Ломоносов. Архангельский титан

 

   ЛОМОНОСОВ: Архангельский титан

   Пролог

**Санкт-Петербург. 4 апреля 1765 года. Рассвет.**

Михаил Васильевич Ломоносов стоял у окна своего кабинета в доме на Мойке и смотрел на просыпающийся город. За окном лежал Петербург — детище Петра Великого, ставшее его собственной судьбой. Пятьдесят четыре года жизни, из которых тридцать — в этом городе, созданном русской волей на болотах.

Рука его дрожала — не от старости, а от подступающей болезни. Врачи качали головами, говорили туманные слова о печени, о необходимости покоя. Но разве может успокоиться душа, которая всю жизнь горела, как северное сияние над родными Холмогорами?

— Михаил Васильевич, — тихо сказала жена Елизавета Андреевна, входя в кабинет, — доктор велел вам отдыхать.

— Елизавета, — он повернулся к ней, и в глазах его горел тот же огонь, что и тридцать лет назад в Марбурге, — посмотри туда.

Он показал рукой в сторону Васильевского острова, где среди утреннего тумана виднелись строящиеся корпуса.

— Видишь? Там, где раньше были пустыри, встает храм русской науки. Университет, о котором я мечтал всю жизнь. Там будут учиться не только дворянские дети, но и крестьянские сыновья. Такие же, как я когда-то.

Елизавета Андреевна подошла к мужу. Они прожили вместе четверть века, и она знала — когда он говорит таким голосом, в его душе идет разговор с вечностью.

— А помнишь, как мы познакомились в Марбурге? — улыбнулся он. — Ты думала, что я какой-то дикарь из снежной России. А я пытался доказать тебе, что и в России есть люди, способные постичь тайны мироздания.

— И доказал, — тихо ответила она.

— Доказал... — Ломоносов задумался. — Но сколько еще нужно доказывать? Сколько поколений русских людей должны будут завоевывать право называться равными европейцам?

Он снова посмотрел на строящийся университет.

— Знаешь, что я думаю, глядя на эти стены? Что все было не зря. И тот зимний поход в Москву с рыбным обозом. И годы в Спасских школах, когда меня дразнили мужиком. И споры с немецкими профессорами, которые считали русских варварами. Все это было дорогой к этому дню.

— Михаил Васильевич...

— Россия будет великой в науках, Елизавета. Будут у нас свои Платоны и быстры разумом Невтоны. Я это знаю не умом — сердцем знаю.

Он сел за письменный стол, где лежали неоконченные рукописи — трактат о металлургии, новые опыты с электричеством, главы из "Российской грамматики".

— А теперь расскажи мне, как все начиналось, — попросил он сам себя и начал писать мемуары, которые никогда не будет суждено закончить.

**"Родился я в 1711 году, ноября 8 дня, в деревне Денисовке против Холмогорского города, от родителей хотя не знатных, но добрых и благочестивых..."**

И память понесла его за полвека назад, туда, где все начиналось — к берегам Северной Двины, к отцовскому дому, к тому мальчику, который мечтал о звездах...

---

   Часть I. Поморские корни

   Глава 1. У северного моря

**Деревня Денисовка, близ Холмогор. Архангельская губерния. Ноябрь 1711 года.**

Северная зима пришла рано в тот год, когда родился Михайло Ломоносов. Уже в ноябре Двина схватилась первым льдом, а над заснеженными просторами Архангельского края повисло то особое безмолвие, которое знает только русский Север.

В избе Василия Дорофеевича Ломоносова — зажиточного помора, владельца собственной ладьи — царило радостное волнение. Родился сын. Первенец.

— Крепкий, — сказала повитуха, принимая новорожденного. — И голос хороший. Далеко слышно будет.

Василий Дорофеевич взял сына на руки. Ребенок не плакал, а словно изучал мир широко открытыми глазами.

— Михайло, — произнес отец. — В честь архангела Михаила. Пусть растет защитником земли русской.

За окном выла метель, но в избе было тепло от печки и от той особой теплоты, которая бывает только при рождении новой жизни. Никто тогда не мог предположить, что этот ребенок станет первым русским академиком, создателем университета, человеком, который в одиночку поднимет русскую науку до европейского уровня.

А пока он был просто поморским младенцем, рожденным у северного моря, где природа с детства учит людей быть сильными.

**1720 год. Девять лет спустя.**

Девятилетний Михайло стоял на берегу Двины и смотрел, как отцовская ладья уходит в очередной промысловый поход. Осень выдалась поздняя, река еще не замерзла, и поморы спешили использовать последние дни навигации.

— Михайло! — окликнул его отец с палубы. — Учись хорошо! Без грамоты в наше время никуда!

Мальчик помахал рукой. Он и сам понимал — грамота нужна. В их доме, в отличие от многих крестьянских изб, были книги. Правда, всего три: Псалтирь, Арифметика Магницкого и Славянская грамматика Смотрицкого. Но для Михайла эти три книги были целым миром.

— Что стоишь, чудак? — подошел к нему сосед, Федька Шубин. — Пошли лучше в лес, птичек ловить.

— Не хочу, — ответил Михайло. — Мне книжку дочитать надо.

— Опять книжки! — засмеялся Федька. — Какой из тебя помор будет? Рыбу ловить-то умеешь?

— Умею. Но не только рыбу хочу ловить.

— А что еще?

Михайло задумался. Как объяснить мальчишке то, что творилось в его душе? Как сказать, что книги открывали перед ним такие дали, каких не увидишь даже с самой высокой колокольни?

— Звезды хочу ловить, — наконец сказал он.

Федька покрутил пальцем у виска и убежал. А Михайло остался стоять на берегу и смотреть в небо, где уже зажигались первые звезды.

В доме его ждали книги и свечи. И тот удивительный мир, который открывался на каждой странице.

   Глава 2. Три великие книги

**Дом Ломоносовых. Зима 1724 года.**

Тринадцатилетний Михайло сидел за столом при свете сальной свечи и переписывал трудные места из Арифметики Магницкого. На дворе трещал мороз, ветер завывал в трубе, но мальчик не замечал холода. Он был весь поглощен удивительным миром чисел и вычислений.

— Опять за книгами? — недовольно проговорила мачеха Ирина Семеновна, входя в горницу. — Уже полночь! И свечи жжешь попусту.

После смерти матери Елены Ивановны отец женился второй раз. Новая жена не понимала страсти пасынка к учению и считала это блажью.

— Тетенька, я задачу решаю, — не поднимая головы, ответил Михайло.

— Какую еще задачу? Рыбу ловить не учишься, а какие-то задачи решаешь!

— А вы послушайте, — мальчик поднял голову, и глаза его загорелись. — Вот написано: "Некто пришел в ряд, купил сукна 3 аршина, заплатил 15 алтын. Ведательно есть, по чему аршин?"

— И что тут особенного?

