Война за Мальвины Часть 2 Пепел над волнами

«Когда умирает солдат — небо делает вдох.
И больше никогда не выдыхает.»
— из письма майора Рамона Касереса жене, апрель 1982







                Глава первая. Призраки и координаты.





Они шли на юг — тяжёлые, как судьба.
«Генерал Бельграно» разрезал воды, как нож старую плоть.
В каютах пахло потом, матэ, железом, тоской по дому и страхом, о котором никто не говорил вслух.

Старший мичман Педро Диего закуривал у задраенного люка:
— Ты веришь, что мы догоним эту войну, Франсиско?
— А разве она не уже внутри нас? — ответил ему лейтенант, сжимая фотографию дочери.

Солдаты играли в домино, прятали дрожь за смехом, писали письма, которые не дойдут. Кто-то шептал молитвы, кто-то — проклятия. Корабль гудел, как огромное сердце, которому суждено остановиться.

В соседнем отсеке капрал Эмилио вел дневник:
«Если мы вернёмся — куплю землю. Слишком много снится мне отец, и земля. Сегодня снилось, будто я в крови, но жив. Если погибну, пусть меня похоронят не в море, а под акацией. Я не боюсь. Просто я живой.»

На палубе лейтенант Бернал смотрел в горизонт.
— Ты веришь в честь, Хосе?
— Я верю в долг. А честь... она остаётся матерям.

Ниже, у машинного отделения, матрос Луис спорил с механиком:
— Мы идём слишком глубоко. Нам нельзя уходить так далеко, мы вне охранной зоны.
— Приказ есть приказ. Или хочешь сам в рубку пойти и сказать командиру, что боишься?
— Я не боюсь. Я... просто чувствую. Что-то не так.

Тем временем в северной части Атлантики, под толщей воды, «Конквэрор» ловил каждый шум.
Командир британской подлодки говорил сухо:
— У нас девять торпед. Нам хватит одной. «Бельграно» в зоне поражения. Приказ — топить.

— Но он вне боевой зоны! Это нарушение всех морских конвенций! — протестовал молодой офицер связи.
— Ты хочешь спорить с адмиралом? Вон из рубки. Здесь не курс международного права.

В Буэнос-Айресе...

Матери на Пласа-де-Майо собирались молча. У них были платки, фото, молитвы и ужас.Кто-то из прохожих бросил:
— Этих детей отправляют как мясо. Чья это победа будет — если не вернутся?

А в военной академии «Фунес» мальчишки строем маршировали:
— За Родину! За Мальвины!Голос капитана Эстрады гремел:
— Вы — не дети. Вы — солдаты нации! Запомните: трус убивает вдвойне — себя и брата рядом!

На базе в Рио-Гальегос лётчики собирали штурмовые группы.— Им нужен прорыв к авианосцу. Нам — просто дожить до завтра, — сказал капитан Хорхе.

2 мая 1982 года. 16:01 по местному.

Вода над подлодкой дрогнула.Пульс поднялся.Торпеды вышли.Шум — свист — всплеск.20 секунд — и сталь загудела адом.

— ПОПАДАНИЕ! — закричал радист.— Вторая торпеда! Цель разрушена! Уходим!

На «Бельграно» всё было иначе.Огонь прорезал коридоры.Тела выбрасывало за борт.Металл гнулся, как бумага.Солдаты не успевали понять, что произошло.

— ЛЕЙТЕНАНТ БЕРНАЛ УБИТ!— СВЯЗЬ С ОТСЕКАМИ ПРОПАЛА!— ПОСЛЕДНИЙ ШАНС — ПОПЛЫТЬ! КТО МОЖЕТ!

Матрос Луис вытащил троих из огня, потом исчез в дыму.Эмилио в последний момент кинул дневник в непромокаемый мешок и прыгнул за борт.

323 человека ушли на дно.Среди них были и те, кто молчал.Те, кто шутил.Те, кто ещё не целовал.

Вечером в Буэнос-Айресе одна женщина не дождалась звонка.Она закрыла ставни, зажгла свечу и молилась, уже не веря.

На следующий день газеты написали:«Атака на Бельграно: спорная победа Британии»

Но матери не спорили.Они начали сшивать чёрные ленты.И на стенах появилось слово:

«Предательство».





                Глава вторая. Пленных не будет

3 мая 1982 года. На борту авианосца «Hermes» — британский штаб.

— У нас зелёный свет от Лондона, — сказал командующий Вудворд. — Переходим к активной фазе.

— Что значит «активной»? Мы и так их топим! — бросил офицер связи.
— А теперь будем добивать. Лётчики, корабли, техника. Пленных не будет. Мы должны выбить у них волю.

