Песок времени

                Пролог:

  Город дышал огнями. Алексей стоял на балконе своей съёмной однушки и безразлично смотрел на Москву. Столица,  когда-то манившая огнями возможностей, теперь напоминала гигантский компьютерный чип — холодный, с бесконечными коридорами офисов. Даже ночью город не спал, а лишь перезагружался, мерцая синим светом экранов. Алексей щёлкнул крышкой ноутбука: очередной день растворился, не оставив ни воспоминаний, ни усталости а время текло нескончаемой струйкой песчаных часов: бесконечно, и впустую.

                Глава 1

  Алексей, молодой мужчина двадцати пяти лет жил в столице уже третий год. Был он не глупым и в меру предприимчивым, но личная жизнь и карьера как-то не складывались. Жизнь его напоминала плохой монтаж. В восемнадцать — диплом тракториста  «Зачем? Да хз, пацаном казалось прикольно». Потом армия: год в войсках, где он управлял  автобусом и учился спать под рёв сослуживцев. После — доставка пиццы на раздолбанных «Жигулях», где он и встретил свою будущую жену. Она была администратором, пахла жасминовой жвачкой и смеялась так, что у него сводило живот. Через три месяца расписались — романтика бедности, общая съёмная конура на окраине Москвы. Но скоро выяснилось, что мечты о счастливой жизни с любимой женщиной и проживание в съёмной однушке на окраине Москвы – вещи разные. Столица быстро расставила точки над i. Жена ушла искать более перспективного счастья , а Алексей устроился водителем в транспортную компанию, но через полгода фирма лопнула, оставив его с долгами. 
  Спас Игорь — друг детства, который теперь был «художником по свету» (читай: включал прожектора). 
«Братан, у нас декоратор сломал руку. Можешь красить и клеить?» 
«Могу», — ответил Алексей, хотя до этого клеил только поделки на уроках труда в школе. 

  Но и с этой работой тоже возникали проблемы, всё было нестабильно и приходилось перебиваться и экономить. Деньги утекали как песок, но он давно научился экономить: знает, где самый дешёвый кофе, а проездной покупает сразу на месяц, чтобы не переплачивать. В глубине души он всё ещё верит, что улыбнётся «тот самый шанс». Главное – не стоять на месте. Впрочем, двух вещей он боится еще со времени юности. Первое, это стать таким же как отец – разочарованным человеком, который тридцать лет ненавидел свою работу, но так и не решившийся сменить её. А во вторых, проснуться сорокалетним и понять, что жизнь проходит стороной.
  На столе завибрировал телефон. Сообщение от коллеги-декоратора: 
«Короче, завтра съёмки перенесли. Приходи в среду». 
Он усмехнулся. «Нестабильно» — это было мягко сказано. Месяц назад их бригаду выгнали со студии из-за долгов, и теперь они скитались по заказам: то свадьбы богатых детей, то корпоративы с «атмосферой средневековья». Вчера он мастерил рыцарские доспехи из картона, а завтра... Завтра, возможно, придётся сидеть без работы. 
  Надо бы съездить домой подумал он , раз уж работа откладывается, всё лучше, чем в четырёх стенах сидеть.
Ранним утром он был на вокзале. Электричка ползла вдоль шоссе, будто нехотя выплывая из объятий столицы. Алексей прислонился лбом к стеклу, наблюдая, как за окном плывут рыжие от осени деревья. В наушниках трещала старая песня группы «Кино» — та самая, что играла в его первых «Жигулях. Машина давно продана и наверняка сгнила на свалке, а Цой…. «Цой всё ещё жив».
Родной город, был таким же, как и в тот летний день, когда он последний раз навещал своих близких, с то лишь разницей, что теперь дорожки покрывали осенние листья и пыль, которую никто не спешил убирать. Ничто не может заставить меняться это место, время словно замерло. В воздухе витал, какой-то знакомый с детства запах. Алексей шёл по знакомым улицам, где каждый уголок был знаком, и сердце покалывало от нахлынувших воспоминаний. Когда ему было двенадцать, родители его развелись, теперь у каждого из них была своя семья. Отец женился на хорошей женщине Марии и у них рос его младший братишка Иван, мальчишка смышленый и добрый. Прямо как я, с улыбкой подумал Алексей. Может бросить всё и вернуться, размышлял он, шагая в сторону мастерской, где работал его отец. Ну уж нет, чтобы так же сидеть сиднем всю жизнь на одном месте. Надо развиваться и успеть в этой жизни по максимуму.
  Когда он зашёл в мастерскую, отец сидел за починкой очередной пары туфель. Обнявшись с отцом, он присел рядом и начал наблюдать за его работой. Неожиданно, словно прочитав его недавние мысли, отец сказал: «Знаешь, почему я не ушёл из мастерской?» — отец потянул шило через подошву.  «Потому что трус», — вертелось на языке, но Алексей промолчал.  «Потому что здесь я хоть что-то оставляю после себя. Вот эти туфли... — он ткнул в пару лакированных лодочек. — Их хозяйка умерла пять лет назад. А туфли носит её дочь. Вот и вся жизнь».  Алексей взглянул на свои руки — в краске и царапинах. Он делал декорации, которые выбрасывают после съёмок.

