Столыпин

 

   СТОЛЫПИН

   Часть I. Становление
   Глава 1. Рождение реформатора

**Дрезден. Саксония. 2 апреля 1862 года.**

Весенний дождь барабанил по окнам элегантного особняка на Кёнигштрассе, где остановилась семья русского дипломата Аркадия Столыпина. В одной из комнат второго этажа молодая женщина корчилась в родовых муках, а ее муж нервно расхаживал по коридору.

— Herr Stolypin, — обратился к нему немецкий доктор, выходя из комнаты, — поздравляю! У вас сын!

Аркадий Дмитриевич замер. Сын! Наследник древнего дворянского рода, чья история уходила корнями в XVI век. Мальчик, которому предстояло жить в стремительно меняющемся мире.

— Как чувствует себя Наталья Михайловна? — спросил он, переходя на русский.

— Превосходно. Это здоровый, крепкий младенец. Он, кажется, уже готов покорять мир.

Войдя в комнату, Аркадий склонился над колыбелью. Новорожденный лежал с широко открытыми глазами, словно изучая окружающий мир. В этих темных глазах была какая-то особенная серьезность.

— Как назовем его? — прошептала Наталья Михайловна.

— Петр, — не колеблясь, ответил Аркадий. — В честь Великого Императора. Пусть служит России так же преданно.

Никто из них не мог предположить, что этот младенец, родившийся в чужой стране, станет одним из величайших реформаторов Российской империи. Человеком, который попытается спасти тысячелетнюю монархию от революционной бури.

За окном гремел весенний гром, словно предвещая те потрясения, которые ждали Россию в будущем.

**Колноберже. Ковенская губерния. 1870 год.**

Восьмилетний Петя Столыпин скакал верхом по бескрайним полям родового имения. Мальчик с детства полюбил эту землю — холмистые просторы Литвы, где веками жили его предки.

— Барчук! Барчук! — кричал догонявший его старый конюх Степан. — Не скачи так быстро! Упадешь!

Но Петя только смеялся и пускал коня еще резвее. Он чувствовал себя частью этой земли, этих полей, этих лесов. Уже тогда в нем жило понимание: земля — основа всего, источник богатства и силы.

Вечером, за семейным ужином, отец рассказывал о делах в губернии. Аркадий Дмитриевич служил предводителем дворянства и знал о жизни крестьян не понаслышке.

— Положение тяжелое, — говорил он жене. — Реформа освобождения прошла, но крестьяне по-прежнему бедствуют. Земли мало, денег нет, хозяйствовать не умеют.

— А что можно сделать? — спрашивала Наталья Михайловна.

— Учить. Помогать. Показывать пример. Но главное — дать им возможность стать настоящими хозяевами.

Петя слушал эти разговоры, впитывая каждое слово. Уже в детстве он понимал: Россия — это прежде всего крестьянская страна. И от того, как будет решен крестьянский вопрос, зависит судьба империи.

**Орел. Орловская гимназия. 1874 год.**

Двенадцатилетний Петр Столыпин поступил в Орловскую гимназию — одно из лучших учебных заведений центральной России. Здесь, среди сыновей дворян и чиновников, проявились его незаурядные способности.

— Столыпин! — вызвал его учитель истории. — Расскажите о реформах Петра Великого.

Петр встал и начал говорить. Он не просто пересказывал учебник, а размышлял вслух о том, как можно изменить страну, не разрушив ее основ.

— Петр понимал, — говорил мальчик, — что Россия должна измениться, чтобы выжить. Но он не уничтожал старое, а строил новое рядом со старым. Создавал армию, флот, заводы, школы...

— А что думаете о методах императора? — спросил учитель.

— Методы были жестокие, — задумчиво ответил Петр. — Но время было жестокое. Главное — он думал о России, а не о себе.

Учитель кивнул. В этом мальчике было что-то особенное — способность видеть суть вещей, понимать, как устроен мир.

Одноклассники уважали Петра, но побаивались. Он был серьезнее их, думал о вещах, которые их не интересовали. Уже тогда в нем проглядывал будущий государственный деятель.

**Санкт-Петербург. Университет. 1881 год.**

Девятнадцатилетний Петр Столыпин поступил на естественный факультет Петербургского университета. Выбор был неслучайным — он хотел изучать агрономию, чтобы потом применить знания в родовом имении.

Университетские годы пришлись на тревожное время. 1 марта 1881 года террористы убили императора Александра II. Страна была потрясена, в обществе царили растерянность и страх.

— Господа, — обратился профессор права к студентам, — мы живем в переломное время. Старые основы рушатся, новые еще не созданы. Что делать?

В аудитории поднялся шум. Одни требовали жестких мер против революционеров, другие говорили о необходимости реформ.

— А вы что думаете, Столыпин? — спросил профессор.

Петр встал. В его голосе звучала твердость человека, уже определившего свой путь.

— Я думаю, что революция и реакция — две стороны одной беды. Нужен третий путь. Путь постепенных, но решительных преобразований. Нужно дать народу то, что он хочет, но законным способом.

— А если народ хочет невозможного?

— Тогда нужно показать ему, что возможно. И доказать делом, а не словами.

После лекции к Петру подошел однокурсник Александр Извольский, будущий министр иностранных дел.

— Ты говоришь как будущий министр, Петр Аркадьевич.

— Не министр, — ответил Столыпин. — Хозяин земли. Это важнее любых министерских портфелей.

**Колноберже. 1885 год.**

После окончания университета Петр Столыпин вернулся в родовое имение. Здесь он решил применить на практике все, чему научился.

— Степан Иванович, — обратился он к управляющему, — нужно менять систему хозяйства.

— Как это, барин?

— Заводить новые культуры, улучшать породы скота, строить дороги. И главное — помогать крестьянам вести хозяйство разумно.

Старый управляющий качал головой. Молодой барин затевал что-то непонятное.

Но Петр был упорен. Он организовал показательные поля, где испытывал новые сорта пшеницы. Закупил племенной скот. Открыл школу для крестьянских детей.

— Зачем вам это, Петр Аркадьевич? — спрашивали соседи-помещики. — Только деньги тратите.

— Не трачу, а вкладываю, — отвечал Столыпин. — В будущее. Моей земли и моей страны.

Результаты не заставили себя ждать. Урожаи в имении выросли вдвое. Крестьяне соседних деревень приходили учиться новым методам хозяйства.

— Барин у нас справедливый, — говорили они. — И умный. При нем всем лучше живется.

**Ковно. 1889 год.**

В двадцать семь лет Столыпин был избран предводителем дворянства Ковенского уезда. Молодость не помешала — все видели его деловые качества и честность.

Первое, за что он взялся, — борьба с коррупцией. В уездных учреждениях процветали взяточничество и казнокрадство.

— Господа, — сказал он на первом же заседании, — либо мы служим делу, либо дело служит нам. Третьего не дано.

Некоторые чиновники пытались возмущаться, но Столыпин был непреклонен. За полгода он сменил половину уездной администрации.

— Петр Аркадьевич слишком строг, — жаловались отставленные чиновники.

— Петр Аркадьевич справедлив, — отвечали крестьяне. — При нем правда дороже денег.

Второй задачей стало развитие земства. Столыпин понимал: местное самоуправление — основа здорового государства.

— Мы должны решать свои проблемы сами, — говорил он на земских собраниях. — Не ждать указаний из Петербурга, а действовать.

Под его руководством в уезде построили новые школы и больницы, проложили дороги, открыли сельскохозяйственные курсы.

**Гродна. 1902 год.**

Успехи Столыпина на местном уровне не остались незамеченными. В сорок лет его назначили гродненским губернатором — одну из самых ответственных должностей в западных губерниях.

Гродненская губерния была сложным регионом. Здесь жили поляки, литовцы, белорусы, евреи. Каждая национальность имела свои интересы, свои претензии к власти.

— Ваше превосходительство, — доложил вице-губернатор в первый день работы, — в губернии неспокойно. Польские помещики недовольны русификацией. Крестьяне требуют земли. Рабочие бастуют на фабриках.

— Понятно, — спокойно ответил Столыпин. — Начнем с того, что выслушаем всех. Нельзя управлять людьми, не зная их нужд.

