Странники сказка Рыцарский турнир

РЫЦАРСКИЙ ТУРНИР

1.

 Их было семеро. Гроза сарацин, гордость христианской армии, герои крестового похода – сейчас они производили довольно жалкое впечатление, но еще вчера, преследуя в горячности боя отступающий отряд завоевателей, эти воины гроба Господня без устали сеяли смерть в стане противника. Однако вчера – не сегодня. После ночи, проведенной посреди выжженной равнины, ночи без сна, еды и питья, ночи, не принесшей и капли отдохновения от бешеной скачки они поняли, что заблудились. И теперь семеро искали дорогу назад, а еще больше колодец с водой и клочок хоть какой-нибудь тени.
 Голландский рыцарь Марко ван Гульден – отпрыск обедневшего рода был солдатом удачи. Да, конечно, он сражался и за идею, но больше за деньги, поскольку в свои сорок два года слишком хорошо знал, что такое пустой желудок, рваные сапоги, ночи под проливным дождем. Его любимым оружием было боевое копье, на острие которого худощавый, однако жилистый рыцарь в бою легко мог насадить двух, а иногда и трех пеших ратников, или выбить им из седла любого, даже самого ловкого, противника.
 Толстяк и обжора барон Гуго фон Маген происходил из старинной швабской семьи. Поклонник обильных застолий, разгульных попоек, сальных острот и пьяных драк – сей доблестный воин лет тридцати иногда с большим трудом взбирался на круп своего верного коня, но, подняв над головой усеянную шипами булаву, преображался в карающую длань самого Господа Бога.
 Луиджи, первого и последнего сына италийского герцога ди Пьячченцо, отец выгнал из дома чуть ли не палками: настолько допекла почтенного главу семейства праздность ленивого до дел потомка. Единственное, в чем, кроме гуляний, преуспел представитель знатного рода, – это искусство метания кинжалов. Остро отточенные лезвия, словно молнии, вылетали с обеих его рук и били без промаха. Поэтому, отправляясь в войско крестоносцев, помимо обычного вооружения двадцатилетний Луиджи закрепил на поясе ожерелье из двух десятков клинков. Их опасались куда больше, чем простого меча итальянца.
 Гордый шотландец сэр Брюс Мак-Магон все прожитые тридцать пять лет заботился только об одном – о славе своего рода. Он никогда не хвастал, но и не скромничал о своих победах, и его пронзительно-синие глаза более всего вспыхивали при чьем-либо упоминании о его, Брюса, подвигах. Последние гигант-шотландец множил своим двуручным мечом и неукротимой отвагой.
 Дона Пабло Арагонского в ряды крестоносцев привела зависть. Прекрасный фехтовальщик, маленький и юркий испанец в свои тридцать три года прослыл задирой и забиякой. Завидуя всем и вся, он постоянно враждовал со всеми, пытаясь погасить пламя порочной страсти отточенными ударами своего изящного меча.
 Самым старшим и умудренным опытом во всей компании был саксонский граф Артур Хорн. Все еще стройный и красивый даже в свои сорок девять лет граф однако был по-юношески вспыльчив и подвержен приступам необузданного гнева, в минуты которого становился просто страшен. Его коротко стриженые волосы густо серебрила седина, но и она нисколько не добавляла мятущейся душе свойственного подступавшей старости спокойствия. Когда подобные вспышки случались в бою, ничто не спасало врага от обоюдоострой секиры Хорна.
 Последний из семерки рыцарей не отличался ни ростом, ни силой, ни большой отвагой. Виконт Шарль де Конти срочно бежал за пределы Парижа и даже Франции и пристал к армии крестоносцев, спасаясь от преследований родственников очередной любовной страсти, супругу которой он наставил огромные, довольно ветвистые рога. Француз был красавчиком, в свои двадцать четыре года изрядно преуспел на поприще богини Венеры, но кроме того, отличался великолепным искусством стрельбы из лука, с которым не расставался даже во сне, любовно укутывая воинским плащом.
 За месяцы похода эти семеро одиночек сблизились, волей Божьего промысла организовав маленький сплоченный отряд. Послушные своим страстям они первыми вступали в сражения и последними выходили из них, ибо даже не сильно искавший воинских почестей Шарль прекрасно понимал, что только слава героя способна затмить его былые прегрешения. Схваток было предостаточно, сражались рыцари «один за всех и все за одного», а потому довольно скоро снискали уважение товарищей-христиан и ненависть сарацин. За голову каждого великий султан Салах-ад-дин назначил весьма щедрую награду.

