Конфеты. Отрывок из романа Крысиная возня

Глава 10. Конфеты
Отрывок из романа "Крысиная возня".
https://ridero.ru/books/krysinaya_voznya/

История тогда вышла весьма поучительная.
Мальчишки из поселка, что постарше Бориса были, подзуживали Борю украсть у старосты конфеты, которые тот хранил для особых случаев. Боря же, желая угодить пацанам и влиться в их компанию, сделал так, как они просили. Велико было желание Бориса быть одним из них, потому как больно одиноко было ему в ту пору.
Не раздумывая особо, залез Борис в буфет старосты, набрал горсть карамели в стеклянной банке, слез со стула и направился на выход. Там, в темноте за углом избы старосты, ждали его мальчишки. Только староста вернулся не вовремя. А может быть, очень даже вовремя.
В результате Борис был пойман с поличным, то есть с карамелью, зажатой в кулаке.
— Ты куда, пострел, на ночь глядя? — входя в сени, спросил староста, увидев Бориса, пытающегося надеть сапоги на голу ногу, помогая себе одной рукой.
— Хм-м-м, — просопел Борис.
— А что у тебя с рукой?
— Ничего.
— А ну покажи? — и староста потянулся к мальцу.
— Да ничего, ничего, — отбивался Борис.
— Как ничего?
Староста ухватил мальчонку за руку, и конфеты с глухим треском посыпались на пол.
— Ах, — вырвалось у Бориса.
— Как ничего? — опешил староста. — Ах ты ж, воришка!
— Нет… — чуть не плакал Борис.
— Как нет?
— Нет, я не вор.
— А кто? — староста замер. — Кто?
— Я, я… — мямлил мальчонка.
— Ты зачем? Зачем, Борис? Тебя не кормят?
— Ко-о-ормя-я-ят, — разрыдался Борис.
— А ну зайди обратно.
Староста стащил сапог с Бориса и почти втолкнул его в горницу. Там, за столом, посадил его перед собой на предметный разговор, в результате которого и выяснились все обстоятельства преступления. Борис плакал и просил не говорить тяте.
— Как не рассказывать отцу-то? — в сердцах возмущался председатель. — Отец твой должен знать, кого он растит под своей крышей.
— Нет, пожалуйста, не надо, — молил Борис.
— Ну как не надо?
— Я не нарочно.
— Не нарочно? — на повышенных тонах и почти наигранно продолжал староста.
Он, конечно же, понял всю историю и жестокую затею, учиненную местными пацанами над хуторчонком. Только это не оправдывает его нисколечко.
— Не говорите тяте, пожалуйста… — плакал Борис.
— Отец отлупит?
— Нет. Не знаю.
— Раньше доставалось?
— Нет, никогда, — уверенно ответил Боря.
— Вот смотри, какой отец у тебя терпеливый, — тоном знающего человека продолжал староста. — Он тебя не лупил никогда. Ибо доверяет. Что ж ты его так подводишь?
— Не буду… — рыдал Борис. — Не буду больше.
— Иди, встань в угол и подумай. А я пойду разберусь с твоими подельниками. Они, чай, конфет ждут к чаю вечернему.
Борис слез со стула и пошел в угол, встал там лицом к стене и даже не обернулся, когда староста сказал, что сейчас вернется, а только мотнул головой в знак согласия. Староста ушел. Борис стоял в полутемном помещении, освещенном только одной керосиновой лампой, и думал тяжкую свою думу. Он думал о том, как глупо и нелепо все получилось и какой же он нерасторопный болван. Думал и о том, что зря он на всю эту затею подвизался. Зачем ему эти конфеты? Нет, конфеты ему были не нужны, ему хотелось одобрения мальчишек. А что теперь? Теперь засмеют. На реке камнями закидают, когда он уходить в следующий раз станет. А староста отцу расскажет, и отец расстроится и, может быть, даже выпорет его, хотя никогда раньше этого не допускал. «Так и надо, — думал Борис, — сам виноват».

Староста вернулся действительно очень скоро. Борис слышал, как он подметал в сенях рассыпанную карамель, как принес воды и вымыл пол, чтобы сахар не втоптался, потом снова ушел и снова вернулся, ведра лязгнули ручками, тяжелые сапоги брякнули об пол, и только потом староста вошел в избу.
— Стоишь? — тихо и беззлобно спросил староста.
— Угу, — почти беззвучно произнес Борис.