— А то, что через числа можно узнать правду! Если знаешь, сколько стоят три аршина, можешь узнать, сколько стоит один. И никто тебя не обманет!

Мачеха только рукой махнула. Не понимала она этой радости познания, этого счастья, которое испытывал мальчик, решая каждую новую задачу.

— Ложись спать! И свечку туши!

Но Михайло не ложился. Когда мачеха уходила, он снова зажигал огонь и продолжал читать. Иногда до самого рассвета просиживал над книгами, и утром отец находил его спящим за столом, положив голову на раскрытую страницу.

— Сынок, — говорил Василий Дорофеевич, — я понимаю твою тягу к учению. Но ты же помор. Море — твоя судьба.

— Батюшка, а разве нельзя быть помором и ученым одновременно?

— Не знаю, сын. Таких примеров не видал.

— Значит, я буду первым!

В этих словах тринадцатилетнего мальчика уже звучала та неколебимая уверенность, которая потом поможет ему сдвинуть горы и создать в России современную науку.

**Лето 1725 года.**

Четырнадцатилетний Михайло впервые отправился с отцом в дальний морской поход — к Соловецким островам и далее, к Мурманскому берегу. Для поморского мальчика это было посвящением во взрослую жизнь.

Ладья отца была большой и крепкой. На ней помещались десять человек команды и груз для торговли. Плыли не только за рыбой, но и за солью, за пушниной, за теми товарами, которые потом продавали в Архангельске и даже в Москве.

— Смотри, сынок, — показывал отец, стоя у руля, — видишь, как волна идет? По ней можно погоду предсказать. А вон там, где небо темнеет, — шторм будет. Надо к берегу прижиматься.

Михайло жадно впитывал отцовские уроки. Но больше всего его поражало само море — бескрайнее, вечно меняющееся, полное тайн.

— Батюшка, а почему вода в море соленая?

— Не знаю, сын. Всегда такая была.

— А почему волны разные — то большие, то маленькие?

— От ветра, видно.

— А почему ветер дует?

Василий Дорофеевич задумался. Сын задавал такие вопросы, на которые он не мог ответить. И в его простой поморской душе зарождалась мысль: может быть, мальчику действительно нужно учиться дальше?

Вечером, когда ладья стояла на якоре в тихой бухте, Михайло лежал на палубе и смотрел в звездное небо. Здесь, вдали от деревенских огней, звезды сияли с особенной яркостью.

— Дядька Терентий, — обратился он к старому помору, — а что такое звезды?

— Дырочки в небе, — ответил дядька Терентий. — Через них райский свет просвечивает.

— А почему они движутся?

— Не знаю, мальчик. Уж очень мудреные у тебя вопросы.

Михайло молчал, но в душе его росло понимание: мир полон загадок, на которые взрослые не знают ответов. Значит, эти ответы нужно искать самому. В книгах. В учении. В науке, о которой он пока знал только по слухам.

   Глава 3. Вызов судьбе

**Денисовка. Осень 1730 года.**

Девятнадцатилетний Михайло Ломоносов стоял на пороге родительского дома и смотрел на дальнюю дорогу. В руках у него была котомка с нехитрым скарбом, за плечами — шуба, подаренная отцом. А в душе — решение, которое изменит всю его жизнь.

— Сынок, — в последний раз пытался его переубедить Василий Дорофеевич, — одумайся! Какая тебе Москва? Ты же помор, море — твоя стихия. Останься, ладью новую построим, дело расширим.

— Батюшка, я все решил. Если не уйду сейчас, не уйду никогда.

— А жениться? Семью заводить? Вон, соседский Иван уже двоих детей имеет, а ты все с книжками возишься.

— Женюсь, когда вернусь ученым человеком.

— Да кто тебя там, в Москве, учить-то будет? Ты же мужик, крепостной!

— Не крепостной, батюшка. Помор — значит, свободный. А свободный человек может всего добиться.

Мачеха Ирина Семеновна стояла в сторонке и злобно усмехалась:

— Иди, иди! Небось скоро вернешься с хвостом поджатым. Нечего тебе, мужику, в ученых лезть.

Михайло посмотрел на нее спокойно:

— Не вернусь, тетенька. Или вернусь ученым.

Он поклонился отцу в ноги, перекрестился на церковь и зашагал по дороге, ведущей на юг, в Москву. Никто в деревне не провожал его — все считали затею безумной.

Только старый дядька Терентий, с которым они плавали к Соловкам, крикнул вдогонку:

— Михайло! Если не получится с ученьем, возвращайся! Море тебя ждать будет!

Но Михайло уже знал — назад дороги нет.

**На дороге в Москву. Декабрь 1730 года.**

Путь до Москвы занял три недели. Шел Михайло то с обозами, то один, ночевал в деревнях, а когда не пускали — в стогах сена, под открытым небом. Морозы стояли лютые, но поморская закалка помогала.

В котомке лежали три рубля — все отцовские сбережения, которые он дал сыну на дорогу. В кармане — корочка хлеба. А в душе — железная решимость дойти до конца.

— Эй, детинушка! — окликнул его возница одного из обозов. — Куда путь держишь?

— В Москву, дядюшка. Учиться.

— Учиться? — удивился возница. — А ты чей? Барский?

— Поморский. Ломоносов я.

— Ломоносов... Не слыхал такой фамилии. А учиться зачем? Ремеслу какому?

— Наукам.

Возница засмеялся:

— Наукам! Ишь, чего захотел! Науки — дело барское. А ты мужик.

— Был мужик, — упрямо ответил Михайло. — А стану ученым.

— Посмотрим, посмотрим...

Но в голосе молодого помора была такая уверенность, что возница невольно замолчал. Что-то было в этом парне такое, что заставляло поверить: дойдет до своего.

По вечерам, у костра, Михайло доставал из котомки потрепанные книги — те самые три книги, с которыми начинался его путь к знаниям. И читал при свете огня, не обращая внимания на усмешки попутчиков.

— Что читаешь? — спросил как-то молодой купец.

— Арифметику Магницкого. Хотите послушать?

И Михайло стал читать вслух задачи про купцов и товары, про проценты и вычисления. Постепенно вокруг него собрался кружок слушателей. Люди, которые сами едва умели читать, с удивлением слушали, как этот северный парень объясняет сложные расчеты.

— Ишь ты, — сказал один из купцов, — а ведь дельно говорит. С таким умом действительно в люди выйти можно.

— Выйду, — просто ответил Михайло. — Обязательно выйду.

**Москва. Январь 1731 года.**

Первопрестольная встретила поморского юношу морозом и равнодушием. Стоя на Красной площади, Михайло смотрел на Кремлевские стены, на собор Василия Блаженного, на текущую мимо толпу москвичей.

Город был огромен и чужд. Никто не знал его здесь, никто не ждал. В кармане оставалось меньше рубля — дорога съела почти все деньги.

— Где тут школы? — спрашивал он у прохожих.

— Какие школы? — удивлялись те. — Семинария есть, да туда только дворян берут.