* * *

 Палящее солнце лениво ползло к зениту. Оно безжалостно жгло и без того раскаленную землю, в трещинах которой лишь кое-где робко гнездились насквозь пропыленные кустики чахлой растительности. Ни тени, ни ветерка. Только под ногами изнуренных коней да на зубах усталых путников противно скрипел белый песок.
 Жалея лошадей, семеро давно шли пешком, оставив притороченные к седлам доспехи и оружие. Они и сами-то были далеко не в лучшем состоянии: растрескавшиеся от жары и жажды губы, тяжелое дыхание, мутная пелена перед глазами.
 – Хорошо им там, в лагере, – завистливо вздохнул дон Пабло. – Вода, вино. Я душу дьяволу готов заложить за бочонок с водой.
 – Перекрестись! Враг человеческий рядом, он слышит всех и вся! – несмотря на свою греховную жизнь, Шарль де Конти слыл наиболее образованным по части веры, поскольку до двенадцати лет воспитывался при монастыре бенедиктинцев, и из всей семерки лишь для него в словах «гроб Господень» и «Святой крест» слышалось не одно только простое сотрясение воздуха. – Сравнил тоже: душа и бочонок с водой! Да и не хватит нам одного бочонка на всех.
 – Если до вечера не найдем источник и тень, лошади падут, – Хорн, как всегда, казался немногословным.
 – Если только не падем раньше мы сами, – попытался улыбнуться фон Маген. – У меня с голодухи брюхо прилипло к спине, а кишки играют походный марш.
 – Это у тебя-то прилипло?! – дон Пабло хлопнул себя по бедру. – У тебя, мешок жира?! Да оно не прилипнет, даже если тебя месяц держать на хлебе и воде...
 – Вода... – мечтательно произнес шедший впереди Луиджи. – Вода?! Вода!!!
 Семеро вздрогнули от его крика, пугливо шарахнулись лошади. Но там, впереди, в низине холма зеленела кипарисовая роща и голубела ленточка воды.
 – Чур, меня, чур! – перекрестились виконт и дон Пабло. Остальные же, забыв обо всем на свете, наперегонки помчались к спасительному островку жизни.
 Они успели радостно вбежать в тенистое лоно рощи. И только. Сарацины напали молча. Сто против семи. И оружие в седлах. Сэр Брюс мощным толчком свалил всадника с лошадью, перехватив у падающего его кривую саблю. Он успел снести голову самому ретивому из нападавших и раскроить череп второму. После чего отбросил сломанный клинок и приготовился к рукопашной. Его накрыли сетью как рыбу. Неповоротливого без своей любимой булавы фон Магена быстро повалили на землю, стянув веревками. Стареющего Хорна сбили ударом древка копья в голову. Поднаторевший в потасовках без правил ван Гульден сдался еще до начала боя – он привык трезво оценивать силы. Юный Луиджи сумел метнуть кинжал лишь трижды, все три раза без промаха: в сердце, в горло и в глаз. Дольше всех продержались отставшие дон Пабло и Шарль. Испанец успел освободить седло и взобраться на круп лошади. С обнаженным мечом он крутился перед строем конных сарацин, мешая атаковать Шарля. Француз же одну за другой клал стрелы на тетиву лука. В колчане их было сорок. Тринадцать попали в цель, пока ловко брошенный аркан не вырвал дона Пабло из седла. Четырнадцатая стрела впилась в грудь придавившей француза лошади.

