История доктора Мотеки

– Есть такие пределы, за которые красивым девушкам вроде вас лучше не заглядывать.

Август Мотеки снял очки и медленно, дужка за дужкой, сложил их. Девушка не повернулась и не ушла с его крыльца. Она просто стояла и смотрела в пол.

– Почему же вы решили, что именно вы достойны узнать мою историю, и именно сегодня, в этот серый пасмурный день?

Девушка невинно улыбнулась. Она признавала право рассказчика призатенять повествование. День вовсе не был пасмурным; напротив, такая чистая синева, отбеленная облачками, выпадала из погодной колоды только несколько раз в году.

– Садитесь, – указал он на соломенное кресло возле столика, а сам погрузился в другое. Она тоже присела, смиренно сложив руки на сумочке.

Празднуя маленькую победу, девушка уже планировала статью, будущий бриллиант в ее карьере. Она даже придумала первую строчку: “Был чудесный день, когда Август Мотеки, в прошлом врач-психиатр, а ныне избежавший наказания преступник, наконец-то будет осужден.”

– Простите слепого старика, – сказал он, снова надевая очки, – цвет вашего полупальто. Как вы его называете?

– Это оливковый.

– Оливковый, – медленно согласился доктор. – Значит – бледный зеленый и немного желтого. Да, оливковый… А волосы выкрашены хной? Моя жена красила хной. Я узнаю этот характерный отлив. А заколка, значит, белая?

– Перламутровая, – девушка поправила; такое внимание ей льстило. Все же она помнила, кто перед ней, и потому воздержалась от кокетства.

– Перламутровая, – повторил доктор. – Детали важны. А в профессии психиатра детали важнее всего. Вы не просто общаетесь с пациентом. Вы прикасаетесь к его воспаленному сознанию. Нельзя давить. Пациент сломается и закроется. Но и жалеть нельзя. Бывают патологические жертвы, они хотят, чтобы их жалели. А другие одержимы контролем. Они хотят все контролировать. Хотят подчинить своей игре, манипулировать. Разные бывают пациенты. Если пропускать детали, вы не разгадаете патологию. Лечение будет ошибочным. В лучшем случае – бесполезным. Чаще – вредным.

– Клаус Витебс, – напомнила девушка.
– Да, Клаус. Нянечки звали его Мастер Клаус. Мало я их гонял. Нужно было запретить с ним общаться. Он славно задурачил всем мозги. Что ж, вам и вашим читателям это будет любопытно. Итак, Клаус…

В тот день, когда он приехал в клинику, прием уже закончился. Из персонала остались только медсестры и наш сторож, молодой паренек. Но Клауса он не пустил. Юношеский максимализм, конечно. Что сделал Клаус? Он достал из своего чемодана брезентовый лоскут и расстелил прямо перед воротами. Еще у него были две масляные лампы. Старинные, медные. Таким самое место в антикварных магазинах. Он просидел с лампами до утра, жег масло, которого было в достатке. Утром его нашел доктор Тори.

Синдром Аспергера еще не вошел в нашу практику. Клаус прочитал о нем в журнале и сам себе поставил диагноз. Недуг мешал ему в общении. С людьми ему было некомфортно, а одиночество раздражало чрезвычайно. Клаус решил, что с врачами будет легче. Он выбрал нашу клинику, потому что часто видел ее на фотографиях в детстве.

Доктор Тори вел Клауса один месяц, пока не отлучился на конференцию. Передавая мне пациента, он сказал, что Клаус вполне здоров, если не считать синдрома Аспергера. Они просто беседовали. Ни медикаментов, ни, боже упаси, процедур. В карте было отмечено, что Клаус прилежен, спокоен, всегда вежлив, и сообщает об улучшениях.

Когда я впервые вошел в его палату, Клаус жался к стене возле окна. На полу стояла масляная лампа и странно освещала его снизу. Голое окно выходило в сад, темный по вечернему времени. Занавесь лежала в углу, скомканная, может быть даже порванная. Вторая лампа стояла на заправленной кровати, потухшая и закопченная. При моем появлении Клаус заметно расслабился и отлип от стены. Я включил свет. Он поздоровался, как ни в чем не бывало поставил обе лампы на стол, а сам залез на кровать.

– Как вы себя чувствуете? – спросил я.

