М А М А

  Трудно найти слово более тёплое, трепетное и до боли знакомое каждому человеку, когда-либо рождённому на этой земле. Думается, что и на любой другой планете, на которой в той или иной форме зародилась жизнь. И неважно, как они общаются, словами ли, мыслями, или просто выражают свои чувства, эмоции, само понятие — сущность, породившая тебя, — будет всегда самым дорогим. Единственное, что может быть дороже для любой сущности, где бы она ни проживала, это дитя. Впрочем, в каком-то смысле мать и дитя — это единое целое. И нет ничего более трагичного, нежели разлука, особенно фатальная. Увы, это рано или поздно происходит с каждым. Вот и мой черёд настал. Случилось это несколькими годами ранее, но боль не утихает и по сей день. Правда, она стала не так мучительна, как в первые месяцы, но всё же. У меня есть фотография матери, и мне порой так и хочется поговорить с ней, но каждый раз что-то мешает. И вот как-то недавно подхожу я к фотографии, пытаясь в очередной раз заговорить, но и на этот раз не могу. И я развернулся, чтобы уйти, сделал пару шагов и услышал голос матери, отчётливо так:
— Ну что, смелости не хватает? Или тебе кажется, не услышу? Или, думаешь, нет никакого того света?
Я растерялся, сперва показалось, что это моё больное воображение.
— Нет, сына, тебе не кажется. Просто я долго ждала, когда у тебя хватит духа заговорить. Но терпение моё лопнуло.
— Мульчик, — я так её часто называл, — дело не в смелости, я как бы атеист, хотя в душе очень хотелось верить во всё это.
 
— Понимаю, все мы наполовину атеисты. Нас такими сделали, хотя в душе всегда хотелось верить. С верой жить легче и умирать спокойней.
— Мам, ушам своим не верю, неужели всё это правда? — Правда, сына.
— Не представляешь, как я рад, если, конечно, это не сон, хотя всё равно это здорово, услышать твой голос, пусть даже и во сне. Я редко видел тебя во сне, ещё думалось, может, не любил тебя сильно, оттого и не снишься.
— Нет, сына, все дети такие, я сама была такой. Суета, свои проблемы, родители — это как данность, ты знаешь, что они есть, что ты их любишь и они тебя любят, но это само собой разумеется. Вот как бы и нет особой необходимости говорить об этом.
— Может быть, может быть. Ну как там?
— Всё хорошо, лучше, чем на земле. Нет никаких болезней, а боли только душевные, но с этим можно жить.
— Жить вечно?
— У нас нет понятия времени, есть только сейчас. Ни дня, ни ночи, и спать не надо.
— А где вы находитесь?
— Это другое измерение. Скажем так, виртуальная реальность. Всё поделено на сектора. Каждый сектор — это отдельная страна, как на земле. Так легче адаптироваться вновь прибывшим. Каждый попадает во время, с которого ушёл. Я ведь не разговариваю с тобой в обычном понимании этого слова, мы общаемся мысленно. Тебе не обязательно открывать рот, я и так тебя понимаю.
— Но мне, наверно, так привычней, и потом в голове разные мысли могут крутиться, и не все адресованы тому, с кем общаешься сейчас.
— Надо научиться контролировать свои мысли. Это приходит со временем.
— Может быть, может быть, я как-то не задумывался над этим, мне казалось, что мысли — это нечто личное, только твоё, сокровенное.
— И да и нет. У нас у каждого есть свой дом, так сказать, своя крепость. Там твои мысли недоступны никому, только богу. Да и то если ты обращаешься именно к нему. — А какой он, бог?
— Его никто не видит, только знают, что он есть. Говорят, ангелы имеют доступ к нему, но и то не все, а нам, людям, он недоступен. С нами он общается через ангелов.
— Мне казалось, что ангелы в прошлом были людьми.
— Когда-то да. Но чтобы стать ангелом, надо прожить немало жизней.
— А сколько?
— У каждого свой путь. Кому-то хватает и одной жизни, а кто-то и за сто ангелом не станет. Чтобы стать ангелом, надо понимать людей, побывать в его, так сказать, шкуре. Ведь каждый человек совершает поступки, по его мнению, правильные, справедливые, у каждого своя справедливость, и каждый считает себя вправе судить других со своей колокольни. Другое дело, что колокольня у каждого своя. У кого-то она высокая, и он видит дальше, обзор большой, у кого-то совсем на земле стоит, и дальше своего носа он не видит. Многое зависит от воспитания. Каждый родитель воспитывает своё дитя по своему разумению. И каждого родителя тоже их родители воспитывали по-своему, отсюда и поговорка — «Яблоко от яблони недалеко падает».
— Я так думаю, у нас была хорошая яблоня.
— Но, видишь, иногда и на одной яблоне могут быть разные плоды.
— Ну мам, но, может быть, в этом есть и моя вина?
— Я вас одинаково любила и воспитывала одинаково, может, и я что-то упустила.
— У тебя было больше свободного времени, когда ты занималась мной, с братом было иначе. Мне жаль, что перед твоим уходом случилось то, что случилось. И тебе пришлось покидать этот мир с таким бременем, но, видит бог, моей вины нет. Скорее, может, она и есть, но я и не мог такого предположить. Мне хотелось сделать как лучше. Кто его знал, что так всё обернётся.
— Я понимаю, потому каждый раз, когда ты обращался за помощью, ты просил, чтобы мы помогали ему, а не тебе, хотя и сам во многом нуждался.
— Ну мам, мне вы и так при жизни помогли, больше, чем я заслуживал. И я знаю, чего это вам стоило. Из меня хорошего родителя так и не получилось.
— Не волнуйся, за это тебя ещё тут спросят.
— И правильно сделают. За всё надо платить.
— Хорошо, что ты это понимаешь.
— Понимаю.Что это я всё обо мне.Как там отец,дед?
— Они тут рядом. Слушают нас.
— Ну, здравствуй, тёзка мой, внучек мой, не узнал мой голос?
— К стыду своему, не узнал, — честно признался я.
— Не кори себя, и я не сразу узнал своего деда, когда мы с ним тут встретились. Так бывает. Ты часто меня вспоминал меня, и я благодарен тебе за это. Знаю, ты обещал поставить мне памятник и потом долго корил себя за то, что не исполнил своё обещание.
— Я и сейчас себя корю за это.
— Забудь. Эти памятники нужны скорее вам, нежели ушедшим. Нам важнее, чтобы вы нас поминали. А как долго о нас будут помнить, это скорее зависит от нас самих, от того, какой след каждый из нас оставил после себя. Помнишь строки Пушкина: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный, к нему не зарастёт народная тропа»? Так что каждый себе создаёт памятник сам, ещё при жизни. И ты пытаешься создавать свой. Что из этого выйдет, узнаешь сам, когда пройдёшь свой жизненный путь до конца.
— Дед, прости меня, я до сих пор не могу простить себя за тот злополучный день, когда с ребятами пошёл гулять и надолго задержался. Получается, я причина твоей смерти.
— Не говори глупости. В этом мире не бывает случайностей, и ты это знаешь не хуже меня. Твой рассказ «Непруха», который ты так ещё не издал, тому доказательство. Издай его вместе с тем, который пишешь сейчас.
— Да, дед, я так и хочу сделать. Получается, я не напрасно не издал его раньше.
— Не напрасно, всему свой черёд. Но ты не знаешь главного.
— Чего же?
— Я и есть твой ангел-хранитель, и все твои потуги снять кино по этому рассказу с тобой в главной роли потому и заканчивались ничем, потому как время ещё не пришло. Прости, и это моя заслуга. Помнишь, камеры, ни та ни другая, не сработали, и ещё всякие мелкие нестыковки, словом, пришлось повозиться.
— Ну, дед, ты даёшь! Правда, такое количество непрух при съёмке одного небольшого фильма само по себе уже насторожило, но я упрямый.
— Правильней будет сказать упёртый, хотя иногда это и неплохо.
— Ну что, дед, теперь я спокоен, что бы ни случилось, буду знать, откуда ветер дует.
— Да, внучек, жди…
Я посмотрел на фотографию отца и хотел было сказать то, что не давало покоя много лет, но он меня опередил.
— Сына, не надо, я бы на твоём месте не знаю как поступил сам.
Мы оба поняли друг друга. Дело в том, что он заболел. Был снег, он завалил дорогу, и скорая не могла к нам подъехать. От места, где она остановилась, до моего дома метров семьсот. Благо сосед имел трактор, и мы довезли на нём отца. Но это самая несложная из всех бед. В больнице долго не могли поставить диагноз. Потом выяснилось, что у него рак крови, а это другая больница. Я даже успокоился, поскольку эту болезнь можно лечить. Накануне вечером мы посетили его. Он был в хорошем настроении, что нас порадовало. Утром я попал к нему в палату, и вот буквально сразу у него началась агония. Я не смог на это смотреть, я вышел из больницы и через некоторое время вернулся в палату. Увы, я не ошибся. Он покинул нас. Все эти годы я корил себя за этот поступок. И вот, пока пишу эти строки, до меня доходит страшная правда. Каждый раз при смерти моих близких я нахожусь рядом. Когда мать после инсульта доживала последние дни, меня почти на её глазах смертельно ранили, она умерла, когда врачи с трудом вытащили меня с того света. Немалую роль в моём исцелении сыграла моя жена. И, наконец, дед. В тот день мы с ребятами ушли в лес и надолго там задержались, дед волновался, нервничал, всё это время он находился на открытом балконе, получил солнечный удар, ударился об косяк окна и умер, не приходя в сознание, через несколько часов. Вот такие странные совпадения в моей судьбе. Получается, в их смертях прямо или косвенно я принимал участие.
Мы долго молчали, глядя друг другу в глаза.
