О любви к искусству. Часть 1

                Часть первая

                ЖЕЛЕЗО И ЯЙЦА

       Спустя восемь лет после окончания училища им В.И.Сурикова, Андрей осуществил свою мечту и поступил в художественный институт. Обменяв просторную двухкомнатную «сталинку» в Череповце на трехкомнатную, он с женой Наташей и пятилетней дочкой Вероникой переехал в Красноярск. Устроившись на новом месте, он с головой погрузился в учебный процесс. Одновременно приходилось зарабатывать и на жизнь и на учёбу. Большим подспорьем в этом оказался отцовский «жигулёнок» одиннадцатой модели. Хорошая машина, выпущенная ещё итальянцами в конце семидесятых, после смерти отца стояла на приколе в гараже. После недолгих уговоров мама Андрея уступила машину, предварительно устроив ей основательный ремонт в сервисе.
      Обретя собственный автомобиль, Андрей обрёл и новые возможности. Новоявленный студент зарабатывал на нём, нередко по случаю подвозя попутных пассажиров. А главное «жигулёнок» стал хорошим подспорьем и при появляющихся возможностях заработка по своей непосредственной художественной устремлённости: разработки эскизов и  исполнении интерьерных росписей, резьбе ледовых городков и других творческих заказов. Нередко выезжал он с друзьями на пленэры и рыбалки. А главное периодически стал наведываться в Канск, в свой отчий дом, где жила его мама Раиса Филипповна и младшая сестра Ольга с мужем Александром. Андрей приезжал с семьёй почти каждый месяц. Летом же иногда каждую неделю, а то и по несколько раз за неделю отмахивал один двести километров от Красноярска, чтобы провести время с родными людьми в отчем доме и знакомых с детства местах.
        Машину он любил. Любил тогда ещё не загруженные многочисленным транспортом дороги, открывающиеся раздольные пространства Канской лесостепи и эпические  пейзажи Енисея, Кана, Бирюсы. Особенно нравились ему ночные поездки, когда редкие попутные или встречные машины скорее помогали, обозначая неровности, изгибы и повороты трассы. В ночные часы, сидя за рулём «жигулёнка», и наблюдая как дальний свет фар выхватывает из темноты  участки дороги, причудливые группы деревьев и силуэты тёмных предгорий Саян, они запевали с женой на два голоса. В песенном упоении, не заметив расстояний, прибывали к месту, успев за дорогу перепеть богатый репертуар из бардов, романсов, украинских и русских старинных и современных песен. Под эти же песни и дочка засыпала с полдороги, так что приходилось её потом осторожно, чтобы не разбудить, переносить на пуховую перину из машины в бревенчатый дом. Имея многочисленную родню и проведя восемь лет в отрыве от дома, Андрей как бы наверстывал упущенные за эти годы счастливые возможности общения с близкими. Пока он служил в армии, жил во Владимирской, а затем в Вологодской областях, здесь на его родине происходило много знаменательных событий. Участником этих нередко по настоящему смешных и поучительных приключений он, к сожалению, не стал, но неоднократно слышал много задорных рассказов и залихватских колоритных историй о свадьбах, рождениях, юбилеях и прочих приятных и незабываемых событиях. Сожалел о своём отсутствии, всякий раз, когда слушал весёлые пересказы от своих тётушек, бабушек, дядей, братьев, сестёр, племянников, родных, двоюродных, троюродных, от многочисленной своей родни и от друзей.
       Вот и на свадьбе своей сестры Ольги Андрей погулять не смог. Но позже, познакомившись с её мужем Александром Рудяком, быстро нашёл с ним общий язык и во многом родственную душу. По части приключений и путешествий по сибирской тайге стали они друзьями на долгие годы. Саша также был обладателем обширного круга родни. И сам он  непосредственно вырос в большой семье, в которой было шестеро детей.