— А для простых людей?

— Для простых — ремесло осваивать. Или в солдаты идти.

Но Михайло не сдавался. Он обходил церкви, монастыри, расспрашивал священников. И наконец узнал: есть в Москве Славяно-греко-латинская академия. Туда берут всех, кто хочет учиться. Но есть одно условие — только дворян и духовного звания детей.

— А если я скажу, что дворянский сын? — подумал Михайло.

Эта мысль показалась ему единственным выходом. Солгать о своем происхождении было тяжело для честной поморской души. Но что делать, если только так можно пробиться к знаниям?

— Простите, Господи, — прошептал он, стоя перед воротами академии. — Но иначе нельзя.

И он шагнул в новую жизнь.

   Глава 4. В стенах академии

**Славяно-греко-латинская академия. Заиконоспасский монастырь. Февраль 1731 года.**

— Как тебя звать? — спросил монах-эконом, записывая нового ученика.

— Михайло Ломоносов.

— Откуда родом?

— Из Архангельского уезда.

— Звание?

Михайло помолчал секунду. Сейчас решится его судьба.

— Дворянский сын, — твердо сказал он.

Монах записал и кивнул:

— Проходи. В нижний класс. Азбуку знаешь?

— Знаю. И считать умею.

— Посмотрим.

Михайло вошел в большую палату, где за длинными столами сидели ученики разных возрастов. Младшим было лет двенадцать, старшим — под тридцать. Все изучали латынь — основу тогдашнего образования.

— Новенький? — подошел к нему один из учеников, парень лет шестнадцати в богатом кафтане. — Я Петр Волконский, князь. А ты кто?

— Михайло Ломоносов.

— Дворянин?

— Дворянин.

— А что-то не похож. И говоришь странно. Не московским говором.

— Из дальних мест, — уклончиво ответил Михайло.

Но скрыть свое происхождение было трудно. Дворянские дети выросли в роскоши, знали французский язык, умели вести себя в обществе. А Михайло был как волк среди овец — сильный, умный, но чужой.

— Смотрите, — шептались ученики, — новый какой-то дикий. И руки у него рабочие, не дворянские.

— И одет бедно.

— И ест как голодный.

Действительно, Михайло ел жадно и много. На скудную семинарскую еду — хлеб, квас, иногда каша — у него выделялся всего алтын в день. Приходилось голодать.

Но зато в учебе он был первым. То, что другие учили месяцами, он схватывал за неделю. Латынь давалась ему легко — сказывались годы чтения церковных книг. А главное — он учился с такой жадностью, какой учителя давно не видели.

— Ломоносов, — вызвал его наставник, иеромонах Герман, — переведи фразу: "Scientia potentia est".

— "Знание — сила", отче.

— Правильно. А как ты понимаешь эти слова?

— Понимаю так, отче: кто больше знает, тот сильнее. Не мускулами сильнее, а умом.

— Хорошо рассуждаешь. Но скажи мне честно — ты точно дворянского рода?

Михайло покраснел. Неужели раскрыли?

— А почему вы спрашиваете, отче?

— Потому что дворянские дети так не учатся. У них все есть, им не надо бороться. А у тебя в глазах — голод. Голод к знаниям. Такой бывает только у тех, кто сам всего добивается.

— Я... я действительно многого добиваюсь сам, отче.

— Ну что ж. Главное — не происхождение, а ум и трудолюбие. А у тебя и того, и другого хватает.

Так прошел первый год учебы. Михайло перешел из нижнего класса в средний, потом в высший. За три года он прошел курс, на который другим требовалось пять-шесть лет.

Но чем больше он учился, тем яснее понимал: этого мало. Настоящие науки — физика, химия, математика — здесь не преподавались. Это была старая схоластическая школа, которая давала знание языков и богословия, но не открывала тайн природы.

— Мне нужно дальше, — думал Михайло, лежа на жесткой семинарской койке. — Нужно туда, где изучают настоящие науки.

И судьба словно услышала его мысли.

**Москва. Академия. Весна 1735 года.**

— Студенты! — объявил ректор академии. — Из Петербурга пришел указ. Императорская Академия наук требует двенадцать лучших учеников для продолжения образования. Кто желает?

Михайло поднял руку первым. Петербург! Академия наук! То, о чем он мечтал все эти годы!

— Ломоносов, конечно, пойдет, — усмехнулся князь Волконский. — Ему лишь бы от нас поскорее избавиться.

— А ты, Петр Иванович, не пойдешь? — спросил Михайло.

— Я? Зачем мне? У меня имения есть, крестьяне. Незачем мне голову забивать всякими науками.

И в этих словах была вся разница между ними. Для Волконского наука была развлечением, модной игрушкой. Для Ломоносова — смыслом жизни.

Отбор был строгим. Экзамены по латыни, богословию, риторике. Михайло прошел их легко. И вот он уже стоит у ворот академии с котомкой в руках, готовый к новому этапу пути.

— Прощай, Москва, — сказал он, оглядываясь на золотые купола. — Спасибо тебе за науку. Но теперь — в Петербург, к настоящим знаниям!

Через неделю он уже ехал в карете по дороге в северную столицу, где его ждала встреча с европейской наукой и с самим собой.

Поморский мальчик, мечтавший о звездах, становился ученым.

---

   Часть II. Путь к вершинам

   Глава 5. Северная Пальмира

**Санкт-Петербург. Императорская Академия наук. Май 1735 года.**

Карета, в которой ехали двенадцать лучших учеников Славяно-греко-латинской академии, остановилась перед величественным зданием на Васильевском острове. Двадцатичетырехлетний Михайло Ломоносов вышел первым и замер, пораженный увиденным.

Петербург был не похож ни на что, что он видел прежде. Если Москва казалась древней боярыней в золотом уборе, то новая столица была молодой красавицей в европейском платье. Прямые улицы, строгие фасады дворцов, широкая Нева, отражающая небо — все здесь говорило о новой России, созданной волей Петра Великого.

— Gentlemen, — обратился к приехавшим элегантный немец в напудренном парике, — добро пожаловать в Императорскую Академию наук. Я — секретарь Академии Иоганн Шумахер. Надеюсь, вы понимаете, какая честь вам оказана?

Михайло понимал. Академия наук, основанная Петром I всего десять лет назад, была средоточием всего передового, что было в России. Здесь работали лучшие европейские ученые, выписанные за огромные деньги. Здесь изучались математика, физика, химия, астрономия — те самые науки, о которых он мечтал с детства.

— Herr Lomonosow, — немец произнес его фамилию на свой лад, — вы будете изучать физику и химию. Ваши наставники — профессор Крафт и профессор Дювернуа.

— Когда начинаются занятия? — нетерпеливо спросил Михайло.

Шумахер удивленно поднял бровь. Обычно студенты интересовались размером стипендии или условиями проживания. А этот спрашивает о занятиях.

— Завтра утром, в восемь часов. Но прежде — размещение. Вас поселят в общежитии при Академии.

Общежитие оказалось спартанским — небольшие комнаты на двоих, простая мебель, скудное питание. Но Михайло был доволен. После семинарской жизни это казалось роскошью.

Соседом по комнате стал Дмитрий Виноградов — молодой человек из дворянской семьи, тихий и застенчивый.

— Ты откуда? — спросил Виноградов, разбирая свои вещи.

— С Севера. Из Архангельского края.

— А я из Суздаля. Отец хотел, чтобы я стал священником, но меня к наукам тянет.

— Меня тоже. Всю жизнь мечтал о настоящих науках.

Так началась дружба, которая продлится всю жизнь. Виноградов станет создателем русского фарфора, а пока они были просто двумя молодыми людьми, жаждущими знаний.

**Петербург. Академия наук. Июнь 1735 года.**

Первые недели в Академии стали для Михайла откровением. Наконец-то он увидел настоящую науку — не схоластические споры о количестве ангелов на кончике иглы, а изучение реального мира.

Профессор Георг Крафт, немец из Тюбингена, читал лекции по экспериментальной физике. Он показывал опыты с электричеством, объяснял законы механики, демонстрировал работу различных машин.

— Gentlemen, — говорил он по-латыни, — природа — это книга, написанная языком математики. Кто не знает этого языка, тот не может понять ни одной строчки.

Михайло слушал, затаив дыхание. Вот оно — то, что он искал! Не сухие богословские формулы, а живые законы мироздания.

После лекций он оставался в лаборатории, изучал приборы, повторял опыты. Крафт сначала удивлялся такому рвению русского студента, потом заинтересовался.

— Lomonosow, — сказал он однажды, — откуда у вас такая страсть к науке?

— Herr Professor, я всю жизнь мечтал понять, как устроен мир. В деревне, где я родился, никто не мог ответить на мои вопросы. Теперь я нашел ответы.

— А что вас больше всего интересует?

— Все! — глаза Михайла загорелись. — Почему светит солнце? Из чего состоят звезды? Что такое электричество? Как работают химические превращения?

Крафт улыбнулся. Он давно не встречал такого энтузиазма.

— Знаете что, Lomonosow? Я думаю, вам нужно продолжить образование в Европе. В Германии есть университеты, где можно изучить все эти вопросы глубже.

— В Германии? — сердце Михайла забилось сильнее. — А это возможно?

— Возможно. Академия иногда посылает лучших студентов за границу. Поговорю с президентом.

Мечта казалась несбыточной. Он, поморский мужик, может поехать в Европу учиться у лучших профессоров! Но разве не сбылась уже одна несбыточная мечта — попасть в Академию?

**Петербург. Дом Шумахера. Сентябрь 1735 года.**

— Итак, господа, — секретарь Академии обращался к трем лучшим студентам: Ломоносову, Виноградову и Райзеру, — президент Академии барон Корф принял решение. Вы отправляетесь в Германию для изучения горного дела и металлургии.

— В Германию? — переспросил Михайло, не веря своим ушам.

— Именно. Россия нуждается в специалистах по горному делу. Вы поедете в Марбургский университет к профессору Вольфу, а затем в Фрейберг к Генкелю для изучения практической металлургии.

— Когда отъезд?

— Через месяц. Времени на сборы достаточно.

Михайло вышел из кабинета Шумахера как во сне. Германия! Европа! Тот самый мир, о котором он читал в книгах, станет для него реальностью.

— Дмитрий, — сказал он Виноградову, — ты понимаешь, что с нами происходит? Мы едем туда, где творится настоящая наука!

— Понимаю. И немного боюсь. Все-таки чужая страна, чужой язык...

— Язык выучим. А наука — она везде одинаковая. Истина не имеет национальности.

В эту ночь Михайло не спал. Он стоял у окна и смотрел на Неву, где отражались огни города. Где-то там, за морем, его ждала новая жизнь. Новые знания. Новые открытия.

**Петербург. Октябрь 1735 года. День отъезда.**

Карета, запряженная четверкой лошадей, стояла у ворот Академии. Трое молодых людей прощались с профессорами и товарищами.

— Lomonosow, — подошел к Михайлу профессор Крафт, — я дам вам рекомендательное письмо к Вольфу. Он великий ученый, но человек гордый. Покажите ему, что русские тоже способны к наукам.

— Покажу, герр профессор.

— И помните — вы едете не просто учиться. Вы представляете русскую науку. От вас зависит, как будут судить о России европейские ученые.

Михайло понимал всю ответственность момента. Он ехал не как частное лицо, а как посланец своей страны. Должен был доказать: Россия способна не только заимствовать европейскую науку, но и творить свою.

Карета тронулась. Петербург остался позади. Впереди лежала дорога в неизвестность.

   Глава 6. Марбургские университеты

**Дрезден. Ноябрь 1735 года.**

Путешествие в Германию заняло месяц. Трое русских студентов ехали через Ригу, Кенигсберг, Данциг, дивясь на европейские города с их готическими соборами и ратушами.

— Смотрите, — говорил Михайло, — какие у них дороги! Мощеные, ровные. И дома какие красивые!

— Да, — соглашался Виноградов, — видно, что страна богатая.

— Не только богатая, — поправил Михайло, — но и устроенная. Здесь каждый камень на своем месте.

В Дрездене они остановились на несколько дней, ожидая разрешения на въезд в Гессен. Михайло использовал это время, чтобы осмотреть город, посетить библиотеки, познакомиться с местными учеными.

— Herr Lomonosow, — сказал ему один немецкий профессор, — вы из России? Очень интересно! Мы мало знаем о вашей стране.

— А что вы знаете?

— Что это большая страна на севере. Холодная. И что там живут... как бы это сказать... не очень образованные люди.

Михайло сжал кулаки, но сдержался.

— Господин профессор, Россия — великая страна. У нас есть свои ученые, свои поэты, свои мыслители.

— Да? А можете назвать имена?

Михайло назвал несколько имен, но понял — немец их не знает. Европа действительно считала Россию варварской страной.

— Ничего, — подумал он, — я покажу им, на что способен русский человек.

**Марбург. Гессен. Декабрь 1735 года.**

Университетский город Марбург встретил русских студентов холодным дождем и серым небом. Старинные здания, узкие улочки, суетящиеся студенты в мантиях — все дышало многовековыми традициями европейской учености.

— Willkommen! — встретил их профессор Христиан Вольф, знаменитый философ и математик. — Добро пожаловать в Марбург!

Вольф был человеком средних лет, с умными глазами и важным видом. Он считался одним из крупнейших ученых Европы, его труды знали во всех университетах.

— Итак, — сказал он, когда русские студенты устроились в своих комнатах, — что вы хотите изучать?

— Все, — ответил Михайло. — Математику, физику, химию, философию.

— Все? — удивился Вольф. — Это невозможно. Каждая наука требует всей жизни.

— Тогда я буду жить несколько жизней.

Профессор внимательно посмотрел на этого странного русского студента. В его глазах было что-то, что заставляло поверить в невозможное.

— Хорошо. Начнем с математики. Это основа всех наук.

Занятия в Марбурге кардинально отличались от всего, что Михайло видел прежде. Здесь не зубрили тексты, а думали. Не принимали на веру авторитеты, а проверяли все опытом и логикой.

— Gentlemen, — говорил Вольф на лекции, — истина не зависит от того, кто ее высказывает. Может быть прав студент против профессора, если у него есть доказательства.

Михайло слушал с восторгом. Вот оно — свободное мышление, о котором он мечтал!

После лекций он засиживался в библиотеке до поздней ночи, изучая труды Ньютона, Лейбница, Декарта. Мир науки открывался перед ним во всем величии.

**Марбург. Весна 1736 года.**

— Lomonosow, — сказал ему как-то Вольф, — вы удивительный студент. За полгода вы прошли программу двух лет.

— Herr Professor, я тороплюсь. У меня не так много времени.

— Почему вы так думаете?

— Потому что я должен вернуться в Россию и создать там науку. Настоящую науку.

— Россия... — Вольф задумался. — Скажите честно, что вы там можете сделать? Ваша страна слишком отстала от Европы.

— Отстала, но не безнадежно. У нас есть люди, способные учиться. Есть природные богатства. Есть желание стать лучше.

— А есть ли понимание ценности науки?

— Будет. Я докажу, что наука может принести России пользу.

Вольф покачал головой. Молодость всегда верит в невозможное.

— Хорошо. Тогда учитесь дальше. И попробуйте написать научную работу. О чем-нибудь из того, что вас интересует.

Михайло выбрал тему: "О превращении твердых тел в жидкие". Это была его первая серьезная научная работа. В ней он попытался объяснить физические превращения через движение мельчайших частиц.

— Интересная теория, — сказал Вольф, прочитав работу. — Но как вы можете доказать существование этих частиц?

— Пока не могу. Но я верю — когда-нибудь наука найдет способ их увидеть.

— Вера в науке — плохой советчик.

— Не вера, герр профессор. Логика. Если твердое становится жидким, значит, что-то меняется в его внутреннем строении.

Вольф был поражен. Этот молодой русский мыслил как настоящий ученый.

   Глава 7. Немецкая любовь

**Марбург. Лето 1739 года.**

Четыре года пролетели незаметно. Михайло изучил математику, физику, химию, философию, овладел немецким и французским языками. Европейская наука стала для него родной стихией.

Но не только наукой жил молодой человек. В двадцать восемь лет он был в самом расцвете сил — высокий, широкоплечий, с умными глазами и решительным характером.

И вот однажды, проходя мимо дома пивовара Цильха, он увидел девушку, поливавшую цветы на балконе.

Елизавета Цильх была дочерью хозяина — хорошенькая, розовощекая, с ясными голубыми глазами. Увидев красивого студента, она улыбнулась и помахала ему рукой.

— Guten Tag, Herr Student! — крикнула она.

— Guten Tag, Fr;ulein! — ответил Михайло и почувствовал, как сердце забилось сильнее.

На следующий день он специально пошел этой дорогой. И снова увидел ее на балконе.

— Wie hei;en Sie? — спросила девушка.

— Michail Lomonosow. А вы?

— Elisabeth Zilch.

Так началось знакомство, которое перерастет в любовь.

Елизавета была простой немецкой девушкой, не очень образованной, но доброй и искренней. Она не понимала научных интересов Михайла, но восхищалась его умом и силой характера.

— Michail, — говорила она, — расскажите мне о России. Какая она, ваша страна?

— Большая, — отвечал Михайло. — Очень большая. И красивая. Там есть леса, которые не кончаются за горизонтом. И реки шире этой улицы. И зимы такие, что здешние морозы покажутся теплом.

— А люди там какие?

— Разные. Добрые и злые, умные и глупые. Как везде. Но есть в них что-то особенное... Широта души. Размах.

— А вы вернетесь туда?

— Обязательно. Это моя родина.

— А я? — тихо спросила Елизавета.

Михайло взял ее за руку:

— А ты поедешь со мной. Если захочешь.

— Я поеду за вами хоть на край света.

Летом 1739 года они обвенчались в марбургской церкви. Скромная свадьба — жених без гроша в кармане, невеста из простой семьи. Но любовь была настоящей.

— Теперь ты моя русская жена, — сказал Михайло Елизавете после венчания.

— А вы мой немецкий муж, — засмеялась она.

— Нет, я русский. И всегда буду русским. Но любить тебя буду как русский — всем сердцем.

**Марбург. Осень 1739 года.**

Семейная жизнь не отвлекла Михайла от науки — наоборот, придала ему новые силы. Теперь у него была не только цель, но и ответственность. Он должен был обеспечить жену, которая последовала за ним в чужую страну.

— Elisabeth, — сказал он жене, — скоро мне нужно будет ехать во Фрейберг изучать горное дело. А потом — в Россию.

— Я знаю. И я готова.

— Тебе будет трудно в России. Там другие обычаи, другая жизнь.

— Где вы, там и мой дом.

Простые слова простой женщины. Но в них была такая преданность, которой могли бы позавидовать герои романов.

В ноябре пришло письмо из Петербурга. Академия наук требовала, чтобы русские студенты немедленно отправились во Фрейберг к профессору Генкелю изучать металлургию и горное дело.

— Пора, — сказал Михайло жене. — Собирайся.

— А мне можно ехать с вами?

— Конечно. Ты моя жена.

И они поехали — молодой русский ученый и его немецкая жена навстречу новым испытаниям.

   Глава 8. Фрейбергские уроки

**Фрейберг. Саксония. Декабрь 1739 года.**

Горный город Фрейберг встретил суровой зимой и промышленным грохотом. Здесь добывали серебро уже несколько столетий, и весь город жил горным делом.

Профессор Иоганн Генкель, к которому направили русских студентов, был практиком до мозга костей. Высокий, жилистый, с руками, почерневшими от работы с металлами, он презирал теоретиков и верил только опыту.

— Итак, русские, — сказал он при первой встрече, — вы приехали изучать горное дело? Забудьте свои университетские премудрости. Здесь вас научат настоящей работе.

Михайло и его товарищи спускались в шахты, изучали процессы выплавки металлов, знакомились с химическими анализами руд. Это была суровая школа, но именно то, что нужно было России.

— Lomonosow, — сказал Генкель через месяц, — вы способный ученик. Но слишком много думаете. В горном деле нужно меньше думать, больше делать.

— Herr Professor, я думаю, чтобы делать лучше.

— Ерунда! Наши мастера делают отлично и без лишних мыслей.

— Но можно делать еще лучше, если понимать, почему происходят те или иные процессы.

Генкель махнул рукой. Эти русские все такие — любят философствовать вместо работы.

Но Михайло не только философствовал. Он работал больше всех, изучал каждый процесс, записывал наблюдения. И постепенно у него складывалась целостная картина металлургического производства.

**Фрейберг. Весна 1740 года.**

— Michail, — сказала ему жена, — у нас будет ребенок.

Михайло обнял Елизавету. Ребенок! Его ребенок будет расти в России, станет русским человеком.

— Как назовем?

— Если мальчик — Павлом, в честь апостола. Если девочка — Екатериной.

— Русскими именами?

— Конечно. Наши дети должны быть русскими.

Елизавета кивнула. Ей было все равно — главное, чтобы муж был доволен.

А Михайло думал о будущем. Скоро он вернется в Россию. Что его там ждет? Поймут ли его знания? Найдет ли применение своим умениям?

**Фрейберг. Лето 1740 года.**

Конфликт с Генкелем разгорелся из-за пустяка. Михайло попросил разрешения поставить собственный опыт для проверки одной теории. Генкель отказал.

— Herr Professor, это займет всего один день.

— Не нужно! Учитесь тому, что говорят, а не выдумывайте чепуху!

— Но если моя теория правильна, можно будет улучшить процесс выплавки.

— Ваша теория? — Генкель рассмеялся. — Молодой человек, я тридцать лет занимаюсь металлургией! Мне не нужны ваши теории!

— Herr Professor, наука не стоит на месте...

— Довольно! Либо учитесь молча, либо убирайтесь вон!

Михайло сжал кулаки. Ему хотелось ответить резко, но он сдержался. Нельзя портить отношения с человеком, от которого зависит его будущее.

Но в душе он принял решение: когда вернется в Россию, создаст такую науку, которая не будет зависеть от чужих капризов.

**Фрейберг. Октябрь 1740 года.**

Пришло письмо из Петербурга. Академия наук требовала немедленного возвращения русских студентов.

— Наконец-то! — обрадовался Михайло. — Домой!

— Домой, — повторила Елизавета, поглаживая живот. До родов оставалось два месяца.

— Не бойся, — успокоил ее муж. — В России тебе будет хорошо. Я обещаю.

Они собрались быстро. Немного книг, немного одежды — весь их скарб помещался в один сундук.

— Прощай, Германия, — сказал Михайло, садясь в карету. — Спасибо за науку. Но теперь я создам свою.

Карета тронулась. Впереди лежала дорога домой, в Россию, где его ждала великая работа всей жизни.

---

   Часть III. Творец русской науки

   Глава 9. Возвращение домой

**Санкт-Петербург. Январь 1741 года.**

Зимний Петербург встретил путешественников сверкающим морозом и праздничным звоном колоколов. Михайло Ломоносов вернулся домой после пяти лет отсутствия — образованным европейским ученым, но русским патриотом.

Рядом с ним сидела в карете Елизавета, укутанная в меха, с младенцем на руках — их дочь Екатерина родилась по дороге, в Риге.

— Вот она, Россия, — сказал Михайло жене, показывая на заснеженные просторы за окном кареты. — Моя родина.

Елизавета молча кивнула. Ей было страшно в этой чужой стране, где все было непохоже на уютную Германию.

В Академии наук их встретил все тот же Шумахер, только постаревший и еще более важный.

— Ach, Lomonosow! — воскликнул он. — Наконец-то вы вернулись! Мы уже беспокоились.

— Herr Шумахер, я готов к работе.

— Прекрасно! Вам назначается должность адъюнкта по физическому классу. Жалованье — триста рублей в год.

Триста рублей — деньги по тем временам неплохие. Можно было снять квартиру, обзавестись хозяйством.

— А какие у меня будут обязанности?

— Лекции студентам, переводы научных трудов, участие в заседаниях Академии. Ну и собственные исследования, конечно.

Михайло был счастлив. Наконец-то он может заниматься настоящей наукой!

Но счастье продлилось недолго.

**Петербург. Академия наук. Март 1741 года.**

— Lomonosow, — вызвал его Шумахер, — вы должны перевести на русский язык эту работу профессора Эйлера о движении планет.

Михайло взял рукопись и пробежал глазами.

— Herr Шумахер, здесь много математических выкладок. На русском языке нет соответствующих терминов.

— Тогда придумайте.

— Придумать термины? Но это же серьезная работа! Нельзя просто так переводить научные понятия.

— Lomonosow, вы получаете жалованье за то, чтобы делать то, что вам поручают, а не рассуждать.

Михайло сжал зубы. Опять то же самое — делай, что говорят, и не думай.

Но он взялся за перевод. И понял: для того чтобы русская наука стала настоящей, нужно создать русский научный язык. Слова для обозначения физических и химических понятий, математических операций, астрономических явлений.

Работа оказалась гораздо сложнее простого перевода. Михайло создавал русскую научную терминологию.

**Петербург. Квартира Ломоносовых. Лето 1741 года.**

— Michail, — сказала жена, качая на руках дочь, — мне здесь одиноко. Я никого не знаю, языка не понимаю.

— Elisabeth, потерпи. Скоро у меня будет лучшее положение, мы переедем в большую квартиру, заведем знакомых.

— А когда мы поедем к вашим родителям? Я хочу увидеть, где вы родились.

Михайло задумался. Он не был дома уже десять лет. Что там теперь? Жив ли отец? Как встретят его в деревне?

— Поедем летом. Покажу тебе настоящий русский Север.

**Холмогоры. Лето 1741 года.**

Путешествие на родину заняло две недели. Михайло с женой и дочерью добирались на лошадях, потом на лодке по Северной Двине.

— Как красиво! — восхищалась Елизавета, глядя на бескрайние леса и широкую реку.

— Да, красиво, — согласился Михайло. — Но жизнь здесь нелегкая.

Деревня Денисовка встретила их тишиной. Отцовский дом стоял на том же месте, но выглядел постаревшим, покосившимся. Во дворе никого не было.

— Здесь вы жили? — тихо спросила Елизавета.

— Здесь, — ответил Михайло и толкнул дверь.

В избе сидел седой старик — это был его отец, Василий Дорофеевич. Услышав скрип двери, он поднял голову и замер.

— Михайло? — прошептал он. — Сынок, это ты?

— Я, батюшка.

Отец с трудом поднялся и обнял сына. Оба плакали, не стесняясь слез.

— Десять лет... Десять лет не было вестей. Думал, пропал ты где в чужих краях.

— Не пропал, батюшка. Учился. Стал ученым человеком.

— Ученым? — Василий Дорофеевич с удивлением посмотрель на сына. — И правда ученым стал?

— Правда. Работаю в Академии наук в Петербурге.

— А это кто? — старик заметил Елизавету с ребенком.

— Это моя жена. Елизавета. И дочь наша — Катенька.

Старый помор долго смотрел на немецкую невестку, потом сказал:

— Если Михайло выбрал — значит, хорошая. Добро пожаловать в наш дом, дочка.

Елизавета не понимала слов, но поняла интонацию и улыбнулась.

Три дня провели они в родной деревне. Михайло показывал жене места своего детства — берег Двины, где он мечтал о звездах, церковь, где венчались его родители, поля, где косил сено.

— Понимаешь теперь, откуда я? — спрашивал он.

— Понимаю. Вы из сильных людей. Таких, которые не сдаются.

На прощание отец сказал сыну:

— Михайло, ты стал большим человеком. Но помни — ты родился здесь, в простой семье. Не забывай простых людей.

— Не забуду, батюшка. Все, что я делаю, — для них.

   Глава 10. Борьба за русскую науку

**Петербург. Академия наук. Осень 1741 года.**

Вернувшись с родины, Михайло окунулся в академическую жизнь с новой энергией. Но вскоре он столкнулся с проблемой, которая определит всю его дальнейшую борьбу.

В Академии наук безраздельно правили немцы. Шумахер, Миллер, Байер, Фишер — все ключевые посты занимали иностранцы. Они получали огромные жалованья, жили в роскоши, а на русских ученых смотрели как на людей второго сорта.

— Lomonosow, — сказал ему академик Миллер, — вы должны перевести мою работу по русской истории.

— Herr Миллер, а можно сначала ознакомиться с содержанием?

— Зачем? Переводите то, что написано.

Михайло прочитал рукопись и ахнул. Немецкий историк изображал древнюю Русь как дикую страну, неспособную к самостоятельному развитию. По его мнению, все достижения русской культуры были заимствованы у других народов.

— Herr Миллер, — сказал Михайло, — я не могу переводить этот труд.

— Почему?

— Потому что он искажает историю моей родины.

Миллер удивленно поднял брови:

— Вы смеете критиковать академика?

— Я смею защищать истину. Русский народ имеет древнюю и славную историю. Он не нуждается в опеке других народов.

— Lomonosow, вы забываетесь!

— Нет, это вы забываетесь! Вы приехали в Россию, получаете русские деньги, а поливаете грязью русскую историю!

Разгорелся скандал. Немецкая партия потребовала наказать дерзкого русского. Но Михайло не отступил.

**Петербург. Конференция Академии наук. Декабрь 1741 года.**

На заседании Академии рассматривался вопрос о "непочтительном поведении" адъюнкта Ломоносова.

— Господа академики, — выступал Шумахер, — мы не можем терпеть подобную дерзость. Lomonosow должен быть наказан.

Михайло поднялся с места:

— Позвольте мне объяснить свою позицию.

— Говорите, — холодно разрешил президент Академии.

— Я не оскорблял господина Миллера как человека. Я выступил против ложной трактовки русской истории. Россия — великая страна с древней культурой. Мы не должны позволять искажать нашу историю даже самым уважаемым ученым.

— Но Миллер — академик, а вы всего лишь адъюнкт!

— В науке авторитет определяется не званием, а истиной. И истина на моей стороне.

В зале повисла тишина. Никто не ожидал такой дерзости от молодого русского.

— Более того, — продолжил Михайло, — я считаю, что русские ученые должны изучать русскую историю. Кто лучше нас знает свой народ?

— Это дерзость! — воскликнул Миллер.

— Это справедливость, — спокойно ответил Ломоносов.

Его оштрафовали и объявили выговор. Но семя было посеяно. Впервые в Академии прозвучал голос русского ученого, защищающего честь своей родины.

   Глава 11. Создание русского научного языка

**Петербург. Лаборатория Ломоносова. 1742 год.**

Несмотря на конфликты с начальством, Михайло продолжал научную работу. Ему выделили небольшую лабораторию, где он мог ставить опыты.

— Elisabeth, — сказал он жене, — смотри, что я делаю. Я изучаю, как металлы превращаются при нагревании.

— Это важно? — спросила Елизавета, не очень понимая.

— Очень важно. Понимая эти процессы, можно создавать новые материалы, улучшать производство.

Михайло не просто повторял европейские опыты. Он искал новые пути, выдвигал собственные теории.

Главной его идеей была корпускулярная теория строения вещества. Он считал, что все тела состоят из мельчайших частиц, находящихся в постоянном движении.

— Теплота, — размышлял он вслух, записывая наблюдения, — это не особая жидкость, как думают европейские ученые. Это движение частиц. Чем быстрее они движутся, тем больше тепла.

Эта идея опередила свое время на полвека. Но доказать ее пока было невозможно.

**Петербург. Кабинет Ломоносова. 1743 год.**

Самой трудной задачей было создание русского научного языка. Как перевести на русский термины "физика", "химия", "математика"? Как назвать химические элементы, физические явления, математические операции?

— Нужны русские слова для русской науки, — решил Михайло.

Он брал латинские термины и придумывал для них русские соответствия. "Горизонт", "атмосфера", "барометр", "термометр" — многие привычные нам слова впервые появились в работах Ломоносова.

Но главное — он доказал, что на русском языке можно говорить о самых сложных научных вопросах не хуже, чем на латыни или немецком.

— Российский язык, — писал он, — имеет природное изобилие, красоту и силу, ни одного европейского языка не уступающую.

**Петербург. 1745 год.**

В тридцать четыре года Михайло Ломоносов стал профессором химии — первым русским профессором в Академии наук.

— Наконец-то! — радовался он дома. — Теперь я могу создавать русскую науку не украдкой, а открыто.

— Что это значит? — спросила жена.

— Это значит, что у меня будут ученики. Русские ученики. Я научу их всему, что знаю сам.

И действительно, к Ломоносову потянулись молодые люди, жаждущие знаний. Первые русские химики, физики, астрономы учились в его лаборатории.

— Помните, — говорил он ученикам, — наука не имеет национальности. Но служить она должна своему народу.

   Глава 12. Университетская мечта

**Петербург. 1754 год.**

— Elisabeth, — сказал Михайло жене за ужином, — у меня есть мечта.

— Какая?

— Создать в России университет. Настоящий университет, где могли бы учиться все желающие, а не только дворянские дети.

— Разве Академия — не университет?

— Академия — это для избранных. А университет должен быть для народа.

Идея создания Московского университета зрела в голове Ломоносова давно. Он понимал: пока в России не будет широкого образования, страна останется отсталой.

— Но кто разрешит создать университет?

— Императрица. Если правильно объяснить ей, зачем это нужно.

Михайло написал проект университета. В нем были предусмотрены три факультета: философский, юридический и медицинский. Обучение должно было вестись на русском языке. А главное — в университет принимались дети всех сословий, кроме крепостных.

**Петербург. Зимний дворец. 1755 год.**

Императрица Елизавета Петровна принимала Ломоносова в своем кабинете. Дочь Петра Великого была благосклонна к наукам и образованию.

— Михаил Васильевич, — сказала она, — я читала ваш проект. Но скажите честно — есть ли в России достаточно желающих учиться?

— Есть, Ваше Величество. Я сам пример тому. Сколько в России талантливых людей погибает без образования!

— А профессора где брать?

— Сначала приглашенные, потом — свои. Через десять лет у нас будут русские профессора по всем наукам.

— А деньги?

— Ваше Величество, образованный народ — это богатство страны. Образование окупится сторицей.

Императрица задумалась. Проект был смелый, но логичный.

— Хорошо, Михаил Васильевич. Подписываю указ об учреждении университета в Москве.

— Спасибо, Ваше Величество! Вы делаете великое дело!

12 января 1755 года императрица подписала указ об основании Московского университета. Детская мечта поморского мальчика сбылась — в России появился народный университет.

   Глава 13. Последние битвы

**Петербург. 1760 год.**

Ломоносову исполнилось сорок девять лет. Позади была целая жизнь, полная борьбы и побед. Он создал русскую науку, русский научный язык, русский университет.

Но здоровье подводило. Постоянная работа, споры, переживания подтачивали силы.

— Michail, — говорила жена, — вам нужно отдыхать.

— Отдыхать некогда, Elisabeth. Слишком много дел.

— Какие еще дела?

— Написать историю России. Настоящую историю, а не то, что сочиняют немцы.

Михайло работал над "Древней российской историей". Он хотел показать миру, что русский народ имеет великое прошлое и великое будущее.

**Петербург. 1763 год.**

К Ломоносову пришел молодой человек — студент академической гимназии.

— Михаил Васильевич, — сказал он, — я хочу стать ученым. Научите меня.

— Как тебя зовут?

— Иван Лепехин.

— Откуда родом?

— Из купеческой семьи.

— Хорошо. Не дворянин, значит, будешь учиться по-настоящему, а не для моды.

Лепехин стал одним из последних учеников Ломоносова. Впоследствии он станет знаменитым натуралистом и путешественником.

— Помни, — говорил ему Михайло, — ученый должен служить своему народу. Изучай Россию, описывай ее богатства, открывай ее тайны.

   Глава 14. Заветы потомкам

**Петербург. Апрель 1765 года.**

Михайло Васильевич чувствовал — силы на исходе. Болезнь прогрессировала, врачи качали головами.

— Elisabeth, — сказал он жене, — если со мной что-то случится, ты знаешь, что делать?

— Не говорите так, — заплакала она.

— Нет, нужно говорить. Возвращайся в Германию, к родным. В России тебе без меня будет трудно.

— Я никуда не поеду. Россия стала моим домом.

Михайло взял ее за руку:

— Спасибо тебе за все. Ты была хорошей женой.

В последние дни он диктовал завещание не только семье, но и России:

— Российское могущество прирастать будет Сибирью и Северным океаном. В недрах наших земель скрыты богатства, которые превзойдут все мечты. Но главное богатство России — ее люди. Образованные, просвещенные люди.

— России нужны собственные Платоны и быстры разумом Невтоны. Они будут. Я верю в это.

**Петербург. 4 апреля 1765 года. Вечер.**

Михайло Васильевич Ломоносов умер в своем доме на Мойке, окруженный семьей и учениками. Ему было пятьдесят четыре года.

— Что он сказал в конце? — спрашивали люди.

— Сказал: "Россию просветить..." — отвечали близкие.

Похороны великого ученого стали событием для всего Петербурга. За гробом шли академики и студенты, дворяне и простолюдины. Хоронили не просто ученого — хоронили символ русского просвещения.

   Эпилог. Бессмертие гения

**Москва. Московский университет. 1911 год.**

Профессор химии Владимир Марковников читал лекцию студентам в день 200-летия со дня рождения Ломоносова.

— Господа, — говорил он, — мы собрались здесь, в стенах университета, созданного великим русским ученым. Каждый из нас — его наследник.

В аудитории сидели студенты — дети дворян и купцов, разночинцы и семинаристы. Такие же, каким когда-то был сам Ломоносов.

— Что дал России этот человек? — продолжал профессор. — Он создал русскую науку. Доказал, что русский народ способен к высшим достижениям человеческого духа. Показал путь от темноты к свету.

Один из студентов поднял руку:

— Профессор, а что было бы с Россией без Ломоносова?

— Россия была бы другой, — ответил Марковников. — Менее образованной, менее просвещенной. Ломоносов не просто создал науку — он создал тип русского ученого. Человека, который служит истине и родине.

**Петербург. Академия наук. 1965 год.**

В день 200-летия со дня смерти Ломоносова в Академии наук проходило торжественное заседание.

— Товарищи, — говорил президент Академии, — Михаил Васильевич Ломоносов был первым русским ученым мирового значения. Его идеи опередили время на столетия.

В зале сидели современные ученые — физики, химики, астрономы. Многие из них развивали идеи, впервые высказанные Ломоносовым.

— Его корпускулярная теория предвосхитила атомистику. Его идеи о сохранении материи стали основой современной физики. Его мечты о русской науке сбылись.

**Москва. МГУ. 2011 год.**

В день 300-летия Ломоносова в Московском университете, носящем его имя, собрались ученые со всего мира.

— Михаил Васильевич Ломоносов, — говорил ректор МГУ, — показал, что наука не знает национальных границ, но каждая нация должна иметь свою научную школу.

В аудитории сидели студенты из разных стран — россияне и немцы, американцы и китайцы. Все они учились в университете, созданном русским гением.

— Сегодня МГУ — один из ведущих университетов мира. В нем учатся десятки тысяч студентов. И все это выросло из мечты поморского мальчика, который хотел постичь тайны мироздания.

---

**Заключение**

Михаил Васильевич Ломоносов прошел путь от крестьянского сына до создателя русской науки. Он доказал, что гений может родиться где угодно, но служить должен всему человечеству.

Его жизнь — это история о том, как сила воли и жажда знаний могут преодолеть любые препятствия. Бедность, презрение, равнодушие — ничто не сломило его духа.

Он создал русский научный язык, основал первый русский университет, воспитал первое поколение русских ученых. Без него русская наука могла бы отстать на столетия.

Но главное — он показал пример. Показал, что настоящий ученый не только открывает истины, но и служит своему народу. Что наука должна быть не забавой для избранных, а светом для всех.

"Российское могущество прирастать будет Сибирью и Северным океаном", — пророчествовал он. И был прав.

"России нужны собственные Платоны и быстры разумом Невтоны", — мечтал он. И был прав.

Они появились. Менделеев и Павлов, Циолковский и Королев, Ландау и Капица — все они шли дорогой, проложенной Ломоносовым.

Архангельский титан умер, но дело его живет. И будет жить, пока существует стремление человека к знанию и истине.

---

*"Что же до меня касается, то я к сему себя посвятил, чтобы до гроба моего с неприятелями наук российских бороться, как уже борюсь двадцать лет; стоял за них смолоду, буду стоять и до старости."*

**М.В. Ломоносов**

**КОНЕЦ**