Из пены или из ребра. Семь мини-новелл о женщинах

1.    Ася

Она ждёт меня на автобусной остановке.  Прячет   свой изящный острый носик  в  пушистом воротнике шубки.  Притопывает ножками в новеньких  замшевых сапожках на высоком каблуке.   Даже на каблуках и в объёмной шубе  Ася -  крошечная, как Дюймовочка. Когда я смотрю  на таких женщин, мне кажется, что мужчинам можно (и нужно!) постоянно носить их на руках,  хотя бы  просто потому,  что  это совсем не трудно!

- Олечка! Приветик, приветик! – завидев меня, Ася опускает воротник и широко, светло улыбаясь, раскрывает мне свои миниатюрные объятья. – Как я рада тебя видеть! Как доехала?  Знаешь, пойдем поскорее в кафе,  поскорее-поскорее,  я ужасно замёрзла! Можем даже побежать!

Она просовывает ручку в чёрной кожаной перчатке под мой локоть, и мы почти вприпрыжку бежим по улице, даже днём сверкающей огнями витрин и новогодних гирлянд. 

-  Я ж тебе говорила, по-моему,  что я совсем не переношу холод!  Вот летом любая жара, хоть под тридцать – это прямо моё, я кайфую… А морозы эти…Бр-р-р-р… У меня же  аллергия на холод, кожа ужасно реагирует. Кладу несколько слоёв крема и пудры, чтоб хоть как-то защитить. -  Голос у Аси звучный, говорит она громко, отчётливо и певуче, немного растягивая гласные.
 
Мне кажется,   Асе с её голосом, выразительными чертами лица и яркой,  живой мимикой   очень подошло бы быть  актрисой,  но она всю жизнь  работает лаборантом в  больнице и проявляет свой сценический талант   в коротких разговорах с мужчинами-пациентами, у которых забирает  кровь, попутно разбивая  сердца.

Скинув шубку, Ася располагается за столиком у окна, быстро окидывает взглядом  зал  в поисках официанта,  взмахивает ручкой:
- Можно нам меню, пожалуйста!
В предновогодние дни в таких заведениях народу мало, - все заняты беготней по магазинам в поисках подарков. Но Ася всем подарки уже купила.  И уже даже подарила.  И мне вот тоже сегодня принесла: в большой, нарядной, перевязанной блестящей лентой коробке.  Мы обмениваемся подарками, объятьями и поздравлениями с наступающим   и принимаемся  изучать меню.
-  Так, Олечка, мы вино будем пить?  А что, давай по бокальчику!  Какое ты будешь -  красное, белое?..  Я тоже тогда буду белое.  …И какой-нибудь салат.  Так, что у них есть… О, ну вот этот, с морепродуктами очень вкусный должен быть.  А десерты какие здесь, давай посмотрим… Есть у них «Павлова»?  О, вот, есть.  Конечно, кушать пирожное после обеда уже не стоило бы, ну да ладно,   вечером в спортзале  все калории сожгу!  Кстати, мой тренер – такой мачо, м-м-м…

Мы делаем заказ  и Ася,  лучезарно улыбаясь, смотрит на меня своими большими прозрачными глазами, которые в зависимости от освещения и цвета одежды  могут казаться то серо-голубыми, то светло-зелёными, то бирюзовыми…  Сегодня, подсвеченные синим платьем, они – цвета морской волны.  Ася  задаёт кучу вопросов, но я вижу, что ей самой  не терпится поделиться со мной  чем-то  очень важным.  Наконец, она собирается с духом.

-  Олечка, я понимаю, что, наверное, заранее не надо было бы говорить никому, но тебе я скажу, потому что ты не глазливая и не завистливая.  В общем, я, кажется, выхожу замуж!
- Кажется? – улыбаюсь я. – Ты не уверена в этом?
- Да нет, - звонко  смеётся Ася. – Уверена. Но если честно, просто не верится. Всё так быстро!

Двое мужчин за столиком в дальнем углу кафе давно неотрывно смотрят в нашу сторону, но, конечно же,  привлекла их внимание совсем не я.  Ася из тех женщин, в которых словно заключён мощнейший магнит, притягивающий представителей сильного  пола даже против их  воли. 
-  Мы поехали осенью в Питер  с  Андреем, и там он сделал мне предложение!  Ну, я и подумала, что тянуть не стоит, как говорится, куй железо, пока горячо,  и по приезде мы сразу же  пошли и подали заявление в ЗАГС.
- Поздравляю!
- Спасибо!  Ты знаешь,  я …я так рада, так счастлива… Конечно,  выходить замуж, когда тебе под сорок – это уже совсем другое, чем в юности… Более волнительно, что ли.
-  Наверное, да.  А как мальчишки к этому отнеслись?  Они ладят с Андреем?
- Ну,  ты знаешь, в целом, да. Старший, Мишка  вообще хорошо с ним общается,  но он заканчивает школу в будущем году и уедет в Питер учиться.  А  Валёк … он, конечно,  больше скучает по отцу. И к Андрею так…пока не очень тепло относится.  Как будто недоверчиво… Но я думаю, он привыкнет.
Ася расстилает на коленях салфетку и, пригубив вина,  с аппетитом принимается за салат. Воздушная, белоснежная, украшенная свежей клубникой  «Павлова» терпеливо ждёт своего часа на плоской  широкой тарелке с  логотипом заведения.

-  Столько дел ещё перед Новым годом, как всегда!  На маникюр я записана на завтра, кажется. Да. Потом  к косметологу - пора уже уколоть межбровку,  да и лоб в целом. Пилинг зимой не буду, наверное, делать. Только если щадящий какой-нибудь.  Купить нарядное платье….знаешь, хочу в этом году что-нибудь ярко-красное, с объёмной брошью-цветком.   А, ещё! Совсем забыла! Нам нужно завтра поехать забрать котика!
- Котика? Ты всё-таки решилась завести кота?
- Да, решилась. Берём из кошачьего приюта.  Надо мне карму свою почистить!  А котёнок, кстати, такой красивый,  почти сиамский.  С голубыми глазами.
- О, сиамские - они с характером!
- Да, знаю.  Но я ведь тоже с характером!  Посмотрим, кто кого!  Если я мужа-Скорпиона выдержала, то уж с сиамским котом как-нибудь справлюсь,  - снова смеётся Ася, справляясь тем временем с салатом и пододвигая к себе десерт.   

- Что там твой муж, кстати?  Бывший, то есть, муж…  Вы общаетесь?
- Ну как тебе сказать.  С сыновьями он видится периодически.  Но мне не нравится, что они проводят время  вместе с этой женщиной… Ты помнишь, да? С моей так называемой подругой.
- Да, ты  рассказывала…Так всё-таки они сошлись с этой Ириной?
- Представь себе, да!  Живут теперь вместе.  Вот так подруга оказалась! Змею я у себя на груди пригрела… Не успели мы развестись с Игорем, как она тут как тут -  со своим сочувствием и заботой – но  не ко мне, а к нему!  Как будто бы только и ждала!
Ася яростно тыкает «Павлову» десертной вилкой.  Красивые тонкие губы искажает ядовитая усмешка.
- Но знаешь, что я тебе скажу, - продолжает она, понизив голос, - он вот сейчас с ней живёт, но любит-то он меня!  Ну, посуди сама… Да  просто поставь нас рядом:  у меня – фигура, гладкая кожа, я вся ухоженная, красиво одетая… а у неё что? – расплывшееся тело с целюллитом даже на руках, лицо требует лазерной шлифовки,  на голове не понять что, и вечные эти жуткие дешёвые кофты с китайского рынка… да  просто – обнять и плакать!  Да он бы и не посмотрел в её сторону, если бы она сама на шею не повисла.  Не может он к ней что-то чувствовать!  Да он просто мне назло  с ней сошёлся!   Просто чтоб мне гадость сделать!
- Тебя это так сильно задевает?  Ты же говорила, что давно Игоря не любишь, и жила с ним просто по привычке… ну, или ради мальчишек.
- Ну, так-то оно так, конечно. Но просто сам факт.  Где я и где она…
- Может быть, ему нравится её характер. Наверное, она спокойная, покладистая…
- О, да!  Скорее всего,  так.  Я-то истеричка и скандалистка, и вечно ему мозг выносила. А  Ира прикинулась такой вот кроткой овечкой, хотя на самом деле ей тоже палец в рот не клади. И вот зачем она лезет к моим сыновьям со своей заботой?  Своего бы воспитывала,  как следует! Я Игорю категорично заявила:  я не хочу, чтоб мои дети общались с этой женщиной, а если так – то я вообще запрещу им к тебе приходить!
Видно, что вино всё-таки подействовало. Асина сдержанность и лёгкая наигранность поведения  исчезли, и она теперь  выглядит, как настоящая маленькая фурия: тонкие ноздри трепещут, глаза сверкают огнём из-под длинных чёрных  ресниц,  зубки оскалены,  и только разглаженный ботоксом  белый лоб -  безмятежно-ровен.   
-  В конце   концов, Мишка скоро уедет, а что касается Вали – так он вообще не его сын…Я конечно, очень благодарна мужу, что он принял  чужого  ребёнка  и воспитывал его, как своего… Это было очень благородно с его стороны.  Он, наверное, сам тогда упивался своим благородством!  Но по сути, разве это благородство было?  Он же мне условие тогда поставил…  Потребовал только одного: чтоб я рассталась с любовником, и больше никогда с ним не встречалась и не общалась никак. И тогда он примет  этого ребёнка и никогда меня ни в чём не упрекнёт.  Так благородно, правда?  Но  как жестоко! 
- Жестоко? Потому что ты хотела быть с тем человеком?
- Да.  Я очень его любила… А он… Не знаю.   Он так обрадовался, когда узнал, что Игорь со мной не будет  разводиться…  Избежал ответственности! А ещё врач, называется!   А сейчас я, знаешь, что подумала?  Надо мне Вальку  с ним познакомить…  Он же  должен знать своего настоящего отца!
- Ой… Ася.  А тебе не кажется, что для девятилетнего мальчишки  это будет чересчур:  один папа -  который воспитывал, другой -  который теперь с мамой будет жить, да ещё третий какой-то - типа «настоящий»?
-  Думаешь? Наверное, ты права… Но мне так хочется Игорю больно  сделать! Отомстить ему за всё.  Но ничего, я всё-таки замуж выхожу!  Пусть теперь смотрит и локти кусает! Я после нашего развода сразу себе цель поставила – обязательно выйти снова замуж, доказать ему, что я любима, нужна! И вот как Бог помог:  буквально через месяц я Андрея встретила!  Сейчас думаю, а что было бы, если б я тогда в баре не напилась и не отдала  ему записку со своим номером телефона…  Но, видимо, так всё и должно было быть!   А эти пускай сидят там,  два неудачника, дружно толстеют и завидуют, какая   мы с Андреем    красивая пара!  Кстати, я показывала тебе наши фотографии из Питера?  Мы же там фотосессию заказывали,  Love Story… Очень здорово получилось, вот, посмотри…
Ася подсаживается ко мне,  кладёт на стол передо мной свой новенький Айфон и,  изящно оттопырив безымянный пальчик, на котором сверкает бриллиантовое колечко (и телефон, и украшение – подарки Андрея),  указательным   «листает» фотографии  и увлечённо комментирует.