Следующие месяцы новый губернатор провел в разъездах по губернии. Он встречался с помещиками и крестьянами, с фабрикантами и рабочими, с православными священниками и католическими ксендзами.

— Что вам нужно? — спрашивал он у всех.

— Справедливости, — отвечали ему. — И порядка.

— Хорошо. Будет и то, и другое. Но по закону, а не по произволу.

Столыпин понимал: в многонациональной империи можно управлять только справедливостью. Никого нельзя ущемлять, но никому нельзя давать привилегий за счет других.

**Гродна. Губернаторский дом. Декабрь 1904 года.**

Вечером, после долгого рабочего дня, Столыпин сидел в кабинете и читал донесения с мест. Новости были тревожными. Россия проигрывала войну с Японией. В стране нарастало недовольство.

В дверь постучали.

— Войдите!

Вошла жена, Ольга Борисовна, красивая и умная женщина, которая всегда поддерживала мужа.

— Петр, ты опять не ужинал?

— Некогда, дорогая. Дела.

— Какие дела важнее здоровья?

Столыпин отложил бумаги и посмотрел на жену.

— Россия больна, Оля. Серьезно больна. И если не лечить, может умереть.

— А что конкретно ты можешь сделать?

— Здесь, в губернии, — показать, что власть может быть справедливой и эффективной. А там... — он посмотрел в сторону Петербурга, — там посмотрим.

Ольга Борисовна знала мужа. Когда он говорил таким тоном, значит, уже принял решение. Решение, которое могло изменить их жизнь.

За окном падал снег, укрывая белым покрывалом древний город. Но в душе Петра Столыпина зрела решимость — решимость бороться за Россию любой ценой.

Он еще не знал, что через год начнется революция. Что ему придется с оружием в руках защищать государственный строй. И что именно здесь, в провинциальной Гродне, он получит опыт, который потом пригодится ему в борьбе за спасение империи.

Будущее приближалось. И оно было полно испытаний.

  Глава 2. Огненное крещение

**Гродна. 9 января 1905 года.**

Телеграмма из Петербурга пришла ранним утром и перевернула жизнь губернатора Столыпина. "Кровавое воскресенье" — расстрел мирной демонстрации рабочих у Зимнего дворца — всколыхнуло всю Россию.

— Ваше превосходительство, — взволнованно доложил полицмейстер, — на заводах начинаются забастовки. Рабочие требуют отставки правительства.

Столыпин стоял у окна губернаторского дома и смотрел на заснеженные улицы Гродны. Город казался спокойным, но губернатор чувствовал — это затишье перед бурей.

— Павел Иванович, — обратился он к полицмейстеру, — пришлите ко мне представителей рабочих. Немедленно.

— Но ваше превосходительство...

— Немедленно! Нужно говорить с людьми, а не стрелять в них.

Через час в кабинете губернатора собрались делегаты от городских заводов. Недоверчивые, озлобленные, готовые к конфликту.

— Господа, — начал Столыпин, — я знаю о ваших требованиях. Некоторые из них справедливы.

— Справедливы? — воскликнул один из рабочих. — Нас расстреливают как собак!

— В Петербурге произошла трагедия, — спокойно ответил губернатор. — Но здесь, в Гродне, мы можем избежать кровопролития. Если будем разговаривать, а не кричать.

— И что вы предлагаете? — спросил другой делегат.

— Создать комиссию для рассмотрения ваших требований. С участием рабочих, хозяев заводов и администрации. Решать проблемы по существу.

Рабочие переглянулись. Такого они не ожидали.

— А если хозяева откажутся?

— Не откажутся, — твердо сказал Столыпин. — Потому что я им это объясню.

**Гродна. Дом фабриканта Шершеня. Тот же день.**

Вечером Столыпин собрал у себя всех крупных промышленников губернии. Разговор был жестким и откровенным.

— Господа, — сказал губернатор, — революция начинается не от хорошей жизни. Ваши рабочие имеют законные претензии.

— Петр Аркадьевич, — возразил фабрикант Шершень, — мы и так платим больше, чем в других губерниях.

— Но меньше, чем нужно для человеческой жизни, — парировал Столыпин. — Двенадцатичасовой рабочий день, отсутствие техники безопасности, штрафы за каждую мелочь...

— Это экономическая необходимость!

— Это путь к революции. Хотите спасти свои заводы — идите навстречу рабочим. Хотя бы частично.

Промышленники ворчали, но спорить с губернатором не решались. Столыпин был известен своей принципиальностью.

— Хорошо, — согласился наконец Шершень. — Но гарантируете ли вы, что рабочие прекратят забастовки?

— Гарантирую, что мы найдем компромисс. А революцию можно остановить только справедливостью.

**Саратов. Губернаторский дом. Март 1905 года.**

Успешное урегулирование конфликта в Гродне не осталось незамеченным в Петербурге. Столыпина перевели в Саратов — один из самых беспокойных регионов России.

Саратовская губерния бурлила. Крестьяне жгли помещичьи усадьбы, рабочие бастовали, студенты устраивали демонстрации. Предыдущий губернатор просил перевода, не справившись с ситуацией.

— Петр Аркадьевич, — встретил нового губернатора вице-губернатор Лопухин, — положение критическое. За неделю сожжено пять усадеб. Войска не успевают реагировать.

Столыпин изучал карту губернии, где красными крестиками были отмечены очаги беспорядков.

— А что конкретно требуют крестьяне?

— Земли. Больше земли.

— Понятно. А у помещиков сколько земли пустует?

— Довольно много. Но они не хотят продавать.

— Будут хотеть, — сухо сказал Столыпин. — Когда поймут альтернативу.

Новый губернатор действовал по отработанной схеме. Сначала — встречи с представителями всех сторон конфликта. Потом — поиск компромисса. И только в крайнем случае — применение силы.

**Деревня Балашовка. Саратовская губерния. Апрель 1905 года.**

Столыпин лично приехал в одну из мятежных деревень. Крестьяне собрались на сельском сходе, недоверчиво глядя на губернатора.

— Братцы, — обратился к ним Петр Аркадьевич, — я приехал не наказывать, а разговаривать.

— Чего тут разговаривать? — выкрикнул кто-то из толпы. — Земли нет, а есть только барская!

— Земля будет, — спокойно ответил Столыпин. — Но не путем грабежа, а по закону.

— Какому закону? Барскому?

— Государственному. Справедливому. Тому, который даст каждому трудящемуся возможность стать хозяином.

Крестьяне притихли. Такого они не слышали от начальства.

— А что для этого нужно? — спросил староста.

— Терпение и работа. Правительство готовит земельную реформу. Каждый крестьянин сможет получить свой участок в собственность.

— А когда это будет?

— Скоро. Но не завтра. Такие дела быстро не делаются.

— А пока что?

— Пока — порядок. Жечь усадьбы бессмысленно. Это не даст вам земли, но лишит работы.

Разговор продолжался несколько часов. Столыпин терпеливо объяснял крестьянам суть будущих реформ, отвечал на вопросы, развеивал слухи.

— Барин говорит дело, — шептались мужики. — Не как другие.

К вечеру деревня успокоилась. Беспорядки прекратились.

**Саратов. Июль 1905 года.**

Методы Столыпина давали результаты. В губернии постепенно восстанавливался порядок. Но революционеры не сдавались.

— Ваше превосходительство, — доложил начальник охранки, — получены сведения о готовящемся покушении на вас.

— От кого?

— От эсеров. Они считают вас главным препятствием для революции в губернии.

Столыпин не удивился. Он понимал — его политика лишает революционеров поддержки народа. А это для них смертельно опасно.

— Усилить охрану?

— Обязательно. И ограничить публичные выступления.

— Нет, — решительно сказал губернатор. — Если начну прятаться, потеряю доверие людей. Буду работать как работал.

— Но ваше превосходительство...

— Никаких "но". Страх — плохой советчик для государственного деятеля.

**Саратов. Городской театр. 12 августа 1905 года.**

Столыпин выступал на благотворительном вечере в пользу раненых солдат. В зале собрались представители всех сословий города.

— Господа, — говорил губернатор с эстрады, — мы переживаем трудное время. Но именно в такие времена проверяется наша любовь к Отечеству.