— Сына, в этом не ты виноват. Мне было восемь лет, когда отец и мать на моих глазах медленно умирали от голода, и я тоже ничего не мог сделать. Мне очень жаль, но не всегда мы решаем нашу судьбу, иногда за нас её решают другие. И эту школу жизни нам предстоит пройти. Безусловно, наша вина в этом есть. В случае с дедом ты же мог предположить, что он будет волноваться, но тебе важнее было оставаться со своими друзьями. Понятно, ты не мог предположить, что твой маленький проступок мог так закончиться. Но есть такое понятие, эффект бабочки, когда, уничтожив одну бабочку, можно нанести непоправимый урон природе. Может исчезнуть много видов фауны и флоры. Казалось бы, одна бабочка… Так и тут, казалось бы, одна невинная шалость привела к таким последствиям. Так что всякий раз, прежде чем что-то совершить, надосторазподумать.Этоурок,которыйнадовыучить.
— Ну, отец, не такой же ценой?
— Сына, цену назначаем не мы, и не нам судить. Но расплачиваться за свои провинности рано или поздно придётся.
— Может, и я, — перебил его дед, — понёс наказание за какую-то свою провинность. Так что ничто в жизни не проходит безнаказанно, за всё придётся платить. Жалко, что обо всём этом узнаёшь потом.
— Послушайте, а это не перебор? Это какие-то жестокие игры. Я понимаю, когда давным-давно на уроках преподаватели за любую провинность стегали учеников розгами, но там хоть понятно, провинился и сразу получил по рукам. Понятно, так нельзя. Но когда за свою ошибку приходится расплачиваться через годы…
— Но ведь и проступки, за которые судят не сразу, совершаются не в детстве или в юности, — возразил дед, — а в зрелом возрасте, когда ты уже сдал экзамен и знаешь, что так делать нельзя, так что всё по-честному.
— Сына, — вмешалась в разговор мама, — даже у животных мать воспитывает своих детёнышей, а там законы ещё суровее, стоит малышу далеко уйти от матери, как тут же найдётся кто-то, кому захочется полакомиться лёгкой добычей. Так что у них любая провинность может стоить жизни ещё, считай, с пелёнок. Любая мать старается оградить своё чадо от ошибок. Птицы учат летать своих птенцов, прятаться от своих врагов, искать пропитание, и потом, когда они сдают экзамены, их отпускают в самостоятельную жизнь. И от того, как усвоены уроки и каким был преподаватель, зависит его дальнейшая жизнь. Так что для ошибок причин много. Недостаточно грамотный преподаватель или неусердный ученик, и каждый в своё время будет нести ответственность за содеянное. Так устроен мир, и не только людей. Мы и здесь подвергаемся наказанию за проступки, совершённые на земле. Некоторых возвращают на землю в другом теле, иногда и в другое время, чтобы прожить жизнь человека, который сильно пострадал от его зверств в прошлой жизни. Это как нельзя лучше становится уроком для тех, кто в своё время совершал зверства на земле. Иногда это помогает. Если же нет, то таких нелюдей просто стирают, и они перестают существовать вообще. А это значительно хуже, чем умереть на земле. Умерев на земле, ты приобретаешь вечность и очень интересную жизнь, а так ты теряешь всё.
— А чем интересна эта вечная жизнь?
— Сына, я сама представить не могла, как на самом деле здорово всё тут устроено. Здесь ты можешь перемещаться в пространстве и времени в любую сторону. Хочешь — в прошлое нашей земли, притом можешь наблюдать за всем. Только вступать в контакт можно с разрешения высших сил и притом с определённой целью. Но для этого надо иметь соответствующую подготовку. Можно отправиться в другие миры, там тоже много интересного. Когда получаешь статус ангела, тебе поручат наблюдение за конкретным человеком, пока живущим на земле. Ты сможешь помогать этому человеку и попытаться исправить бреши в его воспитании, иногда о чёмто предупредить его во сне, если ему угрожает опасность, какой-нибудь несчастный случай, мы можем задержать его и он вернётся за чем-то, тем самым избежит случайного столкновения с опасностью. Правда, мы тоже не всесильны, и тогда происходит то, что происходит. Бывают случаи, когда человек хороший, правильный, но умирает в раннем возрасте, это значит, что он созрел и ему пора в лучший мир. Повторюсь, мы не всесильны. Мир многогранен, бывают случаи столкновения непреодолимых сил, и происходят трагедии. Бывают войны, но и тогда, говорят, один в поле не воин. Зачинщик может быть и один, но исполнителей всегда много, и у каждого есть выбор — участвовать в этой войне, или нет. Так что не всё так однозначно. Кто-то защищает свой дом, родину, это один выбор, кто-то идёт на войну грабить, кого-то заставляют воевать. И у каждого поступка есть своя цена. Что-то поощряется, за что-то наказывают ещё во время земной жизни. Правда, итоги твоего жизненного пути подводят уже тут.
— Ма, послушай, а как быть, когда ты мысленно осуждаешь чьи-то поступки или подумал о человеке плохо, а на самом деле оказалось всё не так?
— Я поняла, о чём ты. Дело в том, какой ты урок из этого извлечёшь. Люди бывают разные, но надо понимать, что у каждого своя правда. Если человек совершил какой-то поступок, то, по его мнению, он прав. По своей воле ни один человек не совершает поступки, противоречащие его правде. Вот смотри, ты осудил человека за какой-то совершённый им поступок мысленно. Но он, совершая этот свой поступок, уверен, что прав по своей логике. Но ведь и ты осуждаешь его по своей логике. Так кто же из вас прав?
— Не знаю, мам.
— То-то и оно. У каждого своя правда. Так что когда у тебя появляются плохие мысли о каком-то человеке, прежде чем совершать поступки, следует всё взвесить. И, может быть, его правда справедливей твоей. Тогда избежишь ошибки, которая повредит и тебе, и тому человеку. Не зря говорят: «Семь раз отмерь, прежде чем отрезать». А сами мысли на то и есть, чтобы думать, прежде чем действовать. Главное — решение принять такое, за которое не придётся потом краснеть или посыпать голову пеплом. — Мам, и что же тогда ад?
— Ад — это когда тебя нет. Когда тебя стёрли. Когда как резинкой стирают неправильную букву.
— Хорошо, а как жить, чтобы тебя не стёрли?
— Людям с тех самых пор, как они научились писать, были подарены заповеди, где простым языком было написано, чего делать не надо, хотя ещё до этого люди, живущие совместно, устанавливали правила, которым они следовали, и суть их была проста: не навреди. Всё очень просто, если ты причинишь боль кому-то, то и тот может причинить такое же тебе. Но люди решили пойти другим путём. Им показалось, что сила куда более эффективна, чем другие законы. В итоге мы имеем то, что имеем. Проще отобрать, чем создавать самому. Никому и в голову не приходило, что за всё придётся расплачиваться. Хотя все знали, что после смерти можно попасть в ад, но этого из живых никто не видел, а потому серьёзно этот ад не воспринимали. Что об этом говорить, ты и сам всё это знаешь.
— Знаю. Получается, суть всех этих заповедей сводится к одной простой истине: не делай другому того, чего бы не хотел получить сам.
— Да, всё очень просто. Но многие надеются, что ответа не последует. Увы, так не бывает. Каждый проступок может стоить им вечной жизни, к которой так или иначе стремится каждый смертный. Их просто могут стереть, как неправильную букву. В нашей вечной жизни есть ещё много интересного, ради чего стоит жить на земле, по-человечески. Но об этом поговорим в следующий раз. Теперь ты знаешь, как с нами можно общаться. До свидания.
Разговор прервался как-то неожиданно. И мне показалось, что всё это мне привиделось. Хотя кто его знает. В любом случае я был счастлив, что такое произошло. Есть ли тот свет или его нет, в любом случае мы рождены людьми, это заслуга наших родителей, и так до самого Адама. Наши предки подарили нам нас, и нам надо стремиться к вечной жизни, а для этого надо научиться оставаться человеком. И тогда нам и тот свет со своим адом не страшен.
Родители дали хорошее воспитание, собственно оно сводилось к простым истинам: это хорошо, это плохо, этого не следует делать, а это надо. Будь добр к людям, не делай им больно, и ряд других простых понятий, которые, как мне кажется, прививают своим детям все адекватные родители. Правда, важно при этом и самим родителям соблюдать правила, поскольку дети учатся больше на поступках своих родителей, нежели на их нравоучениях. В моём случае я мог спокойно доверять словам своих родителей, поскольку их поступки никогда не противоречили их нравоучениям. Может, и были кое-какие грешки, но мы, дети, их не наблюдали, это и понятно, ведь сам Учитель говорил: «Кто безгрешен, пусть первый бросит в неё камень».
Образование я тоже получил хорошее, родители, лишая себя самих, отдавали последнее, чтобы обеспечить моё проживание в другом городе, пока я долго, я бы даже сказал, очень долго обучался тому делу, которому хотел посвятить всю свою дальнейшую жизнь.
Мама моя родилась в Одессе и в пять своих неполных лет столкнулась с немецкими оккупантами, когда враги зашли в город. Надо ли говорить, что такое фашизм, любой взрослый человек понимает, какой он. Другое дело пережить это самому. Может, возраст защитил её от чрезмерных переживаний, хотя смерть матери и старшей сестры не могли не сказаться на психике ребёнка. Да и постоянное недоедание тоже не исчезло бесследно. Отец был немного постарше, но и войну он застал раньше. Он был рождён в Греции, где фашисты успели позверствовать годами ранее. Ему повезло меньше, на его глазах от голода умерли и отец, и мать. Так что он остался на попечении старших сестры и брата. В 1946 году, как и многие репатрианты армянского происхождения со всего мира, вернулся на свою историческую родину, ту часть, которая на тот момент была уже республикой в составе СССР.
Надо заметить, что многие армяне избежали геноцида 1915 года, устроенного туркам на территориях, некогда принадлежавших Армении, благодаря своевременному побегу из Турции, захватившей эти земли в период Османской империи. Родители отца бежали в Грецию, а родители матери в схожей ситуации, только в конце девятнадцатого века, нашли своё убежище в России.