За окном стремительно смеркается, -  декабрьский день короток, -  и разноцветные огни реклам и новогодних гирлянд теперь сияют так ярко, так весело и празднично  в тёмно-фиолетовых зимних сумерках. 




2.  Лиза

Августовское солнце припекает из всех сил.  Льётся расплавленным золотом на изумрудную листву, на двускатные,  островерхие  крыши  дачных домиков, на деревянные, давно не крашеные заборы.   Раскалённый воздух напоён ароматами каких-то трав и цветов,  но мой нос чутко улавливает в этой симфонии запахов самый любимый  -  флоксы!  Лиза - в широкополой соломенной шляпе, старой мужской рубашке, завязанной узелком на невероятно  тонкой талии, в потёртых джинсовых шортах, и  с большими садовыми ножницами в руках, -   выглядывает из-за угла дома.   
- Олечка!  Иди-ка сюда, посмотри, какую красоту мы с  Нюшей нашли!

Я ставлю на землю пластиковую канистру с водой, которую притащила с ручья,  и покорно иду смотреть красоту.  На зелёном листе флокса спит большая карамельная улитка.  А Нюша умиленно смотрит на неё, согнувшись в три погибели, ежесекундно поправляя сползающие с носа очки.   
- Лиз, я принесла четыре канистры. Хватит, или ещё сходить набрать?
Лиза задумывается на пару секунд,  потирает  переносицу под мостиком своих очков – почти таких же, как у Нюши.
- Давай ещё две, наверное, если ты не устала.
- Не устала. Я бы  устала на грядках пахать, как вы с Нюшей. А просто гулять туда-сюда – что уставать…
- Ой, что ты, Олечка! – Лиза улыбается, и улыбка её светит из-под широких  полей шляпы, как августовское солнце. -  Мне так хорошо здесь, я от этой работы не устаю совсем, даже отдыхаю! Так отвлекаюсь от всего!  Жалко только,   что мы с Нюшей не можем теперь с ночёвкой приезжать!   Родителей нельзя  оставлять. Папа в одиночку с мамой не справится.
Словно эхом к её словам  звонит мобильный на веранде. Лиза торопится ответить,  на ходу вытирает узкие ладони мокрой тряпкой.

- Да, папуля! Ну, я бежала с огорода, руки грязные были. Да.  Что там?  Ты покормил её? Поела? Сколько съела ложек?  Ой… Ну, ладно, хоть так. А лекарство не забыл?  -  Она переступает с ноги на ногу, трогает носком старенькой кожаной сандалии  какой-то прутик на дощатом полу веранды. -   Да, я сделала всё, как ты сказал.  Помидоров совсем немного будет, но всё-таки что-то будет. Наверное.  Ну, я уж не знаю, почему,  что-то им не нравится  в этом сезоне!… Нет, не поэтому, папуля.   Как ты говорил, так мы с Нюшей всё  и сделали.  Да.  Ты сам-то покушал? Таблетку выпил? Молодец.  Хорошо, я позвоню, как будем выезжать. Не скоро, работы ещё много.  Позвоню. Пока, папуля. Давай. Давай. Пока.

Я ухожу с очередной канистрой к ручью.  У воды так хорошо в жаркий день. Присаживаюсь на деревянные мостки,  наблюдая, как струится хрустальный, играющий весёлыми бликами поток воды… Сидела бы и сидела здесь, хоть целую вечность. 
Понимаю теперь, почему Лизу так тянет в это место… Во-первых, здесь прошло её детство, когда родители были ещё молоды и полны сил.  Во-вторых, это действительно какой-то рай по сравнению с  тесной, душной, насквозь пропахшей старостью, болезнью и лекарствами  квартирой,  где Лизе в течение многих лет, день за днём  приходится  поддерживать едва теплящийся огонёк жизни в восковом, почти обездвиженном мамином теле и попутно  вести борьбу с папиными капризами и упрямством…. 
Каково всё это наблюдать взрослеющей Нюше,  я даже представить не могу.  Хотя, наверное, она уже привыкла. Как и привыкла всё время быть рядом с матерью, словно её тень, её двойник… Раз в месяц она видится с отцом,  но  их отношения больше похожи на отношения брата и сестры. Подруг у неё нет.   Недавно, правда,  подружилась с мальчиком – в театральной студии, где занимается  под руководством  мамы. 
Помню,   Лиза когда-то мечтала стать актрисой. Теперь вот ставит спектакли с детьми.  И не только ставит, а ещё и пишет сценарии, и песни к ним, и сама порой играет на сцене  и поёт…  Как ей удаётся всё это успевать, одному Богу известно.  Наверное, Он и пособит.    Хотя сама Лиза в Бога не верит категорически.  Не любит всё, связанное с религией и церковью. Она такая типично советская девочка из семьи госслужащих,   где в доме всю стену занимал стеллаж с книгами (он, кстати,  по-прежнему  на месте, правда, заполнен теперь больше по Лизиному вкусу – не классикой, а фантастикой и фэнтези),  где постоянно смотрели и пересматривали отечественные добрые фильмы о любви и дружбе,  а  Лиза пересматривает их и теперь, стойко  ограждая и себя, и Нюшу от всего современного, западного, авангардного…  Порой мне кажется, что она так и осталась там, в далёком нашем прошлом,  а приезжая на дачу, она и вовсе словно открывает портал в свое счастливое беззаботное детство….
Ручей тихонько напевает свою незамысловатую песенку,  а маленькая птичка, невидимая в густой листве, вторит ему,   задумчиво и немножко  грустно. Я отправляюсь в обратный путь со своей булькающей в запотевшей канистре  ношей.

-  Вот, теперь хватит  точно. Отдыхай, Олечка. Можешь вон в гамак лечь, Нюша его привязала… Не надо нам помогать!  Справимся… В прошлый раз  Сева с нами ездил,  так он знаешь как тут пахал,  мы с Нюшей не  успеем  глазом моргнуть, а он уже другую работу просит!  Вот, что значит  мужская сила!...

   Лизины русалочьи глаза – пусть и окружённые уже сеточкой ранних морщинок – сияют, как алмазы    из-за стёкол очков.  В голосе    начинают явно угадываться  нотки  кокетства и страсти, которые неизменно появляются, когда Лиза говорит о мужчинах, причем, любой возрастной категории.  Нюша же  при упоминании о Севе заливается краской, так, что россыпь прыщиков на лице становится незаметной на общем  фоне  и, сутулясь ещё сильнее обычного,  ретируется за кусты крыжовника.

- Но мы в долгу не остались, конечно! –  Лиза переходит на полушёпот,  чтоб Нюша не слышала,  но оттенок чувственного восторга в её голосе не блекнет.  -  Мы взялись помогать Севе  с учёбой… Оказалось, что там всё очень запущено, а экзамены-то на носу.  Так что я срочно стала учить физику, Нюша – повторять геометрию,  а мы обе – литературу.   Вот, всё лето занимались. Нет, он не просил, конечно! Но он был в такой депрессии и панике к концу учебного года, что никак  нельзя было не помочь.    Не знаю, что из всего этого выйдет, но опыт был интересный.