        Высокого роста с крепкой фигурой и крупными кистями рук Саше легче было сделать что-нибудь из металла, чем выстругать из доски. Своими ручищами он свободно мог изогнуть при надобности какую-нибудь металлическую трубу, и предпочитал сделать  именно так, чтобы не возиться с деревом. Хотя подавляющее большинство в домашнем устройстве, к примеру, курятника выберет дерево материал традиционный, доступный и более дешёвый и практичный. Да только Саша был не таков. Так что вскоре отчий дом Андрея, в котором жили сестра с мужем, кардинально преобразился. Сначала исчез деревянный полисадник из штакетника, а вместо него в заборе появились дополнительные ворота в огород. Через них хлынули разнообразные детали и запчасти от машин. Деревянные ворота в ограду трансформировались в железные. Через ограду вскоре стало трудно пройти среди неисчислимых запчастей, тисков, сварочных аппаратов, баллонов с кислородом и газом, редукторов, компрессоров, дисков, рычагов, станков, кабин от уазиков, газиков, ящиков с гайками, болтами, шурупами, инструментами. Тут же нередко стояли японские или европейские универсалы, седаны, джипы, которые периодически менялись, но никогда уже не исчезали совсем.
        Говорят, что из некоторых людей можно делать гвозди. Если это так, то Саша для этого был идеальный экземпляр и первейший кандидат. Он как бы и был этим гвоздём или если угодно самым настоящим железным человеком. Он любил технику и понимал и её, и всё, что связано с железом было для него ясно, естественно и доступно. Шурик постоянно возился с машинами. Даже лицо и руки его, и рабочая одежда нередко приобретали железистый оттенок, то ли от постоянного соприкосновения с металлом, то от автола, смазок и мазута. Всё его металлическое хозяйство не ограничивалось оградой. Оно распространилось в сторону огорода, и занимало заметную его часть, состоящую из карданов, задних мостов, подкрылков, капотов. По участкам, огороженным от грядок кое-где металлической сеткой «рабицей», бегали долговязые подросшие циплята и гусята, выискивающие среди запчастей, болтов и гаек, рассыпанных по земле, зернышки комбикорма, червячков, жучков, свекольные или капустные лисья. Сюда же в поисках корма забредали и взрослые голосистые и задиристые петухи и несушки, которые нередко здесь же и неслись. Приходя за запчастями, Саша не раз находил среди железа яйца. Найдя, в траве среди узлов и агрегатов свежеснесённое домашнее «яечко», бережно вынимал его, вытирал о рукав рабочей рубахи, и аккуратно надбив, не спеша крупными пальцами своих больших рук, выбирал и отбрасывал маленькие осколки хрупкой скорлупы. А затем, закрыв глаза, самозабвенно его выпивал. Подкрепившись, таким образом, продолжал свои железные,  ремонтные, шоферские дела.
      Силу его кулаков Андрюха испытал на своей собственной челюсти, когда однажды они собрались перенести флягу до краёв наполненную мёдом и Андрей наклонился, а у Саши в этот момент кулак сорвался с ручки приподнятой от земли фляги и пришелся непосредственно как раз по нижней части фейса художника.
      К ремонту автомобилей у Саши был талант. Если кому-нибудь в Канске не удавалось наладить свою машину у бывалых и опытных мастеров, они нередко обращались к молодому зятю Андрея и тот, лишь послушав двигатель, всегда точно ставил диагноз неисправности и нередко сам помогал её устранить. Обладая таким драгоценным даром, шофёр по профессии Шурик оброс многочисленными друзьями, особенно среди водителей. Через Сашу и Андрей быстро перезнакомился не только с его роднёй, но и со всей его весёлой шофёрской братией. Да и художника это шофёрское братство не отвергло, но приняло и полюбило его, клича поначалу «студентом», потом «аспирантом». А по мере его профессиональных успехов шофёры стали звать его «доцентом», а потом уж и «профессором». Всякий раз, собираясь на машинах в тайгу за ягодой или кедровой шишкой, звали с собой и Андрея. Если же бывало, что у Андрея, после большого города в тайге от свежего воздуха заболевала голова, то весело кричали друг другу:
       -Хватайте студента, тащите его к выхлопной трубе, пускай отдышится!