Попав в Армению в возрасте четырнадцати лет, он устроился рабочим на шинный завод. Забегая вперёд, скажу, что это его первое и последнее место работы. На пенсию он ушёл с того же завода. За годы работы он сделал более сотни рационализаторских предложений и изобретений, был удостоен ордена Трудового Красного Знамени и множества других грамот и наград. В свои пятьдесят лет получил золотой значок ГТО. Надо сказать, что он всегда был в спортивной форме и, несмотря на свой невысокий рост, имел атлетическое телосложение. К слову, сегодня такого телосложения добиваются немногие, да и то усердно занимаясь в спортивных залах. Отцу же такими изощрениями заниматься было некогда, поскольку на его шее висели два маленьких сына, коими и являлись я с братом. Так что свою отличную физическую форму он поддерживал, вкалывая на заводе, часто перерабатывая, дабы както прокормить семью. Уже в зрелом возрасте он отучился в техникуме заочно, после чего его назначили начальником цеха, но потом он уступил это место своему ученику, поскольку рабочим его квалификации платили больше. Мы росли, птенцы, требовали всё больше хлеба, а потом и зрелищ. Такие вот мы дети.
Мама с отцом и своей новой женой после войны перебрались в Тирасполь, а старшая сестра осталась в Одессе, она была старше матери на десять лет и вскоре вышла замуж за армянина болгарского происхождения, партизана, и через много лет они с семьёй перебрались жить в Болгарию. Мать же в Тирасполе устроилась на работу в суд секретарём-стенографистом. Так сложилось, что мой отец, достигнув совершеннолетия, был призван в армию и отправился служить в тот самый Тирасполь. Там они и познакомились. Отслужив положенных три года, он с матерью вернулся в Ереван, где отцу сразу выдали ключи от новой однокомнатной квартиры. Вскоре родился я, а потом, спустя четыре года, и мой брат. Отец был на хорошем счету на заводе, и сам директор взял над ним шефство. Причины были две: первое — сирота, второе — трудолюбие. Вскоре после рождения брата ему выделили новую двухкомнатную квартиру. Надо сказать, что в советские времена получить квартиру от государства совершенно бесплатно было проще, чем сейчас, хотя некоторым приходилось ждать этого долго. Мы с братом росли, пошли в школу. С каждым годом всё больше требовалось средств на наше воспитание, и мать часто переходила с одной работы на другую, дабы успевать за растущими потребностями сыновей. Сама же редко позволяла себе купить новую одежду. Не имея образования, помимо школы, разумеется, она стала бухгалтером, а затем и ревизором. Но когда пришла пора поступать мне в институт, притом в другом городе, поскольку в Армении нельзя было получить специальность, которую мне хотелось, она перешла работать кассиром. В те времена в Армении должность кассира была денежной. Работники предприятий часто оставляли чаевые, а если таких работников тысячи, сами понимаете, деньги оставались немалые, по крайней мере по тем временам. Надо сказать, что где бы она ни работала, её всегда любили и уважали за её доброе отношение к людям, окружающим её.
Уже после смерти отца, когда в нашей стране произошла так называемая перестройка, когда перестраивали всё, даже совесть человека, правда, иногда процесс перестраивания человеческих душ давал сбой и люди не поддавались капиталистической мясорубке, оставаясь приверженцами старых социалистических устоев. Одним словом, наступили тёмные времена, когда учитель становился торговцем, когда приветствовали то, за что раньше сажали, имеется в виду предпринимательство, когда чёрное становилось белым и наоборот. Когда алкоголь стал врагом, но при всём этом стал чуть ли не основным доходом государства, словом, когда вся страна встала на уши и конца этому не было видно, мать уехала в Америку. К этому времени её сестра из Болгарии перебралась в Штаты, так что на первое время было где остановиться. Вскоре она из бухгалтера превратилась в сиделку и стала воспитывать маленькую девочку в еврейской семье, а когда та подросла, взялась за перевоспитание пожилой старушки еврейского происхождения. К слову сказать, в Одессе и евреев, и армян было предостаточно, и они жили достаточно дружно. Мама была бы не мама, если бы и тут не нашла способ нам с братом помогать — брату в Армении, где в те годы было особенно худо, да и мне в Сочи помогла строить новый дом, после того как прежний сгорел вместе с моим бизнесом. Заметьте, всё сгорело в буквальном смысле этого слова. То есть дом, коптильня, пекарня, мебельный цех. Так что её помощь оказалась как нельзя кстати. Но годы берут своё, и когда новый дом, построенный не без её помощи, был готов, она перебралась ко мне, навсегда покинув Америку. Несколькими годами ранее умерла её сестра, а со своим американским двоюродным братом мы и по сей день общаемся, благо современная техника позволяет делать это невзирая на расстояния и на политические разногласия наших стран.
Отец, уйдя на пенсию, пристрастился к рыбалке. Перестройка, при всей своей беззубости, имела и положительные стороны. Те, кто умудрился перестроиться и найти себе применение, на горбушку с маленьким кусочком масла могли заработать. Вот и отец смекнул, что рыбалка, помимо самого удовольствия, может приносить и дивиденды. Оказалось, что в оросительных каналах, помимо мелкой рыбёшки, в изобилии водились и раки. А раки, хоть и не кролики, но пользовались успехом у любителей пива. Это тоже стало приносить копеечку в семейный бюджет. Так сложилось, что отцу перед уходом на пенсию выделили садовый участок. А когда мать перешла на работу кассиром, то семейный бюджет возрос. Так что отец принялся строить дачный домик. Правда, в отличие от земель средней полосы России, земля в Армении была щедро одарена камнями. Так что, чтобы вырастить какой-либо урожай, пришлось выгрести из земли тонны камней. Чтобы визуально было понятно их количество, представьте двухметровый забор на участке в шесть соток, выложенный из этого добра, собранного с этого же участка. Нам досталась земля на склоне, и отец огородил территорию сеткой, а камней хватило как раз на террасы. Одним словом, адский труд. Но зато овощей потом было пруд пруди. Затем был построен дом, 6х6 в два этажа. И это всё сооружал он один. В общем, пенсия сложилась удачно, скучать не пришлось. Он был счастлив и гордился своим детищем, шутка ли — такое сотворить одному. Правда, сколько пота утекло и сил, одному господу известно. Он практически жил там, пока строил, а мама приезжала его навещать и подвозить стройматериалы. Вот такой вот семейный подряд. Мать всегда отличалась предприимчивостью. Отец был экономным человеком, понимая, с каким трудом достаются ему эти деньги, мама же, наоборот, всегда пыталась найти способ, как облагородить наше жилище. Как правило, это происходило, когда отец уезжал в очередную командировку делиться опытом с коллегами в других городах либо самому чемуто научиться у них. Одним из таких крупных приобретений оказался румынский гарнитур, по тем временам это для простого советского человека очень престижно. Отец, вернувшись из командировки, был приятно удивлён, но, понимая, что спорить с мамой бесполезно, разделил с нами общую радость. В те времена среди населения существовал способ получения кругленькой суммы. Соседи или сослуживцы вносили каждый месяц определённую сумму в общую кассу. Каждый из участников в порядке очереди получал на руки деньги, собранные за месяц. Это что-то вроде кредита на советский манер. Как говорится, голь на выдумки хитра. Так нам и достался этот гарнитур.
Каждое лето на каникулы меня с братом отправляли к дедушке в Тирасполь. Это на то время небольшой город в Молдавии. О деде знаю не много, мне было четырнадцать, когда его не стало. Сам он был скуп на воспоминания, а я ещё молод. Я ношу его имя, чем он был горд. В своей семье у него были одни девочки. С детства я был любопытным ребёнком и, как только научился говорить, доставал всех своими вопросами. Больше всех доставалось ему. Но вот о биографии его как-то вопросов не возникало. Он любил играть в шашки и охотно научил меня этой игре. Тирасполь был небольшим, тихим городком. Особенно мне запомнился запах хлебных магазинов, таких запахов свежего хлеба нигде больше я не испытывал, хотя за свою жизнь пришлось побывать во многих городах. Может, просто это запах детства, не знаю. И ещё там на улицах росли плодовые деревья. Можно было пройтись по улицам и вдоволь наесться яблоками, вишней, абрикосами. Это было здорово! Правда, была одна странность. Все ребята, с которыми мне приходилось общаться, говорили только на русском, хотя я знал, что Тирасполь — это Молдавия. А мне так хотелось услышать парочку слов на молдавском. Даже те ребята, которые уверяли, что они молдаване, удовлетворить моего любопытства не смогли. Единственное слово, которое я знал на молдавском, это пыне, хлеб по-нашему. Потому как это слово было написано русскими буквами на магазине, запахи которого мне запомнились на всю жизнь.
Что касается биографии деда, то только со слов матери я узнал, и то уже после его смерти. Родился он в семье зажиточных армян, которые в период резни конца девятнадцатого века бежали в Крым. В молодые годы, ещё до революции, он работал писарем в Кремле. У него был удивительно красивый почерк, в отличие от меня. Свою писанину я и сам с трудом могу прочесть. Уже в советские годы он зарабатывал, делая прекрасную обувь. Это я уже застал. Мне и брату он делал обувь, которой завидовали все мои одноклассники. Вот в этом мы с ним похожи. Он получил хорошее образование, позволившее при царе, до революции, работать писарем в Кремле, и я получил хорошее образование, уже в Стране советов. Только он стал зарабатывать, ремонтируя обувь в СССР, а я после перестройки тоже зарабатываю на хлеб тем, что ремонтирую мебель. Вот и получается, что смена власти на нас, как и на многих других людей, пагубно влияет. Дед до самой смерти украдкой ремонтировал обувь. В те годы это называлось нетрудовыми доходами, при том что этот термин придумали чиновники, для которых трудом считалось брать взятки. Вот такая у нас получается круговерть. Кто работает, а кто ест, остаётся загадкой. Впрочем, это неважно. Мир хоть и меняется, но основные постулаты неизменны. Справедливость — понятие относительное, правда у каждого времени своя. Всегда есть люди, которых эта правда устраивает, те, кто требует перемен, а многие, смирившись, влачат своё существование, надеясь на бога и лучшую жизнь на том свете. Кто из них прав, одному господу известно, а нам, смертным, только и остаётся, что гадать, что выбранный нами путь единственно верный.