-  Лиз,  что-то   мне  это всё  сильно напоминает… - я качаю головой, тоже стараюсь говорить тихо. -  Не боишься, что история повторится?  То  ты  была для своего Сашки «мамочкой», а теперь Нюшу к этому же  приучаешь…

Я вспоминаю, как Лиза познакомилась с  Сашкой  в институте, где она  работала в библиотеке, а он учился на айтишника,    как быстро они сошлись и поженились, несмотря на приличную разницу в возрасте…  Как Лиза после работы, ночами  писала для Сашки курсовые, потом – диплом.   Как потом помогала ему с поиском работы.  Как устраивала для него посиделки друзей с настольными играми…     Впрочем, у неё и  с Витькой,  нашим общим  однокурсником и её первым мужем, был тот же самый сценарий,  -  почти тот же самый,  с разницей лишь в том,  что Витьку она не любила  и  вышла за него назло парню, в которого безумно  и безответно  была влюблена со школьных лет… Ко времени, как появился Сашка, старая боль почти совсем  прошла,  с Витькой  они давно развелись,  и казалось, что всё будет замечательно.  Но второй, юный и обожаемый  муж, так же, как и первый, предпочитал обществу жены компьютерные игры.  «Я устала созерцать его спину и мелькающий за ней монитор… А ещё устала терпеть его безразличие ко всему… Вот эту его фразу: «Решай  сама!  Мне всё равно». Ей так хотелось чувствовать себя слабой,  чувствовать в муже  свою опору… 

Я с досадой обрываю с куста малины сразу несколько листков.   Ну, как ей объяснить?

-  Этот Сева - вполне взрослый парень, пусть сам решает свои проблемы!  Твоя Нюша сейчас помогает ему, думая, что это его привяжет, но только привязывается ещё сильнее  сама… А Севе захочется всё-таки быть с той, с кем рядом он не будет чувствовать  себя слабаком и неудачником. Наверняка.   Не было бы потом слёз…
Лиза кивает:
-  А слёзы уже были.  И не раз. – Она  поднимает руку. Зеленоватые ручейки вен под сухой, почти прозрачной кожей  сбегают от кисти  к запястью и теряются из виду на полпути к острому углу  локтя.  Осторожно поправляет шляпу.   -   Я думаю, Нюша  всё это понимает  сама. 
-  Тогда зачем вы это делаете?  Зачем ты это делаешь?  Ты же прекрасно знаешь: всё обычно заканчивается тем, что об тебя просто вытирают ноги. 
- Знакомо. – Лиза улыбается снисходительно. –  Но это не про Севу.
- Уверена?  Вы настолько хорошо его знаете?  Хотя, конечно, я понимаю Нюшу…Когда  влюблён в человека, очень многого не замечаешь…
-  Знаю. Только в моём случае это уже не влюбленность. Это любовь. А когда любишь, многое видишь, но просто принимаешь, как есть.  Знаешь… когда мы с Севой играли нашу сцену в «Хозяйке медной горы»,  он сначала был ужасно, ужасно закрыт, скован, я не могла к нему пробиться, достучаться … а потом, в какой-то момент что-то произошло, и… между нами возникло что-то…что-то вроде телепатической связи, что-то такое удивительное, невероятное… И  теперь   я… не могу, просто не могу его отпустить.

Лиза умолкает, кажется, сама испугавшись   своей внезапной откровенности,  хмурит тонкие брови, снова трёт переносицу под очками.  Поднимается и окидывает деловитым хозяйским взором свои маленькие дачные владения…
- Пойду ещё морковку прорву… Отдыхай.

Я не без труда забираюсь в любезно приготовленный для моей особы гамак, что качается   меж стволов двух старых абрикосовых деревьев.  Вдыхаю жаркий воздух, наполненный любимым ароматом флоксов, и наблюдаю из-под опущенных век, как две высокие тоненькие фигурки  в почти одинаковых соломенных шляпах  склоняются над аккуратными грядками… Мать  и дочь. Сейчас – лучшие подружки. Оригинал и копия.  Фигура и вечно следующая за нею тень… Августовское солнце печёт нещадно.  Но осень совсем-совсем близко.




3. Полина

Она сидит напротив меня за столиком маленького уютного кафе и улыбается своей застенчивой,  будто чуть виноватой улыбкой.  Уголки светло-розовых пухлых губ, не тронутых косметикой, чуть приподняты, на  бледных щеках –  ямочки.  Она очень гордится этими ямочками. Она уверена, что похожа на Одри Хепберн, но я почему-то не вижу  сходства.  Наверное, всё дело во взгляде: он какой-то  тяжёлый, напряжённый,  беспокойный, ищущий что-то на лице собеседника, словно желающий проникнуть внутрь тебя,  прочитать твои сокровенные мысли…  В этом взгляде, в отличие от взгляда Одри, совсем  нет света, зато  очень много острых иголочек. Впрочем, он не всегда был таким.  Я помню эту девочку другой.

- Сто лет с тобой не виделись!  Как ты?  Что нового?
- Всё так же… Нового, пожалуй, ничего… Хотя, вроде бы, столько всего происходит… А по сути, ничего не меняется. – Голос у неё глуховатый,  очень  низкий, что совсем  не вяжется с её миниатюрной фигуркой и мелкими чертами лица. Помнится, именно этот контраст внешности эльфа и голоса  великанши  очаровал меня в Полине, когда  мы познакомились   много   лет   назад.  Впрочем, как и её неповторимый,  инопланетный какой-то стиль...

- Ты  работаешь?  Там же?
- Нет… пока нигде.  Перед Новым годом ушла из «Икры»,  теперь вот подыскиваю новое место. Но думаю, трудно будет найти что-то подобное, того же уровня. Всё-таки там постоянно общалась с людьми высшего круга… Известные дизайнеры, бренды…  И клиенты, сама понимаешь, какие… У нас сам хозяин  «Адмирала»  одевался.  Всегда приходил в мою смену,  подолгу со мной разговаривал…Классный мужик. 
Она чинно складывает на краю стола руки: тонкие запястья и длинные изящные пальцы с короткими,  отшлифованными ногтями без всякого лака,  массивные кольца из чернёного серебра, закрывающие всю фалангу пальца. Тёмные  волосы причёсаны с какой-то немыслимой тщательностью,  чёрный шёлк платья лежит абсолютно  ровно на  плоской, как у ребенка,  груди.  Она внимательно наблюдает, как официант ставит перед нами  чайник, две  чайные пары  и тарелочки  с эклерами.  Приподнимает руку и, чуть хмуря тёмные брови, обращается к нему:

- Благодарю вас. И  можно  принести нам  ещё одну чистую тарелку? Можно? Тогда будьте добры,  пожалуйста. 

- Так почему ты ушла, если не секрет?  Почему на этот раз?  Мне кажется, тебе всё нравилось.
- Мне – да. Хозяйке – нет.  Сначала она мной восхищалась и пела дифирамбы, но в какой-то момент всё изменилось.  Наверное,  когда она поняла, что я разбираюсь во всём лучше неё. Ну и другие девочки тоже поменяли отношение, соответственно… Стало…неуютно. 

Я слышу это не впервые. Каждый раз, когда Полина покидает очередное место работы (как правило, это какой-то гламурный, очень дорогой   бутик в центре города),  причина её ухода -  в перемене отношения к ней.  В том, что её недостаточно ценят…
 
- Ну, ничего. Найдешь что-то новое. У тебя ведь опыт какой уже!
- Да, опыт огромный.  Но  мне ведь уже почти  тридцать,  а в продавцы-консультанты всё-таки берут совсем молодых… ими проще управлять.  И знаешь, мне порой становится страшно…  -   её лицо почти не меняет выражения, но взгляд становится ещё напряженнее и тревожнее. -   От того, что у меня нет никакой опоры.  Вот ты: ты знаешь языки, а главное – у тебя диплом,  и ты всегда и везде сможешь  заработать себе на кусок хлеба  уроками… А как буду жить я, когда в магазины меня перестанут брать?
Полина откладывает один из эклеров на принесенную официантом чистую тарелку и аккуратно режет его на несколько частей. Движения её рук грациозные и неспешные.  Лицо сосредоточенно, около губ лежит скорбная складочка.
-  Россия – это  не Америка.  Помню, в Нью-Йорке у меня купили сразу несколько моих рисунков.  Просто посмотрели и купили, и никто не спрашивал, есть ли у меня художественное образование.    Здесь такое в принципе невозможно. По крайней мере, в нашем городе. Здесь просто никто не в состоянии оценить настоящее искусство. 
- Мне кажется, везде найдутся люди, способные оценить.  А насчет образования… Ну, два  года в художественном колледже – они быстро ведь пролетят!  Ты же поступала,  может быть, тебе стоит восстановиться просто?
- Я не поступала, я просто брала частные уроки у самого директора.  Учиться там невозможно: в тебе просто убьют всё творческое начало.
Да, это я уже тоже слышала. Много раз.

Она пробует кусочек эклера, потом промокает губы салфеткой и лишь после этого делает глоточек чая из чашки.  Каждое её движение выверено и точно, словно это не живой человек, а совершенная механическая копия.
-  Но тогда тебе можно выйти замуж, - подбадриваю я,   совсем не грациозно поднимая свою, налитую почти до краёв  чашку, и    как всегда немного проливается мимо, на блюдце.
Снова чуть виноватая улыбка и застенчивые ямочки. Взгляд теплеет, в тёмных  глазах вспыхивают  искорки, но скоро гаснут.
- Ну да, конечно!  Те, за кого я вышла бы замуж, увы, давно женаты.  И тягаться с их женами я не стану, конечно.  Там такие акулы зубастые.  Свою добычу  ни за что не отдадут.  …А остальные, зачем они мне?... Да, собственно, где они, остальные? Никого нет.  Никого – моего уровня.
- Да… это понятно. Кстати… я недавно видела Диму, если я не обозналась, конечно. Но, кажется, это всё-таки  был он… на своем тёмно-синем джипе…
- Правда?  -  она даже чуть распрямляет узенькие плечи, и снова оживают искорки в её глазах. Немного медлит, не решаясь задать вопрос,  смотрит испытующе, и  кажется, я уже понимаю, о чём она хочет спросить меня.  Да, так и есть.