Погода благоволила хищникам: серо-голубой туман закрывал небо, волны глушили звук двигателей. С британских палуб взмывали «Sea Harrier», уносясь в сторону Фолклендов.

Фолклендские острова были немыми. Сырая, обледеневшая земля тянулась к морю, как уставшее тело. Камни — скользкие, ржавые, холодные. Воздух резал дыхание. Сырая вата неба опускалась до плеч, как мокрая саванна. Крики чаек звучали, будто молитвы заблудших душ.

— Это не острова, это плевок Бога, — сказал один солдат, сжимая куртку у шеи.
— Это наша земля, — ответил второй. — Даже если она будет нами залита кровью.

У пролива Сан-Карлос:

Капитан Гарсия со своей ротой строил позиции на скалистом берегу.
— Вон там пройдут. Между мысом и рифом. Будет кроваво.
— А у нас? Что у нас против них?
— У нас есть 18-летние пацаны и вера, что Бог — аргентинец. Этого хватит на первый час.

Лейтенант Альваро достал старенькую рацию:
— Связь с командованием пропала. Я не уверен, что нас прикроют.
— Нас не прикроют, — сказал сержант Мендоса. — Но мы прикроем друг друга.

Внутри позиций:
Солдаты ставили мины, прокладывали проволоку, заряжали винтовки. Шутки затихали, как перед смертью. Никто не верил, что будет легко. Но никто не отступал.

В небе: британские лётчики обменивались командами. Цели были размечены: зенитные точки, склады, радары.

— Вижу цель. Работаем.

Первый налёт начался в 5:32 утра. Бомбы летели, как проклятья. Осколки пробивали землю. Снаряды рвали тела.

— ОТСТРЕЛИВАЙСЯ! — кричал Гарсия. — НЕ ДАЙ ИМ ДОСТАТЬ ОРУЖИЕ!

Сержант Мендоса остался без ноги, но продолжал стрелять лёжа. Рядом истекал кровью рядовой, молча глядя в небо.

— Держись, сынок, — прошептал он. — Мы продержимся. Мы должны…

На другом участке фронта в районе Дарвина:
Молодые бойцы сражались в рукопашную. Один из них, Мануэль Рамос, бросился с ножом на британца, закричав:
— За Марию! За сына, которого не видел!

Он погиб. Но успел.

Пленные аргентинцы стояли на коленях. Один из них — лётчик Альберто Крус — плюнул в лицо британскому офицеру. Тот ударил его прикладом, но не добил.

— Убей, если хочешь. Я всё равно вижу солнце. А ты — только приказы.

Британцы выстраивали лагерь. У них было всё: еда, медикаменты, подмога.

Аргентинцы копали окопы руками. Пальцы слипались от мороза, мёрзлая земля не поддавалась.

Ветер выл между холмами. На горизонте бродили овцы, чуждые к войне. Они смотрели тупо и равнодушно — как будто сами острова смотрели на бойню.

— Мы не проиграем, — говорил Гарсия. — Мы просто ещё не начали.

И в этот день, в Буэнос-Айресе, над Пласа-де-Майо женщина развесила на верёвке портрет сына. И молча пошла домой. Она больше не кричала. Она ждала.

А радио передавало:
«Сегодня погибло ещё 47 аргентинских солдат. Продолжается героическая оборона. Враг несёт потери. Аргентина не сдастся.»

Но никто не знал, сколько осталось снарядов. Сколько осталось людей. И сколько в этом слове — не сдастся — боли, пыли и прощания.





                Глава третья. Боже, если Ты есть.




Утро было злым.
На Мальвинах оно не наступало — оно просачивалось сквозь туман, как болезнь.
Дождь моросил по-английски, с насмешкой, и казалось, что сама земля стонет от усталости.

Капитан Гарсия не спал вторые сутки. Лицо стало каменным, руки дрожали от кофе и гнева.
— Сколько раненых?
— Пятнадцать. Из них четверо без сознания. Один — без лица. Трое — дети, Гарсия. Им по семнадцать…
— Мы все дети здесь, пока смерть не прижмёт к камню.

Лейтенант Альваро проверял окопы. Ветер забирался под бронежилет.
Вдруг — хлопок, взрыв, визг.
— МИНА! — закричал кто-то.
Осколки впились в грудь рядового Томаса, но он не закричал. Он только сел. И больше не встал.

— Боже… если Ты есть, — прошептал сержант Мендоса, — забери нас по одному, не всех сразу. Дай нам хоть день…

Издали доносился гул моторов. Британские десантники начали высадку.
Но остров молчал.