2.

 В подземелье было темно, душно и сыро. К перегороженным решетками сводам едва пробивался неверный свет единственной масляной лампы, покачивавшейся у самой входной двери. Один раз в день в сопровождении стражи приходил старый горбатый тюремщик, ставил у решеток узкогорлые сосуды с водой и подталкивал снизу глиняные миски с овощами. После чего снова сгущался мрак, прерываемый стонами, бормотанием, неистовыми выкриками. Подземелье жило особой жизнью запертых и отрезанных от мира людей. Сколько их было в этом царстве страданий точно, рыцари не знали, но без сомнения немало. На привыкших к свободе воинов подземелье давило не только душной тьмой, но и пропитавшими ее запахами пота, нечистот и затхлой гнили. Донимали и пожирательницы трупов – большие подвальные крысы.
 Три проведенных в подземелье дня показались им вечностью.
 Когда их грязных, оборванных, скованных одной цепью вели по беломраморным сверкавшим великолепьем золота и драгоценностей залам султанского дворца, всем семерым хотелось выть от бессильной ярости и гнева. На них смотрели как на диковинных зверей, им смеялись в лицо, их обжигали ненавидящими взглядами. Правда, в этих взглядах сквозил и страх, страх перед ними, даже связанными по рукам и ногам.
 В пиршественной зале мысли рыцарей устремились в другую сторону.
 – Сколько золота! – подумал ван Гульден.
 – Сколько вкусной еды! – потекли слюнки у слегка похудевшего фон Магена.
 – Какие девушки! – оценивающее окинул взглядом танцовщиц де Конти.
 – Хорошо же им! – завистливо вздохнул дон Пабло.
 – Скоты! Попались бы вы мне на поле боя! – вскипел гневом граф Хорн.
 Их поставили в центре в окружении полусотни сарацин с обнаженными саблями. Поднявшийся навстречу высокий стройный мужчина с чуть тронутой сединами бородой медленно подошел к семерым.
 – На колени! На колени, неверные собаки! На колени перед солнцеликим Салах-ад-дином! – стражники усердно пытались пригнуть сопротивляющихся пленников.
 – Оставьте! – унизанная перстнями холеная, но крепкая рука султана-воина остудила слишком ретивых. Салах-ад-дин медленно обошел семерых, пристально вглядываясь в изможденные черты грязных лиц. Он то и дело морщил нос, стараясь избежать едкого запаха подземелья. Наконец султан остановился напротив графа Хорна и на вполне сносной латыни произнес:
 – Доблестные рыцари! Поскольку нам прекрасно ведомы ваши боевые дела, то, не скрою, мы были изрядно обрадованы вестью о поимке семерых неукротимых противников великого аллаха. Не скрою и того, что у любого из моих слуг руки просто чешутся от желания снести вам головы, и, поверьте, столь скорая смерть оказалась бы не самой дорогой платой за десятки и сотни, убитых вами в сражениях воинов ислама. Но аллах милостив, что заповедовал и нам – своим верным слугам. А потому я сохраню вам жизнь, – резким взмахом ладони повелитель остановил поднявшийся было ропот придворных и продолжил с нажимом. – Да, я дарую вам жизнь! Но не всем, а лишь тем, кто согласится с моим условием...
 – Подавись ты им, болван раззолоченный, – проворчал сквозь зубы граф Артур.
 – Что же за условие, ваше величество? – громко поспешил ответить за всех вечный сторонник здравого смысла ван Гульден.
 – Я дарую жизнь, отпущу и щедро награжу одного из вас – того, кто выйдет победителем в череде поединков друг с другом!
 – Нет! Никогда! Ни за что! – вырвалось из семи глоток, а мгновенно вскипевший Хорн даже плюнул султану в лицо, за что был сбит с ног и впечатан стражей лицом в мраморный пол дворца.
 Салах-ад-дин брезгливо оттолкнул подбежавшего визиря, вытер лицо платком, скомкав, бросил тончайший шелк под ноги и сказал с расстановкой:
 – Даю вам возможность подумать до завтра, после чего каждый не согласившийся позавидует мертвым!