Он поблагодарил и сказал, что хорошо. Я видел, что он прячет дрожащие ладони под подушку, которую положил себе на колени.

– Медсестра Нэнси сказала, что вы пропустили ужин.

– Я гулял, пока висело солнце. Я не голоден, спасибо.

– Ваши встречи с доктором Тори были в четыре. У меня, к сожалению, другой пациент. Перенесем на час, хорошо?

Он старательно избегал моего взгляда. Я заметил, что его нервозность возрастала, покуда слабел огонь в лампе. Когда он уже почти потух, Клаус спохватился, и спешно перелил масло из одной лампы в другую. Очевидно, он видел в этом какой-то смысл, поскольку к нему сразу же вернулось самообладание. Он улыбнулся мне в лицо и сказал:

– Спасибо, доктор Мотеки. Мне это вполне подходит.

Была пятница, и потому мы расстались на уик энд. Когда мы снова встретились, Клаус был доволен. Прежняя нервозность ушла, он держался прямо, и даже обмолвился парой слов с нянечкой, когда она зашла к нам перед сеансом. Несколько дней мы разговаривали о пустяках, так что я и правда начал думать, что Клаус вполне здоров.

Вскоре стало известно, что доктор Тори пропустил конференцию. Его ждали с докладом, но после заселения в гостиницу он пропал, и объявился только через день. Перед организаторами он никак не отчитался, и нашей клинике пришлось принести извинения. Мы были в недоумении, так что полагали, что он скоро прибудет с объяснениями.

На следующем сеансе, когда я рассказал о происшествии, Клаус внезапно рассердился:

– Доктор Тори дурак! Не надо вращать червяк, если храповик взведен! При шестом обороте шестеренки он упадет, и обратно уже не сделаешь!

*

Август Мотеки помолчал, изучая собеседницу, потом продолжил:

– В моей практике бывали разные случаи. На меня набрасывались, кусали. Один пациент пытался меня задушить. Я видел истерики, слышал угрозы, в меня швыряли тем, что попадало под руку. Всякое бывает в психиатрической клинике. Так или иначе, все патологии являются сломанной нормальностью. Найти этот слом и понять его – уже значительный успех, от которого можно строить лечение. Но Клаус… Он не был сломан. Скорее, он был над-нормален. Он существовал в уникальном психическом пространстве, на единицу более размерном, чем у всех нас. Клаус был так непостижим из нашего убогого мирка, что я стал сомневаться в собственном здравомыслии.

“Психиатр убил сверхчеловека!” Или, скажем, “Многомерная психика: безумная теория безумного врача.” Это я вам предлагаю название для статьи. Вы ведь уже меня осудили? А еще вы не представились. Сомнительный профессионализм.

Девушка подавила первую реакцию. Не стоит вестись на провокации этого человека. Театрально улыбаясь, она закатила смущенные глазки.

– Видите, я больше не врач. Да и вы не моя пациентка. Я не желаю знать ни о вас, ни про вашу газету, ни про мою историю в ней. Избавьте меня от соблазна. А лучше бы вам вообще ее не публиковать.

– Вот уж нет. Меня зовут…

– Не нужно, прошу вас. Сейчас я должен принести один предмет. Мой совет – уходите. Возвращайтесь домой, забудьте про все. А я постараюсь забыть про вас. По крайней мере, вы убережете свой рассудок от мрачных историй про всяких безумцев.

Когда Август Мотеки появился с подносом, девушка с упоением писала в блокноте.

– Какая вы упрямая особа.

Он снял с подноса две чашки, чайник и масляную лампу. Пока он разливал чай, “особа” что-то зачеркивала, а потом сказала:

– Вы забыли про доктора Тори. Как он объяснился?

Мотеки подрегулировал высоту фитиля, отчего лампа засветила ярче. Никто не притронулся к чаю. Кружки остывали, чайник перестал парить.

Вместо ответа Мотеки продекламировал:

– “Перед вами возвышается угрюмый особняк в викторианском стиле. Когда-то он служил психиатрической лечебницей, а теперь он стоит заброшенный в центре неряшливого сада. Его кирпичные стены покрыты следами времени, а высокие узкие окна будто наблюдают за вами. Витиеватые арки и портик перед входом создают зловещую атмосферу. Старая легенда гласит об экспериментах над увечными людьми, чьи крики застыли в штукатурке стен. Вы хотите узнать, что скрывается в серости пустых помещений, чтобы покончить с этим закоренелым ужасом. Ваши действия?"