  – А скажи, пожалуйста,  он был в машине….один? Или с кем-то?  Ты не заметила? 
-  По-моему, один.
- А…Ну… Конечно, ты не могла разглядеть, но вдруг… - она понижает голос почти до шепота, и от волнения он становится хриплым, -   у него было обручальное кольцо на руке?
- Хм… Нет, Полин, не видела,  да я и не смотрела.
- Ну да, понятно…Конечно.
- Полина…Извини, но… я спрошу.  Ты…ты хотела бы вернуть его?
Пауза перед её ответом совсем короткая. Ответ звучит твёрдо.
- Да.  Я понимаю теперь, что никто не будет ко мне  относиться  так же, как он. 
-  Ты говорила, что у вас мало общего… Что он не дотягивает до твоего уровня. 
-  Я и сейчас так считаю.  Но люди с разным уровнем развития и разными интересами живут прекрасно всю жизнь, разве нет? 
- Пожалуй, да.  А  ведь ты можешь позвонить, написать ему… Может быть, он ждёт?
- Нет. Я не могу. Если бы он хотел, он написал бы первый. 
- Думаешь?
- Не знаю…  Я часто вспоминаю тот наш с ним год в Нью-Йорке… Как светлое, солнечное пятно на тёмно-сером фоне жизни.  Там я дышала полной грудью.  Там я жила. А здесь  я просто существую, понимаешь?   Просто какое-то унылое существование, выживание. Это  бесконечное  одиночество. Эта работа ради куска хлеба. Общение с людьми, с которыми у тебя нет ничего общего, которые не знают и десятой доли того, что ты знаешь, но считают себя  выше, умнее, круче  только потому что у них есть бумажка, диплом,  а у тебя его нет…  И этот культурный голод! … В этом городе  совсем некуда  пойти,  я задыхаюсь здесь.   –  Она и правда как будто стала задыхаться, и  бледное лицо её приобрело какой-то зеленоватый оттенок.
 
Недопитый чай остывал в чашке. Она умолкла на несколько секунд, глядя мне прямо в глаза, сидя неподвижно, как изваяние, потом выдохнула с отчаянием:
-  Ну не молчи ты, скажи что-нибудь!!!

Пожалуй, иногда лучше  не откликаться на такие просьбы и всё-таки промолчать.  Но я откликнулась.  Вернее, поддалась, потому что в её взгляде и голосе была даже не просьба, а мольба, призыв,  требование, приказ – всё  вместе. Она хотела, чтоб я сказала то, что я думаю.  Что ж… Я внутренне собралась и  вывалила именно то, что думала:
-  Я понимаю, что ты хочешь всё изменить в своей жизни. Но ты ведь ничего для этого не делаешь. Мы знакомы десять лет, и все десять лет я слышу одно и то же, но я не вижу действий…

Она словно чуть пошатнулась. Глаза угрожающе быстро наполнились слезами, а нижняя губа задрожала.  Она требовала моего мнения    и получила – вырвала его у меня силой.  Слова были сказаны, взять их обратно я не могла, как бы ни хотела.  Несколько секунд она боролась со слезами, но проиграла эту битву:   крупные, тяжёлые капли поползли по щекам, сливаясь в один ручеек у подбородка.  Она заговорила сквозь слёзы:  совсем севший, охрипший голос выталкивал слова из горла тяжело, с усилием,  и они казались какими-то шершавыми  серыми камнями, падающими с глухим стуком на сухую, растрескавшуюся  землю.  Половодье слёз и выжженная пустыня слов  -  это было почти невыносимо, для нас обеих.

- Я так и знала. Так и знала.  Ты говоришь точно, как моя мать. Слово в слово.  Но откуда вам знать?  Вы же не видите, что я делаю. Сколько всего   я делаю.  Постоянно.  Никто не видит. …Я думала, хоть ты меня понимаешь,  думала, что подержишь. Но я ошибалась. 
Теперь её голос звучал почти зло, и сквозь пелену слёз она смотрела с такой болью и ненавистью, что мне стало не по себе.  Мне показалось, что она сейчас встанет и уйдёт.  Нужно было незамедлительно принимать какие-то меры по ликвидации последствий  катастрофы. 

- Помнишь, Полин,  ту картину твоего любимого Рене Магритта?  Как она называется?  Там два человека стоят около высокой непреодолимой каменной стены,  которая скрывает от них чудесный вид и горизонт… А камни стены сложены в огромные буквы – REVE -  «мечта».   Мы ещё рассуждали с тобой, что вот иногда сама наша мечта может быть препятствием  для  движения вперёд,  а иногда мы из-за неё  просто  не замечаем  саму жизнь… А жизнь проходит.  Помнишь?
Скоро её слёзы высохли, и даже тень улыбки снова появилась на бледных губах.  И мы вышли из кафе вместе, словно ничего не произошло.  С унылого мартовского неба падали мелкие, ненастоящие какие-то снежинки. Крошечными белыми шерстяными  звездочками цеплялись за воротник её  чёрного пальто… Вся безупречная, тонкая, прямая и непреклонная  она уходила по серой пустынной улице,  а март сыпал и сыпал ненужным  снегом на притихший, уставший от долгой зимы город.


4.  Надя

-  У-ух, как хорошо!  Водичка классная, бодрит! 
Она садится на расстеленное у самой кромки воды покрывало, вытягивает длинные загорелые ноги. Крупные капли морской воды дрожат и сверкают под солнечными лучами на её плечах.
- Подай мне, пожалуйста, полотенце,  чтоб я через тебя не тянулась… Спасибо. А ты не хочешь окунуться?
-  Чуть позже, наверное.  Позагораю немного, согреюсь. 
Нет, навряд ли я решусь забраться в воду в начале июня.  Мы здесь начинаем купальный сезон не раньше, чем через месяц.   Но Надя – с берегов сурового Амура,  и наше море кажется ей вполне тёплым для купания  даже в мае.  Впрочем, Надя не купается.  Она совершает заплывы.  Самые настоящие.  Каждый раз, когда приходит на пляж.  И дважды в году  участвует в городском заплыве через Амурский Залив.

-  Может, чаю уже попьём?  - она извлекает из большой холщовой сумки термос. – Ты   до которого часа планируешь здесь побыть?
-  До обеда, наверное. А ты?
- А я …хоть до самого вечера… Вадим всё равно не приедет сегодня. -  На последней фразе в её бархатном контральто появляется металлический призвук.
-  Что на этот раз?
-  К тёще на дачу поехал. С женой и детьми. -  Металл полностью вытесняет бархат.  Она сгребает в ладонь пригоршню камушков и швыряет их в воду. 
- Я могу представить себе, каково это.  Хотя, …наверное, нет, не могу.
- Ты знаешь, я уже привыкла. За пять-то лет.  Все праздники - одна, выходные – одна.  В будни – полтора-два часа вечером.  Или совсем ничего, если он устал на работе, и у него нет сил   приехать.  Привыкла… Ко  всему ведь можно привыкнуть,  -  металл в голосе  разъедает ржавчина, делает его похожим на кружево,  совсем хрупким.
- Плохая привычка…
- Знаю.

Она смотрит на море.  Смуглый упрямый профиль, с тесно сжатыми тонкими губами – как с полотен Эль Греко. 
- И сколько ещё ты сможешь это терпеть?
- Пока люблю,  смогу. …O-o…. На прошлой неделе, знаешь, что было…Просто какой-то трэш!   
Ещё  одна пригоршня гальки фейерверком летит в воду.
- Пришёл, как обычно, вечером, мы посмотрели фильм, полежали.  Потом говорит: «Нам надо расстаться,  я тебя мучаю,  тебе нужно найти кого-то другого,  быть счастливой, бла-бла-бла»…
- Старая песня о главном?  В который уже раз?
- Ну да. Я говорю: «Мне никто не нужен больше, я тебя люблю».  А он: «А я тебя -  не люблю». Собрался  и вышел. 
Надя умолкает.  Волны неспешно наползают на берег,  облизывают пёстрые камушки мокрым языком и  отступают с мягким шорохом.
- ..И вот я сижу, как будто меня ударили в солнечное сплетение: ни вдохнуть, ни  выдохнуть, перед глазами темно… А как дверь за ним закрылась, так меня аж подбросило на месте. Я – за ним! Сломя голову! В чём была…..не помню, как успела ноги в сандалии сунуть.  Оля,  как я орала!  Наверное, весь район слышал.  Как я его проклинала! Пнула ограду клумбы так, что она завалилась… Потом накинулась на него с кулаками, визжала,… он обхватил меня, сильно, взял на руки и понёс домой.  Я всё ору: «Ненавижу тебя, ненавижу!», а он мне рот руками закрывает.  Потом стал целовать, ну и потом -  бурный секс…  Через час уехал…. А я осталась, опять одна.

Надя  никогда не мёрзнет, но сейчас она накидывает на дрожащие плечи полотенце. Смотрит неотрывно в морскую даль. Июньское светло-голубое небо с лёгкими перистыми облачками на горизонте встречается с ярко-синей полоской воды.   Надин телефон блинькает оповещением.  Она хватает его и впивается глазами в экран.   Лицо, на мгновение осветившееся надеждой, снова мрачнеет.  Губы кривит злая усмешка.