В зале стояла тишина. Столыпин умел говорить так, что его слушали даже противники.

— России нужны реформы. Это понимают все здравомыслящие люди. Но реформы должны укреплять государство, а не разрушать его.

Внезапно в зале раздался выстрел. Пуля просвистела рядом с головой губернатора и вонзилась в стену.

Началась паника. Люди бросились к выходам. Но Столыпин остался на сцене.

— Господа! — крикнул он. — Прошу сохранять спокойствие!

Террорист был схвачен у входа в театр. Им оказался молодой студент, член боевой организации эсеров.

— Зачем? — спросил его Столыпин на допросе.

— Вы мешаете революции, — ответил террорист.

— Я мешаю беспорядку. А революция может быть и мирной.

— Мирная революция — это противоречие.

— Нет, — возразил губернатор. — Противоречие — это разрушать страну во имя ее спасения.

**Саратов. Октябрь 1905 года.**

Манифест 17 октября, провозгласивший конституционную монархию, был встречен в Саратове с воодушевлением. Казалось, революция идет на спад.

Но Столыпин понимал — это только начало. Самое трудное впереди.

— Ольга Борисовна, — сказал он жене, — нас вызывают в Петербург.

— Навсегда?

— Возможно. Витте предлагает мне пост министра внутренних дел.

— Согласишься?

Петр долго молчал, глядя в окно на улицы Саратова, которые он за полгода сумел успокоить.

— Соглашусь. Здесь я доказал, что с народом можно договориться. Теперь нужно доказать это всей стране.

— Это будет опасно.

— Опасно не делать то, что должен. А я должен служить России.

Ольга Борисовна знала — муж принял решение. И она будет с ним, что бы ни случилось.

Через месяц семья Столыпиных покинула Саратов. Позади остались годы провинциальной службы. Впереди ждала столица с ее интригами, борьбой, смертельными опасностями.

Но и с возможностью изменить судьбу России.

Петр Аркадьевич Столыпин ехал в Петербург с твердым намерением провести те реформы, о которых мечтал всю жизнь. Дать крестьянам землю, создать правовое государство, сделать Россию современной страной.

Он еще не знал, что станет одним из величайших реформаторов в истории империи. И что за эти реформы заплатит собственной жизнью.

Огненное крещение революцией было пройдено. Теперь предстояли еще более суровые испытания.


   Часть I. Становление (продолжение)

   Глава 3. Восхождение к власти

**Санкт-Петербург. Зимний дворец. Ноябрь 1905 года.**

Император Николай II нервно расхаживал по своему рабочему кабинету. За окном лежал заснеженный Петербург, но в душе самодержца бушевала буря. Революция потрясала основы империи, и нужно было найти людей, способных справиться с кризисом.

— Ваше Величество, — доложил министр двора граф Фредерикс, — прибыл саратовский губернатор Столыпин.

— Проводите его немедленно.

Петр Аркадьевич вошел в кабинет и поклонился. Сорокатрёхлетний губернатор производил впечатление человека, которого не сломить никакими бурями.

— Столыпин, — сказал император, — о ваших успехах в Саратове знает весь Петербург. Как вам удалось усмирить губернию без массовых репрессий?

— Ваше Величество, — ответил Петр Аркадьевич, — я не усмирял, а договаривался. С народом можно найти общий язык, если говорить правду.

— И какую же правду вы говорили крестьянам?

— Что государство готово дать им землю. Но не путем грабежа, а законным порядком. Через реформы.

Николай II внимательно изучал этого человека. В Столыпине чувствовались сила, ум, неколебимая преданность трону.

— Граф Витте рекомендует вас на пост министра внутренних дел. Согласны?

— Согласен, Ваше Величество. Но с условием.

— С каким условием? — удивился император.

— Дайте мне возможность провести реальные реформы. Не на бумаге, а на деле.

— Какие реформы?

— Аграрную. Крестьянскую. Земельную. Без решения крестьянского вопроса Россия не успокоится.

Царь задумался. Этот человек говорил то же самое, что и революционеры. Но совершенно другим тоном — не разрушения требовал, а созидания.

— Хорошо, Столыпин. Попробуйте. Но помните — порядок должен быть восстановлен любой ценой.

— Будет восстановлен, Ваше Величество. Но не любой ценой, а правильной ценой.

**Петербург. Министерство внутренних дел. Декабрь 1905 года.**

Вступив в должность, Столыпин сразу окунулся в водоворот государственных дел. Министерство было деморализовано, чиновники растеряны, в стране продолжались беспорядки.

— Господа, — обратился новый министр к собранию высших чиновников, — мы живем в переломное время. Старые методы управления больше не работают.

— Что вы предлагаете, Петр Аркадьевич? — спросил товарищ министра.

— Сочетание твердости с реформами. Жесткое подавление терроризма и одновременно — решение тех проблем, которые порождают недовольство.

— А конкретно?

— Конкретно — земельная реформа. Дать крестьянам возможность стать собственниками. Разрушить общину, создать класс мелких землевладельцев.

В зале поднялся ропот. Такие идеи казались многим чиновникам революционными.

— Петр Аркадьевич, — возразил один из директоров департамента, — община — основа русской жизни. Разрушать ее...

— Община — основа застоя, — резко прервал Столыпин. — Пока крестьянин не станет хозяином своей земли, он не будет заинтересован в порядке.

— Но это же социализм!

— Нет, это капитализм. Частная собственность — основа любого здорового общества.

Столыпин понимал — большинство чиновников его не поддерживает. Но он был готов идти вперед даже в одиночку.

**Петербург. Особняк Столыпиных на Аптекарском острове. Январь 1906 года.**

Семья Столыпиных поселилась в большом особняке, который государство предоставило министру. Но Ольга Борисовна чувствовала — это не дом, а крепость.

— Петр, — сказала она мужу за ужином, — дети боятся выходить во двор. Охрана везде.

— Извини, дорогая. Но иначе нельзя. Угрозы поступают каждый день.

— От кого?

— От всех. Революционеры считают меня реакционером. Консерваторы — либералом. Каждая сторона видит во мне врага.

— А что видишь в себе ты?

Столыпин отложил газету и посмотрел на жену.

— Русского человека, который любит свою страну. И готов за нее умереть.

Ольга Борисовна понимала — это не красивые слова. Муж действительно готов пожертвовать жизнью ради России.

— А дети? А я? Неужели мы тебе не дороги?

— Дороги. Дороже всего на свете. Но если я не сделаю то, что должен, какое будущее ждет наших детей?

Петр встал и подошел к окну. За стеклом мелькали фигуры охранников.

— Россия стоит на краю пропасти, Оля. Либо мы ее спасем реформами, либо она погибнет в революции. Третьего не дано.

**Петербург. Таврический дворец. Апрель 1906 года.**

Открытие первой Государственной Думы стало историческим событием. Впервые в истории России появился выборный парламент.

Столыпин сидел в правительственной ложе и наблюдал за депутатами. Большинство составляли кадеты и трудовики — либералы и умеренные социалисты.

— Господа депутаты, — выступал лидер кадетов Милюков, — мы требуем принудительного отчуждения помещичьих земель!

Зал взорвался аплодисментами. Депутаты требовали радикальных реформ немедленно.

— Петр Аркадьевич, — шепнул Столыпину премьер-министр Горемыкин, — они требуют невозможного.

— Они требуют справедливости, — ответил министр внутренних дел. — Но неправильными методами.

— Вы их поддерживаете?

— Я поддерживаю реформы. Но конституционные, а не революционные.

После заседания к Столыпину подошел депутат от Саратова, крестьянин Алехин.

— Петр Аркадьич, — сказал он, — мужики вас помнят. Вы обещали землю. Когда дадите?

— Скоро, Егор Михеич. Но по закону. Через выкуп, а не через грабеж.

— А деньги у мужиков где взять?

— Государство поможет. Кредит даст. Но собственником должен стать каждый.

Крестьянский депутат задумался.

— Трудно это, Петр Аркадьич. Мужик к общине привык.

— Привыкнет и к собственности. Главное — объяснить, что это выгодно.