* * *

 Их не отвели назад, в подземелье, а разместили в многочисленных комнатах дворца порознь, под бдительным оком вооруженной охраны. Им не дали еды и питья, но зато дали вдоволь насмотреться на окружающую роскошь и еще подумать о своей судьбе.
 – Жизнь ничто. Я ее мог потерять десятки раз, – рассуждал рыцарь Марко ван Гульден. – Я и пожил-то уже достаточно. Однако деньги, много денег, возможно столько, что удастся обеспечить остаток дней, которые можно провести где-нибудь подальше от суеты и знакомых рож – это стоит предательства.
 – Ох, как урчит в брюхе! А эти там обжираются! Свиньи! За глоток доброго вина и добрый окорок отдам все! – убеждало чрево Гуго фон Магена. Барон даже забыл о своем титуле и баронской чести. Он просто хотел есть, до головокружения, до рези в животе.
 – Отец вытолкал меня из дому, но он наверняка расстроится, и как опечалится матушка, если я не вернусь в родной дом! – грустил младший герцог ди Пьячченцо. – Негоже поднимать руку на своих, но кто узнает об этом, кто поверит сарацинским россказням? Лишь бы вырваться, а там... Сочиним правдоподобную историю о побеге. И не нужно мне его золото. Пусть подавится. Мне хватит и своего, лишь бы снова припасть к коленям матушки!
 – Поединок есть поединок! Уйти от него – обесчестить свое имя. Я убивал и своих и чужих, и шотландцев, и сарацин во славу рода Мак-Магонов! Мне ли стыдиться поединков, – бушевал сэр Брюс. – Пусть только согласится хоть один, я снесу ему голову. И плевать, что свои. А если потом кто-нибудь посмеет бросить на меня малейший косой взгляд, – отведает стали!
 – С чего, спрашивается, должен гнить именно я?! Возраст Господа Бога нашего Иисуса Христа тому вовсе не причина. Я хочу прожить еще столько, – потел злобой дон Пабло. – Ведь должно же мне хоть в чем-то повезти. Другим деньги, почести, женщины, титулы, Бог весть что еще – я же всегда оставался неудачником. Баста! Решено: я соглашусь и выиграю турнир, а там будь, что будет!
 – Господи, мне ведь только двадцать четыре, – размышлял Шарль де Конти. – Только двадцать четыре! Я даже женщин знал меньше, чем мне лет. Сладострастные, томные, нежные, неистовые, прекрасные, жаркие, да, черт возьми, всякие, неужели я никогда больше не прикоснусь ни к одной из них! Нет! Нет! Еще раз нет! Никогда! Лучше я соглашусь, и да простит меня Бог!
 Так думали шестеро. Граф Артур Хорн не мог думать ни о чем.

* * *

 Утром их собрали перед входом в один из внутренних двориков роскошного дворца. Салах-ад-дин вышел к истерзанным голодом и сомнениями в зеленом китайского шелка халате и парчовых шароварах.
 – Ну? – спросил повелитель.
 – Нет! – отчеканил рыцарь Марко ван Гульден.
 – Нет! – голодно рыгнул барон Гуго фон Маген.
 – Нет! – покачал головой юный герцог Луиджи ди Пьячченцо.
 – Нет! – топнул ногой сэр Брюс Мак-Магон.
 – Нет! – сквозь сжатые губы прошипел дон Пабло Арагонский.
 – Нет! – звонко выкрикнул виконт Шарль де Конти.
 А граф Артур Хорн ничего не ответил. Его с ними не было.
 Султан усмехнулся и сделал знак страже. Дверь во внутренний дворик распахнулась. Их втолкнули внутрь. Посреди квадратной площадки высился столб с распятым на нем человеком. Их подвели ближе. Несчастный был лыс, потому что с его головы сорвали кожу волос; у распятого отрезали нос и уши; точно так же глумившийся палач расправился с губами и веками: на вошедших смотрели затуманенные, не закрывающиеся глаза, навстречу им скалились обнаженные зубы. Неестественно вывернутые руки и ноги того, о ком вряд ли можно было думать, как о живом, топорщились сломанными ветвями, а под ребрами, с которых сняли кожу, еще билось сердце.
 – Никто не может безнаказанно оскорбить султана! – раздался за их спинами голос Салах-ад-дина. – Никто не может ему отказать! Вы готовы разделить участь своего товарища?!
 По мановению руки повелителя мордастый палач вонзил в ухо того, кто еще вчера был гордым и гневливым графом Артуром, тонкий стальной прут и вытащил его с другой стороны. Тело Хорна выгнулось дугой и обвисло. Его сердце остановилась.
 – Ну? – спросил Салах-ад-дин.
 – Да, – потупив взгляд, ответили шестеро пленников.