                Глава 2

  Утро было пасмурным и прохладным. Всю ночь моросил дождь и по городу разлились огромные лужи, в которых как яхты на регате гонялись опавшие листья, гонимые порывами северного ветра. К девяти часам, когда все домочадцы разошлись по своим делам, Алексей решил прогуляться, несмотря на плохую погоду. Идти было особо некуда, и он решил пройтись до городского рынка, именуемого местными жителями «барахолкой». Продавцов было всего несколько человек, видимо самых отчаянных, не побоявшихся плохой погоды, покупателей не было вовсе. Да уж – подумал Алексей, намереваясь выйти с территории  рынка на улицу, но какое-то непонятное чувство заставило его оглянуться. В дальнем углу рядов с прилавками, где обычно торговали ненужным хламом вроде старых оконных петель или гнутых гвоздей стоял пожилой мужчина и пытался раскладывать свой товар. Что-то постоянно падало с его прилавка, он суетился и кажется не обращал никакого внимания на окружающую обстановку. Алексей решительно зашагал в его сторону. Чем торгуешь, отец? – поинтересовался он. Старик в старом драповом пальто с латунными пуговицами в виде сов, не обращая внимания на вопрос, продолжал суетиться вокруг своего неказистого скарба.
  Среди груды ржавого железа всё норовившего упасть с прилавка, его взгляд зацепился за блик меди. Старинные карманные часы лежали на бархатной тряпице, словно ждали. Корпус, изъеденный временем, хранил тайнопись: «Вернись, и время простит». Сколько стоят эти часы, поинтересовался он. Старик фыркнул, вытирая ладонью нос, с которого капало от сырости.
— Тысяча, — буркнул он, тыча кривым пальцем в часы.
— Рублей? — Алексей не поверил ушам.
— Месяцев жизни. — Старик скривился, обнажив золотой зуб. — Столько они украли у тех, кто пытался стать их владельцем, без их согласия. «Они сами выбирают человека, если ты заметил их среди этого хлама, значит, они выбрали тебя» — Он резко схватил Алексея за запястье. — Тебе, парень, уже нечего терять. Читал на корпусе? «Вернись» — это не к часам. К тебе. Его руки, покрытые синими прожилками, дрожали, но часы он передал Алексею твёрдо, будто вручал награду. «Они умеют прощать, — прошептал он. — Но сначала научатся мучить»».  Алексей повернулся было, чтобы уйти, но старик ухмыльнулся. «Эти часы видели, как рождаются и гибнут империи, — прошипел он. — Сможешь ли ты стать их хозяином, или они сломают тебя?». Словно туман из прежних страхов и разочарований накрыл пространство вокруг прилавка, будто что-то очень важное пыталось прорваться сквозь пелену забвения, но не могло. Когда Алексей пришёл в себя от наваждения, старика не было, лишь газетный свёрток напоминал о их встрече.

                Глава 3

  День прошёл в суете встреч с друзьями и родственниками. Ближе к полудню распогодилось и выглянуло яркое, но уже не греющее осеннее солнце. Необычная покупка мирно покоилась на дне рюкзака и Алексей вспомнил о ней лишь перед сном, когда заглянул в рюкзак, чтобы достать зарядку от телефона, но вместо неё вынул свёрток. Аккуратно развернув газету,  стал разглядывать необычную покупку. Часы были явно очень старые и определённо не лежали на полке. Поднеся их к уху, он прислушался. Часы молчали. «Не удивительно» – подумал Алексей – «сколько времени они пролежали, да и исправны ли они вообще». В доме все давно спали мирным сном, Алексея же не покидали мысли о сегодняшнем происшествии. Решив прогуляться перед сном, чтобы успокоиться, он дошел, размышляя до сквера. В это позднее время там никого не было и устроившись удобней на скамье, он решил завести часы, чтобы проверить исправность и точность хода. Механизм заскрипел, будто проснулся от векового сна. Стрелки дрогнули и — рванулись вспять.
  Пространство завертелось, набирая обороты, воздух запах воском и дождём, звуки машин растворились в трели соловья. Повинуясь рефлексу, он прикрыл глаза, а открыв их, с удивлением и испугом понял, что вокруг всё изменилось. Исчез сквер, скамейки, на которой минуту назад он сидел, тоже не было. Он стоял посреди незнакомой местности, где-то невдалеке ухала сова. Под ногами что-то хрустело, а вдали высился большой деревянный, то ли терем, то ли дом, Алексей не знал, как точно это строение называется. Окна-глазницы, были украшены резными наличниками.