— Ну, выходи. Будем чай пить с конфетами, — староста выставил на стол две кружки и банку с теми злосчастными карамельками.
— Не-е-е… — хныкал воришка.
— Чего нет-то? Я же угощаю.
Борис нехотя вышел из угла и сел за стол. Староста разлил чай по кружкам. Борис пил чай и не трогал конфеты.
— Ты чего конфеты-то не берешь?
— Не хочу, — очень тихо произнес Борис.
Он уставился в кружку и не мог смотреть на старосту, хотя любил его страшно.
— Стыдно? — в сердцах спросил староста.
— Хм-м, — Борис только утвердительно качнул головой.
— Это хорошо, что стыдно, — без назидания, без укора, но с теплотой душевной говорил староста. — Это хорошо, Боря, что тебе стыдно. Очень хорошо. Было бы куда хуже, если бы тебе совсем не было бы стыдно за то, что ты хотел сделать. И ведь дело-то не в конфетах, понимаешь?
— А? — Борис оторвал взгляд от кружки и в первый раз за вечер поднял глаза на старосту. В его голове взорвалось внезапное «дело-то не в конфетах».
— Дело не в конфетах, — серьезно говорил староста, но глаза его заговорщически щурились.
— А в чем же? — шепотом спросил Борис.
— В том, что ты хотел сделать что-то, не подумав своею головой. Ты решил сделать что-то по указке другого.
— Да, они сказали, — соглашался и хмыкал Боря, — если я не принесу конфеты, они меня с собой не возьмут.
— Куда не возьмут? — очень тихо поинтересовался староста.
— В горы, медведя будить, — плакал Борис.
— Куда? — оторопел староста.
— В горы… — хныкал беспомощный отрок. — Медведя будить.
— Вот дурные… — староста понимал, что пацаны знатно поиграли с мальцом и его одиночеством. — Кто же медведя будит?
— Вот и я сказал… — всхлипывал Борис. — А они сказали: «Пойдешь с нами — увидишь...»
— Ой, дурные… — качал головой староста. Ситуация приобретала неожиданный поворот: а ну как эти лбы неразумные действительно решатся пойти в горы медведя искать? — Ладно, я завтра разберусь.
— Только не говорите им, что это я вам про медведя сказал.
По всему видно было, что Борис сильно боялся пацанов. Трое из местных подростков были его года на два старше, остальные дети поселка были младше и в основном девочки. Вот и тянулся хуторчонок к пацанам. А они его так нещадно подставили, хитрые морды.
— Борис, ты уже большой. Сколько тебе в этом году лет будет? — Староста словно подводил итог разговору.
— Одиннадцать.
— Одиннадцать. Так вот понимать надо, что никто, кроме тебя, управлять тобой не может и не должен.
— Как это?
— Так это. Своей головой думать надо.
— Эх, — тяжело вздохнул Борис.
— Ты хочешь в их круг затесаться?
— Да, хотел. Теперь не хочу, — очень по-деловому ответил малец.
— И правильно. Оно того не стоит, — подбодрил староста и потрепал его по соломенной голове.
— Угу… — Борис опять уткнулся взглядом в кружку.
— Мальчишки хотели тебя использовать, а потом все равно сдали бы тебя, когда кража обнаружилась бы, да еще и всю вину на тебя бы свалили. Так случилось бы, даже если бы я тебя не застал с поличным, понимаешь?
— Хм-м.
— Издевались они над тобой, друг мой. А ты купился.
— Хмы-ы-ы-ы, — расплакался Борис.
— Ну, будет, будет. Ложись спать.
Борис лег спать, но ему не спалось. В груди клокотали негодование и обида. Слезы душили от несправедливости. Он хотел быть им другом-товарищем, он готов был на все, а они его так. Это же несправедливо. Это подло.

Уснул Борис под утро, а когда проснулся, было уже светло. Он вскочил и стал судорожно одеваться, потому как в школу нельзя было опаздывать. Он не знал, что он опоздал уже на два урока, но это уже не имело никакого значения.
Староста с утра нашел отцов парней, что подставили Бориса с конфетами, пообещав за это взять его в горы медведя будить, и объяснил им доходчиво, что не дело это — напраслину разводить в поселке. Потому как так можно и заиграться и кто-нибудь обязательно пострадает, не ровен час.
Борис пришел к школе. За углом его уже ждали обидчики.
— Ты зачем про медведя наплел, размазня? — раздался резкий голос из-за угла школьной избы.
