Пианистка

 

Елена сидела за роялем, ее пальцы едва касались клавиш, извлекая тихие, печальные звуки. Зал был пуст — только пыльные лучи закатного солнца пробивались сквозь высокие окна консерватории, освещая ее стройную фигуру. 

Она играла Шопена. Того самого, которого разучивала с ним. 

«Ты играешь слишком механически, Лена. Музыка должна дышать», — говорил он, касаясь ее плеча. Его руки были теплыми, а голос — мягким, словно шелест страниц нотной тетради. 

Теперь его не было. 

Последний раз она видела его на вокзале, когда он уезжал на фронт. Он обещал вернуться к ее выступлению. Но письма перестали приходить, а потом пришла похоронка. 

Елена не плакала. Она просто играла. Каждый вечер, когда консерватория пустела, она садилась за рояль и повторяла их этюды, их мелодии, их воспоминания. 

В тот день, когда должен был состояться ее сольный концерт, она вышла на сцену перед полным залом. Но вместо запланированной программы она начала играть «Реквием» Моцарта. 

Зал замер. 

А когда последняя нота растаяла в тишине, Елена подняла глаза и увидела в последнем ряду… его. 

Он сидел в военной форме, с той же улыбкой, что и тогда. 

Но когда она моргнула — места были пусты. 

Только на пюпитре лежала старая фотография: он, она и рояль. 

И надпись на обороте: «Музыка не умирает». 

С тех пор она играла иначе. 

Будто не только для себя. 

Будто для того, кто слушал ее… из вечности.