- Вот, Оль, объясни мне, пожалуйста, -  в голосе снова бряцание металла, -  объясни. Зачем. Слать. Мне. Фотографии. Своих. Детей.  А?!
Она отбрасывает телефон в сторону. Прикрывает ладонью рот, как будто боится, что оттуда выплеснется  яд или пламя.  На среднем пальце руки -  перстень с большим плоским агатом: бабушкино наследство.   Впрочем, от бабушки  не только самоцветы перешли к Наде. Она частенько рассказывает о том, что бабушка в молодости много лет любила женатого,  и что он так и не развелся с женой… У Надиной мамы была точь-в-точь такая же история.

Море шуршит, шепчет что-то,  качает на волнах солнечные блики… С другого конца пляжа слышен заливистый детский смех…
-  Я знаю, знаю, что это плохо, но я ненавижу их!  Потому что он не уходит от жены только из-за детей. 
- Думаешь?
- Он так говорит.  Жену он давно уже не любит.  Но ведь когда-то же любил! И вот эти двое детей – как напоминание, как живое свидетельство того, что он когда-то её любил, и из-за этого я ещё больше их ненавижу. 
- Надеюсь, ты не говорила ему об этом?
- Нет…Не говорила….
Она  задумывается, опустив голову. 
Потом встряхивает ею и смеется:
-  А недавно, знаешь, что было…ой!  Я тебе не рассказывала?  Оля, это просто экшн!  -  Надино лицо  оживает, глубокие  оливково-зелёные глаза лукаво щурятся,  полотенце – долой с плеч!  -  Вадим забрал меня с работы, едем с ним ко мне домой, и тут навстречу  - представляешь! -  его жена на своей машине!  И она увидела, увидела, что рядом с ним  кто-то есть!  И сразу же, через пару секунд   звонит ему, трезвонит!  Конечно, он ответил, сказал, что коллегу подвозит с работы. Я его спрашиваю:  «А если бы ты не взял трубку?».  Он говорит: «Если бы не взял, Вера развернулась бы через двойную сплошную!  Она может!».  Представляешь?!

Я тоже загребаю пригоршню гальки и швыряю в воду.
-  И после этого ты веришь, что они уже давно не живут, как муж и жена?
- Он так говорит.  Я ему верю. Как я могу ему не верить?  Если ему не верить, то можно просто сразу пойти и умереть. 
- Я сейчас, наверное, сделаю тебе больно… Но… Антону ты тоже верила.  Все три года верила…
- Ну да… Только он и не скрывал, что с женой  спит.  А потом…потом вдруг сделался такой набожный, фу-ты, ну-ты… Обвенчался с ней.  Я всегда церкви стороной обходила, а теперь меня от одного вида этих крестов-куполов  тошнит просто.  То трахал каждую встречную, будучи женат,  даже список  вёл, своих «побед». … Я у него, по ходу, последняя в списке была.  Потому что после меня   его   вдруг переклинило:  свечечки-иконочки, венчание с женой,  вместе и в горе, и в радости до гробовой доски.   Тьфу!  Знаешь, была бы моя воля, я бы ему просто осиновый кол вогнала бы в грудь, и камнем голову бы размозжила! 
- Надь… я вижу, ты его так и не отпустила….
- Нет!  -  она снова смеётся.  Вернее, смеётся теперь  только рот.  А глаза темнеют, меркнут.  -  Надо ещё один заплыв сделать.  Пойду домой, когда ты пойдешь…  Начала натюрморт, акварелью,  надо закончить… Не хочется ничего делать, но надо. 
-  А что за натюрморт? Покажешь потом?
- Ага. Там полевые цветы какие-то в стеклянной вазе.  Мне интересно, получится ли воду нарисовать.  Маслом вот получалось,  но тут же всё по-другому, с акварелью…. Покажу, да.  Вот тебе всегда хочется посмотреть мои картины, и ты всегда хвалишь! … А Вадиму  - всё равно. Он их не замечает даже…
- Ну, может быть, он просто ничего не понимает в живописи…
- Наверное, так. -  Надя грустнеет ещё больше.  Потом, вспомнив что-то, вскидывает голову, встряхивает густыми тёмно-русыми волосами. – А вот Митя – понимает! И Митя всегда смотрит и хвалит мои работы.  И Митя снова звал меня в кино! И знаешь,  я думаю,  что я даже пойду с ним в кино. А что?  Сидеть одной весь вечер и ждать Вадечку, который всё равно не приедет, потому что он на дачечке с женушкой и детишками? 
-  Сходи, конечно.  Хотя…бедный Митя, как я его понимаю!  Ждать тебя столько лет, и всё напрасно!  Не боишься, что снова его обнадёжишь?
- Ну я же не виновата в том, что у него такие чувства ко мне… Я ему прямо говорила, и не раз – только дружба.  Он покорно соглашается. Мол, он всё понимает, и лучше так, чем совсем никак…
- Конечно. Потому что он в глубине души верит, что в один прекрасный день всё может измениться. 
- Наверное, да.  Но измениться не может.  Он классный. Он умный, добрый, внимательный.  Мне безумно интересно с ним разговаривать, обо всём.  Но стоит мне только представить, что он меня целует – бррр….. нееет.   Большее я даже и представить не могу.   А в отношения без секса я не верю.  Я имею в виду, в паре…
- Понимаю.
- А Вадим…Вот порой я так зла на него, так зла, что, кажется, расцарапала бы ему всю рожу… Но я всегда так его хочу…  Я насытиться им не могу, понимаешь? И  стоит ему ко мне прикоснуться, и  я  вся загораюсь, и таю, и забываю обо всём на свете. 
-  И забываешь даже, как буквально вчера рыдала, закрывшись в школьном туалете, в то время, как твой телефон обрывали начальник отдела образования и зав бухгалтерией…
- Да, даже об этом!  -  Надя  смеётся, и теперь уже весело. -  Кстати, хорошо, что ты напомнила. Мне в бухгалтерию надо завтра с утра съездить, разобраться с отпускными для учителей, что-то они напутали там.  Эх! 
Надя   быстро собирает в узел тяжёлые, влажные волосы,  поправляет бретельки купальника на покрытых золотистым весенним загаром плечах и, легко, грациозно  поднявшись, идёт в воду.  Море ласково принимает её в свои объятья, качает на волнах, словно в колыбели… Вода в море солёная. Как слёзы.  Но от того, что солёная, в ней так легко держаться на плаву.  Несмотря на то, что под тобой – бездна. 




5.  Марина

Звонкий, заливистый  собачий лай перекрывает трель дверного звонка.   А когда дверь открывается, он становится просто оглушительным,  в то время как два очень породистых  обрубка хвоста движутся быстро-быстро  в припадке восторженного приветствия.

- А ну заткнулись, оба! … вашу мать!  Место!

Реакция на мат, летящий из уст хозяйки, следует незамедлительно:  воцаряется благословенная тишина, нарушаемая лишь цоканьем когтей по паркету, когда два  гостеприимных миттель-шнауцера  с виноватым видом удаляются к своим лежанкам в комнате.

- Проходи!  -  с раздражением  бросает хозяйка дома,   поворачиваясь ко мне  спиной, и скрывается из виду, не дожидаясь, пока я  сниму обувь и повешу свое   пальто. 
- Иди,  садись!  Чай будешь? Ладно.  Я чуть позже сделаю, сейчас полежу немного, что-то хреново себя чувствую…
Марина ложится  на  широкий, аккуратно застеленный плюшевым пледом диван, вытягивает  ноги и подпирает голову рукой.  Когда-то ярко-розовый, но уже изрядно выцветший махровый халатик небрежно запахнут за пышной груди и едва прикрывает  полные колени.  На бледном, ненакрашенном, слегка заспанном лице  выражение усталости и скуки….
Я   сажусь в одно из кресел, стоящих по обе стороны окна, и  две пары  глаз-черносливин  внимательно следят за каждым моим  движением, сопровождая их  тоненьким гнусавым поскуливанием.   На краю подоконника, возле  приоткрытой балконной двери, только  початая пачка тоненьких сигарет,  массивная зажигалка.  Лёгкий тюль чуть колышется от сквозняка, вся  комната залита ярким послеполуденным солнцем, и в его свете видно, что на мебели – ни пылинки, на ворсистом ковре – ни пятнышка, а шерсть двух  прикорнувших на своих лежанках псов лоснится  так, словно они только вернулись от грумёра. 

Марина вздыхает: 
- Ой, Оля, если бы ты знала, как меня всё задолбало!
- Что именно? 
-  Да, всё…понимаешь, всё… Я никуда не выхожу. Вот только Марика и Боба выгулять.  Да и то, иду, когда уже темно, чтоб никого не встретить.  Не хочу никого видеть… Ни соседей этих, никого.  Твари…
- Случилось что-то?
- Да ничего не случилось, просто  бесят все. Особенно бабы эти… Мрази.  Я же знаю, что они думают, когда меня видят… «Разжирела, как свинья,  поэтому её муж и бросил».  Они-то уверены, что это  Лёнька  меня бросил, а не я  выставила его  отсюда вон с чемоданчиком.  Ха-ха-ха!… Ну, и пусть так думают, пусть злорадствуют.  Плевать…
-  Да может быть, они и не думают так, с чего ты взяла?
-  Ой, да я уж знаю. Особенно вот эта, бывшая его, с третьего этажа, преподавательша…  Она же здесь так и живёт.   Не здоровается со мной.  Конечно, как же!  Она ж никогда не простит,  что  её, кандидата наук,  на какую-то посудомойку променяли! Ха-ха-ха…
-  Ну, она, скорее всего,  и не знала, где ты работала. Не думаю, чтоб Леонид её посвящал в такие подробности. Он же сам рассказывал, помнишь?... Он просто объяснил ей, что снова встретил женщину, которую любил в юности,  и что она всё поняла…  Хотя, конечно, ей было обидно, как и любой, наверное,   на её месте.
- Ну,  ещё бы не обидно!  Тем более что  я тогда ещё ничего была, не такая жирная, как сейчас, и загорелая, и с макияжем всегда.   А она – серая мышь, одно слово – училка.  Надеялась, наверное, что он женится на ней.  Разумеется, просто спала и видела: капитан дальнего плавания, со своей квартирой, машиной…  Представляешь, какой трофей упустила! 

