Глава 23

- Что бы вы ни делали, делайте это с ясным пониманием, и старайтесь, чтобы такое же понимание было у людей вокруг.
     Так говорил генерал Рассел, меряя шагами платформу железнодорожной станции Маннштадта рядом с Милларом, в то время как поезд уже выпускал пар.
- Я не считаю выход из южно-африканской неразберихи абсолютным злом. Так мы платим за нашу неспособность предвидеть, за пустые, ни к чему не ведущие, разговоры о реформировании армии. Как видно, Джона Булля можно вывести из спячки, только хорошенько встряхнув, а то и огрев по башке. Пока же он дремлет под сладкие сказочки о героизме наших отрядов, об их необыкновенный выносливости, под какие-то хвалебные цитаты из высказываний иностранцев, которые на поверку оказываются континентальными офицерами, отставленными за неспособность командовать даже эскадроном, но которых, к собственному их удивлению, слушают как каких-то авгуров на нашей английской почве. Чтобы пробудить наших соотечественников от блаженного сна, придётся вам кричать очень громко, но я надеюсь, лёгкие у вас хорошие. Также надеюсь, что шкура у вас достаточно крепкая, чтобы выдержать град критических камней, что полетят в вас. Среди всех ярлыков, что к вам прицепят, «алармист» и «паникёр» будут самыми популярными. Но вы не сдавайтесь, и не обманывайтесь зрелищем множества добровольцев, на которых торжествующе укажут ваши оппоненты. Фаза ура-патриотизма неизбежна во всякой войне, но улетучивается она очень быстро.
     Постарайтесь донести до наших соотечественников, что ещё один такой удар по нашему престижу и дело окончится фатально. Никакая дымовая завеса из фальшивых хвастливых заверений официальных лиц, никакой самообман простаков не скроют печального факта, не изменят реальность. Престиж, поддерживаемый веками, износился,  и мы – свидетели его конца. Зайдите в любую кофейню на Континенте, в любой трамвай, любое общественное место, и обязательно речь зайдёт о Южной Африке, и вы услышите: «Англичане показали себя дураками». Британское самодовольство трудно пронять, но надо всё же попытаться донести до них, что за последние пятнадцать месяцев мы стали посмешищем всей Европы, справедливо или нет, это уже ничего не изменит. Это всё зависть, скажите вы. Верно, но завистники не осмелились бы поднять свой голос, если б не были уверены, что день нашего унижения близок. Правда в том, что мы пострадали от неправильной информационной политики не меньше, чем от буров. Никто в целом не склонен разбираться детально в каждом эпизоде кампании, чтобы найти нам оправдание. В глазах публики вызов, брошенный британской империи бурской республикой, представляется чем-то несуразным, - всё равно что дуэль между львом и мышью, при этом мышь нагнала страху на льва. Никто не ожидал, что мышь победит, но все были удивлены тем, что один удар когтистой лапы не прикончил столь ничтожно малого врага.  Мы сами знаем, что задача перед нами оказалась гораздо труднее, чем то виделось на расстоянии. Но не потому ли что мы так велики, от нас ожидали великих деяний?  Мы достаточно позабавили Европу с октября 99 года, повторения комедии не должно быть и не будет, хотя они все сейчас в восторге аплодируют мыши.  Это второй колокол или третий?
- Второй, - сказал Миллар, взглянув на часы. – Ещё есть десять минут, и я весь обратился в слух, генерал.
     Они стояли на дальнем конце платформы, куда почти не достигала сутолока, сопровождавшая отправление поезда.
- Так вот что ещё, - генерал понизил голос, словно из опасения быть услышанным. – Скажите им, чтоб они не полагались так уж сильно на полоску воды вокруг их острова. Стоит одному алармисту произнести слово «вторжение», как тут же на один его голос поднимется сотня голосов, успокаивающих общество. Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда. Но они забывают, что обстоятельства изменились, и то, чего никогда не было, теперь может произойти. Флот, скажут они, у нас есть наш великий флот!  Нам, немецким офицерам, – я уж на миг перевоплощусь в своё второе эго – это кажется наивным. Пока мы не воображаем, что можем уничтожить английский флот, но планы такие разрабатываются, гипотетические, конечно, потому что у нас нет оснований ссориться с англичанами. План достичь английского берега без того, чтоб мериться с Англией в судоходстве, есть, хотя он возникает лишь в рамках обсуждения вторжения во Францию. Всё, конечно, подготавливается втайне. Мы, немцы, не считаемся большими хитрецами, но что толку от наших четырёх гаваней на Северном море, если не сможем использовать их для тайной подготовки? Без сомнения, какое-то занятие должно быть найдено для флота Канала, и оно будет найдено, пока мы будем тихо прокладывать путь вдоль датского побережья, потому что зачем, скажите мне, выбирать в качестве пристани трудный южный берег, когда восточный намного удобнее? А если вы возьмёте в соображение то, что даже из самой дальней гавани, из Куксхавен, прогон по хорошей погоде займет не более полутора суток, вы признаете, что я вовсе не рассуждаю о чем-то невозможном.