– Это какой-то тест?

– Это мысленная игра Клауса, которую он провел сначала с доктором Тори, а потом и со мной. Клаус был одержим этой лечебницей. В день конференции доктор Тори ездил по старому адресу Клауса. Он хотел узнать про его детство, но прежде всего он хотел найти фотографию особняка, поскольку полагал, что она поможет в лечении.

– Нашел?

– Мы дойдем и до этого. Но давайте воздержимся от метагейма. Так какие будут ваши действия?

Доктор Мотеки подбросил то, что держал в кулаке. На соломенную поверхность стола упали две черных игральных кости.

– Простите, что?

– Я покажу вам игру Клауса. Я буду мастером. Вы говорите, что хотите сделать, а я описываю, что происходит. Вы журналист. Ваша задача – собрать свидетельства.

– Я ни в какие игры играть не буду.

– Тогда уходите.

– Да вы просто манипулятор!

– Я хочу, чтобы ваша статья была предельно убедительной. Если вы поймете игру Клауса, прочувствуете ее на себе, вы лучше поймете и меня. Итак, вы стоите перед входом в особняк. Дверь приоткрыта. Что вы делаете?

Доктор Мотеки взял свою кружку и стал прихлебывать, пока девушка, что явственно читалось по ее лицу, проходила стадии отрицания, гнева и принятия.

*

“Хорошо, давайте попробуем и посмотрим, как вам это поможет. Расскажите мне, что за дверью.”

“Вы входите в приемное отделение. Это квадратное помещение с истертым ламинатом на полу. Справа стена завешана плакатами о гигиене, профилактике и гимнастике. Слева – большое окно, за которым видны ряды картотечных шкафов. В стене напротив – темный проем. Там видна лестница наверх. От проема в две стороны расходятся коридоры. Никого нет. Что вы предпримите?”

“Почему эта игра так важна для вас?”

“Пожалуйста! Не разрушайте атмосферу посторонними репликами. Просто играйте.”

“Ну хорошо. Я иду на лестницу.”

“Подошвой вы ощущаете крошево. Спиральная лестница дается вам тяжело. Ступени высокие и узкие. Вы пользуетесь поручнем. Чувствуя напряжение в мышцах, вы останавливаетесь на небольшой площадке. Вы на втором этаже. Через приоткрытую дверь сочится тусклый свет, в котором летают пылинки. Лестница уводит выше. Куда вы направитесь?”

“А куда мне стоит пойти?”

“Нет-нет! Вы не должны меня об этом спрашивать! Меня здесь нет! Здесь только вы! Вы должны выбрать!”

“Тогда я иду выше и размышляю. Почему это место так важно тем, кто о нем рассказывает? Почему они так тревожатся?”

“Лестница заканчивается через пару витков. Темно. Вы едва различаете маленькую дверь. Грубые скобы обмотаны проволокой. Пахнет затхлостью. Вам думается, что пациенты связаны со своей лечебницей. Они всегда с ней. Перебирают чужую память. Они – больше не они. Она их убила. Теперь они – ее искалеченные дети. Они думают о ее черной душе. Они идут.”

“Пока я разматываю проволоку и вхожу, я думаю о детях. Куда они идут и зачем?”

“Они идут и взывают друг к другу. Вы тоже слышите их зов. Вы с ними. Вы знаете, чего они хотят. Дверь скрипит и вихляет. Вы входите на чердак. В воздух устремляются пылевые протуберанцы. Вы кашляете и закрываете глаза. Какое-то время вы отфыркиваетесь. Когда пыль рассеивается, вы осматриваетесь. Из дыр в потолке падает свет. Всюду песок, опилки, дробленый камень. Но более всего вас поражает нагромождение чемоданов, самых разных. Чемоданы образуют полукружную комнату. Наверное, их тут сотни.”

“Вхожу в чемоданы и пытаюсь понять, чего же хотят дети.”

“Под ногами хрустит. Вы оказываетесь в окружении чемоданных стен. Рядом лежит еще один, раскрытый. Вы видите иссохшую одежду, масляную лампу, спички, и две банки с маслом. Дети хотят убить ее душу. О, ее черную душу.”