3.

 Их оставили во дворце, хорошо кормили, позволили привести себя в порядок, выстирали и вычистили одежду. Подготовка к турниру продолжалась три дня. На четвертый бросили жребий, разделивший шестерых на пары: ван Гульден против француза, фон Маген против итальянца, сэр Брюс против испанца. Следивший за велением рока Салах-ад-дин обронил одну фразу:
 – В руках каждого из вас собственная свобода, деньги и судьба остальных. Если на ристалище хоть один поведет себя недостойно воина, не будет сражаться за победу в полную свою силу, я прекращу турнир и предам всех позорной, мучительной смерти.

* * *

 Им предстояло выйти на дно глубокого двора-колодца, песок которого в иные дни обагряла кровь терзаемых обитателями султанского зверинца провинившихся рабов.
 В утро турнира подземным коридором стражники провели рыцаря Марко и виконта де Конти, по очереди вытолкнув в центр арены. Оба на мгновение замерли, щурясь от внезапно хлынувшего яркого света. Вверху под навесами от солнца приглушенно шумели придворные, военачальники, приглашенные богатые горожане. Довольные, они предвкушали радость невиданного зрелища.
 – Я не хочу тебя убивать, – негромко сказал Шарль.
 – А я не хочу, чтобы моих товарищей запытали до смерти, – бросил в ответ рыцарь Марко. – А потом, с чего ты взял, что убьешь меня? Копье и стрела летят одинаково быстро. И еще, не знаю как тебе, а мне бы обещанные денежки очень пригодились.
 Прозвучал гонг. Оба бросились к противоположным стенам колодца, на которых висело любимое ими оружие: лук с колчаном стрел для виконта, три копья для Марко. Они закружили на расстоянии десяти-пятнадцати метров. Копье и лук. Ван Гульден не выдержал первым. Он ловко и неожиданно сильно без замаха метнул древко, целя в живот француза. Свистнувшая стрела отбросила расщепленное дерево в сторону. Голландец почти мгновенно перекинул второе копье из левой руки в правую и тут же послал его в полет, однако Шарль тоже успел натянуть тетиву – смертоносное оружие снова легло на песок. Рыцарь Марко настороженно замер: теперь у него оставался только один – последний шанс на победу, а тем временем виконт уже держал новую стрелу на тетиве лука, а вторую в зубах. Друзья-противники опять пошли по кругу раз, другой, третий, и каждый тщательно выбирал момент для атаки. Они не слышали, как, беснуясь, орала толпа наверху, не видели ни песка ни солнца, они смотрели в глаза друг другу и там воочию лицезрели неумолимую смерть. Наконец де Конти выстрелил. Эту стрелу голландец парировать копьем успел, но шедшая вслед за ней вторая впилась в открытое горло рыцаря Марко по самое оперение. Ван Гульдена бросило назад. Ломая стрелу, он рухнул навзничь. Последним его видением был поток золотых монет, полностью перекрыв дыхание, забивший голландцу нос и рот.
 У ошеломленного победителя отобрали оружие и под гомон трибун затолкали в каморку на противоположной стороне колодца, а на арену вывели следующую пару: сэра Брюса Мак-Магона и дона Пабло Арагонского. На обнаженном торсе шотландца перекатывались бугры мышц, в то время как худощавый испанец был облачен в ладно подогнанные, не стеснявшие движений доспехи. Противники разошлись по сторонам круга, сняв со стен один свой двуручный меч, другой изящный и острый как жало клинок. В начавшемся поединке сэр Брюс рассчитывал на недюжинную силу, дон Пабло на быстроту и ловкость. Гигант сделал смертоносным оружием несколько вращений над головой, отгоняя испанца словно назойливую муху. Мак-Магон пытался прижать противника к стене, где собирался без мучений развалить его надвое. Однако маленький и юркий дон Пабло вовсе не хотел умирать, все время ускользая в сторону и тщательно выбирая момент для атаки. Он ринулся вперед в то мгновение, когда вращаемый огромный меч ушел кзади, поднырнул под Брюса, сделав резкий выпад. Шотландец сумел отклониться лишь в последнюю минуту. Изящный клинок прочертил на его боку кровавую полосу. Теряя равновесие, Мак-Магон толкнул коленом противника. Латы загрохотали по песку, но дон Пабло все-таки успел откатиться в сторону от разящего замаха двуручного меча, взметнувшего песок арены, и встать на ноги. В следующий миг ему пришлось присесть, пропуская удар над головой, потом высоко подпрыгнуть, а после выставить свое хрупкое оружие для отражения удара на уровне пояса. Толедский клинок хрустнул, смертоносный вихрь, не встречая сопротивления, словно нож сквозь масло, прошелся по закованному в латы туловищу. Секунду обе половины дона Пабло стояли сложенные вместе, и испанец еще успел подумать о том, что ему, как всегда, не повезло с выбором оружия, после чего половины распались. Арена оросилась фонтаном крови.
 Шотландца, наскоро обработав неглубокую рану, втолкнули в ту же каморку, что и Шарля. Мгновения, в течение которых слуги оттаскивали куски безжизненного тела и меняли испачканный песок, они были наедине.
 – Послушай, горец, – быстро зашептал Шарль.
 – Я думал все эти дни. Не знаю, как распорядится нами Господь, ведь предстоит еще третий поединок, но если уцелеем мы двое, то у меня есть план... – виконт склонился к самому уху товарища.

