Глава 19. Чёрная смерть

Весть о чёрной смерти пришла в наши края, как мрачный предвестник беды. Сначала были слухи: о телегах, полных трупов, о деревнях, вымерших до последнего жителя. Затем болезнь дошла и до Штайнвальда. Рунические расклады, которые я делал по наставлению отца Бенедикта, предрекали беду. В каждом из них ясно ощущалось действие Хагалаз - силы разрушения.

— Спасения от чёрного мора нет, — сказал однажды отец Бенедикт, когда мы остались наедине. — Кто заболел, тот обречён. Эта болезнь, Иероним, — не просто кара небесная, но следствие невидимых глазу семян. Их разносит дыхание больных, а еще крысы и блохи. Вот почему я говорил тебе: мойся. Чистота тела защищает от смерти. Однако же, когда чума придёт в Штайнвальд, не раздумывай — беги. В лесу, на болоте, у меня есть хижина. Там ты будешь в безопасности.

Я кивнул, но в глубине души надеялся, что беда пройдёт стороной. Напрасно. Вскоре она пришла.

***
В те дни отец Бенедикт был в отъезде в Констанце.
Чуму принесли в Штайнвальд бродячие торговцы.
Они заболели уже на второй день после приезда. Люди умирали один за другим.
Мне следовало бежать, но я не мог. Мои родители оставались в деревне.

Нарисовав на своей груди защитный гальдрастав, я отправился в родной дом.

Я шёл по улице, и мне казалось, будто сам воздух пропитан смертью. Трупы лежали прямо на дороге, словно брошенные в спешке, как ненужные вещи. Лица у мёртвых были искажены ужасом и болью, глаза пусто смотрели в небо.

У одного из домов я увидел женщину. Её кожа была серо-жёлтой, как восковая маска, а на шее вздулись чёрные, словно угли, бубоны. Глаза её были налиты кровью, она бешено выла — страшным, пронзительным воем, который казался нечеловеческим. Её рука тянулась в сторону, будто она кого-то проклинала или взывала о помощи, но никто не приходил.

Шагая дальше по улице, я заметил фигуру мужчины. Его движения были рваными, как у марионетки, которую дёргают за сломанные нити. Он то хватался за голову, то размахивал руками, как будто пытался отогнать кого-то невидимого. Его шаги становились всё более шаткими, пока он не упал на колени. Я видел, как он поднял лицо к небу, его губы шептали молитвы. Через мгновение он рухнул лицом в пыль и больше не двигался.

Всё вокруг казалось кошмаром, где люди умирают не сразу, а бьются в конвульсиях, теряя остатки человеческого облика.

***

У дверей дома я увидел мать. Её лицо было бледным, а глаза наполнены страхом и горем. Когда я попытался войти, она остановила меня.

— Нет, Матиас, — сказала она. — Ради Господа и всех святых, не входи. Отец твой болен, и мне недолго осталось. Спасай себя. Беги.

Я замер. Хотелось кричать, спорить, но слова застряли в горле. Я развернулся и побрёл на площадь, где собрался народ.

***

На паперти церкви стоял аббат Ионас. Его громовой голос разносился над толпой:

— О, дети мои, вот оно - наказание Господне за наши грехи! Чёрная смерть косит нас, ибо мы ослушались Его воли. Разве не сказано в Писании: «Вот, воздаёт Господь каждому по делам его»? Мы возлюбили плоть, а не дух, золото, а не благодать. Мы уподобились козлищам, которые затесались в стадо агнцев.

Он осенил себя крестом и продолжил:

— Настал час изгнать козлищ из стада. Ибо сказано: «И будут они ввержены во тьму кромешную». Покарайте еретиков и грешников, чтобы милосердный Господь сжалился над нами!

***

В этот момент кто-то из толпы закричал:

— Это травница! Она знает колдовство! Как иначе она могла остаться здоровой, живя в одном доме с больным?

Едва прозвучал крик, обвиняющий мою мать в колдовстве, толпа, подобно стае бешеных волков, сорвалась с места. Люди, которые ещё вчера кланялись матери за её доброту и умение исцелять, теперь бежали к нашему дому с горящими глазами и перекошенными лицами.

Я бросился наперерез, крича, умоляя остановиться, но меня грубо оттолкнули. Толпа была неумолима. Мужчины выломали дверь, словно забыв, что когда-то сами приносили дрова к нашему очагу, а женщины кричали проклятия, которые ранили больнее ножа.

Из дома выволокли мать. Её лицо было искажено страхом - она понимала, что обречена. Она даже не сопротивлялась, не кричала, но это только подливало масла в огонь разъярённой толпы. Её привязали к столбу, руки туго стянули за спиной. У её ног наспех сложили костёр.

Я в отчаянии метался перед столпившимися людьми, кричал, умолял, хватал их за руки.

— Она не виновата! Это ошибка, слушайте меня! — мои слова растворялись в гуле ненависти.

Вперед вышел аббат Ионас. Его высокий силуэт, осенённый вечерним светом, словно тень смерти навис над матерью. Он поднял руку, в которой держал крест, и торжественно произнёс:

— Господь, очисти эту землю от греха! Прими эту жертву и сожги нечистую душу, чтобы она больше не могла смущать твоих детей!

Крест в его руке блеснул, словно знак божественного гнева. Его голос был громким, решительным, и толпа внимала ему с благоговением. Казалось, никто, кроме меня, не видел его исступленной жестокости.

Когда пламя вспыхнуло, я замер. Горячие языки огня обвили дрова, поднимаясь всё выше. Мать взглянула на меня в последний раз. В её глазах я увидел не только боль, но любовь и прощение. Это был её последний подарок мне, но принять его я не мог.

— Нет! — закричал я, умоляя пощадить её. — Она не виновата! Она же лечила вас всех, забыли?!

Но ответом мне был только треск огня. Внезапно что-то тяжёлое ударило меня по затылку, и свет померк. Вдруг я обнаружил себя лежащим на земле. Надо мной возвышался брат Гунтер, держащий в руках дубинку. Брат Рафаэль ловко связал мне руки и ноги, заткнул рот. Меня бросили на землю, оставив смотреть.

Я видел, как огонь охватывал тело матери. Боль и ярость разрывали меня изнутри, я бился в путах, но силы быстро иссякли. Вскоре я лежал, обессиленный, чувствуя, как пустота заполняет моё сердце.

Когда всё закончилось, братья Гунтер и Рафаэль подняли меня и отвели в монастырь. Там меня заперли в келье. Снаружи я слышал звон колоколов и голоса, молящие Господа о милосердии, в которое я больше не верил.