-  Марин, давай я пойду чаю сделаю, пить ужасно хочется. 
- Да сейчас, сама сделаю, сиди. 
Марина тяжело поднимается со своего ложа  и отправляется на кухню, а два  четвероногих пажа, тут же сорвавшись со своих мест, преданно следуют за ней.

Я в который раз разглядываю  кукол-японок в умопомрачительно-красивых шёлковых  кимоно,  стоящих на низкой полке над письменным столом:  Маринин муж привёз их из рейса, как и все остальные сувениры, заполняющие эту комнату  и придающие ей  загадочный и романтичный флёр дальних странствий.  Он всё оставил Марине, и действительно ушёл отсюда с одним небольшим чемоданом.    Наверное, для него это было   как пережить ещё одно кораблекрушение…  Несколько лет назад, в Индийском океане  вместе с судном  пошли на дно все его личные вещи  и купленные за долгий рейс подарки близким,  и картины, которые он написал за несколько месяцев…  К счастью, весь экипаж спасся,  но я могу  представить, что Леонид пережил. 
«Так ему и надо!  - сказала Марина тогда. -  У нас в роду все бабы – ведьмы! Обижать нас нельзя!»   Обида  явилась за несколько месяцев до  этого  в виде пачки фотографий, найденных ею среди вещей мужа: на всех -  Леонид рядом со смуглой черноволосой красоткой, уроженкой знойной     криминальной Колумбии.  «Я влюбился, Мариша!  Честно, просто голову потерял,  второй раз в жизни!» - каялся Леонид.     Первый раз он потерял голову больше тридцати лет назад, когда, будучи курсантом Мореходного Училища,  встретил на пляже Водной станции шестнадцатилетнюю Марину:  стройную, загорелую, с пепельно-русыми пышными волосами до плеч  и пронзительно-синими глазами.  Она бесстрашно  прыгала с вышки в море, а потом, выбравшись из воды, отдыхала на берегу в окружении восторженных  поклонников всех возрастов.  Лёнька  ухаживал долго и настойчиво. Но Марине не нравились «правильные мальчики».  Она бросила своё педучилище  и вышла замуж в девятнадцать лет за мужчину  почти втрое старше, который однажды в порыве бешеной ревности избил её чуть не до полусмерти.  Она любила его. И до сих пор не смирилась с тем, что его больше нет на свете.

-  Тебе какой чай, черный или зелёный? – кричит Марина   из кухни.
- Да какой сама хочешь, мне всё равно.
- Сделаю зелёный, остался ещё пуэр, из старых запасов, настоящий!
Она несёт в комнату бамбуковый поднос, на нем – фарфоровый чайник и плоские чашки вроде пиал. Потом снова уходит на кухню и возвращается с вазочкой сладостей.  Шерстяные ассистенты, цокая когтями,  сопровождают её туда и обратно.
 
-  Вот это хороший чай, в магазине такого не купишь, Лёньке его  подарили прямо на плантации. Единственное, о чём я жалею, конечно, так это о том, что больше не  будет ничего вот этого…вот этой красивой, дорогой жизни.  Ради этого и ради денег стоило его терпеть, скажу я тебе.   
- То есть,  если бы Лёня по-прежнему ходил в моря, ты бы его не выставила?
- Конечно!   По полгода  его дома не было, а зарплата мне капала на карту, я покупала всё, что хотела, не считала деньги вообще.  А потом придёт из рейса, месяца два-три побудет, и снова уходит.   Пока он здесь,  в отпуске, ездили везде, весь край исколесили.  Ну, хоть есть, что вспомнить… Одними воспоминаниями и живу.  Больше ничего не осталось.   

Она тяжело  вздыхает  и уходит на балкон покурить, плотно прикрыв за собой дверь, чтоб дым не шёл в комнату.  Марик и Боб  беспокойно следят за ней через окно и тюль, тихонько поскуливая на своих лежанках.  Курить она начала, когда первого мужа  в середине лихих девяностых  «убрали» конкуренты, и ей, до этого  ни одного дня  не работавшей, пришлось устроиться мыть посуду в кафе, чтоб хоть как-то прокормить себя и сына-школьника.  В один из тех беспросветных дней  она случайно встретила на улице Леонида, уже состоявшегося мореплавателя, недавно  разведённого и проживающего в собственной квартире в центре города. Это было спасением.

- Только благодаря тому, что он ходил в рейсы, мы и прожили столько лет….  -  Марина снова забирается с ногами на диван, осторожно держит обеими руками чашку с чаем. -  Потому что бесил невероятно.  Он же ничуть не изменился с молодости!  Такой же правильный,   зануда.  Не пьёт, не курит.  Здоровое  питание, зарядка по утрам,  занятия английским и испанским, чтоб не забывать! Книжки, живопись… Куда бы деться!  А по натуре – плебей!  Ну, вот плебей, хоть и капитан. … И мне всё зудел:  «Иди учиться, иди учиться!  Иди на компьютерные курсы… Иди хоть на маникюршу выучись!».  А оно мне надо?  Терпеть не могу все эти учёбы и работы…Не моё это, совсем.  Я вот дома люблю.  Убраться, приготовить,  телевизор посмотреть…
-  Ну, он, наверное, думал, что тебе скучно дома.  Хотел, чтоб ты получила специальность, общалась больше с людьми…
-  Да.  Потому что я злая была, как собака, когда он был дома.   Первые две недели после рейса ещё ничего, а потом просто так раздражать начинал, что прямо  убила бы…  каждое движение его, и этот звук, когда он жуёт,  и голос этот монотонный занудный…Бр-р-р-р! 
-  А где он теперь, кстати? Не знаешь? Вы не общаетесь?
- Нет. Звонил недавно, я трубку не взяла.  Знаю, что вроде где-то в  Подмосковье он осел,  бабу нашел там,  картинки всё свои рисует,  даже выставка какая-то была… Господи, слава Богу, что я тогда «дожала» его, чтоб он квартиру на меня переписал.  Как чувствовала ведь!  Осталась бы сейчас на улице просто…
- Марин, вообще-то на улице остался он…
- Ну и что.  Ничего ему не сделалось.  Нормально устроился, он умеет приспосабливаться.  И пенсия, наверное, неплохая. Для Подмосковья  вообще богатство….   Болеет вроде он только,  что-то с сердцем  нелады… Как пошло с тех пор, как они тонули…  А поделом! Нечего баб трахать по другим континентам!

Трель дверного звонка перебивает наш разговор.  Марик и Боб, снова залившись громким лаем, срываются и бегут к двери.  Марина, матюкнувшись, нехотя поднимается с дивана и идёт открывать:  сын вернулся со смены. 
- Ты чего так  рано? Есть будешь?
- Я сначала в душ. Оль, привет!... 

Марина ставит на кухне суп на плиту и снова возвращается на свой любимый диван.
-  Задолбал тоже… Ходит туда-сюда… Потом спит по полдня. 
- Так,  а что он отдельно не живёт? Не хочет?
- Не знаю я, что он хочет.  Он здесь за коммуналку платит, продукты покупает, корм собакам. Одна я не потяну на свои копейки.  Боюсь, скоро совсем не смогу работать:  натаскаешься эти пальто за смену, так спина просто разламывается.  А зимой дублёнки, шубы,  - руки от них отваливаются просто.  Так ещё и хамят! Думают, раз гардеробщица, так  хамить можно. Богатенькие, а все равно плебеи. Мрази.  Но ничего…Ничего… Скоро лето. Отдохну.  Жаль, на море не могу больше ходить.  Разжирела…
 
Марина  снова уходит на балкон, захватив свои сигареты.  Апрельское солнце льется через полупрозрачный тюль, играет бликами на нарядных кимоно кукол-японок, купается в чашке с настоящим чаем пуэр, привезённым прямо с плантации…



6.  Лика

-  Алё!  Ну чё вы там, идёте – нет?  Давайте скорей, я уже жду! 
-  Господи, Лика! Ты же сказала в половину десятого, а сейчас только девять…Мы собираемся. Где ты припарковалась?
-  Э-эээ, ну вот тут, ..так,  возле нижнего шлагбаума… Слушайте, зайдите тогда ещё в магазин,  возьмите  чевапчичи.
-  Что взять?...
-  Чевапчичи!  Давайте, скорее. А, и ещё лепешку,  сырную!  Всё, жду.

Воскресное шоссе летом в этот час уже оживлённое, но в конце октября мало кому охота выбираться так рано за город.    Нам путь неблизкий предстоит, поэтому и  выехали пораньше.  Сегодня мы – пассажиры у Лики.  Сидим, зажатые со всех сторон сумками со снедью,  спортивным инвентарём,  Ромкиным самокатом,  завернутым в покрывало грилем  и  скатанными в трубку ковриками.