**Петербург. Кабинет императора. Июль 1906 года.**

Первая Дума была распущена через два месяца после открытия. Депутаты требовали слишком многого, а правительство не могло пойти на радикальные уступки.

— Столыпин, — сказал император, — Горемыкин подает в отставку. Не возьметесь ли вы на себя пост председателя Совета министров?

Петр Аркадьевич понимал — его приглашают стать премьером в самый тяжелый момент. Страна бурлит, терроризм не прекращается, Дума в оппозиции.

— Ваше Величество, я приму этот пост. Но с условиями.

— Опять условия? — удивился царь.

— Дайте мне полную поддержку в проведении реформ. И не мешайте бороться с революционерами.

— Обещаю. Но результат должен быть.

— Будет, Ваше Величество. Через пять лет вы не узнаете Россию.

Николай II смотрел на этого человека с надеждой. Может быть, именно Столыпин спасет империю от катастрофы?

— Хорошо. Назначаю вас председателем Совета министров. Действуйте.

**Петербург. Особняк Столыпина. Август 1906 года.**

Назначение премьером изменило жизнь семьи Столыпиных. Охрана была усилена втрое, дети не могли выходить из дома без сопровождения.

— Папа, — спросила старшая дочь Мария, — почему нас так охраняют?

— Потому что есть плохие люди, которые хотят помешать папе работать для России.

— А почему они плохие?

Столыпин задумался. Как объяснить ребенку сложность политической борьбы?

— Они думают, что делают добро. Но делают зло. Хотят разрушить страну, чтобы потом построить новую.

— А ты что хочешь?

— Я хочу улучшить старую. Без разрушения.

— Это труднее?

— Гораздо труднее. Но правильнее.

Мария кивнула. Она не понимала политики, но чувствовала — отец делает что-то очень важное.

**Петербург. Канцелярия Совета министров. Сентябрь 1906 года.**

Столыпин-премьер действовал быстро и решительно. Первым делом он создал рабочую группу по подготовке аграрной реформы.

— Господа, — обратился он к собравшимся чиновникам и экспертам, — мы разработаем проект, который изменит лицо русской деревни.

— Какие основные принципы? — спросил товарищ министра земледелия.

— Первый — разрушение общины. Каждый крестьянин получает право выйти из нее с землей.

— Второй — создание хуторов и отрубов. Собственных участков вместо чересполосицы.

— Третий — помощь государства. Кредиты, агрономическая поддержка, переселение на свободные земли.

— А помещичьи земли?

— Выкупаем через Крестьянский банк. Добровольно, по справедливой цене.

— А если помещики не захотят продавать?

— Захотят. Когда поймут, что это единственная возможность сохранить капитал.

Чиновники записывали каждое слово. Они понимали — присутствуют при рождении исторического документа.

— Когда начинаем? — спросил кто-то.

— Немедленно, — ответил Столыпин. — У нас нет времени на проволочки.

**Аптекарский остров. 12 августа 1906 года. 15:30.**

Столыпин принимал посетителей на даче. Жаркий летний день располагал к работе на свежем воздухе. Премьер-министр не подозревал, что террористы уже несколько дней следят за его домом.

— Ваше превосходительство, — доложил секретарь, — к вам на прием записалось много крестьян. Хотят поговорить о земле.

— Принимайте всех. Это самые важные посетители.

В 15:33 к даче подъехала карета. Из нее вышли трое мужчин в форме жандармов. Охрана не обратила на них внимания — ждали визита полицейского чиновника.

Но это были не жандармы, а террористы из боевой организации эсеров. В их портфелях лежали бомбы.

— Господин Столыпин дома? — спросил один из них у швейцара.

— Дома, принимает посетителей.

— Мы по делу.

Террористы поднялись на второй этаж, где находился рабочий кабинет премьера. В коридоре их встретил адъютант.

— Господа, вы записаны на прием?

— У нас срочное дело, — ответил главарь и внезапно выхватил бомбу.

Взрыв потряс весь дом. Крыша провалилась, стены рухнули. В развалинах остались десятки людей.

Столыпин в момент взрыва находился в своем кабинете и чудом остался жив. Но его дети получили тяжелые ранения.

— Папа! — кричала истекающая кровью дочь Наталья.

— Я здесь, дорогая, — Столыпин сам был ранен, но прежде всего думал о детях.

Сын Аркадий лежал без сознания с переломанными ногами. Врачи боролись за его жизнь.

— Петр Аркадьевич, — сказал доктор, — вам нужно в больницу.

— Сначала дети, — ответил премьер. — А я подожду.

Покушение не сломило Столыпина. Наоборот, оно укрепило его решимость бороться с террором и проводить реформы.

— Они думают запугать меня, — сказал он жене. — Но добились обратного. Теперь я знаю — мой путь правильный.

— Петр, может, уйти в отставку? — умоляла Ольга Борисовна.

— Нет. Это было бы предательством. И России, и наших детей.

Через два дня после покушения Столыпин уже был на работе. С забинтованной головой, но с несломленной волей.

Великие реформы только начинались.


   Часть II. Великий реформатор

   Глава 4. Железная воля

**Петербург. Мариинский дворец. Октябрь 1906 года.**

Первое заседание нового кабинета министров проходило в напряженной атмосфере. За окнами осенний ветер гнал желтые листья по Исаакиевской площади, а в зале собрались люди, на плечах которых лежала судьба империи.

Столыпин сидел во главе длинного стола, его лицо еще носило следы недавнего покушения — тонкий шрам на лбу, едва заметная хромота. Но в глазах премьер-министра горел неугасимый огонь решимости.

— Господа, — начал он, оглядывая министров, — мы собрались не для того, чтобы управлять умирающей страной. Мы здесь, чтобы создать новую Россию.

Министр финансов Коковцов поправил пенсне и неуверенно откашлялся:

— Петр Аркадьевич, государственная казна истощена войной и революционными волнениями. На масштабные реформы денег нет.

— Деньги найдутся, — твердо ответил Столыпин. — Вопрос не в деньгах, а в воле. У нас есть главное богатство — русская земля и русский народ.

Военный министр генерал Редигер хмуро покачал головой:

— Армия деморализована. Матросы бунтуют, солдаты отказываются стрелять в рабочих. Как в таких условиях проводить реформы?

— Армию мы тоже реформируем, — спокойно ответил премьер. — Но сначала дадим народу то, за что стоит сражаться. Землю. Собственность. Достоинство.

Министр юстиции Щегловитов скептически усмехнулся:

— Петр Аркадьевич, ваши планы выглядят утопично. Крестьяне веками жили общиной. Как их заставить стать собственниками?

— Не заставить — убедить, — поправил Столыпин. — Показать выгоду. Человек, который владеет землей, защищает порядок. Человек, который ничего не имеет, готов все разрушить.

Он встал и подошел к карте России, висевшей на стене.

— Посмотрите на эти просторы. От Балтики до Тихого океана. Земли хватит всем. Но только при одном условии — если каждый получит свой участок и станет его полноправным хозяином.

— А помещики? — спросил министр земледелия Стишинский. — Они не отдадут земли добровольно.

— Не отдадут, а продадут. По справедливой цене. Через Крестьянский банк. А те, кто откажется, рискуют потерять все в новой революции.

Министры переглядывались. План Столыпина был грандиозен, но и крайне рискован.

— Сколько времени потребуется на такие преобразования? — спросил Коковцов.

Столыпин повернулся к нему. В его голосе звучала убежденность человека, видящего далеко вперед:

— Двадцать лет покоя. Дайте мне двадцать лет, и вы не узнаете России.

**Петербург. Таврический дворец. Февраль 1907 года.**

Вторая Государственная Дума оказалась еще более радикальной, чем первая. Социал-демократы и эсеры открыто призывали к свержению самодержавия, кадеты требовали немедленной передачи всей земли крестьянам.

Столыпин поднялся на трибуну под недружный гул депутатских голосов. Высокий, статный, с седеющими висками, он воплощал собой непоколебимую власть.

— Господа депутаты, — начал он, и зал постепенно затих, — вы обвиняете правительство в реакции. Но подумайте: что такое истинная реакция?

Он сделал паузу, оглядывая ряды депутатов.

— Истинная реакция — это попытка вернуться в прошлое. Мы же идем вперед. Но не разрушая, а созидая.

