Моя встреча с Евгением Евтушенко - на Сибирской ре

Посудина - подобие старинного карбаса (только с ДВС) - "МИКЕШКИН" на реке Лене, 1967 г.
Евтушенко признался в любви к реке Лене. В конце 60-х он вместе с иркутским кинорежиссером Теофилем Коржановским и журналистом Леонидом Шинкаревым принимал участие в экспедиции, организованной газетой "Известия".

Тогда они на карбасе "Микешкин" прошли почти пять тысяч километров от верховьев Лены до Ледовитого океана.

Поэт Евгений Евтушенко с друзьями сплавляется по Лене.

Мой легендарный отец работал тогда капитаном танкера  ТР-2801
Мне было 13 лет и я неофициально числился юнгой на танкере у меня была даже своя каюта по правому борту. (хотя советские крючкотворцы и береговые чиновники запрещали брать  на флот несовершеннолетних если они не были курсантами речных училищ). А я тогда только готовился поступать.

Парадокс советской системы бесплатного образования, несовершеннолетних пацанов которые слонялись без дела по улице и мечтали о морях на флот брать запрещали, а 13-15 летний салага после первого курса принимался практикантом - матросом - мотористом и удерживали из его зарплаты большую половину в счёт речного училища. Практикант выполнял все обязанности согласно штатному расписанию практически бесплатно. Работал что называется - за похлёбку. Слава Богу, что кормили курсантов на судах хорошо.

Но сегодня поговорим о другом - о литературе и поэзии
фото автора: третий слева Александр Константинович Бабичев - легендарный капитан ЛОРП.

фото автора: третий слева Александр Константинович Бабичев - легендарный капитан ЛОРП.

В это самое замечательное лирически-юношеское время, на окраине великой страны, где на тысячи километров простиралась нетронутая тайга, где звеняще хрустально чистый воздух, а небо совсем рядом, на расстоянии вытянутой ладони, где между изумрудными берегами несёт свои воды красивейшая река мира - Лена, мне довелось повстречаться со всемирно известным Евгением Евтушенко.
Москвичи на своем "корыте" "Микешкин" пришвартовались к огромному стометровому танкеру и поднялись к нам на борт.

По законам северного гостеприимства, их приняли со всеми почестями. Предоставили, каюты, душевые, прачечные, накормили праздничным обедом. А вечером в салоне для свободных от вахты членов команды гостями был проведён литературный вечер.
Евгений Евтушенко с удовольствием читал свои стихи... и как мне показалось с искренним удивлением слушал мои детские и юношеские "зарисовки" в стихах о Ленских просторах.

здесь мне уже 15 лет

Я был безумно рад встрече с настоящим Московским поэтом не в книжках, а наяву. Беседа наша затянулась далеко за полночь.
С поэтом который подарил мне вот это стихотворение со своим автографом:

(одно стихотворение из поэмы Фуку, которая будет опубликована лишь в 1985 году)

В день рождения Гитлера
под всевидящим небом России
эта жалкая кучка парней и девчонок
не просто жалка,
и сережка со свастикой крохотной - знаком нациста,
расиста
из проколотой мочки торчит
у волчонка, а может быть,
просто щенка.
Он, Васек-полупанк,
с разноцветноволосой и с веками синими
Нюркой,
у которой в прическе
с такой же кустарненькой
свастикой брошь.
чуть враскачку стоит и скрипит
своей чёрной,
из кожзаменителя курткой.
Соблюдает порядок.
На пушку его не возьмешь.
Он стоит
посреди отягченной
могилами братскими Родины.
Инвалиду он цедит:
"Папаша, хиляй, отдыхай...
Ну чего ты шумишь? -
Это в Индии - знак плодородия.
Мы, папаша, с индусами дружим...
Сплошное бхай-бхай!"
Как случиться могло,
чтобы эти, как мы говорим, единицы
уродились
в стране двадцати миллионов и больше -
теней?
Что позволило им,
а верней, помогло появиться,
что позволило им
ухватиться за свастику в ней?
Тротуарные голуби
что-то воркуют на площади каркающие,
и во взгляде седого комбата
отеческий гнев,
и глядит на потомков,
играющих в свастику,
Карбышев,
от позора и ужаса
заново обледенев...

Во мне это стихотворение вызвало огромное чувство патриотизма и любви к Родине. Сегодня ни один школьник не знает, кто такой генерал Карбышев и как фашисты привязав его на морозе поливали водой, пока он полностью не покрылся льдом.

Позже у Евтушенко вышел целый цикл стихов о Лене. В том числе о гостеприимстве и открытости Ленских речников.

ВАХТА НА ЗАКАТЕ
Вахту я нес на рассвете вчера.
Сколько мной было загадано!
Ну а сегодня иная пора.
Вахта моя – з а к а т н а я.

Чем-то похож и закат на рассвет,
но, свою силу утрачивая,
свет потихонечку сходит на нет.
Ночь подбирается вкрадчивая.

Солнце уходит на передых,
солнце разбито, рассеяно.
Красного мертвенный переход
в серое, серое, серое.

В ичигах бродит, как будто тать,
сумрак шагами несытыми...
Время, когда еще можно читать,—
свободно, хотя относительно.

Сейчас бы мне чистого спирта глоток,
а закусить – хоть галошею.
Сейчас бы мне книгу любую, браток,
Любую, но только хорошую.

Б А Л Л А Д А О ЛЕНСКОМ  ПОДАРКЕ
Подарками я не обижен, пожалуй.
Д а р и л и мне всё —аж до каски пожарной.
Но в жизни не только мне гладили волосы,
и шли вперемежку — пинки,гладиолусы,
и чертовы зубы, и медные трубы
и  д а ж е (как смутно мне помнится) - губы.

Тот в рот, как подарок,мне проповедь вталкивал
Тот – дал мне патронище противотанковый.
А вождь сенегальский  жену чуть не отдал —
чего не отдашь ради дружбы народов!

Но все это – лишние перечисленья...
Я лучше о том, как мы плыли по Лене,

забыв о просушках, с мошкой на макушках,
на карбасе, названном гордо: «Микешкин».

Вокруг было только величье откосов —
ни признака д а ж е колхозов-совхозов,
и только олени по тундре алмазной
бродили еще неохваченной массой.

И вдруг из-за мыса возникла моторка,
чадя за версту, как у черта махорка.
Грустя в одиночестве, видно, глубоком,
моторка п р и ж а л а с ь к «Микешкину» боком.

И на б о р т – в и з и т н о ю карточкой скромной —
к нам рухнул таймень, как акула, огромный.
Потом появился тайменедаритель—
нельзя себе д а ж е представить иебритей!

Его борода в первозданности дикой
набита была чешуей и брусникой.
К тому же внутри бородищи, конечно,
дробинка болталась на рыжем колечке.

Прошелся но карбасу гость и сначала
без слова нас всех изучал одичало.
И выпрямясь твердо, почти что военно,
представился хрипло: «Топограф... Валера...»

А малость обвыкнув, неловко помешкав,
спросил он:
«Кто был этот самый Микешкин?»
И мы рассказали, что был это лоцман,
который считал разособенным лоском
вести карбаса по дороге старинной,
для шика глаза з а в я з а в мешковиной.

Купцы, как ельцы, суетясь, увивались:
«Уважь, Петр Иваныч...Уж мы, Петр Иваныч...»
А он презирал их пузатое племя,
и бросил однажды три сотенных в Лену,
и крикнул купцу:
«Ежли прыгнешь и выловишь
но только з у б а м и – «твои они, Нилович!»

И плюхнулся в воду купчина, как студень,
и в нижнем белье всенародно был стыден.
Мильонщик,за эту позорную цену
он чавкал, глотая холодную Лену,
а нищий Микешкин над жадиной в нижнем
смеялся, как будто мильонщик над нищим.

И где-то в избеночке красно-фонарной
штаны пропивал он, судьбе благодарный,
что жизнь свою шалую пьяницей прожил,
но Лену не пропил, но совесть не продал.

'Жандармы ему обещали полтыщи,
но он отвечал: «Не вожу политицких...*
«Да кто ты такой?» — угрожали кутузкой,
А он отвечал: «Да я вроде бы русский...»

Топограф Валера рассказом увлекся.
Понравился явно Валере тот лоцман.
Понравилось то, к а к он пил артистически.
Понравилось, что не возил «политицких».

И карту достав, как решенное, просто
Валера сказал нам: «Дарю я вам остров».
И четко нанес без запинки малейшей
название острова: «Карбас «Микешкин».

Молчали мы все и смущенно курили —
ведь нам островов ; никогда не дарили,
А ты, Петр Иваныч Микешкин, подавно
такого вовек не предвидел подарка!

Хотел я Валеру спросить поподробней —
о ч е м? —ну хотя бы откуда он родом.
Но вспомнив рассказ и веселый и грустный,
он лишь усмехнулся: «Да вроде я русский...»

И вот от борта отпихнулась моторка,
чадя за версту, как у черта махорка,
и где-то за мысом в туманах промозглых
исчез человек, подаривший нам остров..
1967

"Баллада о ласточке ",  описан реальный случай,произошедший в речпорту г. Усть-Кута.

Город который имеет три название: Усть-Кут, Осетрово, Станция Лена.

Город который имеет три название: Усть-Кут, Осетрово, Станция Лена.

Баллада о ласточке
Вставал рассвет над Леной. Пахло елями,
Простор алел, синел и верещал,
а крановщик Сысоев был с похмелия
и свои чувства матом выражал...

Он поднимал, тросами окольцованные,
на баржу под названьем "Диоген"
контейнеры с лиловыми кальсонами
и черными трусами до колен.

И вспоминал, как было мокро в рощице
(На пне бутылки, шпроты. Мошкара.)
и рыжую заразу-маркировщицу,
которая ломалась до утра.

Она упрямо съежилась под ситчиком
Когда Сысоев, хлопнувши сполна,
прибегнул было к методам физическим,
к физическим прибегнула она.

Деваха из деревни, - кровь бунтарская! -
она (быть может, с болью потайной)
маркировала щеку пролетарскую
своей крестьянской тяжкой пятерней...

Сысоеву паршиво было, муторно.
Он Гамлету себя уподоблял,
в зубах фиксатых мучил "беломорину"
и выраженья вновь употреблял.

Но, поднимая ввысь охапку шифера,
который мок недели две в порту,
Сысоев вздрогнул, замолчав ушибленно
и ощутил, что лоб его в поту.

Над кранами, над баржами, над спицами,
ну, а точнее - прямо над крюком,
крича, металась ласточка со всхлипами:
так лишь о детях - больше ни о ком.

И увидал Сысоев, как пошатывал
в смертельной для бескрылых высоте
гнездо живое, теплое, пищавшее
на самом верхнем шиферном листе.

Казалось все Сысоеву до лампочки.
Он сантименты слал всегда к чертям
но стало что-то жалко этой ласточки,
да и птенцов: детдомовский он сам.

И, не употребляя выражения
он. будто бы фарфор или тротил,
по правилам всей нежности скольжения
гнездо на крышу склада опустил.

А там, внизу, глазами замороженными,
а может, завороженными вдруг
глядела та зараза-маркировщица,
как бережно разжался страшный крюк.

Сысоев сделал это чисто, вежливо,
и краном, грохотавшим в небесах,
он поднял и себя и человечество
в ее зеленых мнительных глазах.

Она уже не ежилась под ситчиком,
когда они пошли вдвоем опять,
и было, право, к методам физическим
Сысоеву не нужно прибегать.

Она шептала: "Родненький мой..." - ласково.
Что с ней стряслось, не понял он, дурак.
Не знал Сысоев - дело было в ласточке.
Но ласточке помог он просто так.
1976

"Колумбиха", о лодочной переправе через речку Телячиху, речка впадает в Лену в районе города Киренска.
КОЛУМБИХА
Вдоль верфи возле Киренска
идут, задумав скинуться,
и плотники, и сварщики
– их что-то ж а ж д а жжет,

А на огромной лужище,
 поварчивая любяще,
на лодочке голубенькой
их лодочника ждет.

У океана местного, прокисшего, но пресного,
возможно, что известного еще и при царе,
привыкли к этой лодочке, где женщина в середочке,
хоть не годна в молодочки, а все-таки в цене.

Она  т а к а я  пышная, она  т а к а я  слышная,
и вовсе не одышная – искрят ее глаза.
Глаза у ней мужчинные, немножко матерщинные,
но вовсе не машинные, а свойские глаза.

Зовут ее Колумбихой...
На лодочке голубенькой
всегдашним объявлением рабочих веселя,
лишь только станет меленько,
 — как будто здесь Америка,
веслом достав до берега, она басит: «Земля!»

Лишь метров тридцать – плаванье,
но все ведется планово.
Уключины, приучены поскрипывать" легко,
н сколько тысяч верст она
уже вспахала веслами,
что вправду до Америки
не так уж д а л е к о.

Лишь руки разжимаются,
по веслам снова маются.
А счастлива Колумбиха?
Попробуй расспроси.

Р а с с к а ж е т все без робости,
лишь опустив подробности,
как ей живется весело,
вольготно на Руси.

«Пропойцу мужа выгнала,
но в Лену я не прыгнула
В науках дочь достигнула,
но город наш – ей плох.

Была я раньше нервная —
теперь я, как ф а н е р н а я:
отскакивает скверное,
как будто бы горох.

Здесь лодочка приличная,
подружка з а к а д ы ч н а я.
Своя, не заграничная —
сибирская вода.

Спокойно быть мне служащей
на этой нашей лужище:
отсюда-ва -дотуда-ва,
 оттудова-сюда...»

Все знают и о панике
на гибнущем «Титанике»,
о плаваньи Чичестера,
о паруснике «Ра»,
а мы про эту лодочку
припомним-ка под водочку,
и выпьем за погодочку – за солнышко с утра.

С рабочими Колумбиха пьет вместе, обколупывая
столовское, крутейшее, помятое яйцо.
Здесь шуточка отмочится — ей весело хохочется,
а мне заплакать хочется, и прячу я лицо.

Что нами отмечается?
Что в жизни не скучается!
И вот поет Колумбиха,
как прежде молода,
а если кто отчается,
пусть с нею покачается
отсюдова-дотудова,
оттудова-сюда...
1976

В завершение хочу предоставить ещё одно стихотворение Евгения Евтушенко где упоминается один из притоков Лены и одноимённый посёлок Витим.

ГДЕ-ТО НАД ВИТИМОМ
Где-то над Витимом,
тонко золотимым
месяцем, качаемым собой,
шли мы рядом с другом
то тайгой, то лугом
и застыли вдруг перед избой.

Та изба лучилась,
будто бы случилась
не из бревен – просто из лучей
Со смолой на коже,
без людей и кошек,
та изба была еще ничьей.

Мы вошли в бездверье,
полное доверья.
Ветер сквозь избу свободно бил.
Пол был гол, как сокол.
В окна вместо стекол
Млечный Путь кусками вставлен был.

В кудрях свежей стружки
две подружки-кружки
спали обнимаясь на полу.
Плотницкий инструмент,
сдержан и разумен,
пришлецов разглядывал в углу.

Не было иконы,
но свои законы
создавала кровля, не текла.
Пел сверчок в соломе,
И Россия в, доме
д а ж е без хозяев, но была.

Посланные свыше,
будущие мыши
слышались, а может, камыши.
Р а с к а ч а в  печали,
медленно стучали
будущие ходики в тиши.

Было так затишно.
Было  д а ж е  слышно,
как растут украдкою грибы.
В засыпанье что-то
было от полета
в одиноком космосе избы.

Мы, не сняв тельняшек,
на манер двойняшек ,
на полу л е ж а л и, з а д ы м я.
Л о в к о получалось, что изба венчалась,
но уже брюхатая двумя.

А на утро в мире
стало нас четыре,
потому что плотники пришли.
С братством вольным, кратким
выпили мы, крякнув,
молока во здравие земли.

Снова над Витимом,
солнцем золотимым,
захмелев слегка от молока,
шли мы сквозь саранки.
Плотников рубанки
провожали нас издалека.

Молоды мы были
Молоко любили.
Так и трепетала на свету
тоненькая стружка —
русая сеструшка —
на моем открытом вороту...


Монолог бывшего попа, ставшего боцманом на Лене
Я был наивный инок. Целью
мнил одноверность на Руси
и обличал пороки церкви,
но церковь — боже упаси!

От всех попов, что так убого
людей морочили простых,
старался выручить я бога,
но — богохульником прослыл.

«Не так ты веришь!»— загалдели,
мне отлучением грозя,
как будто тайною владели —
как можно верить, как нельзя.

Но я сквозь внешнюю железность
у них внутри узрел червей.
Всегда в чужую душу лезут
за неимением своей.

О, лишь от страха монолитны
они, прогнившие давно.
Меняются митрополиты,
но вечно среднее звено.

И выбивали изощренно
попы, попята день за днем
наивность веры, как из чрева
ребенка, грязным сапогом.

И я учуял запах скверны,
проникший в самый идеал.
Всегда в предписанности веры
безверье тех, кто предписал.

И понял я: ложь исходила
не от ошибок испокон,
а от хоругвей, из кадила,
из глубины самих икон.

Служите службою исправной,
а я не с вамп — я убег.
Был раньше бог моею правдой,
но только правда — это бог!

Я ухожу в тебя, Россия,
жизнь за судьбу благодаря,
счастливый, вольный поп-расстрига
из лживого монастыря.

И я теперь на Лене боцман,
и хорошо мне здесь до слез,
и в отношенья мои с богом
здесь никакой не лезет пес.

Я верю в звезды, женщин, травы,
в штурвал и кореша плечо.
Я верю в Родину и правду…
На кой — во что-нибудь еще?!

Живые люди — мне иконы.
Я с работягами в ладу,
но я коленопреклоненно
им не молюсь. Я их люблю.

И с верой истинной, без выгод,
что есть, была и будет Русь,
когда никто меня не видит,
я потихонечку крещусь.


Я не касаюсь биографии поэта, а всего лишь вспоминаю нашу встречу.
Развал СССР начался с приходом Горбачёва в 1985 году, когда англосаксы и "инструктора" США ногой открывали любую чиновничью дверь, а партноменклатура стелилась и рассыпалась перед ними "мелким бисером"... для них уже были открыты границы на Запад и вся эта партийно-комсомольская ЦеКовская шушера в открытую занялась "фарцовкой" и сливом секретов Родины.. Уже тогда было ясно,что всё это закончится голодом и развалам страны..

Евтушенко предложили преподавать в США Русский язык за хорошие деньги, когда "золотое перо" поэта было не востребовано, как и вся Русская культура и литература Родины. Все творческие Союзы были закрыты в первую очередь, а деньги, которые выделялись из бюджета тупо разворовывались чиновниками.
Да! Евтушенко не судили за тунеядство, он был хитрее и мудрее - ни когда не шёл на обострение с властями, как говорят в народе - "не ссы против ветра - колени обмочишь"!

Как поэт Евгений Евтушенко всё же был хорошим шестидесятником и я рад, что он был на моём жизненном пути, которые пересеклись на великой Сибирской реке Лене!
Полоскать его жизненный путь вне поэзии, мне не интересно.
- "Пусть первым брост в него камень тот, кто без греха"!

Может Вы помните, кто ещё из всемирно известных поэтов или писателей бывал на реке Лене?

Авторство:
Авторская работа