— Ты, сопля, нам все попортил! — продолжил другой. Борис обернулся и увидел двоих из той компании, что надоумила его конфеты украсть. — А еще другом назвался.
— Не друг я вам! — огрызнулся Борис.
— Точно не друг.
— Размазня!
— И на охоту тебя никто не возьмет с собой. На тебя нельзя положиться! — продолжил первый.
— Да, чуть что — сразу все старосте слил, балбес.
— Да никто на медведя в такое время не ходит, — возражал Борис деловито. Он-то теперь точно знал, что он прав. На медведя никто по весне на охоту не пойдет.
— Это твой отец не ходит, а мы ходим, — с бравадой продолжил первый.
— А ты трус… — подхватил второй. — Девчонка!
— Я не девчонка! — взвизгнул Борис.
— Девчонка! Девчонка! — в голос стали дразнить его оба «охотника».
Борис в ярости бросился на них с крыльца. Одного в полете ударил кулаком по голове, мимо второго промахнулся и упал лицом в грязь. На крики выскочила учительница из избы и увидела, как двое подростков ногами бьют Бориса.
— Это что еще такое?! — громовым голосом крикнула учительница.
Пацаны бросились бежать.
— Далеко не убежите… — учительница спустилась с крыльца и наклонилась над Борисом. — Встать можешь?
Бориса отвели к старосте, вымыли и переодели в сухое, напоили и уложили спать. Охота за охотниками на медведя продолжалась часа два, всех поймали, всех наказали, со всеми провели разъяснительную работу. А Борису тем же днем снова предстояло стоять в углу, только теперь уже за драку.
— Зачем драться полез? — староста понимал, что мальчонку спровоцировали, но оттого объяснение происходящего имело еще больший вес.
— Они меня трусом обозвали! — хрипел Борис.
— И что?
— Они меня соплей, размазней называли… — аргументировал Борис, но где-то внутри понимал, что это пустое.
— И? — не отступал староста.
— Они меня девчонкой… — рыдал Борис.
— Они тебя девчонкой обозвали?
— Угу, — Борис утвердительно кивнул.
— И ты сразу стал девочкой?
— Нет, — возразил Борис.
— Так в чем смысл отвечать кулаками на слова?
— Несправедливо…
Борис плакал и хрипел от негодования. Чувства переполняли мальчишескую грудь, и ему хотелось снова с кем-то подраться или провалиться сквозь землю. Или и то и другое. Одновременно.
— Много чего несправедливого на свете, Борис. Если ты так будешь на всякие глупости реагировать, тяжело тебе будет в жизни, ох, тяжело, понимаешь?
— Угу… — хмыкал Борис, стоя в углу.
— Ладно. Выходи, будем обедать и чай пить.
— Не пойду, — шепотом бубнил мальчонка.
— Ну, постой, пока я суп принесу, — сказал староста, не возражая, и ушел за котелком супа в соседний дом.
Так было заведено: в соседнем доме жила большая семья, которая подкармливала старосту и Бориса, за что получала большую часть пайка старосты и мед от Алексея Петровича.
— Борис, ты теперь не злись ни на себя, ни на меня, ни на мир, — продолжал староста, когда вернулся. — Так бывает, все валится и хочется все переделать. Как бы пережить заново…
— Угу…
— Только жизнь — такая штука, что переделать ничего не получится, потому как все происходит здесь и сейчас и переделыванию не подлежит.
— Хмы-ы-ы-ы.
— Борис, выходи.
— Угу, — Борис вышел.
— Ты сегодня, что ли, должен был домой идти?
— Да, сегодня. Отец, поди, ждет у переправы.
— М-да, нехорошо получилось. Но сегодня ты не пойдешь домой, ты еще не все в углу отстоял, — староста не шутил.
Тут раздался стук в сенные двери. Староста вышел и через несколько секунд вернулся уже с отцом Бориса, с Алексеем Петровичем.

Завязался разговор, что да как, да почему так получилось. Борис слушал молча и лишь изредка кивал головой в знак согласия. Отец и староста разговаривали тихо, сухо и без особых эпитетов, не вдаваясь в краски душевных мук, которые испытывал мальчонка. Когда он слушал рассказ бесстрастно, только по фактам, ему вдруг самому показалось все глупой затеей. Как же он так сам-то ничего этого сразу-то не заметил? Почему изначально все представлялось иначе?
— Ну, вот и все… — подытожил староста. — Только ваш Борис Алексеевич еще не все свое в углу отстоял.