— Ложь! — выкрикнул социал-democrat Церетели. — Вы защищаете интересы помещиков!

— Я защищаю интересы России, — спокойно ответил Столыпин. — И в первую очередь — интересы крестьян. Но не методами грабежа, а путем создания миллионов мелких собственников.

Он достал из портфеля пачку документов.

— Господа, правительство готово представить на ваше рассмотрение проект аграрной реформы. Каждый крестьянин получит право выйти из общины с землей. Каждый сможет стать полноправным хозяином своего участка.

— А помещичьи латифундии? — кричали с мест.

— Помещичьи земли будут продаваться через Крестьянский банк тем, кто готов их обрабатывать. Не даром, а за деньги. Но по доступным ценам и в рассрочку.

Трудовик Алехин поднялся с места:

— Петр Аркадьич, а если помещик не захочет продавать?

— Принуждать не будем, — ответил Столыпин. — Но жизнь сама заставит. Необработанная земля не приносит дохода. А обрабатывать ее некому — крестьяне уйдут на свои участки.

— Это экономический принуждение! — возмутился кадет Родичев.

— Это экономическая целесообразность, — парировал премьер. — Земля должна принадлежать тому, кто ее обрабатывает.

Дебаты продолжались несколько часов. Столыпин терпеливо отвечал на все вопросы, разъяснял детали реформы, убеждал скептиков.

— Господа, — сказал он в заключение, — мы предлагаем вам мирную революцию. Революцию собственности вместо революции крови. Выбирайте.

Но депутаты выбрали по-другому. Через три месяца Вторая Дума была распущена, как и Первая.

**Царское Село. Александровский дворец. Июнь 1907 года.**

После роспуска Думы Столыпин был вызван к императору. Николай II принял его в малой гостиной, где обычно собиралась только семья.

— Столыпин, — сказал царь, — мне докладывают, что вы собираетесь изменить избирательный закон.

— Так точно, Ваше Величество. Нынешний закон дает слишком много голосов революционерам.

— А не будет ли это нарушением Манифеста 17 октября?

Столыпин на мгновение задумался. Он понимал всю деликатность момента.

— Ваше Величество, закон принимается императорским указом в перерыве между сессиями Думы. Это предусмотрено Основными законами.

— Но по духу это противоречит конституционным принципам.

— По духу это соответствует здравому смыслу, — твердо ответил премьер. — Дума должна быть работоспособной, а не площадкой для революционной агитации.

Император долго молчал, глядя в окно на парк, где играли его дети.

— Хорошо, Столыпин. Но помните — это ваша ответственность.

— Принимаю ее, Ваше Величество. Как и все остальные.

— Кстати, о других ответственностях. Мне докладывают о ваших земельных реформах. Многие помещики недовольны.

— Недовольны те, кто не хочет приспосабливаться к новым условиям. Но большинство уже понимает выгоду.

— А крестьяне? Как они принимают реформы?

— По-разному, Ваше Величество. Передовые хватаются за возможность стать хозяевами. Отсталые боятся выходить из общины.

— Значит, заставляете?

— Убеждаем. Показываем пример. В губерниях, где реформа идет успешно, урожаи выросли вдвое.

Царь кивнул. В словах Столыпина чувствовалась уверенность человека, знающего, что делает.

— Сколько еще продлится это... переустройство?

— Несколько лет активной фазы, Ваше Величество. Но результаты будут видны уже скоро.

**Петербург. Особняк Столыпина. Декабрь 1907 года.**

Зимний вечер. Семья Столыпиных собралась в гостиной. Дети делали уроки, Ольга Борисовна вышивала, премьер-министр просматривал бумаги.

— Папа, — спросила дочь Мария, — правда, что тебя хотят убить?

Столыпин отложил документы и посмотрел на дочь. Она была похожа на мать — те же умные глаза, та же прямота.

— Машенька, есть люди, которые недовольны тем, что я делаю.

— А что ты такого плохого делаешь?

— Я ничего плохого не делаю. Но некоторые так не считают.

— А если тебя убьют, что будет с Россией?

Вопрос ребенка поразил Столыпина своей простотой и глубиной.

— Россия не может зависеть от одного человека, — тихо ответил он. — У нее должно быть много хороших людей.

— А сейчас мало?

— Пока мало. Но станет больше. Когда люди получат образование, собственность, свободу.

Ольга Борисовна подняла глаза от вышивания:

— Петр, а если не получится? Если революционеры победят?

— Не победят, — уверенно сказал Столыпин. — Потому что мы даем народу больше, чем они.

— А именно?

— Они обещают отнять у богатых и раздать бедным. Мы предлагаем каждому бедному стать богатым своим трудом.

— Это труднее.

— Зато честнее. И надежнее.

В камине потрескивали дрова. За окнами шел снег, укрывая Петербург белым покрывалом. В доме было тепло и уютно, но Столыпин понимал — это затишье перед новой бурей.

**Саратовская губерния. Деревня Новониколаевка. Весна 1908 года.**

Столыпин приехал в одну из деревень, где активно шла аграрная реформа. Он хотел лично увидеть результаты своих преобразований.

Крестьянин Иван Сидоров стоял посреди своего нового хутора и показывал премьер-министру хозяйство.

— Вот, Петр Аркадьевич, — говорил он, — два года назад я жил в общине. Земли было мало, да и та вразброс по полям. А теперь — двадцать десятин в одном месте. И все мое!

Столыпин осматривал крепкие постройки, ровные борозды на поле, ухоженный скот.

— Как дела идут, Иван Егорович?

— Слава богу, хорошо. Урожай в прошлом году вдвое больше был, чем в общине. И качество лучше.

— А соседи как относятся?

— По-разному. Кто понимает — тоже выходят из общины. А кто не понимает — завидуют.

— Трудности есть?

— Как без трудностей? Денег на все не хватает. Машины бы купить, семена улучшенные...

— Это решаемо. Банк поможет, агрономы посоветуют.

Сидоров кивнул и вдруг спросил:

— А правда, Петр Аркадьевич, что бунтари хотят все обратно в общину загнать?

— Никто никого загонять не будет, — твердо ответил Столыпин. — Ты теперь собственник. А собственность священна.

— А если революция будет?

— Не будет. Потому что таких, как ты, становится все больше. А собственник революций не делает.

Крестьянин задумчиво посмотрел на свои поля.

— Верно говорите. Теперь мне есть что терять. И есть за что бороться.

Именно этого и добивался Столыпин. Создать в России миллионы людей, которым есть что терять и за что бороться.

**Петербург. Третья Государственная Дума. Ноябрь 1908 года.**

Новая Дума, избранная по измененному закону, оказалась более умеренной. Большинство составляли октябристы и умеренные правые — люди, готовые к конструктивному сотрудничеству с правительством.

Столыпин выступал с отчетом о ходе реформ.

— Господа депутаты, — говорил он, — за два года из общины вышло более миллиона крестьянских хозяйств. Создано 300 тысяч хуторов и отрубов.

Зал слушал внимательно. Цифры были впечатляющими.

— В губерниях, где реформа идет активно, урожайность выросла на 15-20 процентов. Возросло поголовье скота, улучшилось качество продукции.

Октябрист Гучков поднялся с места:

— Петр Аркадьевич, а как обстоят дела с переселением в Сибирь?

— Отлично, Александр Иванович. За три года в Сибирь переселилось более двух миллионов человек. Осваиваются новые земли, строятся поселки, развивается сельское хозяйство.

— А обратный поток есть?

— Есть. Примерно 15 процентов возвращаются. Но остальные укореняются на новых местах.

Кадет Милюков скептически покачал головой:

— Все это хорошо, но социальная напряженность не снижается. Рабочие бастуют, студенты бунтуют...

— Павел Николаевич, — ответил Столыпин, — социальные проблемы нельзя решить за один день. Но мы движемся в правильном направлении.

— В каком именно?

— В направлении создания правового государства и гражданского общества. Страны, где каждый человек имеет равные возможности для развития.

После заседания к Столыпину подошел лидер октябристов Гучков.

— Петр Аркадьевич, вы производите впечатление человека, который точно знает, куда ведет Россию.

— Знаю, Александр Иванович. К процветанию и стабильности.

— А если не успеете? Если левые возьмут реванш?

Столыпин серьезно посмотрел на собеседника:

— Тогда Россия погибнет. И мы все будем виноваты в том, что не сумели ее спасти.

  Глава 5. Ставка на сильных

**Киевская губерния. Хутор Михайловский. Лето 1909 года.**

Раннее утро. Солнце только поднимается над бескрайними украинскими полями. Крестьянин Григорий Швец стоит посреди своего хозяйства и с гордостью оглядывает достижения двух лет упорного труда.

Еще недавно он был обычным общинником — одним из сотни таких же безликих пайщиков в деревне Михайловка. Теперь он — полноправный хозяин тридцати десятин плодородной земли.

— Эй, Гриша! — окликнул его сосед Петро Коваль. — Снова любуешься своим хутором?

— А чего не любоваться? — засмеялся Швец. — Два года назад у меня ничего не было. А теперь — дом, амбар, конюшня...

— И долгов на полторы тысячи, — добавил Коваль с усмешкой.

— Долги отдам. С такой землей и при таких урожаях — за пять лет все верну.

Коваль покачал головой. Он все еще сомневался, стоило ли выходить из общины.

— А вдруг новая власть придет? Скажет — все отбираем обратно в общину?

— Не придет, — уверенно ответил Швец. — Столыпин не даст. Он за таких, как мы.

— А Столыпин не вечный.

— Зато дело его вечное. Смотри, сколько хуторов вокруг появилось! Всех не загонишь обратно.

И правда, вокруг, куда ни глянь, виднелись новые хутора. Крепкие дома, ухоженные поля, хорошие дороги. Украина на глазах менялась.

К Швецу подъехал верхом молодой человек в форме — земский агроном.

— Григорий Иванович, добрый день! Как дела на хуторе?

— Здравствуйте, Иван Петрович! Дела хорошие. Пшеница уродилась на славу.

Агроном спешился и прошелся по полю, осматривая колосья.

— Отличный урожай. Сам видишь — многополье дает результаты.

— Вижу. В общине мы так и не догадались бы севооборот ввести.

— А зачем? Там все равно — каждый год новые полосы доставались.

— Во-во. А теперь я знаю — эта земля моя. Буду ее беречь и улучшать.

Агроном кивнул. Такие разговоры он слышал все чаще. Частная собственность действительно меняла психологию крестьян.

— Кстати, Григорий Иванович, будете брать кредит на покупку жатки?

— Думаю. Руками убирать — половину урожая потеряешь.

— Правильно думаете. Машины — это будущее сельского хозяйства.

**Санкт-Петербург. Кабинет Столыпина. Сентябрь 1909 года.**

Премьер-министр изучал отчеты губернаторов о ходе аграрной реформы. Цифры были воодушевляющими, но Столыпин понимал — впереди еще много работы.

В кабинет вошел товарищ министра внутренних дел Курлов.

— Петр Аркадьевич, доклад готов.

— Слушаю, Павел Григорьевич.

— За три года из общины вышло полтора миллиона хозяйств. Общая площадь выделенной земли — 12 миллионов десятин.

— Хорошо. А темпы?

— Ускоряются. Если в первый год выходило по 50 тысяч хозяйств, то теперь — по 200 тысяч.

— Сопротивление есть?

— В некоторых губерниях. Особенно в центральных, где община сильнее.

Столыпин встал и подошел к карте России.

— Павел Григорьевич, главное — не количество, а качество. Лучше меньше хуторов, но крепких, чем много слабых.

— Поэтому мы делаем ставку на сильных?

— Именно. Сильный хозяин подтянет за собой слабых. А слабый всех утянет вниз.

— Но критики говорят, что мы создаем неравенство в деревне.

— Неравенство уже есть, — ответил Столыпин. — Есть ленивые и трудолюбивые, умные и глупые, предприимчивые и пассивные. Мы просто даем каждому возможность проявить себя.

— А если слабые не выдержат конкуренции?

— Тогда они продадут землю сильным и уйдут в город. Станут рабочими, ремесленниками, торговцами. В этом нет ничего плохого.

Курлов записывал каждое слово. Логика премьера была железной, но многим казалась жестокой.

— Петр Аркадьевич, а как быть с теми, кто вообще против реформы?

— Никого не принуждаем. Хочет остаться в общине — пусть остается. Но пусть не мешает другим.

— А если мешает?

— Тогда применяем закон. Твердо, но справедливо.

**Тобольская губерния. Переселенческий пункт. Октябрь 1909 года.**

Осень в Сибири приходит рано. Уже в октябре земля покрывается первым снегом, а реки начинают замерзать. Но переселенцы не унывают — они знают, что впереди их ждет весна и новая жизнь.

Семья Корниловых из Полтавской губернии добралась до своего участка после месяца пути. Глава семьи Андрей, его жена Мария и трое детей стояли посреди своих ста десятин сибирской земли и не могли поверить — все это теперь их.

— Пап, а это правда наше? — спросил старший сын Николай.

— Наше, сынок. Совсем наше. Навеки.

— А в деревне говорили, что в Сибири одни медведи живут.

— Медведи есть, — засмеялся отец. — Но и люди тоже. Хорошие люди. Работящие.

К ним подъехал верхом чиновник переселенческого управления.

— Андрей Васильевич Корнилов?

— Я.

— Вот документы на ваш участок. Сто десятин в вечное пользование. Плюс ссуда на обзаведение — 200 рублей.

— Спасибо. А когда возвращать?

— Через пять лет. Без процентов. Если не сможете — продлим еще на пять лет.

Корнилов взял документы дрожащими от волнения руками. Всю жизнь он мечтал о такой земле.

— А соседи есть?

— Есть. Вон там, — чиновник показал на дымок вдали, — хутор Петренко. Тоже из ваших краев переселился. А там — семья Волковых из Рязани.

— Хорошо. Не пропадем.

— Не пропадете. Земля здесь добрая, урожаи хорошие. Главное — не лениться.

Мария Корнилова оглядывала бескрайние просторы.

— Андрей, а не страшно тебе? Все-таки чужая сторона.

— Не чужая, а наша. Русская земля везде русская.

— А вдруг не получится? Вдруг не сумеем хозяйство наладить?

— Сумеем. У нас руки есть, голова есть. А главное — земля есть. Такой земли, какой на Украине и не видели.

Вечером, в наскоро сколоченной избушке, семья Корниловых планировала будущее.

— Весной первым делом дом строить будем, — говорил Андрей. — Настоящий, крепкий. Потом сарай, конюшню...

— А деньги где возьмем? — спросила жена.

— Ссуду дали, свои кое-какие есть. А главное — работать будем. Здесь за работу хорошо платят.

— Папа, — спросил сын, — а мы теперь богатые?

— Мы теперь хозяева, Коля. А хозяин — он и есть богатый. Не деньгами, а землей богатый.

За окном выла сибирская вьюга, но в душе переселенцев было тепло. Они знали — начинается новая жизнь. Трудная, но честная. И свободная.

**Петербург. Зимний дворец. Январь 1910 года.**

Традиционный новогодний прием. В залах дворца собрался весь высший свет империи — министры, генералы, дипломаты, крупнейшие промышленники и банкиры.

Столыпин стоял в кругу высших сановников и обсуждал итоги года.

— Петр Аркадьевич, — обратился к нему министр финансов Коковцов, — ваши реформы дают неплохие результаты. Доходы от сельского хозяйства выросли на 20 процентов.

— Это только начало, Владимир Николаевич. Главные результаты будут через пять-десять лет.

— А как обстоят дела с общественным порядком? — спросил военный министр Сухомлинов.

— Стабильно. Терактов стало меньше. Крестьянские волнения почти прекратились.

— Значит, ваша ставка на сильных оправдывается?

— Безусловно. Собственник — естественный союзник власти.

К разговору подключился граф Витте:

— Петр Аркадьевич, позвольте заметить — вы создаете в деревне новые противоречия. Между богатыми и бедными крестьянами.

— Сергей Юльевич, эти противоречия существовали всегда. Просто раньше они были скрыты общинной уравниловкой.

— Но теперь они обостряются.