В долине, среди камней, стояла девочка.
— Кто это? — удивился Альваро.
— Показалось. Это коза. Или сон. Здесь всё сходит с ума.

Сигнальщики сбились с ритма. Сигналы шли не туда. Помехи мешали донести координаты.
Радио трещало:
— …атака… фланг справа… уходим…

Но куда уходить?
Позади — море. Впереди — смерть.

Гарсия вышел на гребень холма. Поднял флаг.
— Пока он стоит — мы стоим.

Один из солдат записал в блокнот:
«Я не герой. Я просто хочу, чтобы имя моё помнили как того, кто не убежал.»

Бомбёжка началась внезапно.
Мальвин дрожал.
Огонь с неба.
Крики.
Дым.

Пехотинец Родриго схватил связиста:
— Если погибну — скажи Марии, я держал кольцо в кармане. Я должен был…

Он не договорил. Ему оторвало плечо.

Всё смешалось: глина, кровь, дождь, крик.
Мальвинские чайки взлетели, как души.

В Буэнос-Айресе, у Пласа-де-Майо, мать Мануэля зажгла свечу.
И впервые с начала войны… плакала вслух.

Пушки умолкли на полчаса. Мальвины задыхались дымом. Гарсия нашёл в земле живого бойца — мальчика, покрытого пеплом.
— Как зовут?
— Сесар…
— Ты живой, Сесар. И это — уже победа.

Сесара увезли в грузовике санитаров. Он не знал, что всю семью его уже похоронили — отца расстреляли, мать умерла в Ла-Плате.

В штаб пришло сообщение:
«Морская пехота врага высадилась на юге. Требуется подкрепление.»
Но подкреплений не было.

Альваро опустился у костра, закутался в мокрое одеяло. Ветер шептал в уши, как голос матери:
— Держись, сынок… держись…

В другой части острова двое солдат нашли тело беркута. Птица лежала с раскинутыми крыльями, как символ тех, кто не выжил, но летал.
— Жалко. Он был выше этой войны.

На заднем холме подросток по имени Эстебан читал вслух из Евангелия:
— «Не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить…»

Никто не перебил его. Все молчали. Даже ветер.

В штабе Гарсия выписал последнюю команду:
— Приказываю обороняться до последнего бое припаса.
— А потом?
— Потом — штыки.

Ночь пришла, как больничная простыня. Мальвины снова покрылись туманом. Собаки выли. Снег падал, как прах. Но флаг всё ещё стоял.
А у Пласа-де-Майо матери не спали. Мир продолжал жить. Но здесь — жила только война.




                Глава четвёртая. Мясо для дождя.




Штурм начался в 04:48.

Мальвины были тёмны, как нутро слепого зверя.Дождь не шёл — он стекал стенами, щедро смывая надежду.Грязь лезла в глаза, в рот, в душу.Всё, что двигалось, было грязью. Всё, что стояло — мишенью.

Пехотинец Лусеро вцепился в автомат:
— ОНИ ИДУТ!

Вспышки света вырезали силуэты.
Лица — в грязи, в крови, в крике.Снаряды разрывали небо, как будто Бог рвал старое знамя.

Лусеро стрелял, пока не заклинило.Он отбивался лопатой. А потом — кулаками.Один британец подбежал — Лусеро впился зубами в горло.

— Я НЕ УМРУ, КАК ПСИНА! — кричал он, весь в крови.— Я ЧЕЛОВЕК!

Осколок пробил ему горло.Он упал — и захрипел стихами:
— Мама… я вижу тебя…

Пока одна рота погибала, в другой командир Арсе бросал последнюю гранату.— Они не возьмут нас живыми!

Он подорвал себя и пятерых врагов.Тела разлетелись по мокрому мху.Сердце Арсе потом нашли в тряпке и передали его отцу.

Среди убитых — 16-летний Умберто.Его нашли с вырванным сердцем и улыбкой на лице.Он так и остался лежать, как ребёнок в снегу.Младшая сестра потом будет искать его на кладбищах, целовать камни, не зная, какой из них — его.

Гарсия послал последнее сообщение:«У нас нет патронов. Просим только одного — пусть помолятся за нас.»

Ответа не было. Ни от командования, ни от Бога.Остался только ветер.

Лейтенант Альваро бежал через дым, неся на плечах мёртвого бойца.— Его звали Анхель… Он был из Росарио…

Он шёл, не зная куда. Он шёл, потому что мёртвых не бросают.Пули звенели рядом, но он шёл.Когда его ранили — он не остановился.Когда он упал — он прикрыл телом того, кого нёс.

