Сон Менестреля

В проблесках тусклого вечернего света, исходящего из окна, обтянутого кожей, человек, сидевший напротив меня, казался сухим и дряблым. Он будто сжимался с каждой тенью, падавшей на его лицо, хотя я знал, что его кости обтянуты тугими связками мышц, а немолодые годы только увеличили и без того немалую выносливость. Еще сегодня днём мы шагали по лесу, стараясь как можно быстрее добраться до ближайшего города и купить место в трактире. Сейчас же мой спутник завернулся в плед и, казалось, жадно вытягивал из огня, плясавшего в камине, всё тепло, до которого мог дотянуться.

Я с удивлением смотрел на перемены в нём: из немолодого путешественника, дышащего движением, он превратился в мудрого старца, едва выдерживавшего сквозняк, задувавший из щели в дверном проёме. Его седая борода окрашивалась в жёлтый, когда огонь прыгал по дровам, а космы белоснежных волос, до этого развевавшиеся на ветру, лежали неподвижно. Взгляд его усталых глаз был направлен вдаль, куда-то, куда я не мог посмотреть, даже избрав верное направление. Он был не здесь.

Лютня, лежавшая у него на коленях, периодически издавала пение, когда его крючковатые пальцы, поражённые артритом, дёргали струны. Толпа зевак и детей, окружавшая нас, уже устала ждать: они пришли послушать песни менестреля, а не созерцать старика, впавшего в маразм.

Вдруг он как будто очнулся. Оглядел людей, стоявших за моей спиной, посмотрел на меня, улыбнулся и провёл рукой по струнам.

— Я помню сон, — заговорил он, и его взгляд снова устремился в никуда, — заставивший меня покинуть родной дом. Сон, заставивший меня окунуться в поток осознанности. Сон, который, как бы это ни звучало, был пробуждением от другого сна, называемого существованием. После него я перестал существовать.
Старик задумчиво поглядел в огонь, как будто что-то обдумывая, и продолжил:

— Но начал жить.

Сделав упор на этих словах, он сильнее ударил по лютне и начал играть щипками приятную мелодию.

— Огонь исполнял свой нелепый танец. В ночи языки пламени каждое мгновение преображали окружающий пейзаж: игра теней и света представляла собой страшную, но поразительно притягательную картину. Лес, окружавший меня, казался местом таинства — он не дышал дружелюбием, но был рад временно принять меня в свои объятия. Я сидел у костра и пытался подробно запечатлеть всё, что окружало меня. Скрываясь в тени, деревья как будто менялись местами и замирали, как только свет падал на них. Ветви сильно шумели, а толстые стволы изгибались, скрипя от напряжения. Ветер был сильным и шёл как будто бы со стороны реки: он был свежим и приятным, легко заполняя мои лёгкие. Казалось, я сидел так очень долго, давая огню согреть то левый, то правый бок.

Когда я лёг на спину, мне открылась ещё более впечатляющая картина: между крон высоких хвойных деревьев проглядывал тёмный, практически чёрный участок неба, заполненный миллиардами звёзд. Я лежал, и потоки холодного воздуха подхватывали меня так, что, казалось, я парю над землёй, а космос затягивал меня, будто водоворот в океане, и я не мог сопротивляться. Я чувствовал себя единым с окружающим миром. Ветер выл в моих жилах, деревья образовывали прочный каркас, а звёзды и планеты, сверкавшие надо мной, были сознанием.

И только хруст сухой ветки, настолько унылый и реальный, что я вздрогнул, вырвал меня из объятий природы. Я поднялся на руках и посмотрел туда, откуда раздался звук. Напротив меня, за костром, стоял огромный иссиня-чёрный лис. Я не испугался дикого зверя. Он смотрел на меня внимательным изучающим взглядом, и глаза его, хоть и отражали языки пламени, были наполнены той же тёмной субстанцией, что и небо над нами. Нас разделяло два метра, но я чувствовал его тёплое дыхание на своём лице, его грудь равномерно вздымалась, а шерсть переливалась в свете огня. Он продолжал стоять, а я не мог шелохнуться, прикованный взглядом к прекрасному созданию, ощущая его тонкость и изящество, но одновременно с этим и силу: древнюю мощь, способную валить с ног одним только присутствием.

Мы смотрели друг другу в глаза, обеспечивая тесный поток знаний из головы в голову. Наши «Я» соприкоснулись и взвились в безобразном танце, а наши физические оболочки, которые только отягощали нас и не давали взмыть в небо, потянулись за нами. Мы вскочили в дикой пляске, топча костёр. Я хохотал и безумно прыгал с места на место, а лис скакал за мной, повторяя мои человеческие движения с невероятной проворностью.

Начав этот безумный пляс, мы не могли остановиться: только когда луна, освещавшая нашу поляну, стала прятаться за светом солнца, а звёзды перестали слепить глаза, мы выдохнули. Костра не было: угли валялись по всей округе, а земля под нашими ногами была утоптана на палец вглубь. Я смотрел на чёрного лиса, вставшего на задние лапы. В таком положении он был выше меня в два раза. Мы чувствовали благодарность за эту ночь, исходящую от нас обоих. Я знал, что сегодня этот древний зверь признал меня и по его воле мы слились в эйфории.
В какой-то момент он ушёл. Я следил за тем, как он огибает вековые деревья, будто река ищет своё русло.

Старик закашлялся. Лютня больше не играла, и его взгляд затуманился. Он шумно выдохнул и оглядел толпу, которая стала ещё больше за то время, что он вёл рассказ.

— После этого сна я решил, что моя судьба — безумный пляс и топот возле ночного костра. И каждую ночь я вскакиваю и начинаю плясать, а движения мои напоминают звериные так же, как танец дикого чёрного лиса напоминает человеческие.

Он засмеялся.

Дети улыбались, когда он окончил свою историю. Я вдруг понял, что быть менестрелем не так уж просто. Что ж, по крайней мере, этот старец знает своё дело. Он обеспечил себе ночь в трактире и пару медяков на еду.