“Я думаю о том, что у клиники не бывает души, а дети просто потерялись в своих переживаниях и нуждаются в помощи.”

“Вы стоите возле раскрытого чемодана и думаете всякие глупости. Что вы предпримите?”

“Клаус, к сожалению, сейчас мы должны прерваться. Вы молодец, у вас большой талант. Подумайте над тем, чтобы писать книжки. Через книжки можно общаться с другими людьми и не бояться их.”

“Зачем вы это говорите?! Просто играйте! Делайте что-нибудь!”

“Клаус, меня ждут другие пациенты. Давай продолжим завтра, хорошо?”

“Вы все портите! Зачем вы все портите?!”

“Клаус, пожалуйста, посмотрите на меня. Я ваш доктор, меня зовут Август Мотеки. Мы с вами беседовали. Помните? А игра – это игра, она в вашем воображении…”

“Нет, о нет, вы не понимаете! Вы такой же дурак, как и доктор Тори! Это не воображение! Душа на чердаке! Она там! Нужно убить черную душу!”

*

– Играть с пациентами в глупые игры – сомнительный профессионализм, – ехидно заметила девушка.

– Похоже, у нас тут чаепитие дилетантов, – согласился доктор Мотеки, наливая себе еще чай. – Так мы продолжаем? Самое интересное впереди.

– Незачем, Август.

И она извлекла из сумочки пожухлую книжицу с неровными краями.

– Узнаете? Ваш дневник. Вы описали все свои помешательства. Игра. Лечебница.  Лампы.

Подняв со стола масляный светильник, девушка демонстративно взвесила его перед растерявшимся доктором. Он поспешно отобрал светильник и вернул его на стол. Пламя дрогнуло, но устояло. Мотеки спрятал руки и потом уже не притрагивался к чаю.

– Я никогда не вел дневников, – сказал он. – Вы пытаетесь задурачить мне мозги.

– Вовсе нет. Вот послушайте.

“Доктор Тори настаивал, но я не мог вернуть Клауса. Теперь это мой пациент. Я уже видел в нем нечто иное. Что-то было, что-то существовало, и я уже не мог остановиться.”

– Я этого не писал.

Девушка перелистнула пару страниц.

– О, вот это мне нравится!

“К сожалению, обычных бесед не получалось. Он застрял на одной мысли и жевал ее на разные лады: «Клиника искалечила своих детей! Убейте ее черную душу! На чердаке!». Я спрашивал его: «Почему вы считаете, что вы дитя клиники, Клаус? Вы же никогда здесь не были». Он только хныкал и восклицал: «Зачем вы спрашиваете?! Не надо! Вы должны играть! Продолжайте играть!»”

– Очень милый текст. Признайтесь, вы сочинили эту ложь на ходу. Возможно, вы и правда талантливый журналист.

Проигнорировав инсинуации, она продемонстрировала исписанные страницы.

*

“В слабом свете лампы вы осматриваетесь. Ваша карикатурная тень скользит по чемоданам. Вы идете по кругу и вдруг замечаете вторую тень, на полу. Она падает из центра, где нет ничего. Вы делаете шаг, – и тень вращается, словно стрелка часов. Вы различаете механические внутренности, которые лампа трафаретирует из невидимого предмета.”

“Я прикасаюсь к воздуху в центре.”

“По тени видно, как механизм раскрывается. В силуэте вы различаете шестеренку и два рычага”.

“Вращаю шестеренку на четыре зубца и включаю первый рычаг.”

“Четыре раза стучит храповик. В тени механизма открывается панель с горизонтальным ползунком.”

“Ставлю ползунок на четверть и нажимаю второй рычаг.”

“Ползунок поскрипывает и фиксируется на отметке в четверть.”

“Если это загадка, то она простая. Вращаю щестеренку еще на один зубец и подтверждаю первым рычагом.”

“Под щелчок храповика ниша с ползунком закрывается. Рычаги отстреливают на изначальную позицию. По центру тени открывается окошко с коромыслом. Рядом лежат три грузика с крючками.”

“В чем здесь сложность? Цепляю все три грузика на правое плечо. Нажимаю второй рычаг.”