На восточном фронте капитан Ортега услышал радио:
— ВСЕ ОТОЙДИТЕ. ПРИКАЗ СДАВАТЬСЯ.

Он выключил приёмник.
— Мы не сдадимся. Мы станем землёй, но не заложниками.

Он зарядил пистолет. Один патрон — себе. Другой — в грудь врагу.Но он не успел.Бомба ударила прямо в блиндаж.Там осталась только воронка и клочок письма:
«Сынок, не забудь шарф, там на юге холодно…»

Санитарка Марта прятала письма мёртвых под плащ:
— Может, хоть это дойдёт…

Она не знала, что дважды в день кто-то будет вскрывать её сумку.Что письма пойдут в архив.Что никто не увидит слёз, вложенных в чернила.

Убитый солдат держал в руке записку:
«Мама, прости, я не вернусь. Но я сделал всё, чтобы не стыдилась.»

Мать узнала письмо через две недели.Она шла по улице в Мендосе и вдруг закричала:
— ЭТО ЕГО РУКА! ЭТО МОЙ МАЛЬЧИК!

Её увезли в скорую. Она больше не говорила.Только смотрела в окно и шептала:
— Я слышу, как он зовёт…

Мальвины покрылись мёрзлыми телами.649 — официально.Но каждая мать считает только одного.

Убитый шёлковый флаг развевался на останках танка.Чайки сели на каски.Каски были пусты.

И когда пошёл снег — чистый, как покров —он не прикрыл тел.Он только показал, где лежат наши.

Война не закончилась.Она впиталась в землю.И когда ветер с юга стонет по ночам —это не буря. Это дети зовут домой.

И ты, кто читаешь это — не отворачивайся.Потому что сегодня ты живой.А они — в небе, плачут над Мальвинами.




                Глава пятая. Камни, которые не плачут.




5 мая 1982 года. Утро на Мальвинах. Ни солнца. Ни ветра. Только гул. Будто сама земля вздыхает от усталости, от памяти, от мёртвых.

На южной линии обороны солдаты не ели третьи сутки. Хлеб превратился в жмых. Вода — в ржавчину.

— Тело греет только тело, — сказал Альваро, прижимаясь к ещё живому капралу.
— А душу?
— Душу пусть греет Бог. Если не ушёл отсюда.

Гарсия сидел у поломанной пушки. К ноге его прилипла кровь, чужая. Он пил снег из каски и глядел в сторону холма, где больше никто не появлялся.

— У нас осталась одна сигнальная ракета, — сказал радист.
— Тогда выстрелим в небо. Пусть они там знают, что мы всё ещё здесь.

По камням ползла женщина — санитарка, носящая имя Святой Риты. Она тащила носилки с телом, которое нельзя было оставить.

— Кто он?
— Не знаю. Без лица. Но в руке — крестик. Может, кто узнает…

Огонь с британской стороны шёл без пауз. Плотный, тяжёлый, как молот по гробы.

Мальчик по имени Хосе упал на мине. Его подняли куском брезента.
У него не осталось ног, но рот его шептал:
— Мама…

— НЕ ТРОГАЙТЕ ЕГО! — кричал сосед. — Он ещё дышит!

Мальчик умер, пока его клали на землю. Улыбаясь.

Под брошенной машиной ютились четверо. Один играл на губной гармошке.
— Что ты делаешь, идиот?!
— Молюсь. Музыкой. Если Бог не слышит слов — может, услышит звук.

На скале, выше лагеря, кто-то написал кровью:«Мы были здесь. Не забывайте.»

Когда пришёл вертолёт, он не сел. Он бросил ящик с бинтами и улетел.
— Они нас сдали, — прошептал Гарсия.
— Нет. Они просто не верят, что мы живы.

Одна птица не улетела. Она села на руку убитого. И осталась.

Когда настанет вечер, Марта — та, что собирала письма — зажжёт последнюю свечу.
И скажет:
— Если хоть кто-то прочитает, пусть плачет не за нас. Пусть плачет за то, что не пришёл раньше.

А на берегу будет стоять мать.Она не дождалась сына. Она не знает, что он умер.Но она чувствует — сердце колет. Ветер говорит шёпотом. И в этом шёпоте — его имя.

Пока есть матери, война не кончена.
Пока есть Мальвины — в камнях, которые не плачут — будет жить тот, кто упал лицом в дождь и не сказал: «хватит».




                Глава шестая. Воронки.




На пятую ночь начался обстрел.

