взрослому состоянию, а ребенку…» (Эдуард знал об эго состояниях, ранее я рассказывала и объясняла ему теорию транзактного анализа Э Берна.)

"Да, Виктор, совершенно верно!" – мягко подтвердила я. – "Эта связь подчинялась не логике взрослого, осознанного человека, а глубинным, почти инстинктивным законам детской души, жаждущей любви и безопасности. Ваш внутренний ребенок, тот самый мальчик с разбитой коленкой, не выбирал болеть, чтобы его любили. Он просто обнаружил, что эти два события – его страдание и мамино тепло – волшебным образом совпали, словно две ноты в одной пронзительной мелодии. И эта мелодия так глубоко врезалась в память, что стала неосознанной программой, сценарием его жизни."

Мы медленно, шаг за шагом, словно археологи, раскапывали эти древние слои его опыта. Эдуард вспоминал, как в школе перед контрольной у него вдруг поднималась температура, и мама оставалась с ним дома, окружая заботой. Как во взрослой жизни, перед важными решениями или в моменты, когда ему особенно не хватало поддержки от жены, его старые болячки давали о себе знать, словно маленький, капризный ребенок внутри него требовал: "Смотри, мне плохо! Пожалей меня! Люби меня так, как тогда, в детстве!"

Это было непростое осознание. Признать, что его тело, его болезни стали своего рода театром одного актера, где он неосознанно разыгрывал драму, чтобы получить аплодисменты в виде любви и заботы, было больно. Но это была та самая боль, которая, как первый луч рассвета, разгоняет ночную тьму иллюзий.

И вот однажды Эдуард пришел на сессию особенно взволнованный. "Елена, мне приснился такой странный сон," – начал он.

"Я стою на берегу моря, и оно неспокойное, серое. А на воде, недалеко от меня, качаются два маленьких, светящихся шара. Один – тускло-красный, как запекшаяся кровь, и от него исходит едва уловимое ощущение боли. Другой – нежно-голубой, как небо в ясный день, и от него веет теплом и спокойствием. И я знаю во сне, что эти шары – это части меня, и они связаны невидимой нитью, такой тонкой, что ее почти не видно, но она очень прочная. Если один шар качнется сильнее, другой тут же отзывается.

И вот я смотрю на них, и мне так хочется, чтобы они разделились, чтобы каждый плыл сам по себе. Я протягиваю руку, и вдруг из моих пальцев, как лучи, исходит свет. И эта невидимая нить между шарами начинает истончаться, а потом с тихим звоном, как лопнувшая струна, разрывается. Красный шар не исчезает, он просто становится меньше, его свет делается ровнее, перестает быть таким тревожным. А голубой шар вдруг начинает светиться ярче, становится больше, и я чувствую, как его тепло окутывает меня. И море вокруг успокаивается, становится прозрачным, и я вижу на дне красивые, разноцветные камни. Я проснулся с таким чувством легкости и… свободы".

Я много задала Эдуарду вопросов по сновидению. И в итоге он осознал свой инсайт, объяснив этот сон. Я улыбнулась и обобщила, давая отражение его мыслям:"Эдуард,  – сказала я, – ваш сон – это прекрасная метафора того, что происходит с вами. Эти два шара, 'Боль' и 'Ласка', которые так долго были квантово запутаны в вашем внутреннем мире, начинают распутываться. Вы сами, своим осознанием, своим светом, разрываете эту старую, изжившую себя связь. Боль не исчезает из жизни совсем – она ее часть, как красный шар, который стал меньше и спокойнее. Но теперь она не тащит за собой по привычке потребность в условной любви. А любовь, голубой шар, теперь может светить ярче, свободно, безусловно, освещая всё вокруг и показывая вам красоту вашего внутреннего мира - эти разноцветные камни на дне вашего моря".

Этот сон стал для Виктора поворотной точкой. Он начал учиться любить себя не за слабость, а за силу, принимать заботу не как награду за страдание, а как естественное проявление человеческой близости. Путь был не быстрым, но теперь он знал, что его "коленка" больше не является единственным пропуском в мир любви. Он учился быть здоровым и любимым одновременно, и эта новая мелодия его жизни звучала все увереннее и гармоничнее.