Ядовитая морковь

(Предчувствие дискурса)

Моне Лизе ночью снились кошмары, а наутро она проснулась вся в прыщах.
Поначалу Лиза ничего не заметила, но в ванной, взяв в руки зубную щетку и тюбик с пастой, взглянула в зеркало и изумленно пробормотала:
- Блять...
Прыщи выскочили на лбу, в углах носа, на подбородке в ямке под нижней губой... в общем везде.
- Это что еще за поветрие?.. - проговорила Лиза как бы самой себе и полезла рыться в аптечный шкафчик в поисках целебных мазилок.

Потратив не менее получаса на минимально необходимый утренний туалет, она наконец выплыла в кухню, втягивая ноздрями давно уже доносившийся оттуда кофейный запах.
Кржиштоф, упершись локтями в стол и высунув от усердия кончик языка, тщательно перекладывал сигареты из пачки с раком легких в пустую пачку с раком гортани. Перед ним дымилась початая чашка кофе.
- Ты что, дурак?! - возмутилась Лиза. - Рак гортани практически неоперабелен. Даже на ранних стадиях. Деревня...
- Молчи, женщина, - сурово возразил Кржиштоф, не поднимая головы от работы, но тут же поправился: - Как ты спала, любимая?
Лиза запустила кофеварку, внутри машины загрохотала встроенная мельница.
- И если хочешь знать, - продолжил Кржиштоф, закончив перекладывать сигареты, - болезни, включая рак, меня теперь вообще не интересуют. У меня вон дамарский пескорой на балконе плодится как подорванный. А на бордово-бурые легкие на пачке мне просто неприятно смотреть.
- Какой еще пескорой? - скривив рот, поинтересовалась Лиза, подставляя чашку под струйку кофе.
- Дамарский, Моночка, - пояснил Кржиштоф, - дамарский. А всему виной ядовитая морковь. - Он отхлебнул кофе из чашки. - Немецкие социал-демократы вывели особый сорт, а наши ее завезли, когда в Сызрани был неурожай.
- И что теперь, Бздурек? - забеспокоилась Мона.
Фамилия Кржиштофа действительно была Бздурек, и он немного стеснялся этого, стараясь, однако, держаться на людях кабанчиком. "Бздурек, - радушно представлялся он незнакомым, выставляя вперед крепкую ладонь. - Из шляхтичей... Мнишекам прямая родня". Тут же завязывался оживленный трёп на исторические темы, поминали Марину, Лжедмитрия, затем Минина вкупе с Пожарским, а затем беседа всегда расползалась в стороны, каждый стремился блеснуть эрудицией, и о Бздуреке забывали.

- Так что теперь? - повторила вопрос Мона. - Что нам проку от твоих пескороев?
- Не знала? - искренне удивился Кржиштоф. - Да они вообще ничем не болеют! Сейчас наплодится их еще с полсотни - и сделаю из них настойку. Будем пить себе и ничем не болеть.
- Здорово... - согласилась Мона. - А потом бы еще на Марс улететь первыми, чтоб не видеть здесь больше никого - в первую очередь придурка-начальника...
- Марс надо сперва подогнать поближе, - хмуро возразил Бздурек. - А то до него шибко долго лететь. И спрятаться, кстати, там всё равно надолго не удастся - рано или поздно все здешние аферюги туда тоже насыплются.
- Это ты здорово придумал - Марс подогнать... - покрутила головой Лиза. - А то до него... - Она потыкала пальцем в мобилке. - До него двести миллионов верст лететь. В среднем, конечно - смотря какая при вылете будет констелляция. Это чокнешься столько висеть в невесомости, да еще в тесноте и вони.
- Верно, - согласился Кржиштоф. - Как думаешь, в сети можно найти мейл Маска? Надо ему написать - может, он впряжется в этот проект, раз уж у него там и так всё без конца летает.
- Точно... - задумчиво проговорила Лиза. - Маск это вариант. Я пороюсь в сети... конечно найдем его мейл. Может, и денег еще немного обломится. Знаешь, я бы хотела "лексус" последней модели. Бутылочного цвета, мой любимый.
- Зачем тебе "лексус" на Марсе, глупая дурочка?
- Ну... тоже верно... - легко согласилась Мона Лиза.
Она поднялась из-за стола и поставила кофейную чашку в раковину.
- В общем, решено: подгоняем Марс куда-то поближе, ну типа чтоб был как Луна, чего... Ты молодец.
Бздурек довольно ухмыльнулся.
- А кто в это дело впряжется, - продолжила она, - Маск или Безос - мне это вообще по барабану.
- Богатых на планете полно, факт, - согласился Кржиштоф. - И всем им конечно же скучно.
- Точно-точно, - поддержала его Лиза. - Сколько можно давиться фуагрой и лобстерами? Пускай-ка послужат прогрессу.