Никто не говорил. Все знали: если заденет — никто не найдёт. Воронки были глубиной в человека, а иногда — в дом.

Солдаты лежали в них, как в могилах. Только живые. Пока что.

Капрал Луис закрыл глаза, шепча:
— Прости, Господи, если не тем жил…

Гарсия снова вышел на линию. Он шёл, как тень, через чёрную воду, через дым.
— Кто жив?

Из окопа донеслось:
— Я. Я ещё жив.

— Сколько вас?
— Нас? Двое. Один уже не говорит.

Гарсия взял его за плечо.
— Встань. Даже если умрёшь — встань.

Они стояли — как проклятые. Против неба. Без надежды.

Потом снова началось.
Снаряды вырывали землю. Камни летели в лица. Кто-то кричал. Кто-то уже не мог.

Под завалом нашли руку. Просто руку. На ней было кольцо. Внутри — имя жены. И слово: Siempre.

— Он был из Кордовы, — прошептал кто-то. — У него трое детей…

Санитарка Марта держала бинты. Её руки тряслись. К ней подполз мальчик:
— Не плачь… Лучше молись…

Она закричала впервые за всю войну:
— Я не успеваю! Они умирают быстрее, чем я могу перевязать!

Старик в шлеме, раненый в живот, вытянул руку:
— Отдай бинт тем, кто моложе… Мне хватит взгляда на небо…

В лагере солдаты жгли мундиры, чтобы согреться. Один из них читал вслух письмо:
«Папа, я верю, ты вернёшься. Я верю в твои шаги. Я выучил марш.»

Он не знал, что письмо пришло через неделю после смерти его сына.

Офицер Альваро упал на колени у останков взвода:
— За что… за что мы их привели сюда?

Ответа не было. Только воронки. Только стук сердец, которых уже нет. Когда всё стихло, пришла тишина. Но она не была миром. Это была злобная, смертельная тишина, в которой слышно, как ломаются души. И один из них, раненный в щеку, написал углём на брезенте: «Пожалуйста, не забывайте, что мы были. Даже если победы не будет.»




                Глава седьмая. Тени без глаз.




Солдаты больше не различали дни. Был только холод. Грязь. И страх, что дыхание услышит враг.

На Мальвинах наступала ночь, которая не имела конца. И с ней пришёл ужас.

У холма Сан-Карлос, в выжженной полосе, находили тела без лиц.
— Что это? — спросил один.
— Напалм, — ответил второй. — Но такое ощущение, будто это делал не человек.

Мальчик по имени Нестор, которому было 16, перестал говорить.
Он сидел, глядя в одну точку, и не моргал.
Когда к нему подошли, он сказал:
— Там внутри… они кричали… но мы не открывали. Мы не открывали.

Офицер Альваро пытался сохранить контроль, но руки его дрожали.
— Я больше не различаю лица. У них нет глаз. Только провалы…

В лагере раздался вопль. Санитарка Марта сорвала с себя повязку, закричала:
— ОН ШЕВЕЛИТСЯ! ЭТО МЁРТВЫЙ, НО ОН ШЕВЕЛИТСЯ!

Тело, которое они оставили на третий день, сидело у палатки.Его глаза были открыты, но в них не было жизни.

— Это бред, — сказал Гарсия. — Мы не спим. Мы видим то, что уже внутри нас.

— Я слышу, как зовёт меня брат. Он умер в Аргентине два года назад. Но здесь — его голос. — шептал связист.

Мальчик с переломанным позвоночником просил:
— Не усыпляйте. Пусть боль будет. Я хочу чувствовать, что ещё есть… я…

Они хранили тела у стен, потому что не могли их захоронить.
Земля не принимала. Замёрзла. Отказывалась.

Один солдат молился в крик:
— ГОСПОДИ, ЕСЛИ ЭТО ТВОЯ ВОЛЯ — СДЕЛАЙ НАС СЛЕПЫМИ!

На седьмую ночь пошёл чёрный дождь. Он пах не водой — а чем-то тёплым, как кровь.
Крыши текли. Тела гнили. Тишина лопалась от шорохов.

— У меня под кожей ползёт что-то, — сказал рядовой Сесар. — Это не страх. Это память, которая хочет вылезти наружу.

Гарсия приказал:
— Выжечь сектор. Всё. Даже наших.
— Но…
— Делай. Это лучше, чем позволить им стать… вот этим.

Утром они нашли верёвку. Повешенный солдат висел в мокром плаще, а на груди у него было написано углём:
«Я видел ад. Он не под землёй. Он — здесь.»

Офицер Альваро больше не говорил. Он рисовал на стене черепа.А потом просто лёг рядом с убитыми. И не встал.