Вот и я такой же, как и все, живу по своим правилам, нахожу оправдание своим поступкам. Хоть иногда и понимаю, что совершал необдуманные поступки, возможно, принёсшие кому-то вред, но увы, это поступки, их отменить нельзя, в нашем понимании обратного хода не имеют. Так что единственное, остаётся надеяться, что пронесёт. С годами необдуманных поступков, к счастью, становится меньше, но всё больше сожалеешь о тех непоправимых, которые исправить уже нет возможности.
Вот нет уже ни деда, ни отца, ни матери, ни многих других близких людей, и понимаешь, что не успел сказать им, как дороги они были для меня, как многое было недосказано, как мало мы признавались в любви. Увы, наша жизнь скоротечна, какой бы долгой она ни была. Ну а пока мы живы, надо постараться исправить то, что ещё можно, пока наши часы ещё идут. А своим родителям я благодарен хотя бы за то, что они подарили мне жизнь, такую интересную, такую многогранную. Ведь жизнь каждого человека, какой бы она ни была, неповторима. А своим родителям в частности я благодарен ещё и за то, что всю свою жизнь они посвятили нам с братом. Зачастую лишая себя многого. Они жили ради нас. Наша боль для них была больнее, чем для нас самих, наши радости радовали их вдвойне, они любили нас даже тогда, когда следовало задать нам порку. И жалко только одно: что о своей любви к ним я не сказал им, когда они были ещё живы.;
Непруха
Рассказ
В тот день по обыкновению я глушил водку, сидя на диване перед журнальным столиком, и одним глазом наблюдал за происходящим в телевизоре. Нельзя сказать, чтоб я был особенно пьян, всё как обычно, пока была выпита только одна бутылка водки, и то не вся, на донышке оставалось ещё грамм семьдесят. Идти за второй у меня не было желания, тем более что был уже двенадцатый час, а магазинчик, расположенный недалеко от дома, в котором я обычно отовариваюсь, был уже закрыт. Перспектива добираться до круглосуточного супермаркета, расположенного в километре от дома, меня не очень воодушевляла, тем более походка моя в таком состоянии могла серьёзно заинтересовать наши доблестные правоохранительные органы, а я, если быть откровенным, не испытываю страстного желания заводить душевные разговоры со стражами правопорядка. Тем более меня не особенно заводит жёсткая постелька за решёткой КПЗ. Именно по этой причине я старался как можно дольше не обращать внимания на оставшиеся граммы в бутылке и, растянув удовольствие, избавить себя от «романтического» путешествия. В телевизоре на этот момент шла некая передача, следя за которой то и дело ждёшь очередной рекламной паузы, чтоб хоть как-то расшевелить мозги. Конечно, можно было бы воспользоваться пультом и совершить увлекательнейшее путешествие по каналам, это иногда приносит свои плоды и можно нарваться на нечто захватывающее, но у меня проблема с пультом, он имеет обыкновение отказывать, притом очень странным образом. Там внутри батарейки с одной стороны соединяются пружинкой между собой. Так вот эта пружинка по своему усмотрению то выполняет свою соединительную функцию, то нет, и одному богу известно, по какой причине. Но замечена одна удивительная закономерность: это происходит достаточно часто. Стоит несколько раз пройтись по всем каналам, и готово, соединительная функция пружинки перестаёт работать. Мне это чем-то напоминает древний анекдот, помните — «Я те покручу!» Тогда приходится снимать батарейки, вытаскивать пружинку, внимательно посмотреть на неё и ставить всё обратно, иногда это срабатывает с первого раза, но чаще приходится проделывать эту манипуляцию несколько раз, прежде чем добьёшься желаемого результата. Так вот сейчас этот зловредный пульт в очередной раз заартачился, и именно на этой нудятине, а мне до чёртиков надоело вытаскивать пружинку. За сегодняшний вечер я это проделывал уже раз пять или шесть, и я подумал, «Гори оно огнём», тем более что в мои планы входило в очередной раз устроить ревизию своей памяти. Это такая не очень увлекательная процедура, которую я устраиваю с завидным постоянством, когда в очередной раз обстоятельства начинают махать перед моим носом огромной фигой. Я к этому, можно сказать, уже привык, но каждый раз становится обидно за свою, если можно так выразиться, горькую судьбу.
В прежние годы я старался этого не замечать, оправдываясь тем, мол, с кем такое не происходит, но с каждым годом это повторялось всё снова и снова. Вот тогда-то я и стал проводить ревизии, стараясь понять, где корень всех тех неудач, которые, как выяснилось в процессе ревизии, преследуют меня почти всю жизнь. Но однозначного ответа я не получал. На ум приходило разное, первое: сглазили или прокляли, может, просто не везёт, может, жизнь такая полосатая, но только вот чёрные полоски очень толстые, а белые такие узенькие, что их почти незаметно, ну может же быть такое? Или вот ещё, может, у меня такая карма, может, я в прошлой жизни что-нибудь не так сделал, а в этой приходится за всё расплачиваться.
Может, я занимаюсь не тем, чем надо и меня как бы каждый раз осекают. А скорее, что вероятнее всего, сам дурак. Итак, я в очередной раз стал перебирать в памяти все те лажи, по крайней мере, самые крупные из них, с которыми мне пришлось сталкиваться в своей неугомонной жизни. Нужно сказать, что скучать мне точно не приходилось. Много раз я переезжал из одного города в другой в надежде, что в этот раз мне повезёт и я смогу встать на ноги, смогу поправить свои дела. Иногда уже казалось, что вот оно, удача у меня в кармане, ещё чуть-чуть, и заветный золотой ключик отворит желанную дверь, как бац! И всё вновь несётся кубарем в тартарары. Нужно отдать мне должное, скорее, моему упрямству, с которым я снова и снова брался за новые предприятия в надежде, что череда неудач когда-нибудь да кончится.
Но вот очередное падение, очередное застолье с самим собой, очередная бутылка и очередная ревизия. Всё повторяется с завидным постоянством
Подул сильный ветер, и от сквозняка захлопнулась дверь в комнате. Я живу в городе, где и в зимнее время не бывает слишком холодно. Я много курю и поэтому часто проветриваю помещения, отсюда и сквозняки. Нередко бывает, что захлопываются окна и двери, но этот хлопок был настолько зловещим, что мне стало не по себе. Я встал, с трудом нащупав под столом тапочки, надев их, направился к захлопнувшейся двери. Но в это время сильный порыв ветра распахнул её, и в ту же самую секунду с грохотом захлопнулось окно на веранде. Я поспешил к окну, желая защёлкнуть щеколду, но окно вновь распахнулось, и закрылась дверь в комнате. Дул сильный ветер, и я с трудом удерживал раму, чтобы она в очередной раз не грохнула о шкаф, стоявший на веранде. После некоторых усилий мне всё-таки удалось плотно закрыть окно. Вернувшись на диван, от возбуждения я механически потянулся за бутылкой, не забыв при этом посмотреть на часы, стоящие на телевизоре. Из чего я сделал вывод, что уже можно пропустить ещё рюмочку. Я отлил из бутылки пару капель, с таким расчётом, чтобы хватило ещё на пару раз. Не успел я поднести рюмку ко рту, как совершенно отчётливо услышал голос:
— Будь здоров, — произнёс голос.
Я замер и какие-то доли секунды боялся пошевелиться, даже посмотреть в сторону, откуда донёсся голос. Дома я был один и никого не ждал, а если бы и ждал, то дверь всё равно была закрыта, и это я знал точно. Но замешательство скоро прошло, тем более что голос не был зловещим, а скорее наоборот, и я рискнул посмотреть в его сторону.
В проёме двери стоял мужчина лет пятидесяти с аккуратно подстриженной седой бородкой и с зачёсанными назад такими же седыми волосами с заметной лысиной. Я, к своему удивлению, совершенно спокойно разглядывал его. На нём была белая простыня или, если угодно, туника, но я более склонен называть это простынёй. Он был достаточно полноват, хотя простыня и скрывала этот недостаток, но некоторые округлости его тела тем не менее просматривались из-под белых складок его наряда, к тому же он был бос. И было что-то очень знакомое в его облике. Рядом с дверью стояло некое сооружение, в былые времена пользовавшееся повышенным спросом, эдакий симбиоз шкафа с сервантом, так вот, между двумя шкафами располагались полочки со стеклянными дверцами. Там у меня стояли несколько кофейных чашечек с блюдцами, и увенчивали эту композицию два огромных пивных бокала, некогда подаренных мне двумя очаровательными особами женского пола за доблестный труд на поприще телевидения. Но дело не в бокалах, а в том, что за этими бокалами было зеркало, так вот в нём я увидел нечто, что меня очень и очень насторожило, этим нечто был я сам. В том, что я в нём отражался, не было ничего удивительного. Я сидел на диване, и по всем законам физики я не мог не отражаться в нём. Но вот если моё отражение привести в порядок, то есть выбриться, постричь бороду, аккуратно причесать волосы и надеть на тело простыню, то то, что я видел в проёме двери, и моё отражение в зеркале серванта было бы одним и тем же. Вот это меня испугало не на шутку. «Допился наконец», — подумал я.
— Это само собой, — как бы читая мои мысли, согласилось со мной моё отражение в простыне.
Я подумал, если я сейчас спрошу его, кто он такой, то точно услышу в ответ: «Это я, твоя белая горячка».
К моему удивлению, мой гость расхохотался, да так, что аж присел. Я удивлённо следил за ним.
— Ну ты меня и рассмешил, — слегка успокоившись, произнёс он. — Я твоя белая горячка? Скорее ты моя головная боль. Это будет правильней.
— Это почему же я твоя головная боль? — искренне удивился я, даже слегка обиделся на такое заявление.
— Ну, сам посуди, мне вечно приходится вытаскивать тебя из всякого дерьма.
— Что-то я не заметил, чтоб кто-то меня вытаскивал из дерьма, как по мне, так я в нём сижу уже давно, притом безвылазно.
— Это тебе только кажется, что ты в дерьме, на самом деле ты живёшь насыщенной, полноценной жизнью, — поднявшись и улыбаясь, произнёс гость. — Что касается себя, то я доволен своей работой, хотя, поверь, мне пришлось изрядно попотеть.
— Так кто же ты такой? Чёрт тебя побери!
— Не произноси его имени, это добром не кончится, — испуганно и совершенно серьёзно заявил незнакомец.
— Это ты о чём? — удивлённо спросил я. — Не о чём, а о ком
— Не понял. Что тут происходит, чёрт побери?
— Не произноси его имени, — взмолился он.
— Чьего имени? — не переставал удивляться я. — За всё время разговора я не произнёс ни одного имени.
Кстати об именах, как тебя зовут?
— Ангел.
— Точно, допился, чёрт меня возьми
— Ну я же прошу тебя, не называй его имени.
— Ты можешь толком объяснить, чего ты от меня хочешь?
— Я хочу, чтобы ты не упоминал его имени.
— Кого — его?
— Его, — таинственно произнёс гость, пальцем указывая куда-то вверх.
Я скорчил мину, как если бы передо мной стоял человек с серьёзными психическими отклонениями и молол всякую чепуху, а мне пришлось с ним соглашаться.
— Его, — так же таинственно повторил я, подняв палец вверх. — Хорошо, не буду произносить его имени. Даю тебе слово.
— Вот и хорошо, — облегчённо вздохнув, произнёс гость.
— Так ты, значит, ангел? — после некоторой паузы решил я возобновить разговор.
— Да, ангел-хранитель.
— Ангел-хранитель… Только не говори, что ты мой ангел-хранитель, а то я тебя вот этими руками прямо тут и задушу, — сказал я, вставая из-за стола. В моём голосе слышалась угроза, но серьёзно воспринимать происходящее я отказывался. Это противоречило здравому смыслу, а потому я воспринимал всё это как плод моего подвыпившего сознания и в лучшем случае как сон. Во сне мне часто снилось и не такое, так что в данном случае, можно сказать, я отделался лёгким испугом.
— Постой, не горячись, ты чем-то недоволен? — удивлённо спросил он.
— Ты ещё спрашиваешь, недоволен ли я чем-то, у тебя ещё хватает наглости меня об это спрашивать? — искренне возмутился я. — Если ты действительно мой ангел, то ты не хуже меня знаешь, через что я прошёл. И у тебя после этого хватает наглости говорить, что ты мой ангел-хранитель? Да ты мой экзекутор, а не ангел хранитель.
— Остынь, ты многого не знаешь, знал бы ты всё, через что мне пришлось пройти, чтобы уготовить тебе эту судьбу, ты бы, я надеюсь, был бы мне премного благодарен.
— А вот с этого места, пожалуйста, поподробнее, — саркастически улыбаясь и удобно усевшись на диване, произнёс я.
— Пожалуйста, но прежде, может, предложишь мне сесть?
— Да, прошу прощенья, извините, пожалуйста, будьте так добры, не соизволите ли вы, сделайте, пожалуйста, одолжение, садитесь, пожалуйста. — На этом мой словарный запас иссяк. Гость, приняв мою игру в вежливость, сделал реверанс и опустился в кресло, предложенное мной.
— Ну, так на чём мы остановились? — спросил он.
— На благодарности, которую я должен испытывать ко всему тому, что ты для меня сделал. Кажется, так.
— Ага, именно. С чего начнём?
— В каком смысле? — удивился я.
— В том смысле, дорогой мой подопечный, с какой именно лажи, как вы изволили выразиться, начнём отслеживать нашу судьбу?
— Простите, не понял, что вы имеете в виду, когда говорите «нашу» судьбу?
— А в том смысле, дорогой мой, что мне выпала такая участь — быть вашим ангелом-хранителем, к сожалению, у нас не принято обсуждать приказы. — Он указал пальцем вверх. — Кого назначили, так тебе и надо. Видать, я тоже в своё время кой-кого прогневал, коль скоро мне назначили вас, уважаемый мой. Но я не ропщу на судьбу, а покорно её принимаю. И со своей стороны делаю всё возможное. Так что пока вы живы, у нас с вами одна общая судьба. Ну, так с чего начнём?
— Да с чего угодно, блин, тут куда ни плюнь, одни лажи, — возмутился я.
— А можно конкретнее?
Тут я призадумался, что бы ему такое подсунуть, чтоб не отвертелся.
— Ну, хорошо, положим, начнём сначала. Вот скажи мне, зачем было надо мне опаздывать на самолёт?
— Какой самолёт?
— Тот самый, на котором я должен был лететь на экзамены в театральный институт. Ведь я тогда из-за этого опоздал на экзамены.
— Ах, ты об этом. Помню. Вы тогда в аэропорту встретили свою одноклассницу, прилетевшую тем же самолётом, на котором ты должен был улететь. Самолёт прибыл с опозданием, ты уже прошёл регистрацию, сдал вещи, и пока ты с другом болтал с одноклассницей, самолёт улетел без тебя, но с твоим багажом. Как же, помню, весёлая история.
— Тебя это веселит? Ведь если бы я не опоздал тогда, мог бы сразу поступить в театральный, а не морочить себе голову учёбой в течение двух лет в институте культуры.
— Да, ты прав, ты бы поступил. Так должно было и произойти. Если бы… — Что — если бы?
— Это моя заслуга, — с достоинством произнёс ангел.
— Ты хочешь сказать, опоздание на самолёт — это твоих рук дело?
— Да, конечно, и я этим горжусь, поверь, это гениальный ход. Представляешь, я долго ломал голову над тем, как тебя не допустить до экзаменов. Понимаешь, хоть и ангелы, но мы не всесильны, мы не волшебники, конечно, кое-что всё-таки умеем, но и наши возможности ограничены.
— Ты хочешь сказать, что это из-за тебя я два года занимался ерундой, ночевал на вокзале, потому что общагу не давали, и нельзя было снять квартиру, это из-за тебя жил в подворотнях или в самом институте, вечерами пробираясь туда тайком?
Ангел смотрел на меня, мило улыбаясь, а мне хотелось его зарезать или худой конец стукнуть чем-нибудь по голове.
— Но ведь тебя в конце концов отчислили.
— Не говори только, что и это твоя заслуга.
— Конечно, моя, не будь меня, ты бы там просидел ещё два года.
— Ничего не понимаю, сначала ты делаешь всё, чтобы я не поступил в театральный, а попал в этот «кулёк», а потом сам же меня оттуда отчисляешь?
У этого гостя лицо расплылось в действительно ангельской улыбке.
— Послушай в жизни не всё так просто, это как петелька-крючочек, один поступок влечёт за собой следующий, если ты не совершаешь какой-то из них, то цепь обрывается и твоя судьба течёт по совершенно иному руслу. Правда, это касается не всех поступков, а особых, они называются судьбоносными.
— Скажи, как это можно отличить судьбоносный поступок, от не судьбоносного?
— Вам, людям, этого не дано, по крайней мере, большинству из вас.Вы можете это ощутить только потом,когда уже нельзя ничего изменить, а мы, ангелы, можем предвидеть разные варианты развития судьбы и вносить в них коррективу, и то не всегда. В этом смысле твоё опоздание на самолёт было событием судьбоносным и определило твою дальнейшую судьбу на много лет вперёд. Поступи ты тогда в театральный, не состоялась бы встреча с твоей первой женой и многими твоими друзьями. Это оказало определённое влияние как на тебя, так и на них. Не родилась бы тогда твоя дочь, судьба которой тоже немаловажна для многих других людей, она ещё скажет своё слово.
— Я разбил судьбу своей первой жене, может, не будь меня, она бы была сейчас счастлива?
— Совсем наоборот. Если бы вы тогда не поженились, она бы сошлась с другим человеком, и её бы уже не было в живых. И дочки у неё такой не было бы, и многого другого. Конечно, ей несладко, но ты сыграл в её судьбе определённую роль, в этом есть и положительные стороны, но об этом как-нибудь в другой раз. Тебе повезло с друзьями. Учись ты в театральном с самого начала, их бы у тебя не было. А потом — жизненный опыт. Ты же сам признавался, что учёба в «кульке» — это твои самые счастливые годы.
— Хорошо, с этим я не буду спорить, но почему я сразу не поступил в театральный?
— Хороший вопрос. Видишь ли, мастер, который набирал в тот год, очень хороший, но вы с ним разные, и вы бы не ужились. Ты проучился бы там не больше года, и тогда твоя судьба сложилась бы совсем по-другому. И это я тебе говорю, было бы совсем несладко. Через несколько лет тебя бы нашли в помойной яме, где бы ты оказался после очередной попойки.
— Да, так что там насчёт аэропорта, что там за гениальная идея?
— Ах да! Я долго ломал себе голову, как тебе помешать, когда эта задержка рейса и ваша одноклассница. Вы бы её не заметили, вы были в вестибюле, а она проходила по улице, И я подал идею твоему другу перекусить, и вы вышли прямо ей навстречу. А дальше всё просто. Вы разговорились и пропустили объявление на посадку.
— Ты хочешь сказать, что мою судьбу решило простое желание перекусить?
— Вот именно. Просто и гениально. Только, прошу заметить, это желание возникло благодаря мне.
— Кстати, ты что-то говорил по поводу моего отчисления?
Ангел уже совсем освоился в моей квартире, он даже умудрился закинуть ноги на мой журнальный столик, как это делают американцы. Благо, кроме водки, тарелочки с парой огурчиков и пепельницы, там ничего не было.
— Ну, подумай сам, кто бы тебя отчислил из института за два зачёта и один экзамен, которые ты не сдал во время зимней сессии, не дав тебе возможности их даже пересдать?
— Это действительно было несправедливо, — согласился я.
— Но зато очень мудро. Иначе, как я уже говорил, ты бы ещё два года там кувыркался. А так и в армию не надо было бы идти перед тем, как поступать снова.
— Ну, ври да не завирайся, в армию я бы и так не попал.
— Родной ты мой, а знаешь ли, чего мне стоило, чтобы эта тётенька, которая и освободила тебя от армии, в тот день вышла на работу?
— В каком это смысле?
— В прямом. Она была на больничном и на работу выходить не собиралась. Мне пришлось срочно заняться её лечением. Я был вынужден заставить её мужа побегать по аптекам, чего он делать и не собирался, хотя его об этом слёзно просила жена. Он торопился на футбол и забежал только в одну аптеку, где нужного лекарства не оказалось, и собирался уже бежать на стадион. Благодаря моим стараниям он обежал ещё несколько аптек, прежде чем нашёл нужное лекарство, и, конечно, опоздал на стадион. Так мы достали лекарство, но и это ещё не всё. Мне пришлось убедить её начальника позвонить ей и упрашивать, чтобы она вышла на работу, поскольку у другого врача заболел ребёнок, который не без моего участия переел мороженого. Не выйди она тогда на работу, ты бы два года отпахал на величайшей стройке века Байкало-Амурской магистрали. И там у тебя были все шансы почить в глубоких таёжных снегах как пропавшему без вести. А кроме той женщины ни один врач не обратил бы внимания на твою поломанную руку.
— Тут я впервые с благодарностью посмотрел на своего ангела-хранителя, а то, что он таковым является, сомнений не оставалось, такие подробности моей жизни знали не многие.
— А как ты уволил меня из института? — поинтересовался я.
— Элементарно, Ватсон! Можно у вас сигаретку?
— Да, пожалуйста. А что, ангелы курят? — искренне удивился я.
— И пьют, и с девочками тоже. Как говорится, ничто человеческое нам не чуждо. Для того чтобы вас, людей, понять, и не через такое приходится проходить. Но в отличие от вас, нам это не вредит.
— Ангел прикурил сигарету, со смаком выпустил пару колец и продолжил:
— Так вот, вернёмся к нашим баранам. Это как раз о вас, сударь. Кем надо быть, если не бараном, чтобы на семинаре у проректора института по идеологии, по предмету, который так и называется — «Идеологическая работа партии», говорить о бесполезности комсомольских собраний с красными скатёрками. Мне оставалось только перед лекцией случайно уронить мороженое, которое ела одна студентка. Именно на это мороженое наступила ваш проректор по идеологии, после чего был сломан каблук. Вот и всё. Настроение испорчено. А тут ты со своей красной скатёркой. Как говорится, получи, фашист, гранату.
— Ну так что, может, по пятьдесят, коль скоро вам не чуждо? — предложил я своему «хранителю». — Ведь, поверьте, не каждый может похвастать, что выпивал со своим ангелом-хранителем.
— По пятьдесят — это громко сказано. Там у тебя осталось-то всего пятьдесят.
— Так по такому случаю я готов и в супермаркет сгонять. Или, может, вы способны это, как его… По щучьему веленью?
— Может, и можем, но нам запрещают прибегать к подобным превращениям без особой необходимости. В данном случае это частная беседа, так что платить придётся из своего кармана.
— Ты мне скажи, что вы ещё и зарплату получаете? — не без сарказма спросил я.
— Конечно, получаем, — совершенно серьёзно ответил он.
— И, простите, в какой валюте?
— Вашими деревянными. Жил бы ты в Штатах, получал бы в баксах. Ну, так как насчёт супермаркета?
— Понятное дело, идти придётся мне, тебя и замести могут, сам знаешь.
— Да, знаю…
— Но, с другой стороны, и тебя в таком наряде не ровён час загребут, а то, глядишь, в психушку откомандируют, — пошутил я.
— Не боись, — отшутился ангел, — меня голыми руками не взять.
— Тут прямо на моих глазах его белая простыня превращается в приличный чёрный костюм.
— Ну как? — улыбаясь, спросил он. — Надеюсь, в таком виде психушка мне не светит?
— Похоже, что не светит, — согласился я. — Но как же с превращениями…
— За него я отстегнул двести баксов на торговке. Свои кровные, мне как раз недавно премию подсуетили, вот я и прибарахлился.
— Слышь, а где ты набрался всех этих словечек? Мне казалось, ангелам непристойно так выражаться.
— Мы, ангелы, если надо, и матом можем, — шутливо гордо ответил он. — Иногда мы даже между собой на таком сленге общаемся, правда, шутки ради. Разве что в канцелярии это запрещено.
— В какой это канцелярии? — поинтересовался я.
— Как какой — той самой, — ответил он, указывая пальцем вверх. — Небесной, конечно.
— Извини, я сразу не догадался. Всё никак не могу привыкнуть, что общаюсь с высшими силами. Ты такой какой-то земной.
— Понимаю, понимаю, к этому не так просто привыкнуть.
Я по привычке посмотрел на часы. Они подсказывали, что мне пора принять очередную дозу. Ангел перехватил мой взгляд.
— Ну, так я погнал?
— Постой, может, мне тебе деньжат подкинуть? А то как-то неловко получается. Ты мой гость, мне как бы положено тебя угощать…
— Не беспокойся, гостям тоже положено в гости с бутылкой приходить.
Он направился в прихожую, я следом.
— Постой, я открою дверь, там замок заедает.
— Это совсем не обязательно. Я скоро буду, — сказал он и растворился в двери.
Я хотел было удивиться, но потом вспомнил, что имею дело с ангелом, и решил не удивляться. Но, потом всё же в душу закралось сомнение — может, мне всё это померещилось. Я вернулся в комнату. В пепельнице лежало несколько окурков, но один затушен не так, как я это обычно делаю. Я даже вынул его из пепельницы, повертел в руках и даже понюхал, сам не знаю зачем. Окурок как окурок, только не мой, и запах он был как обычный.
«Ладно, — подумал я, — если это всё происходит на самом деле, то надо хоть какую-нибудь закусь выставить, как-никак гость».
Я поплёлся на кухню в надежде найти в холодильнике нечто съедобное, хотя понимал, что это дело почти безнадёжное. Открыв холодильник, я обрадовался, найдя небольшой кусок колбасы и сыра. В банке на дне плавала ещё пара огурцов. «Это уже кое-что, — подумал я. — Может, и ангел сообразит какую-нибудь закусь». Я быстро нарезал колбасу с сыром, аккуратно разложил на тарелочку, так, чтобы казалось всего много, вынул из банки огурцы и тоже уложил рядом с колбасой. Вскоре всё это оказалось на журнальном столике вместе с ещё одной рюмкой для гостя.
Я осмотрел стол — всё было вполне пристойно. Скромно, но пристойно. Оставалось выбросить окурки из пепельницы для полного шарма, что я и сделал.
Окончательно убедившись, что всё в порядке, я чинно уселся на диван. Посмотрев на часы и прикинув примерно расстояние, которое ему предстоит преодолеть от дома к магазину и обратно, понял, что до его прихода осталось ещё минут пять.
— А вот и я, — послышался знакомый голос. Я обернулся — в дверном проёме, как и в прошлый раз, стоял мой ангел-хранитель, всё в той же белой простыне, с бутылкой водки и с прозрачным пакетом, в котором тихо покачивалась тушка селёдки.
— Проходи, садись, — предложил я ему. — А я мигом селёдочку нарежу.
Взяв селёдку, направился на кухню. Он, правда, садиться не стал, а увязался за мной. Как заправский повар, я быстро превратил селёдку во вкусное угощение, добавив, как и положено, кружочками нарезанный лук.
— А это у вас неплохо получается!
— «Во всём нужна сноровка», — начал цитировать я. — У меня тоже не с первого раза получилось. Почистил бы ты с моё, ведь для студентов это, считай, основная пища. Дёшево и сердито, тем более под водочку. Ну, чем ещё похвастаешь в редакции моей биографии? — улыбаясь, не без иронии спросил я.
— Напрасно, сударь, вы иронизируете. Я вас, можно сказать, неоднократно от смерти спасал.
— Ну, например?
— Пожалуйста. Помните свой день рождения, когда вы с другом, со своей молодой женой и ещё одной дамой решили прогуляться по горному ущелью?
— Конечно, помню. Мы тогда здорово взбирались по отвесным скалам, сбившись с пути на гору. А там с другой стороны тоже обрыв. Одна дорога по хребту шириной в метр, а слева и справа глубокие обрывы. Темно уже было, и дороги обратно нет. Помню, как пить хотелось, а вода улетела в обрыв. Мы картошку сырую жевали, чтобы как-то жажду утолить.
— А, то, как вы в полной темноте по краю этого обрыва шли, не помнишь?
— Помню, — честно признался я. — Это действительно было невероятно страшно, как мы туда не свалились.
— То-то и оно.
— Ты хочешь сказать, и это твоя заслуга?
— Конечно, а чья же ещё?
— А не проще ли было подсказать дорогу? Ведь буквально рядом с тем местом, где мы начали карабкаться по почти отвесной скале, была тропинка. Мы бы по ней спокойно поднялись бы наверх, без всякого экстрима. Или вот, помнишь, когда мы заночевали на этом хребте шириной не больше метра, откуда могли в любую секунду свалиться. Можно сказать, умирали от жажды, у меня даже язык опух, и я говорить не мог, а буквально в десяти метрах от нашего места ночлега была поляна, и родник был. Что, нельзя было ещё метров десять нас провести, раз ты такой умный?
— Можно было, — так спокойно согласился ангел, — но тогда эта история не осталась бы в памяти как одна из ярчайших страниц твоей, да и не только твоей, жизни. Или я не прав?
— Прав. — С этим мне пришлось согласиться. — Ну что, селёдочка готова, пошли пить водку, товарищ ангел.
Через пару минут мы уже сидели за столом, я быстро наполнил стопочки и предложил тост.
— Давай этим маленьким бокалом, — начал я с серьёзной миной и не очень удачным кавказским акцентом, — но большим сердцем выпьем за взаимопонимание, чтобы наши ангелы-хранители иногда спускались с небес на землю и вот так, по-свойски, в дружеской компании выпивали со своими… Да, кстати, как мы там у вас мы называемся?
— Подопечными, называетесь подопечные.
— Значит, чтоб со своими подопечными.
Мы чокнулись и осушили рюмки. Ангел сразу же потянулся к селёдке.
— Обожаю её. Лучшей закуски под водочку человечество ещё не придумало.
— А как по мне, то это огурец.
— Огурчик тоже ничего, но вот селёдочка — это нечто. Чего сидишь, наливай, сорок секунд уже прошло.
— О-о-о, сразу видно, наши люди. И частенько вы так?
Ангел улыбнулся.
— Ну, не так чтобы очень, но не без того чтоб.
— Сам или в компании?
— Да как когда. Чаще, конечно, в компании, но, бывает, посмотришь на тебя день-другой, как ты протираешь свой зад на диване, уткнувшись в телевизор, так волком завоешь. Мы же, ангелы, как устроены — нам надо двигаться, суетиться, беспокоиться, а ты вот сиднем сидишь, прости за крепкое словцо, ни хрена не делаешь, а мне что прикажешь? Вот и приходится тратить свои кровно заработанные рублики на это пойло, благо оно хоть нам вреда не приносит.
— Обижаешь, начальник, это пойло, как вы изволили выразиться, сохраняет душевное равновесие. Вот когда волком хочется завыть, выпьешь такую бутылочку, и сразу на душе легче становится.
— Что правда, то, правда, — согласился ангел. — Ну что, давай ещё по пятьдесят.
— Ну, давай, только ты имей в виду, я уже одну бутылку сам уговорил.
— Да ладно, не прибедняйся, ты боец ещё тот.
— Это когда как, раз на раз не приходится. Бывает, и полбутылки достаточно, а иногда и двух мало. Признаться, когда я тебя увидел, так, считай, сразу протрезвел.
— Не огорчайся, с кем не случается.
— Послушай, а имя у тебя есть?
— Есть, но на человеческом языке его не произнести, так что зови меня просто ангел.
— Ну, ангел так ангел. — Я наполнил рюмки. — Давай выпьем за тебя, за твоё здоровье, впрочем, на кой тебе здоровье, когда ты и так бессмертен, давай лучше выпьем… — Я призадумался: все наши тосты на людей рассчитаны, им наша удача, везение, богатство и прочие земные радости скорее до одного места.
— Не ломай напрасно голову, — пришёл мне на выручку Ангел. — Ваши земные радости не так уж и плохи, я, может, многое бы отдал, чтобы некоторое время побыть человеком, все ваши чувства мне знакомы, но мы относимся к ним по-другому.
— Так что же мне тебе пожелать?
— Хороший вопрос. — Тут настало время призадуматься ему. После недолгой паузы он улыбнулся и сказал: — Пожелай мне хороших подопечных.
— Подопечных так подопечных. Я желаю тебе самых хороших подопечных, каких только ты сам себе можешь пожелать, — продолжил я на своём плохом кавказском акценте. За то и выпили.
— Послушай, Ангел, а какие для вас подопечные хорошие?
— Те, которым действительно хочется помочь. Понимаешь, попадётся какая-нибудь тварь, скотина полная, клейма ставить некуда, а хочешь не хочешь, оберегай его, относись как к родному дитяти.
— И часто такие попадаются?
— Да вот, к примеру, ты в прошлой жизни.
Я тяжело вздохнул.
— Так я и думал, вот оно за что мне всё это.
Ангел улыбнулся.
— Да шучу я. В прошлой жизни ты, конечно, не был ангелочком, но особых грехов за тобой не числилось.
И потом, не я был твоим ангелом в твоей прошлой жизни.
— Ну, а как я тебе?
Ангел, посмотрел на меня, лицо его стало серьёзным.
— Если честно, то я тебя до конца так и не пойму. Чего ты хочешь от этой жизни, чего ты добиваешься?
— Это ты меня спрашиваешь, чего я хочу, чего я добиваюсь? А сам ты, значит, не знаешь? Послушай, ангел, я ничего не имею против тебя, ты мне даже понравился, но спрашивать меня, чего я хочу…
— Но как тебя можно понять, когда ты бегаешь из города в город, не сидишь на месте больше года, занимаешься неизвестно чем? То ты снимаешь кино, то делаешь мебель, потом квас, газета, копчение и ещё бог знает что. Всего не перечесть, я уже со счёта сбился, а ты всё не угомонишься. Займись ты чем-нибудь одним, и я постараюсь тебе помочь.
— Чем-нибудь одним. Ты спрашиваешь, чего я хочу? Да всё очень просто. Ты помнишь то моё стихотворение, которое я написал лет в пятнадцать? «Хочу, чтоб меня любили», помнишь его? Там были такие строки:
Хочу, чтоб не имя звучало,
А дело моё впереди Пред всеми делами стало, Оставив других позади.
Пускай меня и не знают,
И годы пусть тело сотрут, И пусть по могиле шагают Те люди, кто после живут.
Но если сумею достигнуть
Я в жизни вершины своей,
Сумею при жизни проникнуть
В упругие души людей,
Проникнуть в упругие души,
Оставить хоть горсточку чувств И сделать внимательней уши И звуки добрее их уст.
Понимаешь, «и звуки добрее их уст»! В пятнадцать лет я написал эти строки. Я хотел сделать хоть что-то, чтобы люди стали добрее друг к другу. Я надеялся, верил, что это можно сделать с помощью искусства. Кино в этом смысле было самым подходящим жанром. И я пошёл в кино. И что? Стоило мне окончить институт, как тут же от кинематографа, я имею в виду нашего, тогда ещё советского, остаются рожки да ножки. Единственный выход — это создать свою студию, для этого нужны деньги. Я бросаюсь в море тогда ещё только зарождающейся коммерции. Начинаю производить мебель, благо в детстве родители строгать и пилить научили, помимо всего прочего. Приезжаю сюда. Беру в аренду кусок земли начинаю строить производственные помещения, и вдруг бац — как снег на голову. В прямом смысле. В этих краях такого снега не видели лет пятьдесят, если не больше. Мои производственные помещения скручивает в бараний рог, и это тоже в прямом смысле. Только я оклемался, набрал какую-то сумму денег, снова — бац, и нету ни копейки вместе с банком, в котором они были. Хорошо, с кем не бывает, в те времена не я один пострадал. Только я снова становлюсь на ноги, как снова ещё один банк с моими деньгами тю-тю. Благо жизнь научила, деньги я держал в двух разных банках. Но всё равно большая часть ушла. И это не беда. Я снова постепенно стал разворачиваться, я ни на минуту не терял надежды, что вопреки всему мне всё равно удастся построить свою студию. И вот опять — бац, и за сорок пять минут всё, на что я потратил кучу денег и времени, сгорело в огне. На этот раз у меня не осталось ничего. Полный ноль. Пришлось начинать с самого начала. А это годы. Мне скоро пятьдесят, когда всё это начиналось, мне не было тридцати, вся жизнь прошла на преодолении препятствий. Если бы я даже за эти годы ничего не делал, результат был бы почти такой же. Страшно признаваться, но получается, я напрасно прожил столько лет. Ты говоришь, что не понимаешь, чего я хочу? Это я не понимаю, куда смотрел мой ангел-хранитель, когда всё это происходило!
— Ты многого не знаешь. Всё могло быть и гораздо хуже. Помнишь, когда на тебя наехали?
— На меня много раз наезжали,ты о котором случае?
— Когда в банке застряли два миллиона не твоих денег.
— Помню, банк изъял их в счёт погашения кредита, хотя и не имел права этого делать. А деньги нужно было отдавать. Ну, и наехали.
— Так вот, ты ещё удивлялся, куда они потом пропали.
Если бы не я, они бы тебе ещё много крови попортили.
— Ну, и что с ними стало?
— За ними ещё много числилось грехов, и я получил в Канцелярии разрешение — Разрешение на что?
— У них отказало рулевое управление.
— А ты страшный человек.
— Ты забываешься, я не человек. Послушай, лучше налей.
Я наполнил рюмки.
— За что будем пить?
— Ты говоришь, напрасно прожил жизнь. Это неправда. Ты говоришь, хотел сделать людей добрее, — это ни к чему. Ты можешь представить общество, в котором жили бы одни добрые люди. Поверь мне, ад показался бы им спасением. Жизнь потеряла бы смысл. Она стала бы скучной. Вот смотри. В пятнадцать лет ты мечтал посвятить свою жизнь людям, точнее, сделать их жизнь счастливее. А представь себе, если бы в этом не было необходимости, если бы за тебя это сделали другие, притом задолго до твоего рождения. О чём бы ты тогда мечтал?
— Ну, о чём-нибудь ещё.
— А если бы всё уже было, чего ни пожелай? Хочешь это — на, хочешь то — на. Никаких ограничений, всё есть: справедливость, мир, все земные и неземные блага — всё есть. Тогда как?
— Тогда, наверное, я бы точно завыл, — согласился я, но в глубине души ощущался некий дискомфорт. — Так за что пьём?
— За то, чтобы у нас всегда было за что пить.
— И на что, — добавил я, поднимая рюмку.
— А селёдочка всё равно лучше, — заметил ангел, жадно впившись в хвост селёдки.
— А как по мне, так огурчик.
Некоторое время мы молча пережёвывали пищу. Каждый сам по себе, словно не было рядом никого. Покончив с хвостом, ангел прикурил сигарету. Я тоже закурил. В памяти всплывали сцены из прошлого, такого далёкого, и вместе с тем вот оно, казалось, достаточно подойти к окну, взглянуть на звёзды, обернуться, и ты окажешься там. Тебе девятнадцать, рядом твои друзья, смеются, шутят, мечтают, и так много планов на будущее. Жаль, некоторых из них уже нет. Они так и не успели дожить до того заветного завтра, которого они так ждали, завтра, в котором сбудутся все наши заветные мечты, завтра, где так спокойно и хорошо. Их уже нет, они не дождались. Но проходят годы, уже наши дети начинают мечтать о своём заветном завтра. А мы наивно и трепетно согреваем свою веру в то, что вот-вот, ещё немного, и распахнётся заветная дверь, утром, проснувшись, мы откроем глаза и окажемся там, куда влекли нас юношеские мечты, где всё так спокойно и удобно.