* * *

 Толстяк фон Маген оказался на редкость проворным. Он завладел булавой намного раньше, чем Луиджи справился со своими кинжалами, и диким вепрем обрушился на противника. Юноше пришлось проявлять чудеса ловкости, то и дело уворачиваясь от острых шипов баронского оружия. Несколько минут бой шел на равных, и Гуго даже удалось задеть правое плечо итальянца, по которому обильно заструилась кровь. Случись то же с левой рукой, победа фон Магена не вызывала бы сомнений, однако швабский рыцарь стал постепенно уставать: движения его замедлились, из вздымающейся груди вырывалось хриплое дыхание, заливая глаза, по лицу и шее стекали струйки пота. Паузы между наносимыми ударами удлинились, да и сами выпады уже не носили столь смертоносный характер, так что Луиджи удалось закрепить пояс с кинжалами и метнуть один из них неповрежденной левой рукой. Как всегда, он не промахнулся – нож вошел в толстое брюхо барона по самую рукоять. «Вепрь» издал хрюкающий звук, на мгновение замер, получив еще два кинжала в живот, и ринулся нетвердыми шагами вперед. Итальянец отступал к стене, один за другим вонзая кинжалы в плоть фон Магена. Коснувшись спиною камней колодца, Луиджи попытался скользнуть под поднятыми руками Гуго. Он уже уходил, когда острые зубья булавы с противным хрустом впились в хрупкий затылок юноши. Качаясь, толстяк фон Маген простоял еще несколько мгновений и рухнул на безжизненное тело младшего герцога ди Пьячченцо с последними словами:
 – Господи! Я не хотел...
 Оба были мертвы.