  Что со мной произошло, лихорадочно думал он, такого просто не может быть – мистика, какая то. Сердце бешено колотилось, Это галлюцинация? Отравление? Или я сошёл с ума, разум отказывался верить происходящему.  Споткнувшись в темноте о камень, и едва не уронив часы, которые сжимал в руке, решил сначала успокоиться, а потом что-то предпринимать. Простояв в нерешительности какое-то время, застегнул  куртку на все пуговицы и двинулся, по едва заметной в сумерках тропинке к забору, окружающему строение высоким частоколом.  Подойдя ближе, он разглядел ворота окованные железом. Постучав, долго ждал, но никто ему не открыл, лишь собаки хрипели, захлёбываясь собственным лаем.
— Кто ночью шастает? неожиданно рявкнул хриплый голос из-за забора - проваливай, а то собак спущу! За воротами что-то стукнуло и с тихим скрипом створка ворот начала приоткрываться.
  Алексей сглотнул комок в горле. Рука непроизвольно сжала часы в кармане — металл впился в ладонь. Если бежать, то куда, кругом было чистое поле, да лес, видневшийся вдали в свете луны. А если и правда собак спустят, попытаться объяснить что-то,  какими словами? ещё чего доброго побьют, да и кто поверит в произошедшее с ним, если он и сам не понимает, что произошло.
  В образовавшуюся щель высунулся мужик, в диковинной для Алексея шапке, какие он видел, разве что в историческом музее, который посещал с классом на экскурсии лет десять назад. Борода у мужика была косматая, барбершопов отродясь не знавшая – заметил он для себя. Глаза его сверкали в лунном свете. Видно было, что он силится разглядеть Алексея, но в темноте ему это не удаётся.
—Кто там, Степан? – послышался женский голос, из-за забора.
— Да кто ж его разберёт барыня в темени такой, с виду на татя не похож, да и на нищего тоже – ответила косматая голова
— Одежонка на нём чудная, может немчура, какая заблудшая, их в последнее время развелось, как тех вшей – заржал Степан осипшим голосом.
—А ну, подойди-ка поближе, только смотри, я шутить не буду – Степан выступил из ворот.
Чего ночью шастаешь, шлында окаянная? — Степан выхватил нож из-за пояса. — Али жизнь прискучила?
Вальяжной походкой, явно понимая своё превосходство, Степан почти вплотную подошёл к Алексею.
И тут произошло то, что Алексей никак не ожидал. Степан замер в нелепой позе, челюсть его натуральным образом отвисла, а глаза как-то неестественно выпучились. Он стоял перед Алексеем, силясь что-то сказать, но из его рта вырывались лишь отдельные несвязные звуки.
—Степан, что там? снова послышался женский голос, с нотками недовольства и тревоги в голосе.
— Б.б.б.барыня,…ка..ка..кажись Ляксютка, с трудом выговорил он.
За забором повисла пауза….
—Впусти, услышал Алексей тот же, но уже взволнованный женский голос.
  Двор встретил его хаосом теней и запахов. Факелы, вбитые в стены частокола, метались в порывах ветра, будто пытались вырваться из железных колец. Их свет выхватывал из темноты сарай с крышей покрытой соломой, телегу с поломанным колесом, засыпанную сеном, и колодец с покосившимся журавлём. Скрипела дверь кузницы, в открытую дверь которой был виден горн с уже потухающими углями. Воздух пах подгоревшим железом, смешанным с кисловатым душком конского навоза.
Алексей шагнул на утоптанную землю, чувствуя, как под ногами хрустнула щепа — видимо, остатки от колки дров.. Справа, под навесом, стояли бочки с выцветшей краской, а на одной из них сидела курица, нахохлившись как рыжий комок. Её глаза-бусинки следили за ним, но без интереса.
  Главный дом высился в глубине, словно исполин из сказки. Резные наличники на окнах напоминали кружево, сплетённое из тьмы и огня. Сквозь щели ставень пробивались жёлтые полоски света, а на крыльце, обвитом сухими стеблями хмеля, качалась на скрипучей цепи жестяная кормушка для птиц.
«Не дом — крепость», — подумал Алексей, замечая зарубки на воротах. То ли от сабель, то ли от топоров. На стене амбара чья-то детская рука углём нарисовала солнце с рожицей — оно ухмылялось, как бы насмехаясь над его страхом.
Слева, у коновязи, фыркал и перебирал копытами конь. Его тёмный силуэт вздрагивал, а уши шевелились во все стороны, когда ветер доносил из леса протяжные, но далёкие завывания волков. Алексей машинально потянулся к карману с часами, но остановился, услышав за спиной лязг. Степан уже успел прикрыть ворота и теперь запирал их здоровенным засовом, размером с хорошее бревно.
  Здесь всё дышало жизнью, грубой и настоящей, в отличие от стерильной Москвы с её стеклянными гробами-офисами. Даже лужа у колодца, отражавшая звёзды, казалась ему теперь магическим порталом — в неё можно было заглянуть и увидеть другую эпоху. Или себя со стороны: маленького, потерянного, с часами-проклятием в руке.
Женщина медленно спускалась с крыльца, подол платья шуршал по ступеням. Она была одета в тёмно-синее платье, а волосы, покрытые платком, отливали каштановым — точь-в-точь как у тёти Марии, жены отца. Даже улыбка и блеск глаз были её.  Тётя Мария? Но как? — сердце Алексея ёкнуло….