Санитарка Марта вскрыла ящик с медикаментами, нашла морфин, и один за другим вводила дозы тем, кто кричал ночью.
Когда Гарсия нашёл её, она была бледна, как снег.
— Я просто… не могла иначе. Я не убийца. Я — мать.

В те дни ни одна птица не пела на Мальвинах.
Даже ветер притих. Он слушал, как сходит с ума последняя рота Аргентины.




                Глава восьмая. Улыбка мёртвого лейтенанта.




Снег сыпался, как пепел из другого мира.
Ни звуков, ни шагов — только редкие стоны и шорох бинтов, которые больше не помогали.

Они нашли его под завалом в каменной щели.
Лейтенант Дамиан Россо. Младший командир. Сын учителя. Поэт до войны.
Он лежал, застыв, с пулей в груди. Улыбался. Улыбался, будто понял, что всё уже написано — и теперь можно молчать.

— Он держал блокнот, — сказала Марта. — Хотите прочесть?

Гарсия взял тетрадь. Там было:
«Если меня убьют — скажите моему отцу, что я не испугался. Я просто перестал верить, что нас слышат.»

Никто не знал, как он умер. Может, от пули. Может, от одиночества.
Но он лежал в позе, словно спал. И на его лице был покой, которого не было у живых.

Солдат Фернандо плакал у тела:
— Он давал нам стихи. Он учил, что смерть — не финал, а восклицание. А теперь он — восклицание сам.

На южной линии Мальвин британцы начали использовать газ. Не боевой. Психотропный. Он вызывал галлюцинации.

— Я видел маму, — кричал один.
— Я видел, как мой дом горит, и я не могу выйти, — шептал другой.

Гарсия приказал налить кофе и держаться, но сам забился в угол и сжёг старое фото семьи.
— Чтобы они не пришли. Чтобы они не явились, как тени…

Мальчик Хулио смеялся среди окопов:
— Папа пришёл! Папа вон там, за флагом!

Папы не было. Флаг был чёрный.

Ближе к вечеру лейтенант Альваро всё же встал. Он посмотрел на Марфу и сказал:
— Давай похороним хотя бы одного. Хоть одного. По-человечески.

Они вырыли яму. В ледяной глине. Руками.
Тела несли в простыне. Сняли с него всё, кроме крестика.

И вот он — лейтенант Россо — лежал в земле. Над ним положили камень. И Марта шептала:
— Пусть хоть он не вернётся. Пусть он уснёт по-настоящему.

В ту ночь снова был шторм. И снова ветер.Но когда все спали, кто-то вышел и вырезал ножом на скале:
«Лейтенант Россо спит здесь. Не будите.»



                Глава девятая. Стая над телами.




Когда в небе показались первые стервятники, никто уже не удивился.
— Они знают, — сказал Гарсия. — Они чувствуют, когда близко кость.

Мальвин покрыт телами. Мёрзлыми, раздутыми, забытыми. Бельё висит на штыках, как флаг без Родины.
Некоторые лежат поперёк окопов, некоторые — в земле, которая отказывается закрыться.

Над полем — стая. Тени скользят по щекам живых.

Сержант Пабло вышел на линию и закричал:
— УЛЕТАЙТЕ! УЛЕТАЙТЕ!
Птицы не сдвинулись. Они ждали.

— Это не птицы, — прошептал Хулио. — Это души. Их много. И они хотят к нам.

Марта больше не говорила. Её лицо стало белым, как бинт. Вчера она мыла руки. Сегодня — просто держала мёртвого за запястье. Словно чтобы удержать.

В блиндаж спустился Гарсия.
— Кто остался?
— В строю — шестеро. Из них двое без пальцев, один слеп, один не встаёт.

— Где Альваро?
— Он вышел с винтовкой и не вернулся.

На склоне нашли его тело — с пулей в подбородке. Под ним — записка:
«Я не хочу быть ни в чём. Ни в списке, ни в рапорте. Пусть я стану тишиной.»

Письма больше не приходили. Радисты ушли в себя. Один рисовал круги. Другой ломал пальцы. Третий кричал ночью:
— Мама, я здесь! Забери меня! Я не боюсь — я просто не знаю, где дом!

Солдаты писали на камнях имена погибших. Краской. Кровью. Что найдут.
— Мы сделаем кладбище. Если не снаружи — то хотя бы внутри.

В небе раздался гул. Кто-то поверил, что это спасение. Кто-то — что новое адское утро.

Бомбёжки не было. Только листовки. Они падали, как снег:
«Сдавайтесь. Вы окружены. У вас нет шансов.»