— Послушай, ангел, а там хорошо?
— Там — это где?
— Ну, там. — Я взглядом показал на потолок.
— Кому как. И потом, ты же сам сказал, что взвоешь, если…
— Взвою, но так хочется.
— Чего хочется?
— Если честно… если честно, то я не знаю.
— Наливай.
— Послушай, ангел, я ведь окосею, и ты лишишься такого замечательного собеседника. Кажется, я уже хорош.
— Поверь мне, это не самое страшное.
— Что ты имеешь в виду?
— Наливай.
— Ну, наливаю. — Я наполнил рюмки. — И за что мы на этот раз будем пить?
— За тебя, родной.
— За меня? Скажи, а этот пожар обязательно было устраивать? Нельзя было как-нибудь без него обойтись?
— Никак.
Сказывалось количество выпитого, и речь моя стала не очень стройной, а ангел вдобавок стал меня передразнивать.
— Послушай, ангел, перестань дразнить, выпил бы ты с моё, я бы на тебя посмотрел.
— А хочешь, я эту бутылку с горла осушу? — Он потянулся за бутылкой.
— Не хочу, — ответил я, тоже ухватившись за бутылку. — Тогда мне ничего не останется, и тебе придётся за новой бутылкой идти.
— Ладно, так и быть, не буду. Ну, давай, за тебя.
— Давай. Давай выпьем за то, чтобы ты мне больше пожаров не устраивал.
— А я и не устраивал.
— Тогда кто?
— А ты, можно подумать, не знаешь?
— Но ты же мог что-нибудь там такое сделать, чтобы этого не произошло?
— Мог.
— Тогда почему не сделал. Не хотел?
— Потому.
— Почему потому? Послушай, ангел, перестань меня передразнивать.
— А я не передразниваю.
— Но ты же не пьяный.
— Не пьяный, — согласился тот.
— Тогда почему?
— Что почему?
— Почему ты позволил, чтобы всё это сгорело?
— Испытание.
— А без этого испытания никак нельзя было обойтись? — Никак.
— Послушай, ангел, а не много ли испытаний для меня одного? Ведь живут же люди без всяких таких испытаний.
— Так они и не суетятся, как ты. Живут себе спокойно, ходят на работу, приходят домой, едят свою котлету с борщом, смотрят телевизор. И не пытаются «сделать внимательней уши».
— Послушай, но разве это плохо?
— Нет, это ты послушай. Тебе ли жаловаться. Сидишь себе в тепле, кушаешь свою водочку, смотришь телевизор. Ты выйди на улицу, посмотри вокруг. Люди живут на улицах, ни дома, ни крова, ни тебе телевизора.
— Ты это о бомжах, что ли?
— О них, родимых.
— Так это вопрос скорее не ко мне, а к вам, родимым ангелочкам, довели, понимаешь, людей до ручки, совсем совесть потеряли, понимаешь. Что, нельзя было где-нибудь по дороге чемоданчик с деньжатами подкинуть, пусть бы себе квартирку купили, что ли.
— Так пропьют же. Ты что, думаешь, у них квартирок не было? Пропили.
— Ну так наставили бы на путь истинный, слабо?
— Каждый сам себе выбирает дорогу.
— Ты что, хочешь сказать, что это я сам себе дом поджёг? Или это я дефолт устроил? А бабульки эти всю жизнь отпахали, войну прошли, а вы им что, кусок хлеба чёрствого вместо пенсии?
— Пенсии — это не по нашей части. Мы больше о душе печёмся, а с этим у бабулек всё в порядке.
— Так это ты о моей душе пёкся, когда смотрел, как мой домик возгорается?
— Что ты всё о грустном? Не оказался же ты в самолётах, которые взрывались, в поездах, которые с рельсов сходили,в кораблях,которые тонули.Живой ведь.Радуйся.
— Да, ты прав, я тоже об этом много думал. У меня был знакомый, учились вместе. Он хотел прожить до ста лет, не пил, не курил, йогой занимался, сидел на одних овощах, даже, представляешь, с девочками не встречался, говорил, что это забирает много жизненной силы. Я ещё подшучивал над ним, говорю — послушай, а вот если на тебя кирпич упадёт? Тогда все твои старания окажутся напрасными. Видать, накаркал, через несколько лет его переехала машина, насмерть.
— Значит, там его уже ждали.
— Послушай, а меня часом там ещё не ждут?
— Мы этого сами не знаем. Нам сообщают буквально накануне.
— Но ведь ты говоришь, что можешь предугадать развитие моей судьбы, и даже разные её варианты?
— Могу, но не я решаю, они там в один миг могут всё переиграть.
— Вот, так и живём, понимаешь. Сегодня жив, а завтра стукнет там им что-нибудь в голову, и прощай, земная жизнь, пожалуйте на ковёр, держите ответ за грешки ваши. Послушай, ангел, а вот как эти живут, маньяки всякие? Ведь сколько невинных душ на их совести, и живут, заразы.
— Посуди сам, вот ребёнок здоровый, всё в порядке, а ему уже пора туда.Как быть? А тут подворачивается такой нелюдь, по нему давно ад плачет, а его держат тут вот для таких случаев. С виду всё естественно, несчастный случай.
И есть на кого свалить несвоевременный уход человека. — Хорошо,а войны?Без них никак нельзя обойтись?
— Война — это тоже испытание. В войне человеческие качества проявляются лучше всего. Там сразу выясняется, что ты за человек. Но давай не будем об этом. Я ведь к тебе не просто так пришёл.
— О, вот с этого места давай поподробней. А то я уже, грешным делом, подумал, ты так просто заглянул на огонёк, то да сё, водочки попить.
— Не юродствуй, нам для таких откровений с подопечными специальное разрешение спрашивать приходится.
— В Канцелярии, конечно?
— Именно там.
— Тогда я вас внимательно слушаю. А лучше нет, подожди, давай ещё по писюрику опрокинем, и тогда я буду весь в вашем распоряжении.
— Я не против, — согласился ангел, поднося ближе ко мне свою рюмку.
— За что пить будем на этот раз? — спросил я его, разливая водку по рюмкам.
— На этот раз выпьем за меня.
— Я смотрю, скромности тебе не занимать.
— Само собой, но дело не в этом. Давай выпьем за то, чтобы у меня всегда хватало чувства юмора, чтобы достойно воспринимать твои очередные выходки.
— Непонятно, но здорово. Не знаю, как там у тебя с юмором, но ты мне нравишься, и я с удовольствием выпью за тебя.
— И на том спасибо, — улыбнулся ангел и осушил рюмку. Я последовал его примеру.
— Ну, так чем обязан вашему визиту?
— Ты прав, когда говоришь, что на тебя спустили всех собак, каких только можно. Испытывали тебя по всей строгости. На то были свои причины.
— И какие, позвольте полюбопытствовать?
— Тебе лучше этого не знать, не ровён час зазнаешься. — И на том спасибо.
— Ты был неправ, говоря, что прожил эти годы напрасно. Ты приобрёл самое главное — опыт, если хочешь, мудрость, ты научился понимать других, испытав на своей шкуре все эти невзгоды. Это немало, ради этого стоило пройти все те испытания. Ты не обозлился на весь мир, как случается со многими. Во всех своих бедах ты привык винить только себя, хотя понимал, что в этом не только твоя вина. И это немало. Одним словом, ты сдал экзамен. И теперь можешь заняться врачеванием, если можно так выразиться, чужих душ. Да, ты написал в пятнадцать лет свой стих. Тогда у тебя было это желание. Но врачу недостаточно одного желания, чтобы вылечить пациента, необходимо ещё и умение. Тогда у тебя его не было.
— А теперь есть?
— А теперь есть, — согласился ангел.
— А теперь, если честно, я сам в этом стал сомневаться. Если тогда я был уверен, что знаю как, то теперь порой мне бывает трудно отличить чёрное от белого, скорее я прихожу к выводу, что ни того ни другого не существует в чистом виде. У каждого своя правда, и с ней приходится считаться, какой бы она гнусной ни была. Человек, совершающий даже самые тяжкие преступления, совершенно уверен, что он прав. И потом, в вине каждого преступления есть и доля нашей вины. Все мы в ответе за тех, кто живёт рядом с нами. Человек не рождается преступником, таковым его делают обстоятельства. Так ты хочешь сказать, что полоса моих неудач закончилась?
— Этого я не говорил. Я сказал, что ты прошёл испытания, и только.
— Но разве это не значит?..
— Нет, не значит, — перебил он меня. — Экзамены человек сдаёт всю свою жизнь, вернее, вся жизнь — это один сплошной экзамен.
— Жаль, а я хотел было уже обрадоваться. Ладно, давай выпьем за успешно сданный экзамен.
Хмель ударил в голову, мне страшно захотелось спать. Я с трудом в очередной раз наполнил рюмки. Ангел поднял свою, а я свою чуть было не опрокинул.
— О, видишь, до чего доводит пьянка. Уже и рюмку поднять толком не могу. Давай, ангел, выпьем за всех. За нас, людей, за вас, ангелов, за тех, кто там, в вашей этой Канцелярии сидит, за всех. Пусть всем нам будет хорошо, и чтобы нам за это ничего не было.
Мы выпили, и я стал потихоньку засыпать.
Что было потом, не помню. Утром проснулся я сидя на диване, уткнувшись лицом в журнальный столик. Голова раскалывалась. Ангела уже не было. «А был ли он на самом деле? — подумал я. — Может, это белая горячка посетила меня или просто сон? Но уж слишком всё реалистично. И потом, вот она, вторая бутылка стоит. Неужели я не помню, как за второй ходил? Или действительно я всю ночь провёл со своим ангелом-хранителем?» Очевидно, это останется тайной. Но как бы то ни было, вечер удался, и я тому рад. Ведь даже и во сне ангелы не каждый день приходят.