                Глава 4

  Луна висела над усадьбой, как серебряный щит, а в воздухе пахло дымком из печных труб и мокрой листвой. Мария указала Алексею на скамью у крыльца, возле которого ветер трепетал огонь в фонаре.
— Муж вернётся завтра к полудню, — сказала она, поправляя шаль на плечах. Голос её звучал мягко, в нём слышалась грусть, знакомая Алексею по разговорам с женой отца тётей Марией из его времени.
— Много людей бывало здесь, ища приюта и помощи. Она замолчала, пристально разглядывая его некоторое время, но вы особенный. Вы невероятно похожи, на нашего Алексея – тихо сказала она – словно одно лицо. Помолчав ещё с минуту, она продолжила.
— Жил здесь когда-то юноша, — начала Мария, обводя рукой двор. — Умный, гордый... Как птенец, рвущийся из гнезда. Однажды, он  сказал, что хочет жить своим умом и ушёл, презрев отцовский дом.
Алексей напрягся. История звучала как эхо его собственных мыслей.
— А отец? — не удержался он.
— Ждал, — Мария улыбнулась, но глаза остались печальными. — Каждое утро выходил на дорогу, всматривался в горизонт. Как в той притче... о сыне, что промотал всё, но нашёл силы вернуться.
Она подобрала с земли яблоко, покрутила его в руках.
— Только наш Алексей не вернулся. Отец проклял его, но по ночам я видела — он перечитывал старые письма, а потом в один день стал их жечь. Одно чудом сохранилось, завалившись между столом и стеной... — Я покажу вам его, сказала она, поднимаясь со скамьи. Возвратившись из дома, Мария протянула ему лист бумаги и портрет молодого человека как две капли воды похожего на него. — «Прости, отец. Я не мог дышать этими стенами», было написано на листке.
Алексей вздрогнул. Слова будто были написаны им самим в день отъезда в Москву.
— Почему вы мне это рассказываете? — спросил он, чувствуя, как часы в кармане пульсируют в такт сердцу.
— Потому что иногда Бог посылает нам зеркала. Чтобы мы увидели, как наши ошибки отражаются в чужих судьбах.
  Мария поправила платок, с которого свисала выбившаяся прядь волос. Её пальцы дрожали, когда она провела по раме портрета, оставляя след на пыльном стекле. — Когда-то, — голос её внезапно сорвался, — я тоже верила, что убежать — значит стать свободной. А теперь... — Она резко отвернулась, будто стыдясь своей слабости. — Теперь понимаю: зеркала показывают не лицо, а душу. Иной раз такую страшную, что хочется разбить стекло.

  Залаяли собаки. Мария взглянула на ворота, возле которых суетился Степан, помолчала, а потом продолжила.
— Отец из притчи побежал навстречу сыну, едва увидел его. Но здесь... — она коснулась рамы портрета, — здесь сердце отца окаменело. Мне кажется, он боится, что прощение сделает его слабым.
Алексей сжал часы так, что стрелка впилась в палец. Он вдруг многое понял.
— А если... если сын вернётся? — выдохнул он.
Мария повернулась, и в её глазах блеснули слёзы:
— Тогда отец должен будет сделать  выбор: выгнать его и запереть ворота или выйти на дорогу.
От резкого порыва ветра, что-то упало со звоном на землю . Мария вздрогнула, словно очнувшись от сна.
— Вам пора отдыхать, — сказала она, внезапно строго. — Завтра будет тяжелый день. Неизвестно как отнесётся муж к вашему появлению. Степан покажет вам, где можно переночевать. Мария поднялась по ступеням и скрылась в проёме двери.
Когда Алексей уходил, он видел — она стоит у окна, вглядываясь в лунную дорожку. Как будто ждёт, что тени прошлого и будущего, наконец встретятся……