В прихожей они торопливо оделись, подхватили свои неподъемные раздвоенные велорюкзаки, которые у туристов зовутся "штанами", вытащили внизу из подвала велосипеды и отправились - каждый в свою сторону - развозить рекламные флаеры по северному Бирюлёво.

Все болезни на свете происходят от нервов - и только одна от удовольствия: это диабет. Сперва в крови у больного регулярно находят триглицериды, доктора убеждают пациента отказаться от шоколада и сдобных булочек, угроза растет и крепнет - и вот однажды количество переходит в качество: глюкоза в анализах вылетает за всяческие рамки, и тогда уже всё, капец, сливай воду - никакими пилюльками теперь не восстановить статус кво: бедняга-пациент становится инсулинозависимым и вынужден пожизненно делать себе укольчики в живот, а также съедать на сон половинку груши, чтобы сахар за ночь не упал до нуля. Это как, помнится, неэстонцы в древние времена долго гонялись за начинающим литератором Бродским со шприцами наперевес, чтобы заставить его заторчать, и только эстонский стиль, победив как школа, позволил поэту-лауреату избежать болезненных и опасных уколов. Славное, наивное было время: о героине знали только в Политбюро, а антропоморфин продавался в пакетиках из сероватой оберточной бумаги, которую дилеры доставали в бакалее у продавцов сыра "Голландский" и докторской колбасы.

- Курить нельзя, Лиза, - хмуро проговорил Кржиштоф, выходя на балкон.
Вечерело. Солнце красиво закатывалось за крышу высотки напротив, отливая горячим оранжевым. Лиза, как видно, тоже недавно вернулась с развозки и была еще во всём уличном, включая замызганные от долгой езды по лужам кроссовки.
- Курение вызывает у девочек импотенцию... - назидательно продолжил Бздурек. - Грудь от него уменьшается, а голова увеличивается... Ты этого хочешь?
- А что в этом плохого, Крис? - подняла на него усталый взгляд Лиза. 
- Я не Крис! - лениво-привычно возмутился Кржиштоф. - Сколько раз тебе говорить?
- Не Крис... - передразнила его Мона. - У вас небось и Христос тоже Кржистус?
- Я не знаю, - передернул плечами Бздурек. - Я атеист. - И добавил слегка не в тему: - А я записался на Риточку...
- Класс... - без выражения отреагировала Лиза. - Поздравляю, осуществляются мечты. А то ты в ней дыру уже проглядел. И когда?
- Через три недели. На нее реально очередь...
- Природа создала девушек чтобы их тискали и вожделели, ясно?
- Ясно. Что тут неясного?
- А вообще все мы, Бздурек, по-своему марионетки.
- Как это?
- А вот так. Ты, например, марионетка своего мозга.
- В смысле?..
- Ну, смотри... Достаточно прострелить тебе сердце - и ты умрешь. Максимум через три минуты. Безвозвратно...
- Ну и?..
- Мозг перестанет дёргать за ниточки части твоего тела и белки начнут разлагаться. Это даже хуже чем у марионеток - те без хозяина просто лежат в ящике и по крайней мере не портятся.
- Ты это к чему?
- Так что-то вдруг... - проговорила Лиза, задавливая сигарету в пепельнице и поднимаясь. - Пойду в душ... Устала как чёрт. - И она направилась в ванную, а Кржиштоф поплелся на кухню разогревать для них нехитрый ужин.