“Грузики навешиваются с легким цоканьем. Коромысло перекашивается вправо.”

“Кто бы не придумал эту посредственную игрушку, – он подлец, мразь, нелюдь. Какое право он имеет копаться в психике, будто это машинка из конструктора? Человеческая личность неприкасаема.”

“Единожды пробил гонг. Что вы предпримите?”

“И эти люди, которые зовут себя врачами-психиатрами. Разве они не ломают личности под предлогом лечения? Кто из них придумал этот пустяковый эксперимент?”

“Гонг пробил два раза. Какие ваши действия?”

“И они считают, что я буду играться в их невидимые орудия пыток? Да кем они себя возомнили?”

“Гонг пробил трижды. Под звук взвинчивающейся пружины все отсеки механизма закрылись и наступила тишина.”

“Мрази, подонки, уроды…”

*

– Вы зовете меня дилетанткой. Непрофессионалом. Думаете, что я просто наивная девочка. Глупая улыбочка, легкомысленные локоны, огромная заколка. Милая дурочка! Я изучила ваши предпочтения, доктор. Я выяснила, какие девушки вам нравятся. Посмотрите на меня. Я подготовилась.

Доктор Мотеки молчал.

– Вы не хотели ни с кем общаться, а мне отказать не смогли. Говорите, я плохой журналист? Я провела расследование. Я поговорила с вашими коллегами.

Она вытащила из сумочки старую фотографию.

– В архивах мы обнаружили фотографию, которую искал доктор Тори. Узнаете? Это клиника Уилларда, не ваша. Я съездила туда. Она заброшена уже лет десять как. Удобное место, чтобы скрыть преступление, да?

С проворством юноши Август Мотеки вскочил на ноги и задел столешницу. Одна из кружек опрокинулась на пол, а лампа покачнулась. Девушка успела схватить лампу, и отгородившись ей как щитом, сделала шаг назад.

Перелистывать страницы было неловко, но она справилась и зачитала:

“Я убедил доктора Тори пойти на чердак. «Видите, – сказал он, – никаких чемоданов здесь нет. Давайте вернемся в палату, Август». Он ничего не понимал, этот дурак Тори. Я нисколько не жалел его и не колебался. Я заставил его притронуться к рычагу, чтобы он рассек два полушария последнего механизма. Черная душа должна быть уничтожена.”

– Принесли подделку и радуетесь? Типичный журналист. Это даже не мой почерк.

– Славная игра, доктор. Вы настолько в нее поверили, что и сами изменились под ее влиянием. Вам была нужна жертва, чтобы пройти последний этап. Бедный доктор Тори! Вы убили его, чтобы доказать себе реальность механизма.

– Если кто и убил доктора Тори, то это был Клаус.

– Клауса никогда не существовало, Август. Вы придумали его, чтобы защититься от правды.  Вы помешались на игре. Вы не можете остановиться и играете снова и снова.

– Как же вы заблуждаетесь.

– Да? А давайте проверим. “Вы стоите возле угрюмого здания. Когда-то здесь была психиатрическая клиника, а сейчас царит запустение. Перед вами дверь.”

Август Мотеки закрыл лицо дрожащими руками.

– Ваши действия, доктор?

– Я вхожу в дверь.

Девушка рассмеялась.

– Вы не можете не играть. Это ваш психоз. Но уже поздно, Август. Стемнело, а мне еще добираться домой и разоблачать вас. Вот, заберите. И прощайте.

Она поставила светильник на стол и стала спускаться по ступенькам.

– Нет, подождите! Я вхожу в дверь!

Доктор Мотеки схватил лампу и засеменил следом, но журналистка не остановилась. Он спешил за ней на своих старческих ногах, но девушка только ускорила шаг. Он отстал и уже кричал ей вслед: “Я вхожу в дверь! Что я вижу? Вернитесь!”. Девушка почти бежала. Он видел ее серое полупальто, серую заколку и серые, с отливом, волосы. Она скрылась за изгородью, и только тогда он остановился. Отдышавшись, он вдруг улыбнулся. “Глупая дурочка”, – сказал он. Крепко держа лампу в спокойных руках, он повернул назад.

А девушка в потемках дошла до автобусной остановки и только потом осознала, что в пасмурном небе висело серое солнце.