                Глава 4

  Мария прикрыла за собой дверь в коридор, прислонившись к холодной стене. В голове крутились слова, сказанные ею путнику, так похожему на Алексея: «Тогда отец должен сделать выбор…» Она потёрла виски, словно пытаясь стереть образ пришлого юноши.
  В комнате Ивана горела одна свеча. Мальчик сидел на кровати, обхватив колени, и разглядывал деревянного солдатика с отломанной шпагой.
— Ты почему не спишь? — спросила Мария, садясь на край постели.
— Ждал тебя, — Иван уткнулся лицом в плечо матери. — Кто этот человек? Тот, что пришёл?
Она погладила его по волосам, пахнущим сеном и детским потом.
— Просто путник. Устал, заблудился…
— Почему он похож на брата? — спросил Иван, даже не обернувшись. Видимо, весь вечер думал только об этом. 
Мария села на край кровати, подхватив плюшевого зайца с оторванным ухом — любимца сына. 
— Хочешь сказку? Про волшебный камень? 
— С драконом? — Иван наконец отвлёкся от кубиков. 
— С драконом, — кивнула она. — Жил-был на свете рыцарь. Носил он в сумке камень, который когда-то подобрал в лесу. Гладкий, будто речной, но страшно тяжёлый! 
— Как булыжник? — Иван съёжился, вспомнив, как неделю назад уронил камень на ногу. 
— Хуже. Этот камень становился тяжелее, когда рыцарь злился или грустил. Если кричал — камень давил так, что доспехи трещали. Если обижался — еле ноги волочил. 
— И что, он его не бросил? 
— Не мог. Камень был волшебный — прирос к руке, пока рыцарь не научился... — Мария сделала паузу, наблюдая, как Иван замер, сжимая кубик. 
— Не научился что? 
— Говорить добрые слова. Каждый раз, когда рыцарь помогал кому-то, камень таял, как лёд на солнце. Однажды он встретил старушку, которая несла хворост... 
— И помог ей! — перебил Иван. 
— Помог – улыбнулась Мария. И камень стал легче. Потом спас котёнка из ямы — камень уменьшился ещё. Но когда рыцарь кричал на коня или грубил кузнецу — камень снова вырастал. 
— Глупый! — фыркнул Иван. — Надо было всегда быть добрым! 
Мария вздохнула, поправляя ему одеяло: 
— Но однажды рыцарь встретил дракона. Тот охранял мост, и требовал золото. Все боялись, а камень в сумке стал таким тяжёлым, что рыцарь едва стоял... 
— Он же дракона победил? Мечом! 
— Нет. Он сказал: «Дракон, ты, наверное, очень одинок, раз злишься на всех». И камень вдруг рассыпался в песок. А дракон... заплакал и улетел. 
— Потому что рыцарь был добрый! — Иван засмеялся. 
— Потому что доброта сильнее камней, — Мария погладила его по голове.
— А папа... у него тоже есть камень? 
Мария вздохнула. Где-то за окном прокричала сова. 
— Есть. Очень большой. Но я верю — если найти нужные слова, он рассыплется. 
— Я помогу! — Иван вытянулся на кровати, как солдат. — Придумаю заклинание! 
— Спи сначала, — она поцеловала его в нос, вызывая смех. — Заклинания придут утром. 
Когда Мария гасила свечу, Иван прошептал в темноту: 
— Мам... а если наш гость победит дракона? 
— Тогда, — она приоткрыла дверь, выпуская лунный свет, — у всех камни вокруг него станут песчинками. 

                Глава 5

  Комната, куда Степан проводил Алексея, напоминала камеру: голые стены, узкая кровать и крохотное окно под потолком, через которое лился лунный свет. Алексей сидел на краю постели, сжимая в руках часы. Их тиканье сливалось с биением сердца — неровным, как штормовой ветер. 
Зеркала... — слова Марии висели в воздухе, будто написанные лунной пылью. Алексей поднял часы к свету. На корпусе, под слоем патины, проступила гравировка: «Вернись, и время простит». 
Он закрыл глаза, и прошлое нахлынуло волной: 
Москва: 
Он стоит в пустой квартире, слушая эхо собственных шагов. Жена ушла накануне, забрав даже кактус с подоконника. «Ты не вырос, Алёш. Ты всё тот же мальчишка из провинциального захолустья».
Армия:
Командир роты орет в лицо, брызги слюны попадают на щёки. Алексей стискивает зубы, думая только об одном: «Вырвусь отсюда — и больше никогда не позволю собой командовать». 
Детство: 
Отец чинит сапоги в мастерской. Алексей, десятилетний, просит: «Пап, научи!». Тот отмахивается: «Не мешай, видишь — работа». 
— Вижу... — прошептал Алексей сейчас, открывая глаза. Лунный свет лежал на полу, как бледная дорожка в никуда. 
  Он подошёл к окну. За частоколом чернел лес, а над ним — те же звёзды, что и над Москвой. Только здесь они казались ближе, как иголки, вонзающиеся в совесть. 
Он достал из кармана смятое письмо, данное ему Марией, перечитал снова: «Прости, отец. Я не мог дышать этими стенами». Слова будто были его собственными. 
— Зеркало... — Алексей провёл пальцем по стеклу окна, оставляя след в пыли. — Что я должен понять?
  Где-то в доме скрипнула дверь. Алексей прислушался — шаги. Детские. Иван? 
Он прижал ладонь к холодному стеклу. «А если я останусь? Если встречу барина, как встретил бы собственного отца? Смогу ли помочь им?» 
Часы вдруг жарко дрогнули. Стрелки завертелись, выписывая спираль. Алексей почувствовал, как время сжимается вокруг, как удавка. 
— Нет! — он резко одёрнул руку. — Не сейчас. 
Стрелки замерли. Алексей прислонился лбом к стене. Камень в груди  давил, напоминая: «Ты можешь сбежать. Как всегда». 
Впервые за годы он подумал: «А если победить этот камень? Если вернуться не в Москву, а туда, где всё началось...» 
  Он подошёл к двери, приоткрыл её. В коридоре пахло дымом и воском. Где-то за поворотом мерцал огонёк — возможно, Мария всё ещё у окна. 
— Зеркала не лгут, — прошептал он. — Но они могут разбиться. 
Он закрыл дверь, решительно повернул ключ в замке. Завтра. Завтра он посмотрит в глаза незнакомому ему человеку — своим глазам из прошлого — и найдёт слова, которых не хватило его отцу. 
А если не найдёт... 

                Глава 6

  Луна пробиралась сквозь щели ставень, рисуя на полу полосы тусклого серебра. Мария сидела у окна, из головы никак не выходило  то самое письмо, которое чудом уцелело в огне. Чернила давно выцвели, но строчки всё ещё жгли пальцы: «Прости, отец. Я не мог дышать этими стенами».
За стеной посапывал Иван. Она прислушалась к его дыханию — ровному, как стук метронома. Сын всегда засыпал быстро, в отличие от неё. Сегодня сон бежал от неё, как заяц от волка.
  Она встала, поправила сползший с плеч платок и подошла к сундуку у печи. Старые вещи пахли нафталином и тоской: детские рубашонки Ивана, вышивка, начатая и брошенная, портрет Алексея-юноши. Его глаза с холста смотрели на неё с упрёком. «Ты могла остановить его», — шептали губы на портрете.
— Нет, — вслух ответила Мария, гладя холст. — Ты сам выбрал дорогу.
Но голос дрогнул. Она знала, что солгала.
За окном завыл ветер. Мария заглянула в комнату Ивана, подошла к кроватке, поправила одеяло. Сын сморщился во сне, ухватившись за плюшевого зайца. «Он верит в добрые заклинания», — с грустью подумала она. А она разучилась верить. Жизнь научила её считать: сколько дней без хлеба, сколько слёз без причины, сколько вопросов без ответа.
  На кухне капля упала в ведро — звонко, как удар колокола. Мария вздрогнула. Часы на столе вдруг затикали громче, словно торопя. Она закрыла глаза, представив лицо мужа: морщины у глаз, которые стали глубже после ухода Алексея, руки в вечных царапинах от работы. «Он тоже ждёт, — осенило её. — Просто не умеет сказать».
— А я? — прошептала она в темноту. — Я умею?
Луна спряталась за тучей. Мария достала из сундука чистый лист и перо.
«Дорогой Алексей...» — вывела она дрожащими буквами. Чернила расплывались, как её мысли. Что писать? О том, как Иван учится читать? О том, его отец всё ещё занимается не любимым делом? Или о том, что каждый рассвет он встречает  взглядом на дорогу?
  Лист смялся в кулаке. Слова были не нужны. Нужны были поступки.
Она подошла к окну, распахнула ставни. Холодный воздух обжёг лёгкие. Где-то вдали, за лесом, занималась заря.
— Вернись, — прошептала она ветру. — Хоть на день. Хоть на час.
Часы на столе пробили четыре удара. Мария взглянула на портрет. Юноша на холсте теперь улыбался. Или ей показалось...

                Глава 7

  Первые лучи солнца пробились сквозь туман, словно ножницы, разрезающие серую ткань ночи. Усадьба проснулась неспешно:  заскрипел колодезный журавль, замычала корова в хлеву, а с крыши сарая сорвалась капля, звонко шлёпнувшись в лужу. Воздух пах сырой землёй, дымком и кисловатым ароматом забродивших яблок — видимо, ветер донёс из покосившегося погреба. 
  Алексей стоял у окна своей каморки, наблюдая, как двор оживает. Степан, всё ещё в той же косматой шапке, волок к колодцу ведро, ругаясь на привязанного у коновязи коня. «Чтоб тебя шарахнуло, идол!» — рявкнул он, когда лошадь дёрнула головой, расплёскивая воду. Алексей усмехнулся: хоть эпохи меняются, а люди... 
Из кузницы повалил густой дым. Молот уже бил по наковальне — ритмично, как сердце усадьбы. Тинг-танк, тинг-танк. Звук разносился по двору, смешиваясь с кудахтаньем кур, которых гоняли Иван и дворовой мальчишка в рваном кафтане. 
— Эй, пришлый! — Степан поставил ведро на крыльце и показал пальцем на Алексея. — Барин к полудню вернётся. Смотри, не позорься. 
  Он хотел что-то ответить, но тут распахнулась дверь главного дома. На порог вышла Мария, неся миску  дымящуюся паром. Её платок съехал набок, а щёки порозовели от жара печи. 
— Иван! — позвала она, и мальчишка тут же бросился к ней, подняв тучу пыли. — Умывайся да за стол. Гостя тоже зови. 
Алексей вышел во двор, ёжась от утренней сырости. Где-то вдалеке, за лесом, кричали журавли — тянулись на юг клином, будто строчки в небесной книге. Он подошёл к оставленному Степаном ведру, зачерпнул ладонью воду. Холод обжёг, как удар хлыста. 
— Не пей, — вдруг сказала за спиной Мария. — С утра тут вода горькая. Ледник растаял, грунтовые поднялись.  Она протянула ему глиняную кружку с чем-то тёплым. Пахло мёдом и травами. 
— Это что? 
— Иван-чай. С мятой. — Она отвернулась, поправляя платок. — Барин... он не любит чужаков. Говори правду, но не всю. 
Алексей пригубил напиток. Сладковатый вкус обжёг язык, но согрел изнутри. 
— А если он меня выгонит? 
— Тогда... — Мария взглянула на ворота, где уже суетился Степан, готовя встречу. — Тогда я отведу тебя к реке. Там есть тропа через лес. 
Она ушла, шурша юбками, а Алексей остался с кружкой в руках. Солнце поднялось выше, растопив остатки тумана. На резных наличниках главного дома заиграли блики, и он вдруг заметил, что один из узоров повторяет надпись на часах: спирали, словно стрелки, закрученные в бесконечность. 
Из-за угла выбежал Иван, таща за руку того самого мальчишку, с которым гонял кур. 
— Это Гришка! — объявил он. — Он вчера лягушку в Степанову шапку подкинул! Правда, Гриш?  Гришка, покрытый веснушками и грязью, гордо кивнул. Алексей рассмеялся. Даже здесь, в прошлом, дети оставались детьми. 
Но смех замер, когда за забором донёсся гул колёс и ржание лошадей. Степан бросился к воротам, крича: 
— Барин едет! 
  Сердце Алексея ёкнуло. Он судорожно сглотнул, ставя кружку на стол. В кармане часы вдруг дрогнули, будто предупреждая: «Сейчас всё изменится». 
Из-за поворота вынырнула повозка, запряжённая парой вороных. На козлах сидел кучер в потрёпанном кафтане, а рядом... 
Алексей замер. Человек в сюртуке, с проседью в бороде и глубокими морщинами у глаз, был вылитый он сам. Точнее — его отец. Тот самый, что чинил туфли в мастерской. 
— Доброе утро, — сказал барин, выходя из повозки. Его голос звучал как скрип несмазанных часовых шестерёнок. — Кто у нас здесь? 
Мария застыла на крыльце, белея лицом. Иван спрятался за её юбку. А часы в кармане Алексея затикали громче, будто отсчитывая последние секунды перед бурей.
Двор замер, будто сама земля перестала дышать. Барин сошёл с повозки, медленно, как будто каждое движение давалось ему усилием воли. Его сюртук, выцветший на плечах, пах кожей и железом. Взгляд, острый как шило, уткнулся в Алексея.