- Не отрицаю, войти вы можете. Вопрос, как вы выйдете?
- Этот вопрос возникнет, если захватчиков значительно меньше обороняющихся, но это исключено. Понятно, что мы выждем благоприятный момент, и он настанет, когда неизбежные проблемы в колониях истощат метрополию. Да и говоря о том, как нам выйти, что за нужда нам спешить выходить? Англия – не русская степь, не африканская пустыня. Пройти маршем от восточного побережья до Лондона по отличным английским дорогам, мимо плодородных ферм, будет приятной прогулкой. Ну а оказавшись в Лондоне, владея гаванью Темзы, с избытком провизии, зачем нам спешить обратно на родину? Нет, нас будет не выдворить вплоть до подписания акта о капитуляции. 
- Боже правый! – вскричал Миллар. – Да что вы такое говорите? Неужели такое рассматривается всерьёз?
- Это обсуждалось ещё четыре года назад, когда мы ещё не знали, насколько слаба британская армия. Так что, да, рассматривается всерьёз, и даже не считается особенно трудным для исполнения, во всяком случае, пока дела в империи обстоят так, как они обстоят.  Теперь понимаете? Если мы, англичане, сами не изменимся, обстоятельства всё равно принудят нас это сделать. Учитывая нашу военную беспомощность, я буду голосовать даже за воинскую обязанность.
- Для меня этот вопрос решённый, во всяком случае, в той его форме, что я видел на Континенте, - прервал его Миллар. – Я насмотрелся на милитаризм, и я никогда не буду убеждать своих сограждан в необходимости воинской повинности.
- Вот как! – сухо заметил генерал и, помолчав, добавил. – А что насчёт моей идеи о костяке для армии? Я вас не завербовал?
- Похоже, что так. Ваша армия-скелет мне нравится, мысль о ней я увезу с собой из Маннштадта. И это единственное что-то полезное и хорошее, что я отсюда увезу.
- Кто знает, может, вы ещё увидите её претворение в жизнь, вы для этого достаточно молоды. Чем бы вы ни занимались, не опускайте рук, боритесь за лучшее! И передайте нашему приятелю Джону Буллю мои слова о том, что не стоит полагаться только на новые технологии, пусть не забывает и о старом добром количестве! Боже мой! Да неужели нам не хватит духа всего лишь на реформы? Кому есть что охранять, должен иметь на это силы! Только тот дом безопасен, у которого есть вооружённый недремлющий хозяин. Сила у нас есть, нам бы ещё ума подбавить. Пусть недруги, к которым мы так снисходительны, вычисляют удобный момент, когда смогут напасть на нас, спящих.  Пусть этот день никогда не настанет, если только мы сами не накличем его на себя, и пусть вся болтовня о нашей слабости останется лишь пустой болтовней. Мы на деле докажем, что мы не слабы, напротив, мы очень сильны и безмерно богаты, нам надо только понять, в чём наша сила и не расточать своих богатств. Вот в таких паникёров, что кричат о нашей слабости и ничтожности, я первый брошу камень. Надо смело смотреть судьбе в лицо.
- Похоже, вы теперь вернулись к своей английской натуре, - заметил Миллар, с улыбкой смотря на своего друга в немецкой военной форме, чьи глаза увлажнились, когда он заговорил о своей родине. – Третий колокол! Я ухожу!
     «Передайте Джону Буллю мои слова», - повторил он про себя десять минут спустя, смотря из окна вагона на уменьшающуюся фигуру генерала на платформе.
     В это же самое время на палубе парохода, выходящего из пристани Гамбурга, стояли рядом мужчина и женщина и смотрели на удаляющийся немецкий берег, который покидали навсегда. Напряжённый мрачный мужчина, казалось, боролся с собой, чтобы не выдать своих чувств, женщина же открыто плакала. Он был весь в прошлом, она же была с надеждой устремлена в будущее, потому что любовь долготерпит, милосердствует, не ищет своего.
    Сильна, могущественна немецкая армия, но и над ней есть Тот, кто могущественнее неё.

                Конец