Иней на лице

Лет двадцать назад я встретил одного старика. Он жил при церквушке в селе Гладковка, что в шестидесяти верстах от Херсона. Худощавый, выцветшая кепка, руки в карманах — типичный бродяга. На вид ему было лет пятьдесят пять, может, чуть больше. Глаза светлые, лицо обветренное, с щетиной, серой, словно иней на траве поутру.

Священник там был молодой, звался Степан. Старика он звал по отчеству — Федосеевич. Я как-то подошёл, разговорился. Он отвечал нехотя, с задержками, будто взвешивал каждое слово, словно подозревал, что я пришёл не с вопросом, а с допросом. Было видно: человек на передышке. Подкормится за зиму — и снова в путь, куда глаза глядят.

— А где бы вы хотели остаться? — спросил я.

Он помолчал. Потом взглянул пристально, даже странно — как будто увидел во мне что-то своё, давно забытое.

— На Кубу, — сказал.
И снова замолчал.

Глаза у него были большие, прозрачные, и в тот миг в них сверкнула детская надежда. Казалось, он говорил не про географию, а про нечто большее — про мечту. Слово это он, впрочем, не произнёс.

Я на Кубе не был. Разве что в школьных рассказах слышал про Карибский кризис, про Фиделя Кастро. А про мулаток, что крутят табачные листья прямо на бедре, я узнал от него. Он и сам там не бывал, но говорил о тёплом море, белом песке, как дети рассказывают о Луне — не бывали, но верят. И говорил он просто, по-детски, словно читал вслух забытую книжку из детства.

Я стоял, слушал, глядя себе под ноги, чувствуя себя мелким, ограниченным, приземлённым — таким, какими мы бываем в присутствии чего-то настоящего.

Что с ним стало — не знаю. Уехал, исчез... Зимой его уже не было. Кто его приютил, по каким дорогам теперь ходят его изношенные башмаки — сказать не могу.

Но вот что странно: после того разговора мне иногда кажется, что разговор о Кубе — это своего рода "чёрная метка", которую он передал мне. Как знак того, что я тоже туда никогда не попаду...