— Понимаю, понимаю, — соглашался отец. — Только несподручно мне уходить теперь назад, а завтра снова возвращаться. Потому прошу вас отдать мне сына, а я сам его накажу дома по всей строгости. Обещаю.
— Ну уж не по всей строгости… — староста внимательно всматривался в отца Алексея Петровича. — А как надо.
— Ну, как скажете, так и надо. Постоит под иконами, подумает, обещаю, — согласился отец.
На том и разошлись. Собрался Борис быстро и засеменил по грязи за отцом к переправе. Там, на другой стороне переправы, стояла Пега. От нее на почтенном расстоянии сновали волки. Отец выстрелил, и волки разбежались. Дальше шли быстро и немудрено разговаривали.
— Что, Борис, хотел стать охотником на спящего медведя?
— Ну… — протянул Борис.
— Испытание Создатель послал тебе не о соблазне украсть конфеты, а о соблазне стать таким, как те пацаны нерадивые, соблазну предать самого себя.
— Угу… — Борис уже начал понимать, что все дело было не в конфетах, а в том, как он сам себя повел.
— Ты сначала струсил, себя продал за горсть карамели, а когда понял, что низко это, подрался с обидчиками?
— Да, все так, тятя, — подтвердил Борис.
— Видишь Пегу? Она не старается стать кем-то, кем она не является. Волки окружили, но она стояла не шелохнувшись, потому что знает внутри, что так надо. Потому как дернись она, начни даже просто с ноги на ногу переминаться — и все. Разорвут ее волки.
— Пега умная.
— Ты, Борис, человек, и ты умнее Пеги.
— Угу, — Борис сомневался.
— Только надо быть собой, понимаешь? Самим собой. И тогда понимание каждой ситуации будет приходить верное, — отец перешел в простые сложности этого мира. — Будь собой — и все остальное сложится. Это подобно тому, как мир лошади отличается от мира пчелы, но ни та ни другая не смогут до конца понять противоположный мир. Хотя мир-то один и тот же.
— Я не хотел…
Борис уже сто раз осознал, что он не хотел воровать ничего у старосты, но ему еще вчера очень хотелось быть одним из той маленькой шайки, которая вечерами носилась по округе, а старшего из них, как он сам говорил, егеря брали с собой в тайгу медведя будить.
— А что хотел-то?
— В тайгу с егерями медведя будить…
— Ах да, — подтвердил отец.
— Ну… это… один говорит, что егеря брали его с собой в тайгу медведя будить…
— Вранье это все! — оборвал Борю отец. — Нет таких егерей, которые в здравом уме и твердой памяти ходили бы в тайгу медведя будить. Ложь!
— Так я то и говорил, — возмущался Боря. — Только не верили они мне.
— А тебе надо самому знать, что ты правду говоришь, или обязательно, чтобы тебе поверили?
— Не все ли равно? — не понимал Боря.
— Нет, не все равно, — отец остановился на подъеме из оврага в сторону хутора и обернулся к сыну. — Если ты сам себе не веришь, что ты говоришь правду, тебе никто не поверит. А если ты говоришь правду, но тебе все равно не верят, то это их выбор, а не твой.
— Да, но…
— Нет никакого «но», — возразил отец, потом вкрадчиво спросил: — Ты из-за этого на кражу пошел?
— Ну да…
— То есть, если ты не украдешь конфеты, они тебе не поверят?
— Ну да…
— А какова взаимосвязь между их верой и твоей кражей, скажи мне?
— Не знаю…
— Верно. Нет никакой взаимосвязи, — отец беззлобно качал головой, и в его тоне слышались нотки грусти и разочарования. — И потому, Борис, то, что ты сделал, вдвойне глупо.
— Глупо… — эхом отозвался Боря.
— Нет ничего в этом мире... Запомни, Борис, нет ничего в этом мире, что бы не происходило без твоего участия. К сожалению, иногда участие состоит даже в том, что ты просто молча рядом стоял и не пытался ничего предпринять. Не пытался ничего изменить, — отец шагнул из оврага на открытое пространство.
— Тятя… — слышался из темноты смущенный голос сына.
— Даже когда все предопределено свыше, сын мой, и ты только исполнитель, ты все равно ответственен! Потому как вместе с судьбой нам дана сила и воля на ее исполнение. И как, каким образом мы ее исполним, зависит уже только от каждого из нас.
— Как? — Борис понимал примерно половину сказанного.