* * *
 
 Им дали отдохнуть с полчаса и снова выгнали на арену. Двуручный меч сэра Брюса и быстрый лук Шарля. Они шли по кругу, незаметно отступая к приоткрытой дверце колодца, в проеме которой виднелась любопытная физиономия сарацина. Посланная виконтом стрела впилась ему в глаз, отбросив далеко назад. Путь был открыт. Развернувшийся шотландец ринулся в проем, насадив на выставленное острие двух других стражников. Еще двоих уложил на землю де Конти.
 На выходе из подземного коридора их поджидала ничего не подозревавшая стража. Шотландец и француз проложили свою кровавую дорогу до самых дворцовых ворот. Им везло. Шарль на ходу снял с мертвого лучника полный колчан стрел и стрелял, стрелял без остановки, защищая таранившего противника сэра Брюса. Они вырвались на улицы города. Отобрать у прохожих двух коней не составило труда. Мак-Магон, подхватив в седло обезумевшего от страха оборванца, заорал ему в ухо на ломаном арабском:
 – Ворота! Путь! Укажи путь!
 Рыцарям повезло и здесь. Не встретив сопротивления, оба сняли дремавших на солнцепеке стражников и вырвались за городские стены, где удача похоже отвернулась от них. Очнувшийся от предсмертных воплей спавший у надвратной бойницы лучник подстрелил коня Шарля. Вылетая из седла, француз послал стрелу в узкий проем и по донесшемуся вскрику понял, что не промахнулся и на этот раз.
 Времени на поиски другой лошади не оставалось. По пятам за ними шла погоня.
 – Скачи! Я прикрою! – крикнул виконт шотландцу.
 – Нет! – ответил Мак-Магон, спешиваясь и занимая боевую позицию.
 Озарение пришло к Шарлю мгновенно. Он размотал слетевший с чьей-то головы тюрбан и приказал сэру Брюсу:
 – В седло!
 Сам де Конти вскочил на круп лошади лицом назад и обернул ткань тюрбана вокруг пояса, протянув концы Мак-Магону:
 – Вяжи спереди и гони!
 Несчастное животное понесло двоих, спасая их от приближавшихся всадников. Ах, какая это была скачка! Скачка в неизвестность: лихая, безудержная, смертельная. Догнать беглецов для сарацин не составило бы труда, когда бы не меткая стрельба француза. Каждая пущенная им стрела без промаха выбивала из седла очередного воина. Пять, десять, пятнадцать, двадцать противников. Рука Шарля скользнула в колчан, нащупав там последнюю стрелу. И тогда разгоряченный боем виконт закричал врагу:
 – Ну! Смелее! Кто еще хочет умереть! Давайте! Ближе!
 К погоне подоспело подкрепление. Среди новых всадников были и лучники.

* * *

 Вылетев на очередной холм, Сэр Брюс увидел внизу до боли знакомые развевающиеся плюмажи. Его заметили, и навстречу сарацинам понеслась закованная в броню лавина рыцарей.
 Беглецов сняли с загнанного коня, развязали ткань вокруг пояса. Обернувшийся Мак-Магон едва успел подхватить тело француза, в котором застряло несколько десятков стрел. Даже мертвый де Конти послужил живому другу, прикрыв его спину своим телом.
 
4.

 Спустя год после окончания крестового похода в одной из обителей монахов-бенедиктинцев появился новый послушник, отличавшийся огромным ростом и пронзительным взглядом своих бездонно-голубых глаз, в глубине которых застыла потаенная грусть.
 Принимая брата Шарля, так назвал себя новичок, старик-настоятель спросил его о причине ухода от мирской жизни, на что немногословный гигант ответил:
 – Отче. Нас было семеро. Шестеро уже искупили свой грех перед Господом. Я пришел смиренно искупить свой. Таков мой обет, который я дал лучшему из доселе встречавшихся мне в жизни христиан.

29 июля 2000 года