- Ну чё, куда едем? На водопады или на пруды?  Слушайте, а давайте на бухту Новик, там сейчас  должно быть классно!  Или куда, чё? 

Кажется, что Лика совсем не смотрит на дорогу, но это ложное впечатление:  она видит всё.  Почти  тридцать лет водительского стажа,  помноженные на врождённый талант  к управлению автомобилем, -  и вот вам:  эта невысокая  блондинка с крошечными ручками  и  ножкой  35го размера   чувствует себя за рулём мощного джипа,  как рыба в воде.  И я вам  больше скажу – она ездит даже не на «автомате», а на «коробке», что в наше время  не каждому мужику  по силам.

-   Лика, мы же вроде договорились на Емар. Ты ж  сама предложила…
-  А, ну да, точно, хех!   Значит, на Емар. Ромка!  Ты хочешь на Емар?
Первоклассник Ромка, нехотя оторвавшись от своей игры в телефоне, сипловатым от хронического тонзиллита баском  одобряет Емар,  и его мама, легко и виртуозно преодолев хитросплетения очередной авторазвязки, выводит машину на трассу, ведущую к  нашему сегодняшнему  месту   назначения.

- Что, Роман,  как в школе-то дела? – интересуюсь я.
- Нормально. 
- Бли-и-ин, - отзывается тут же Лика, одной рукой расстегивая молнию чёрной дутой куртки и раскручивая длинный чёрно-белый  шарф на шее. -  Вчера задание по математике делали, вот это капе-ец! Я полчаса врубиться не могла, что вообще от нас хотят!  Ромка говорит:  «Значит, ты мама, тупая!». Ха-ха-ха!  Я говорю, ну звони тогда папе, пусть он тебе помогает решать. Он не тупой, не то, что  мама. Всё-таки кандидат наук!

При Ромке  Лика называет бывшего мужа не иначе, как «папа», и никогда не упоминает тот факт, что они с Костей уже полгода не созваниваются, поругавшись из-за чего-то. Из-за чего – уже сами, кажется, не помнят,  и,  тем не менее, оба упорно держат бойкот,   при этом как-то умудряясь сохранять привычное расписание встреч  отца  с сыном.

- Ну и как, решили? 
- Ну да, решили. И Ромка мне потом разъяснил, что и как.  И это только первый класс, прикинь! А что дальше будет?  Оль, у тебя есть поблизости крем для рук? Дай-ка, пожалуйста… Капец, руки сохнут.  Забываю мазать….
-  Красивый цвет, - говорю я, замечая свежий маникюр на Ликиных пальцах. Обычно она покрывает ногти чёрным лаком,  но сегодня он  вишнёво-красный.
- Да? Нравится? Ой, ну клёво.  А то я прям сомневалась… Она меня так уговаривала вчера, я сначала не соглашалась…А знаешь, почему согласилась на яркий такой?  Ой, девчонки, это капец!  Я же с Ромкой вчера на маникюр пришла.  Он сначала гулял там возле салона, а потом зашёл,  а она такая и говорит: «Это ваш внук?»   Внук!  Ну, это вообще!  Ну, хотя бы подумала, прежде чем брякнуть…
- Вообще-то да… Тем более, что сейчас возрастные матери – это совсем не редкость.
- Ну, блин. А я сижу и думаю: неужели я так плохо выгляжу? Взяла и согласилась на красный лак! Пусть не думает…Хе-хе!

Лике определённо  не дашь её возраст. Густые волосы оттенка пепельный блонд, модная стрижка,  ярко-голубые глаза в оправе чёрных ресниц, свои, от природы пухлые губы.  Задорный, похожий на мальчишеский, чуть хрипловатый смех.   Слово «бабушка» никак ей не подходит,  хотя, возможно, совсем скоро она и станет бабушкой, - старший  сын Лики  не так давно расписался со своей любимой девушкой.    Незадолго до того, как она сама развелась со своим втором мужем, Ромкиным отцом.

***

- О-ой, как  классно! Супер, да? -  Лика блаженно откидывается   на широкий ствол дерева, cловно на спинку кресла, скрещивает ноги в модных пёстрых гетрах, пьёт маленькими глоточками травяной чай из крышки термоса. -  Кайф, вообще!   Вот  так бы каждый день!  А то что это – два выходных, и снова на работу!    Ы-ы-ы!  Поздней осенью  нельзя работать!  Самое депрессивное время.  Надо чё делать?  Устраивать карнавалы, шествия, печь пироги,  варить горячие кисели из ягод!  Надо как-то чтоб было весело, тепло!

Удивительно ласковое  для  поздней осени солнце  золотит ковёр сухой листвы,  которую Ромка, бегая вокруг нашего «бивака»,  то и дело  подбрасывает носком кроссовка.  Лика смотрит на сына, и в глазах её светится улыбка.
- Не, ну скажите же, как он на Романа похож!… Ну вот как?  Как это могло получиться?
Лика права. И телосложение, и форма головы, и глаза, и особенно улыбка с щербинкой, -  у Ромки как будто «ни в мать, ни в отца,  а в заезжего молодца», а точнее, в того молодца, с которым Лика рассталась задолго до знакомства с Костей.

- А Роман, кстати, видел Ромку?
- Ну, наверное, видел.   В Инстаграме-то я фотки выкладываю,  а мы подписаны друг на друга… Он даже иногда пишет,  с праздниками  поздравляет…
- И как у тебя, не ёкает порой? Всё-таки столько лет вместе,  всю страну вместе объездили, пол мира облетели…
-   Хммм…. Да нет, нет….Хе-хе!  Там ещё остались у нас бутеры с беконом?  Вкусно, капец!  Я объемся сегодня!   И огурчик мне положи ещё, ага, и листик салата…   Спасибо. 

-   Просто мне кажется, вы были такой классной парой… У вас было самое главное – общий взгляд на мир, общие интересы. Тот самый случай, когда двое – как одно целое…
-  Ну как бы да… Да, наверно.  Но просто, понимаешь,  он со своим бизнесом мог бы так развернуться,  такие деньги зарабатывать, просто лопатой грести,  а он «Ну, Лика, нам этого хватает,  нам и так же хорошо»…. Ну, чё это вообще, а?   А потом ещё придумал: вернуться в его родной  Таганрог и там с его детьми жить,  ну капец вообще… Не, мне такое не надо.  Налей еще чаю, пожалуйста!
- Да, соглашусь…Воспитывать чужих детей  - такое себе дело.  Но…Если человека любишь…
- Не… я не понимаю такое.  Что вообще значит – «любишь»?  Как это? 
-  Наверное, так, что независимо ни от чего, безусловно.  Безусловная любовь, понимаешь?
- Неа. Как понимать «безусловная»?  Это типа когда условия друг другу не ставишь?  Ну а как совсем не ставить условия?  Ты – мне, я – тебе. Должна быть обоюдная какая-то …польза что ли. Ну или не польза, я не знаю, короче…
- Просто вот, например, Роман-то тебя любил, если он, спустя три года после расставания, специально приехал сюда, через всю страну, хотел просто  увидеться, … а ты что? На порог его не пустила.
- Ну и  правильно. А  зачем его пускать? Посидеть поговорить?  О чём?
- Да, в принципе, и не о чем…  Но то, что Ромка на него каким-то неведомым образом похож – это, конечно, о многом говорит… да ещё имя…
- Да капец, не говори.  Я-то Лёней хотела назвать. Леонид. Красивое имя.  Но Костя упёрся: будут звать, как моего отца.  Роман.  Вот и пожалуйста.
- А ты не думала о том, что Вселенная таким образом намекает тебе на что-то?
- Думала, конечно.  Но, что было, то прошло.  Теперь Ромка – главный мужчина моей жизни…
- Ты, главное, не зацикливайся на нём,  он вырастет скоро и уйдёт, а ты что – одна останешься?
- Да вот, не хотелось бы.  Я в Тиндере зарегистрировалась, там смотрю… Конечно, здесь ловить нечего, надо делать ставку на иностранцев.  Хочу остаток жизни провести в Италии или Испании…м-м-м… Знаешь, такой дом, с террасой, с видом на море, а в саду – лимоны и апельсины … Вот  прям хочу….
-  Окей.  Допустим, этот гипотетический итальянец даёт тебе дом у моря, сад с лимонами,  а ты ему – что?
-  Хм.. ну…не знаю.  Но бывает же какое-то родство душ,  любовь, наконец, вот эта ваша, безусловная… Хе-хе!
-  При родстве душ надо много разговаривать.  Ты уже начала учить итальянский?
- Ну, блин!  А что мне его учить, когда никого ещё нет! Надо, чтоб был стимул,  что была мотивация….  Вот появится, тогда я   и на курсы языка пойду, и в спортзал, и в бассейн…  А так – зачем? Какой смысл?
-  А ты помнишь библейскую притчу о мудрых и неразумных девах,  ту самую, про масло для светильников?
-  Неа, не знаю такого, а чё  там?
Я рассказываю притчу,   Лика  заинтересованно слушает,  а  сухие, ржаво-рыжие листья тихонько летят и летят с высоких дубов,  да наше холодное, совсем не Средиземное море шумит где-то далеко внизу,  катит свои беспокойные волны на осенний берег. Зима совсем близко…






7. Катя

Не люблю ночь в деревне: как-то слишком тихо, темно - хоть глаз выколи,  да ещё непременно то мыши начнут шуршать под половицами, то собаки соседские вдруг разлаются, и именно когда ты только-только унёсся в долину снов. Не спится, в общем.  Но деревенское утро - это благодать…  Хочется поскорее выбраться из-под одеяла и  даже без привычных утренних ритуалов, лишь накинув  плед прямо поверх пижамы,   выйти поскорее во двор, и нырнуть в этот ласковый солнечный свет, в этот воздух, напоённый ароматами мокрой земли, зелени и   цветов,  слушать дежурную перекличку  петухов, которые ещё до рассвета разогнали всю нечистую силу, все ночные тревоги и страхи,  а теперь радостно приветствуют новый день.