— Даже если ты не хотел, чтобы что-то происходило в определенном месте, в определенное время, в определенном русле, но ничего не предпринял для изменения направления течения, это тоже действие. Наше осознанное бездействие есть наше решение и есть наше действие, а значит, и ответственность. Твоя ответственность. Мы за все несем ответственность. Перед людьми, перед самими собой, перед царем, перед Богом.
— Как это?
Отроку непонятно было, как это человек может нести ответственность за то, чего не совершал. Это же, честное слово, несправедливо.
— Представь, — продолжал отец, — завтра те же мальчишки заставят кого-то другого украсть конфеты или сделать что-то другое непотребное и ты единственный, кто будет знать об этом…
— Хм-м…
— Остановишь ли ты горемыку или позволишь ему — следующей жертве — пасть к ногам искусителей?
— Скажу старосте, — уверенно ответил Борис.
— Хорошо, — говорил Алексей Петрович, — очень хорошо. Конечно, староста вступится. Он на то и староста.
— Угу, староста строгий, но справедливый.
Пацаненок всхлипывал от обиды на самого себя. Он же большой, как говаривал отец, а потому должен был понимать, что хорошо, а что плохо.
— А если каждый человек, — продолжал Алексей Петрович свои размышления на тему случившегося, — каждый из нас должен пройти свои уроки, и это был бы такой же урок для той, другой жертвы, как и для тебя?
— Какой урок?
— Такой… Не ставить веру в себя в зависимость от веры других, — прояснил отец.
— Не ведаю…
Борис терялся в догадках, правильно ли он отвечает или нет. Внутри него поскуливал обиженный мальчонка, которого он сам пытался успокоить, но получалось как-то не очень.
— Не ведаешь, — эхом повторил отец.
— Нет, — смущенно бубнил сын, — не знаю…
— И мы ничего не знаем, — в глубоком раздумье стоял Алексей Петрович у входа в сени, у самого крыльца. — И ведь, по сути, мы никогда не знаем, когда и как надо поступать, когда сражаться, когда отступать, когда доказывать, когда пропускать… Ты, конечно, сдурил маленько, но на то ты и ребенок, чтобы ошибаться, спотыкаться, падать, вставать, отряхиваться и идти своей дорогой. А я рядом… И староста рядом. Единственное, что помнить надо, — что головой ты не всегда будешь знать, как поступить следует. Но сердце все знает, только надо научиться слушать и слышать… Непременно надо научиться слышать самого себя. А самое главное — надо научиться верить самому себе, иначе тебе никто никогда не поверит, даже Создатель.
Борис поднял глаза, взобрался на вторую ступеньку крыльца и потянулся к отцу:
— Прости, тятя, — шептал отрок, прижимаясь к отцу.
— Бог простит, — ласково шептал отец. — Бог простит.
— Хмы-ы-ы-ы, — безутешно плакал Боря.
— Считай, что тебя высшие силы испытывали и ты в чем-то прошел, а чем-то не прошел испытание.
— Хмы-ы-ы-ы, — рыдал мальчонка.
— Ну ладно, — утешал его отец, — ладно, будет тебе так убиваться.
— Хмы-ы-ы-ы…
— Никто не пострадал — и ладно. А Создатель нас все время испытывает, и о том надо помнить. Все время помнить.

После того случая крепко задумался Борис над тем, как устроены жизнь и мир вокруг него. В силу своего малолетства казалось ему тогда, что мир открыт и искренен. А после того случая с конфетами оказалось, что все совсем не так. Что люди не все честные, не все их помыслы чистые, а мотивы не всегда бескорыстные.
По большей части люди не выступают против кого-то, они просто хотят отвоевать себе чего-то побольше. А значит, отнять у кого-то, кто послабее, понаивнее, пониже ростом, попроще нравом. И никто никому зла-то не желает в открытую, просто кому-то надо всего и сразу, и побольше, оттого приходится отнимать у кого придется, не задумываясь о том, а что останется тому, у кого отнимают.
Подобные наблюдения приводят к разочарованию…

Разочарование в людях не случилось одномоментно. Борис Алексеевич жил заповедями отца, а значит, безусловно принимал и уважал всех и каждого. Разочарование в людях копилось и собиралось годами, начиная с той истории с конфетами. Оттого Борис Алексеевич не любил сладкого, кроме меда. Разочарование в конце концов вылилось в профессиональную замкнутость характера и холодность общения. Что ничуть не смущало самого Бориса Алексеевича, однако не располагало к нему большую часть окружающих.