Один из мальчиков поднял листок, разорвал, затолкал в рот и проглотил.
— Я ем их слова. Пусть они останутся в моей кишке, а не в сердце.

Когда пришла ночь, к лагерю подошёл волк. Настоящий. Зверь. Он смотрел — и не рычал.
— Это мы теперь в его стае, — сказал Фернандо. — Мы такие же. Голодные. Одинокие. Дикие.

И над всем этим — небо. Серое, как забытое знамя. Без звёзд. Без Бога.

Только стая. Только тела. Только молчание.




                Глава десятая. Соль и дым.




Мальвины плакали дождём, но не мыли грехов.
Каждая капля ложилась в раны, как соль.
Каждый вдох — как заново родиться в аду.

Уцелевшие ели снег, запивали его кровью, выцарапывали ложками землю — в поисках хоть чего-то, хоть червя.

Фернандо кричал во сне:
— Я живой! Я живой! Отпустите меня!

Он просыпался в слезах. А потом смеялся. Громко. Безумно. И снова плакал.

— Он не выдержал, — шептал Пабло. — Никто бы не выдержал.

Внутри траншеи тлела шинель. Её кто-то поджёг специально. Чтобы согреться? Чтобы забыться? Никто не признался.

Старший по званию теперь был рядовой. Офицеры или умерли, или замолчали. Командовал теперь страх.

Гарсия потерял голос. Он показывал жестами. Один палец — вперёд. Два — вниз. Три — к Богу.

У подбитого грузовика Марта стирала бинты в луже. Вода была розовой. От крови.
— Это уже не война, — сказала она. — Это затмение.

Из центра острова поступила весть: раненых больше не забирают.
— Их оставляют. Как овощи. Как мусор.

Один из солдат пытался застрелиться. Осечка. Второй пытался повеситься. Верёвка оборвалась. Третий ушёл в море. Его не нашли.

— Мальвин знает, кого держать. А кого уносить, — сказал кто-то.

В небе появился вертолёт. Он снизился, завис, и сбросил ящик. В ящике — пустые мешки для тел. И одна коробка печенья.

— Нам дают пищу и мешки. Они не верят, что мы встанем.

Мальчик Томи нашёл фото семьи. Не своё. Он держал его, как иконку.
— Теперь это мои. Я их запомню. Они будут меня ждать, даже если я чужой.

У берега нашли лодку. В ней — трое мёртвых. Дезертиры. Один — с запиской на груди:
«Мы не смогли. Простите нас. Нам страшно. Мы хотим домой.»

Гарсия смотрел в небо. Ему было всё равно. Его лицо — как маска мёртвого генерала.

— Всё, что мы делаем теперь — это не сдаёмся. Не сдаёмся даже дыханием.

А над лагерем снова пролетела стая. Уже не птиц. Уже просто силуэтов.
И Марта сказала:
— Мы живём в дыму. Но в этом дыму — ещё кто-то поёт.

Пабло спросил:
— Кто?
— Те, кто не забыт. Те, кого вспоминают по именам, а не по номерам.

Она достала нож и вырезала на каске:
«Меня звали Марта. Я хотела быть учительницей. А стала — последним свидетелем боли.»




                Глава одиннадцатая. День, когда перестали звать по именам

Утро пришло, как плеть. Не неся света, не принося надежды.
Просто стало видно: кто мёртв, кто полужив, кто ещё кричит без звука.

На восточной линии обороны лежали вросшие в землю. Они уже не просили — только смотрели. Один — без глаз. Второй — без челюсти. Третий — с открытым животом и молитвой в крови.

— Мы больше не называем их, — сказал Пабло. — Мы боимся, что кто-то ответит.

— Что тогда?
— Придётся снова надеяться. А мы забыли, как это.

В центре Мальвин, в полупустом штабе, Марта нацарапала на ящике:
«Если это кто-то найдёт — мы были. Мы были.»

У подбитого танка лежал мальчик с раскрытым альбомом. В нём — рисунок семьи. Папа, мама, собака, он.
Он умер с этим альбомом на груди. И с улыбкой.

— Я видела, — сказала Марта, — как его пальцы двигались после смерти. Он хотел дописать… он не успел.

Вскоре стало ясно — новые бойцы не придут.
— Кончились, — сказал кто-то. — Или нас вычеркнули из отчётов.

Появились слухи: Британия готовит зачистку. Не переговоры — зачистку.
— Что это значит?
— Никого. Ни тел, ни слов. Только остров и ветер.

Гарсия достал флаг. Последний. Аргентинский.Проткнул его штыком и поставил в грязь.