       Как-то собрались в тайгу за черникой, аж на трёх машинах. На двух уазиках типа «буханки» и первом послевоенном джипе «Газ 69», прозываемом в народе «бобиком». Проехали за деревню Почет, сколько можно, пока было хоть какое-то подобие дороги. Оставив машины, пошли разведать ягодные места. Сашин начальник Гена Смолкин участвовать в этой затее отказался. Идти предстояло далеко, без троп по завалам и густым диким зарослям. А на стоянке росли рясные высокие кусты сочной и крупной голубики. Смолкин, узнав после возвращения компаньонов, что за черникой путь не близкий, окончательно решил, не таскаться по тайге. Он объявил всем, что завтра с ними не пойдёт, а будет собирать голубику возле машин. Так всё и получилось. Утром после завтрака, друг за другом все направились с ведрами и коробами в тайгу. Вернувшись, уставшими, с набитыми ногами, часам к пяти с полными ёмкостями спелой сочной черники на стоянку, таёжники увидели прохлаждающегося и веселого Сашиного шефа и два полных ведра голубики. Вечером возвратившийся домой в Канск, Гена объявил жене своей, никогда не бывавшей в лесу, что набрал в тайге ведро голубики и ведро черники. Она спросила:
       - А где здесь черника?
       Ткнув пальцем наугад и зная, что в обоих вёдрах ягода одна - голубика, и чернике там взяться неоткуда, он ответил жене:
        - Вот это голубика, а вот эта черника.
        Откушав ягод из обоих вёдер, супруга его с видом искушённого знатока сказала, растягивая слова:
         - А черника-то вкусней!
      
       А накануне, вечером в день приезда, когда все готовились к ужину и ночёвке, Андрей достал папку с карандашами и быстренько всех перерисовал. Затем, уже в сумерках перед ужином, разложил альбомные листы с рисунками на зелёной таёжной траве-мураве. Среди высоченных сосен и лиственниц, устремлённых в вечернее далёкое небо, внизу на лужайке, у корней лежали рисунки, и взрослые мужики с детским восторгом и удивлением ходили между ними, рассматривали их, сравнивали и обменивались радостными возгласами и впечатлениями. Они хлопали себя по бёдрам и тыкали локтем под бок соседа и восклицали:
       - Да ты посмотри, как этот художник тебя нарисовал. Ну, просто копия. Какой чудной!
       - Ты сам на себя посмотри, да на свой портрет. Вот ещё чудо. Никогда бы не подумал, что тебя так можно нарисовать. Что за нос, что за уши? Ну и смешон же ты брат, - подтрунивали друг над другом радостно сибиряки.
      Затем разобрав рисунки с травы, ещё долго теребили их в своих рабочих натруженных руках, восторгаясь портретами своих товарищей и своими собственными, подмечая и показывая друг другу забавные и удачные опусы этой скороспелой таёжной графики.
 Только один таёжник, которого Андрей нарисовал последним, обиделся:
       - Ну почему ты меня так нарисовал? Всех хорошо нарисовал, все похожи, а как меня ты нарисовал, Андрей, мне не нравится, - говорил он.
       - Не обижайся, дорогой! Это же шарж, шутка, понимаешь, это такой жанр, - пытался оправдаться Андрей. Но таёжник не сдавался:
       - Не понимаю я таких шуток. Перерисуй меня, как других.
       - Как я тебя перерисую, ты видишь - уже стемнело, да и устал я. Вас девятнадцать человек. Попробуй-ка за один подход всех набросать. Тут, знаешь ли, тоже силы не без пределов. В другой раз обязательно тебя первого нарисую. Обещаю. А сейчас извини. Устал. Пойдём к костру.
       - Пойдём, Андрюха,- соглашался он, обняв за плечи художника, - Правду ты говоришь. У художников, как и у шофёров, работа тоже нелёгкая!