— Зато появляется стимул к развитию. Умный и трудолюбивый получает больше ленивого и глупого. Разве это несправедливо?

— Справедливо. Но социально опасно.

Столыпин покачал головой:

— Наоборот, социально полезно. Сильные тянут за собой слабых. А в общине все тянут друг друга вниз.

В разговор вступил московский фабрикант Рябушинский:

— Петр Аркадьевич, ваши реформы хороши для деревни. Но что делать с рабочим вопросом? Забастовки не прекращаются.

— Павел Павлович, рабочий вопрос решается не только повышением зарплат. Нужно дать рабочим перспективу роста, образование, возможность стать мастерами, инженерами.

— А пока они бастуют и требуют восьмичасовой рабочий день.

— И правильно делают. Европа уже перешла на восьмичасовой день. Нам тоже пора.

Рябушинский удивленно поднял брови:

— Вы поддерживаете требования социалистов?

— Я поддерживаю разумные требования. Отдохнувший рабочий работает лучше уставшего.

— Но это же удорожает производство!

— Зато повышает качество и производительность. Посчитайте сами.

К ним подошел император. Николай II был в прекрасном настроении — год прошел относительно спокойно.

— О чем беседуете, господа?

— О перспективах развития, Ваше Величество, — ответил Столыпин. — Россия меняется быстрее, чем мы предполагали.

— В лучшую сторону?

— Безусловно. Но нужно не останавливаться на достигнутом.

— Что конкретно предлагаете?

— Продолжать реформы. Судебную, земскую, рабочее законодательство. Россия должна стать правовым государством.

Царь кивнул. Он доверял Столыпину больше, чем кому-либо из министров.

— Действуйте, Петр Аркадьевич. У вас есть моя полная поддержка.

**Саратовская губерния. Город Балашов. Март 1910 года.**

Столыпин снова приехал в знакомые места — там, где когда-то начинал свою губернаторскую карьеру. Он хотел лично увидеть, как идут реформы в одном из самых беспокойных регионов России.

Встретил его новый губернатор Стремоухов — молодой, энергичный чиновник, горячий сторонник столыпинских преобразований.

— Петр Аркадьевич, честь имею доложить — губерния преображается на глазах. За три года создано более 40 тысяч хуторов.

— Какие результаты?

— Урожайность выросла в среднем на 25 процентов. Поголовье скота увеличилось вдвое. Открыто 200 новых школ.

— А сопротивление?

— В первый год было сильное. Особенно от местных начальников общин. Но постепенно утихло.

— Почему утихло?

— Люди увидели результаты. Хуторяне живут лучше общинников. Это заметно всем.

Они поехали в одну из деревень, где реформа шла особенно успешно. По дороге губернатор рассказывал о трудностях и достижениях.

— Самое сложное было переломить психологию, — говорил он. — Крестьяне веками привыкли жить «всем миром». Сначала боялись выходить из общины.

— А что помогло?

— Пример. Первые хуторяне получили хорошие урожаи — остальные потянулись следом.

— А местные кулаки как отнеслись?

— По-разному. Умные поняли выгоду и стали помогать односельчанам обустраиваться. Глупые пытались противодействовать.

— И что с глупыми?

— Жизнь их наказала. Остались без работников, без влияния. Некоторые сами вынуждены были продать землю и уехать в город.

В деревне Столыпина встретили как героя. Крестьяне помнили его еще губернатором — справедливым, но требовательным.

— Петр Аркадьич! — подбежал к нему пожилой мужик. — Помните меня? Степан Крюков!

— Помню, Степан Иванович. Как дела?

— Дела хорошие! Сын из общины вышел, хутор завел. Теперь зажиточно живем.

— А сами почему не вышли?

— Стар уже. Мне бы до смерти в общине дотянуть. А сыну — на хуторе жить.

К ним подошла группа крестьян. Лица серьезные, настроение деловое.

— Петр Аркадьич, — сказал один из них, — спасибо вам за реформу. Жизнь наладилась.

— Не мне спасибо, а себе. Вы трудились, вы и добились.

— Все равно без вашего закона ничего бы не вышло.

— А что дальше планируете?

— Кооператив хотим создать. Для закупки машин, семян. Вместе дешевле получается.

— Правильно думаете. Кооперация — будущее сельского хозяйства.

Разговор продолжался несколько часов. Крестьяне рассказывали о своих планах, делились проблемами, просили совета.

— Единственное что беспокоит, — сказал наконец один из хуторян, — а вдруг все обратно отменят? Вдруг новая власть придет?

— Не отменят, — твердо ответил Столыпин. — Слишком много людей заинтересовано в том, чтобы реформы продолжались.

— А если революция будет?

— Не будет. Потому что вы, собственники, революций не делаете. А делают их только те, кому нечего терять.

**Киев. Городской театр. Сентябрь 1911 года.**

Столыпин приехал в Киев на торжества по случаю открытия памятника Александру II — царю-освободителю. Премьер-министр должен был произнести речь о значении великих реформ 1860-х годов.

В театре собрался весь киевский бомонд. Чиновники, помещики, купцы, интеллигенция. Многие специально приехали из других городов, чтобы послушать знаменитого реформатора.

— Господа, — начал Столыпин, поднявшись на трибуну, — мы собрались здесь, чтобы почтить память великого императора. Но память эта будет неполной, если мы не поймем главного...

В зале стояла тишина. Столыпин умел говорить так, что его слушали даже противники.

— Александр Второй освободил крестьян от крепостной зависимости. Но освобождение это было неполным. Крестьяне получили личную свободу, но не получили экономической независимости.

— Наша задача — завершить дело царя-освободителя. Дать крестьянам не только свободу, но и собственность. Не только права, но и возможности.

В ложе сидел молодой человек с интеллигентным лицом — Дмитрий Богров, присяжный поверенный и тайный агент охранки. Но мало кто знал, что он также связан с революционерами.

Богров внимательно слушал речь Столыпина. В его глазах горел странный огонь — смесь восхищения и ненависти.

— Россия стоит на пороге великих перемен, — продолжал премьер-министр. — Мы создаем новое общество — общество свободных собственников, где каждый человек может реализовать свои способности.

— Это трудный путь. Но это единственный путь к процветанию и стабильности.

В зале раздались аплодисменты. Даже критики Столыпина признавали силу его убеждений.

После спектакля премьер-министр вышел в фойе. К нему подходили с поздравлениями, задавали вопросы, просили автографы.

— Петр Аркадьевич, — обратился к нему киевский губернатор, — как вам наши местные успехи?

— Впечатляющие. Особенно в сахарной промышленности.

— Да, урожаи свеклы выросли значительно. Благодаря хуторской системе.

— А как настроения в обществе?

— В целом спокойные. Хотя революционеры не дремлют.

— Какие-то конкретные угрозы есть?

— Обычные. Анонимные письма, слухи о готовящихся покушениях. Но мы принимаем меры.

Столыпин кивнул. За пять лет премьерства он привык к постоянным угрозам.

В этот момент к ним приблизился Богров. Молодой человек был элегантно одет, держался уверенно.

— Позвольте представиться, — сказал он. — Дмитрий Богров, присяжный поверенный.

— Очень приятно, — ответил Столыпин.

— Петр Аркадьевич, ваша речь произвела на меня сильное впечатление. Особенно слова о завершении дела Александра Второго.

— Благодарю. Вы разделяете эту точку зрения?

— Безусловно. Россия действительно нуждается в коренных преобразованиях.

— И какие именно преобразования вы считаете наиболее важными?

— Те, которые вы проводите. Земельные, правовые...

Богров говорил правильные слова, но в его глазах Столыпин заметил что-то тревожное. Какую-то внутреннюю напряженность.

— Простите, мне пора, — сказал премьер-министр и отошел к другим собеседникам.

Богров проводил его взглядом. На его лице отразилась странная смесь эмоций — уважение, ненависть, решимость.

**Киев. Гостиница "Европейская". 1 сентября 1911 года.**

Столыпин не мог заснуть. Что-то тревожило его в этом городе, в этих людях. Слишком много восторженных речей, слишком много показного энтузиазма.

Он встал и подошел к окну. Киев спал под звездным небом. Древний город, колыбель русской государственности. Здесь все начиналось тысячу лет назад.

— Неужели здесь же и закончится? — подумал он.

За пять лет премьерства Столыпин многого добился. Аграрная реформа шла полным ходом. Терроризм пошел на убыль. Экономика росла. Россия становилась современной страной.

Но он чувствовал — время работает против него. Слишком много врагов, слишком мало союзников. Революционеры ненавидели его за подавление терроризма. Консерваторы — за либеральные реформы. Либералы — за сотрудничество с самодержавием.

— Двадцать лет покоя, — прошептал он. — Всего двадцать лет...

Но будут ли эти двадцать лет? Или история отпустила России слишком мало времени?

**Киев. Городской театр. 1 сентября 1911 года. 21:30.**

Второе представление в честь открытия памятника. Опера "Сказка о царе Салтане". Столыпин сидел в царской ложе рядом с императором и его дочерьми.

Николай II был в прекрасном настроении. Поездка по югу России показала ему успехи столыпинских реформ.

— Петр Аркадьевич, — шепнул он премьеру во время антракта, — я все больше убеждаюсь в правильности вашего курса.

— Благодарю, Ваше Величество.

— Что планируете дальше?

— Продолжать начатое. Углублять реформы. Создавать правовое государство.

— А оппозиция?

— Оппозиция всегда будет. Важно, чтобы она была конструктивной.

— Надеюсь, новая Дума окажется более сговорчивой.

— Надеюсь и я, Ваше Величество.

Зазвенел звонок. Начинался второй акт.

В это время в фойе театра появился Богров. Он был бледен, руки дрожали. В кармане лежал револьвер.

Молодой человек уже несколько дней боролся с собой. Революционеры требовали от него убийства Столыпина. Охранка ждала информации о готовящихся терактах. А он разрывался между двумя мирами.

— Господин Богров, — окликнул его знакомый чиновник, — вы что-то бледны.

— Немного нездоровится, — ответил Богров.

— Может, домой пойдете?

— Нет, досмотрю спектакль.

Он поднялся по лестнице к царской ложе. Охрана его знала — агент охранки, проверенный человек.

— Что нового? — спросил офицер.

— Все спокойно, — ответил Богров.

Он вошел в ложу. Столыпин стоял, аплодируя артистам. Высокий, статный, воплощение несокрушимой власти.

Богров достал револьвер. Рука дрожала.

— Простите, — прошептал он.

Выстрел прозвучал как гром среди ясного неба.

Столыпин медленно повернулся, посмотрел на стрелявшего, затем на императора.

— Счастлив умереть за царя, — сказал он и упал.

Началась паника. Зрители кричали, бросались к выходам. Богрова схватили.

Николай II склонился над раненым премьером.

— Петр Аркадьевич!

— Ваше Величество... — Столыпин говорил с трудом. — Продолжайте... реформы...

Это были его последние слова.

Великий реформатор умер, не дожив до пятидесяти лет. Умер в тот момент, когда его реформы только начинали приносить плоды.

России больше не хватило времени. Не хватило тех двадцати лет покоя, о которых мечтал Столыпин.

Семь лет спустя империя рухнула. Вместе с ней погибли миллионы тех крестьян-собственников, которых он пытался создать.

История не простила России смерти Столыпина.

  Эпилог. Несбывшееся будущее

**Петербург. Исаакиевский собор. 5 сентября 1911 года.**

Похороны Петра Аркадьевича Столыпина стали событием общенационального масштаба. В собор пришли тысячи людей — от министров до простых крестьян, которые видели в нем своего защитника.

Гроб несли на руках гвардейские офицеры. За ним шел император с семьей, министры, депутаты Думы, представители всех сословий России.

— Сегодня мы хороним не только великого государственного деятеля, — говорил в надгробном слове митрополит Антоний, — но и великую надежду России на мирное обновление.

В толпе плакали крестьяне, которые получили от Столыпина землю. Плакали чиновники, которые верили в его реформы. Плакали даже некоторые революционеры, понимавшие — убили человека, который мог спасти страну от кровавой катастрофы.

— Петр Аркадьевич Столыпин, — продолжал митрополит, — показал России путь к процветанию без революций и потрясений. Этот путь остается открытым для тех, кто найдет в себе силы по нему идти.

Но сил таких в России больше не оказалось.

**Киевская губерния. Хутор Михайловский. 1917 год.**

Григорий Швец стоял посреди своего разоренного хозяйства и не мог поверить в происходящее. Еще вчера он был зажиточным хозяином, а сегодня — "кулаком", подлежащим "экспроприации".

— Григорий, — сказал ему председатель сельского комитета, бывший батрак Семен Грязнов, — собирай семью. Хутор национализируется.

— Как национализируется? — не понимал Швец. — Это же моя земля! Столыпин дал!

— Столыпина больше нет. Теперь вся земля народная.

— Так я же тоже народ!

— Ты кулак. Эксплуататор.

— Какой я эксплуататор? Сам работал, семья работала!

— Батраков нанимал?

— На покос нанимал. Одному не управиться.

— Вот и эксплуататор.

Швец смотрел на развалины своей мечты. Восемь лет он строил хутор, улучшал землю, растил детей. И все — насмарку.

— А что теперь будет?

— Община вернется. Будем все вместе работать.

— А урожаи? Помнишь, какие урожаи на хуторах были?

— Не в урожаях счастье. В справедливости.

Швец махнул рукой. Объяснять было бесполезно.

**Тобольская губерния. Деревня Корниловка. 1929 год.**

Андрей Корнилов умер своей смертью в 1925 году. До последнего дня он вспоминал Столыпина добрым словом — человека, который дал ему возможность стать хозяином.

Его сын Николай попытался сохранить отцовское хозяйство. Но пришла коллективизация.

— Корнилов! — кричал председатель сельсовета. — Вступай в колхоз!

— Не буду, — упрямо отвечал Николай. — Земля моя, хозяйство мое.

— Твоя земля? Да кто ты такой? Кулацкий сынок!

— Я крестьянин. Тружусь на земле.

— Тружусь! Эксплуатируешь народ!

— Кого я эксплуатирую? Сам работаю, жена работает, дети работают.

— Зерно государству не сдаешь!

— Сдаю сколько могу. Но и семью кормить надо.

— Вредитель!

Николая Корнилова раскулачили и отправили в ссылку. Хутор сожгли, скот забили, зерно вывезли.

Через год он умер в лагере, вспоминая отцовские рассказы о Столыпине.

**Москва. Кремль. 1953 год.**

Иосиф Сталин лежал в агонии. Его мозг еще работал, и он думал о прожитой жизни, о сделанном и несделанном.

— Столыпин, — прошептал он. — Проклятый Столыпин...

Он понимал — если бы столыпинские реформы продолжались, революция была бы невозможна. Россия стала бы процветающей капиталистической страной. А он, Джугашвили, так и остался бы безвестным семинаристом.

— Двадцать лет покоя, — повторил он слова мертвого премьера. — Всего двадцать лет...

Но этих лет России не дали. И вместо миллионов крестьян-собственников страна получила миллионы заключенных и расстрелянных.

История не простила России смерти Столыпина.

**Эпилог к эпилогу**

Что было бы, если бы Столыпин остался жив? Если бы его реформы продолжались?

К 1931 году — через двадцать лет после его смерти — Россия могла бы стать совершенно другой страной. Страной процветающих фермеров и развитой промышленности. Страной правового государства и гражданского общества.

Не было бы революции 1917 года — некому было бы ее делать. Крестьяне-собственники не пошли бы за большевиками.

Не было бы Гражданской войны, коллективизации, репрессий. Не погибли бы миллионы людей.

Россия вошла бы в XX век как великая европейская держава — свободная, процветающая, сильная.

Но история не знает сослагательного наклонения. Столыпин погиб. Реформы прервались. Россия выбрала другой путь — путь крови и страданий.

А в том, что страна не смогла защитить своего великого реформатора, была вина всех — и правых, и левых, и центра. Вина общества, которое не поняло, кого теряет.

Петр Аркадьевич Столыпин остался в истории как человек, который мог спасти Россию. Но не успел.

**Конец**

---

*"Им нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия!"*

**П.А. Столыпин**