— Кто это? — спросил он, указывая тростью. Голос напоминал скрип несмазанной телеги.
Мария шагнула вперёд, но Алексей опередил её:
— Странник. Заблудился. Переночевать позволили.
Барин приблизился. Морщины вокруг глаз дрогнули — будто узнал что-то, но не хотел признать.
— Странники — он ударил тростью о землю, — обычно врут. Глаза у тебя знакомые. Как у вора.
Алексей сглотнул. Часы в кармане жгли кожу. «Скажи правду», — будто шептали они.
— Я... я ваш сын. — выдохнул он. — Тот, что сбежал.
Тишина стала густой, как смола. Барин побледнел, сжал трость до хруста костяшек.
— Мёртвые не возвращаются, — прошипел он. — Сын мой сгнил в чужих землях.
— Нет! — Мария вдруг бросилась к сундуку у крыльца, вытащила смятый лист. — Он жив! Вот письмо, которое ты не сжёг!
Барин выхватил бумагу. Глаза бежали по строчкам: «Прости, отец...» Рука дрогнула. Он отшвырнул письмо, будто обжёгся.
— Ложь! — закричал он, но в голосе дрогнул. — Ты... ты похож на него. Как проклятие.
Алексей достал часы. Медный корпус блеснул в солнечном луче.
— Они вели меня сюда. — Он протянул их ему.
Барин замер, глядя на часы в руках. Его пальцы дрожали, касаясь гравировки «Вернись, и время простит». Слёзы катились по щекам, растворяя годами копившуюся горечь.
— Прости... — выдохнул он, обращаясь к Алексею из будущего. — Я думал, ты...
Внезапно часы вспыхнули золотистым светом. Стрелки завертелись, сливая прошлое и настоящее в спираль времени. Воздух затрепетал, и у ворот, словно из дрожащего марева, возникла фигура — худой юноша в потрёпанном кафтане, с котомкой за плечами.
Мария вскрикнула, закрыв рот ладонью. Барин уронил трость.
— Отец... — голос юноши сорвался, как осенний лист. — Я... я вернулся.
Тишина длилась мгновение, но казалось, что прошла вечность. Барин, забыв о возрасте и гордости, бросился к сыну. Они схватились в объятиях, сплетаясь в единое целое — два сломленных сердца, наконец нашедших общий ритм.
— Прости меня, сынок... — рыдал барин, впервые за годы называя его так. — Я был слеп.
Юноша прижался к отцу, шепча:
— Я не мог дышать стенами... но без них задохнулся.
Мария подошла, обняв обоих. Её слёзы смешались с их слезами. Иван, не понимая магии, но чувствуя радость, вцепился в край платья Марии, улыбаясь во всё лицо.
Алексей из будущего стоял в стороне, сжимая в кармане часы. Они теперь тикали тише, будто успокоились. Он почувствовал лёгкость — его миссия завершена.
— Кто ты? — обернулся к нему юноша, вытирая слёзы.
— Ты... только в другом времени, — улыбнулся Алексей. — Но теперь у тебя есть шанс всё исправить.
  Он достал часы и они в его руках начали излучать яркий свет, превращающийся в золотую пыль. Тело Алексея из будущего стало прозрачным, как утренний туман.
— Спасибо, — прошептал барин, глядя на него. — За то, что вернул мне сына.
— И меня — себе, — добавил юноша.
Когда последняя частица исчезла, во дворе запели птицы. Настоящий Алексей взял отца за руку:
— Научи меня чинить туфли?
Барин рассмеялся — звонко, по-молодому:
— Научу. И не только.
Мария накрывала на стол , Иван бегал вокруг, а Степан, пряча влажные глаза, ворчал:
— Эх, барин, теперь у вас два сына! Совсем меня замучаете!
Но в его голосе звучала радость.

                Эпилог:

  Город всё так же  дышал огнями, Москва оставалась такой же суматошной и безразличной к чужой боли. Только Алексей был другой.  В кармане куртки лежала старинная монета с гравировкой и часы с тайнописью . Он достал часы , прочитав «Вернись, и время простит»  улыбнулся.  На столе вибрировал телефон. Посмотрев на экран, он прочитал  смс из дома: «Сынок, заезжай в гости. Есть о чём поговорить».
 Где-то в прошлом, в усадьбе, звенели молотки кузницы, смеялся Иван кружась вокруг матери, а юный и седой — чинили туфли.

                Сергей Моголь