Вот и сегодня  я проснулась раньше всех,  юркнула на кухню, наполнила водой  и включила электрический чайник…. Окно выходит на восток, и яркие тёплые лучи струятся сквозь жалюзи, ложатся полосами на оливково-зелёный пол, на оранжевые дверцы кухонных шкафчиков, на большие  разноцветные тарелки, сложенные  горкой  на полотенце около мойки.  Кухня яркая, весёлая,  под стать хозяйке этого большого гостеприимного дома…. А вот и она сама. Чуть поскрипывают ступени деревянной лестницы – это  Катя  спускается из своей комнаты на втором этаже: свежая, умытая (капельки воды блестят на гладко причёсанных  волосах), в модном, алом, как мак, спортивном костюме с капюшоном.   Большой, рыжий, с мускулистой  белой грудью  молодой боксёр, громко цокая когтями, скатывается вслед за ней.  Спешит, смешно виляя задом, ко мне, тычется слюнявой чёрной мордой в колени.
- Рокки! Не лезь! Привет, Олечка. Встала уже?  Что так раненько? – Катин  голос звучит приветливо, но чуточку устало, словно она тоже не выспалась за ночь. 

Правда, вот это «тоже» здесь не совсем уместно, ибо вчера я почти весь день провела в гамаке с книжкой, а Катя  чего только не переделала: с утра отвезла старшую дочку в школу, а младшую – в сад,   потом  съездила на рынок за цветочной рассадой, вернувшись, тут же всё посадила,   и каким-то невероятным образом уже и суп кипел на плите в большой кастрюле,  и стиральная машина, загруженная  во второй раз с утра, прилежно крутила в своем брюхе простыни и полотенца….
- Катюш, бельё тебе помочь развесить?
- Я тебя умоляю! Зачем? Я сама, быстренько…делов-то! Отдыхай. Иди вон лучше, свежего лука себе нарви… опять повылез, куда его девать…

Потом она встречает двух  рабочих, явившихся ставить новый забор.   Вид у обоих такой, словно они только что вышли из дремучего  леса, где им пришлось бродить не день, и не два… Нет, они не пьяные. Просто это русские деревенские парни, которым предстоит выполнить какую-то работу руками.   Катерине  требуется всего пару минут, чтоб привести их в чувство и вдохновить на труды праведные:  её командный тон и  грозно сдвинутые брови в сочетании с обаятельной улыбкой и шутками-прибаутками  работают на «ура». Да и с вознаграждением она не скупится. И не торгуется – не любит.    Добры-молодцы, поплевав на ладони, берутся за дело. Работа кипит…

А Катя  уже хлопочет за домом: надо спилить  сухие ветки на старой сливе, и она тащит к дереву складную лестницу. 
- Катя! Куда ты? Ну разве можно? Упадешь ещё! -  вопит  Наташа, выворачиваясь из своего гамака.
- Я тебя умоляю! Чего бы я падала, - отмахивается Катерина от сестры, и карабкается по шаткой лесенке, прижимая новенькую блестящую пилу к своему круглому, тяжёлому  животу.
Наташа  торопится её подстраховать, а та только смеется:
- Врач  сказала, нужно больше двигаться: и мне полезно, и малому.

И она двигается, кружится   весь день, почти не приседая,  и всё у нее ладится, и спорится…. Вечером Катерина затевает грандиозный ужин: непременно шашлыки  (мясо уже маринуется в большой миске на кухне, и когда она успела его заготовить, совершенно непонятно), непременно калейдоскоп китайских салатов (момент, когда она звонила в ресторан и заказывала доставку, мы тоже упустили), непременно вино для гостей (сгоняла на машине в ближайший супермаркет, а заодно и на автомойку заехала).   А потом мы допоздна сидим в беседке, ужинаем, болтаем, а Рокки ходит вокруг большого круглого стола, громко вздыхая, и норовя положить чёрную свою слюнявую морду кому-нибудь на колени, скосив при этом  негритянские глаза на блюдо с шашлыком.  Катя  ест с удовольствием, со смаком, ловко снимает сочные куски мяса с шампура сильными пальцами с огненным   маникюром, успевает при этом замечать опустевший бокал или тарелку у гостя, и то и дело напевает свою любимую: «Обстановка по кайфу!...» 

Ярко-красный Катин  телефон долго и настойчиво вибрирует   на краю стола, прежде чем она замечает входящий и, быстро вытерев пальцы салфеткой,  отвечает на звонок.
-  Приве-е-ет, приве-е-т, Ренат!    Чё ты там? А   мы тут сидим с девчонками… Шашлыки  пожарили… Приедешь?    Нет?... А чё так?...  –   продолжая сосредоточенно, чуть приоткрыв маленький круглый рот, слушать голос на том конце провода, она неуклюже выбирается из-за стола и,   выйдя из беседки, скрывается за углом дома…

-  Расстроится… - говорит Наташа вполголоса.  -  Она так ждала его.  Уже неделю не показывался.  То в наряде стоит, то по делам нужно срочно в  город,  то ещё что-то…  Раньше почти каждый вечер приезжал.  Катюха его тут обстирывала, да кормила, да спать укладывала… А теперь не торопится.
-  Нда… Странно.  Кстати,  он же знает, что ребёнок от него?
- Конечно. 
- И  как он воспринял эту новость?
- Да как….  Никак.  У него-то дети есть уже, и не один…. Короче, восторга он не выразил.  Сказал: ну, ладно, раз ты сама так решила, твоё дело…
-  Ох… Могу представить, что Катя  почувствовала…
- Да уж. Но только она никому этого не показала. Может, и поплакала наедине с собой...
- Никогда не видела её плачущей.
- Знаешь, я тоже.  Зато мама наша всплакнула, когда узнала.  И не от счастья, понятное дело. Я помню, как она всегда осуждала соседку нашу, тёть Нюру… Говорила: «Что это такое – трое детей,  и все -  от разных мужей?  Это же немыслимо!  Позорище на всю деревню».   Она ж была всегда уверена, что в нашей семье такого просто  не может быть!  Ну и что? Получила?  У Кати всё вышло именно так. 
- Да уж…
 
Катя возвращается к нам за стол.    Деловито переставляет тарелки, наполняет бокалы.  Себе наливает полный стакан гранатового сока,  жадно пьёт.  Лицо спокойно и бесстрастно. Но всё равно заметно, что мыслями она уже не здесь.    Наташа старается не смотреть на сестру,  сосредоточенно жуёт мясо, запивая вином из бокала,  что-то рассказывает гостям,    но  по её лицу заметно, что она переживает.     Через полчаса  Катя снова поднимается:
- Лдано, девчонки, пойду уже… Что-то устала, голова болит.  Вы ещё сидите, если хотите. И не забудьте Рокки на ночь в дом запустить. 

***

- О, вы вчера посуду помыли! А то меня прямо вырубило, думала, ладно, утром перемою…Спасибо!   Рокки!  Попил?  Иди, морду вытру.  Да не об штаны мои, дурашка…. Так, всё,  пошли гулять! Гулять!
Роки радостно виляет обрубком хвоста и всей попой,  цокает когтями за хозяйкой -  из дома.  Я завариваю себе чай и смотрю в окно, как Катя  неспешно, чуть отяжелевшей поступью  идёт к калитке, а пёс деловито  обнюхивая все вокруг, удовлетворенно кружит около неё.   Потом выхожу на веранду, всей грудью вдыхаю запахи  деревенского летнего утра.

Возвращается Катя  немного взволнованная. Рокки тоже как будто чем-то встревожен, поскуливает тихонько,  в нос. 
- Мне кажется, или у меня действительно штаны мокрые? – спрашивает Катя, озабоченно глядя на себя вниз. 
Штаны и вправду мокрые.
- Наверное, воды отошли.  Пойду позвоню врачу.  Рокки,  домой… Оленька, будь другом, сделай мне кофе, пока я соберусь…молока побольше, и сахара две ложки.  -  В её голосе нет даже тени паники.
Две минуты шумит душ,  ещё две – фен, чистый спортивный костюм  выдернут с полки шкафа,  перед зеркалом, быстро  – тональный крем, тушь для ресниц, помада;   большая сумка со всем необходимым уже давно приготовлена и стоит в углу прихожей.  Полминутки на то, чтоб выпить кофе.    И вот уже Катин  тёмно-красный джип выруливает из гаража.  Она опускает стекло, её голос звучит как всегда бодро и весело:
- Оленька, откроешь  ворота?
И через несколько мгновений - только затихающий вдали шорох шин по гравийке…

Моя кружка с остывшим чаем – на перилах веранды.  Воробьи громко ссорятся в сирени. Это всё сейчас было наяву, или я ещё сплю?
Наташа, взъерошенная со сна, выходит из дома. Рокки виляет задом за ней по пятам. Поскуливая, смотрит в сторону ворот.  Наташин  взгляд обращён туда же.
- А куда это Катя  с утра пораньше поехала?
- Рожать…

После обеда Катя   звонит и сообщает, что родила сына.