— Если они придут — пусть видят, за что мы умирали.

Кто-то начал молиться вслух. Кто-то встал на колени. Кто-то обнял рядом стоящего и просто сказал:
— Прости. Я не хотел кричать. Я не знал, что ты боишься больше меня.

На западной линии был взрыв. Снаряд пробил склад с телами. Запах был как нож. Люди падали в обморок, не доходя до места.

Мальчик Сантос нашёл свой жетон и переписал имя на другом:
— Я хочу, чтобы мама подумала, что я умер. Пусть не ждёт. Пусть живёт…

И тогда — впервые за всё время — пошёл настоящий дождь.
Чистый. Без запаха. Без соли.
Он смыл с камней кровь. Но не смыл память.

Пока он шёл, никто не двигался. Все смотрели вверх.Они думали, что это слёзы. Или прощение. Или конец.

Но это был просто дождь. И больше — ничего.




                Глава двенадцатая. Последний огонь.





Мальвины дрожали. Не от ветра. От ожидания конца.

Командование не отвечало. Радио молчало. Еда — закончилась. Вода — снегом. Вера — пеплом. Остались только друг друга.

Гарсия вырезал из шинели крест, повесил себе на грудь и сказал:
— Когда они придут — я буду смотреть им в глаза. Даже если они в касках.

Пабло собрал троих. Они носили на себе всё, что осталось от роты.
Один с простреленной ногой. Другой — с шизофренией. Третий — мальчик с письмом в кармане: «Если найдёшь — отнеси маме. Я так хотел успеть.»

В лагерь зашёл волк. Сел. Молчал. Ждал.

— Он нас не боится, — сказала Марта. — Он понял, что мы свои.

Гарсия нарисовал план обороны — на земле. Пальцем. Камнем. Потом затёр. Смысла не было.

— Мы не удержим. Но мы сделаем больно. Чтобы они помнили.

На рассвете началась зачистка.

Британские части входили под прикрытием дымовых. Авиация не участвовала. Им сказали: "жечь небо не надо, земля уже сдалась".

Но земля не сдавалась.

Первые взрывы разнесли столовую. Вторые — ангар. Третьи — госпиталь. Там лежали те, кого несли последние две недели. Их не успели вынести.

— Я слышал, как он пел, — шептал Пабло. — Пел под бомбёжку. Чтобы не умереть в тишине.

Потом Гарсия дал команду:
— ВСЕ — НА ОТКРЫТУЮ ЛИНИЮ!

Они высыпали из блиндажей. Полураздетые. Кровавые. Шатающиеся. С автоматами, винтовками, бутылками с зажигательной смесью.

Один из них нёс факел. Настоящий. Из лома, ткани и бензина.

— ЭТО НЕ КОНЕЦ! — закричал он. — ЭТО ПРОКЛЯТИЕ!

Они шли. Они стреляли. Они падали. Вставали. Кричали.
Один из мальчиков начал молиться вслух:
— Отче наш, Иже еси на небесех…

Он не дошёл до «Аминь». Его разорвало.

Гарсия шёл с флагом. Он не стрелял. Он просто шёл.
Пули рвали флаг, лицо, руки. Он падал, вставал, и снова шёл.

— Я не боюсь, — шептал он. — Я просто иду. Пусть они знают — у нас был цвет.

Один из британцев остановился. Не стрелял. Смотрел. Его позвали. Он ответил:
— Они... не как мы думали.

К вечеру всё кончилось.

Из трёх сотен осталось девять. Они сидели в воронке. Пили снег. Держались за руки.

Марта жила. Она шила бинтами платки. На каждом — имя. Если знала. Если успела спросить.

Вечером британский майор подошёл. Без оружия. Без угроз. Он сказал:
— Мы не знали. Простите.

Марта не ответила. Только посмотрела. И в её глазах не было прощения. Была соль.

Потом пошёл снег. Не просто снег. Он был как пепел. Пепел над волнами.
Смешанный с дымом, с мясом, с памятью.

На следующий день, в Буэнос-Айресе, мать одного из мёртвых надела красную рубашку.
— Он не вернётся. Но я не надену чёрное. Я буду его солнцем. Пусть не скажут, что он ушёл в темноту.

На кладбище Мальвин поставили крест. Без имени. Без даты. Без эпитафии.
На нём было вырезано: «Тот, кто шёл до конца. Один из нас. Все из нас.» И море молчало. И небо молчало. А под землёй шептали имена. И те, кто остался, повторяли их — снова и снова. Пока у них был голос. Пока был смысл помнить.



                КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ.