Свет в окне...

Когда ты встанешь у окна   
И белых, белых волос копна
Оставит след               
На чувствах первых дурака...
(9-й район) 

Ночь стояла глухая, фары резали пургу, которая будто намеренно сгущалась, пряча дорогу. Мотор урчал натужно — словно тоже не был уверен, стоит ли ехать.

Он держал руль крепко, почти судорожно. Не из страха — из упрямства. Давил на газ, как будто спешил не к человеку, а к судьбе.

Иногда память выдаёт странное. Не лицо, не голос, не даже запах — а вот как она, бывало, сидела у окна, поджав ноги и глядя в никуда. Или как вишня у крыльца цвела, а она говорила:
— Весна, дурачок. Всё живое просыпается, кроме тебя.

Он тогда смеялся. А сейчас вспомнил — и не улыбнулся.

Потом пошли будни: работа, суета, планы, амбиции. Он уехал в город. Не поругались, нет. Просто разошлись, как лед у моста.

Он верил, что закрыл эту дверь. Но сейчас — вспомнил, как она махала ему с крыльца. И в этом простом движении было больше любви, чем в его сотне слов.

Двенадцать вёрст до деревни он проехал, не сбавляя хода. Машина, будто чуткий зверь, сама знала — назад дороги нет. Только вперёд.

Когда показался первый поворот и под горой мелькнула стена леса, он увидел — окно. Светлое пятно в тьме. Тот самый дом. Та самая изба.

Свет был тёплым, неярким. Как раньше, когда она оставляла лампу на кухне, чтобы он не споткнулся, если задержится у реки. Тот же свет. И та же дрожь в груди. Только сейчас он понял, как сильно скучал. Не по ней. По себе — тому, каким был рядом с ней.

Он притормозил у ворот. Рука на ключе дрожала — то ли от холода, то ли от чего-то другого.

Он постоял у калитки, глядя на снег. Вспомнил, как однажды в юности чистил эту дорожку от крыльца до ворот. Мороз щипал уши, варежка слетела, а она стояла у двери и смеялась: — Ну куда ж ты без рук-то моих?

Он тогда целовал эти руки. А теперь стоял и не решался даже постучать.

Но она открыла сама. Без «кто там», без удивления — будто знала.

Стояла в тёплом халате, босая, волосы — спутанные, но всё ещё не потерявшие свой цвет. Те самые, что он когда-то прятал в ладонях. Глянула. И сказала:

— Не студись. Проходи.

Он хотел сказать: «Я на минуту». Или: «Мне бы только…» Но не смог. Глотнул морозный воздух — и промолчал.

Она отступила вглубь, пропуская. Он вошёл и сел на табурет у двери. Она поставила кружку. В ней парил чай.
— Выпей. Потом скажешь, что хотел.

Он пил. Медленно. Глотал не чай — время.

Она села напротив, вздохнула тихо. Наливала самогон — понемногу, не глядя в глаза. Он взял, пригубил. Закусил чёрным хлебом. Всё было как раньше. Только молчание — другое. Глубже.

— Не думала, что приедешь, — сказала она.

Он кивнул. И сам удивлялся.

— Я и сам… — начал, но махнул рукой. — Да неважно.

Она поправила платок, взглянула мельком.

— Ты, как уходил, — так и молчал.

— А ты, как всегда, — понимала без слов.

Они выпили ещё. За окнами мела метель, а внутри тепло пахло уютом и прощением.

Он взглянул на неё — и впервые за долгое время не увидел того, что утратил. Увидел — что сохранилось.

— Ты… — начал он, но опять не закончил.

Она усмехнулась: — Пожирнела?

Он засмеялся. Настояще, хрипло, от души: — Ага. Но красиво.

Она улыбнулась. И в этой улыбке была та девчонка с косичками, с которой он однажды мечтал жить вечно.

— Ночевать останешься? — спросила она просто.

Он вздохнул: — Нет. Я прощаться приехал.

Пауза. Долгая. Тёплая. Печальная.

— Ну, прощай, значит, — сказала она, не глядя.

Он встал. Пошёл в сени. Взял охапку дров. Закинул в печку. Раздул пламя. Потом оглянулся — она стояла у окна.

Он тихо к ней подошёл и обнял ее сзади мягко за плечи:

— Спасибо.

Она не ответила. Только смотрела в темноту, где снова исчезал он — как когда-то.

Весной соседка увидела, как она снова посадила вишню.

Старая вымерзла той зимой — не выдержала. А эта — новая, тонкая, с двумя живыми почками. Она копалась в земле, упрямо, с кряхтеньем.

— А зачем тебе? — спросила соседка. — Всё равно одна ведь.

Она выпрямилась, вытерла лоб.

— Не одна, — сказала. — У меня окно на дорогу.

Соседка ушла, не поняв. А она поставила чайник и заварила на двоих.

Чай остывал. Но свет в окне — горел.