...В зале отчаянно зааплодировали, и тут на эстраду, делая лицом знаки присутствующим, вышла Анна Медвежий-Самец.
- Камерады! - громко воззвала она, уверенно укрепившись за пюпитром-трибуной с микрофоном. Бундес-орел, прицепленный к трибуне спереди, на самом виду, вздрогнул и закачался.
- Камерады, - продолжала Медвежий-Самец. - Пришло время, как я считаю, заменить проводниц продажной любви в федеральных землях искусственным интеллектом.
В зале загомонили.
- А на презентацию этого проекта мы пригласим содомитов...
- Содомитов? - громко переспросил кто-то из первых рядов.
- Именно содомитов, товарищ, - подтвердила Анна. - Вы что же, глухой? Или я нечетко артикулирую? Они только рады будут участию в социальной жизни. И сделают нам сбор, чтобы покрыть хоть часть расхода федеральных средств на фуршет и аренду помещения.
Делегаты-мусульмане как по команде поднялись все разом и гуськом по проходам двинулись вон из зала.
- Ну... раз у нас тут такая перемена... - Председательствующий со сложным выражением проводил взглядом покидающих зал депутатов. - ...И кворума всё равно нету, предлагаю поговорить о наболевшем, камерады. А именно о запасах моркови, репы и топинамбура, подвергшихся поражению всяческой дрянью. Особенно это, камерады, коснулось несчастной моркови. Помимо мучнистой росы, ее запасы в фермерских хозяйствах оказались поражены белой гнилью, или, иначе, склеротиниозом, черной гнилью, или альтернарией корневой, а также серой гнилью Botryttis cinerea...
- Пятьдесят оттенков серого! - снова выкрикнул кто-то в передних рядах и глупо захихикал. В зале грозно загудели голоса.

- Орал и анал авторитеты тоже считают содомией, знала? - проговорил Бздурек.
Мона отрицательно помотала головой.
- Кого же они собирается приглашать? - продолжал он. - Каждого второго с улицы?
- Или каждую вторую... - подхватила Лиза. - Главное, чтобы в анонсе о презентации это словечко прозвучало. У немцев всегда так: им главное дебаты. И кто больше наплюёт на оппонента слюнями. Такой уж народ, ничего с ними не поделать.
...Тем временем немецкие социал-демократы снова решили облегчить положение трудящихся. В центральный офис партии было завезено четыре паллеты писчей бумаги, всего около пятисот тысяч листов, старые струйные принтеры отправили по общагам для беженцев, чтобы раздать их там бесплатно, а уже на следующий день грузовик подвез к офису сто восемьдесят новых, с иголочки, дуплексных принтеров от "НР", собранных по неразрушающе-возвратной технологии, от которой мир с каждым днем становится краше.
- Вот и проверим... - мрачно проговорил завхоз социал-демократов и указал на коробки с принтерами местным грузчикам: - Разгружаем, товарищи...

- Как ты вообще с ней познакомился? - поинтересовалась Мона Лиза, появляясь из ванной в банном халате и с полотенцем-тюрбаном на голове.
- С кем? С Ритой?
- Да.
- Мы вместе были на интервью, еще в самом начале. Обменялись телефонами. А потом она с маршрута долго звонила мне каждое утро, делилась своими бабскими рефлексиями.
- А ты?
- Слушал и поддакивал. По утрам работа у меня обычно тупая - высотки с кучей почтовых ящиков. Чего бы и не послушать женщину практически не сходя с места.
- И про что же она говорила?
- Вот ты любопытная, Мона... Ну, про диету. Про ЗОЖ, про супчики овощные. Про мечту увеличить грудь.
- Это-то ей зачем? Я помню, она всё носила трусы на два размера меньше и задница под юбкой призывно выпучивалась - уж для чего это ей было нужно, не знаю.
- Вот и я стал про это спрашивать. И про бедра ее - ну, чтобы она их мне по телефону детально описывала.
- А она?
- Перестала звонить, сучка. Не соответствую, видно, ее представлениям об отношениях полов. Овца...
- Но видишь, карьеру девушки по вызову всё же себе организовала. Скоро наверно уволится - с такими-то доходами.
- Да не так уж это и дорого... - возразил Кржиштоф. - Ну, в смысле для своих.
- Не надо, - Лиза, наклонив тарелку, дохлебывала остатки разогретого ей Бздуреком вчерашнего супчика. - Знать ничего не хочу об ее тарифах. - Она полезла в карман халата, достала оттуда нарядный пакетик. -  Ты знал, кстати, что заменить проституток искусственным интеллектом в Германии предложили не социалисты, а Союз христианских демократов? А то вечно всё переврут у нас в прессе...
- Нет, не знал. Прикольно... - Бздурек поднялся и стал собирать со стола грязную посуду. - Как это там у них говорится: "Что ж вы Гёте не ****е?" - И он заржал собственной шутке.
Мона, задумавшаяся было, снова вернулась к действительности и сунула себе в рот леденец из пакетика.
- Я тоже, в общем-то, получается, содомитка... - задумчиво проговорила она. - Можно сказать, заслуженная сосательница Росфедерации. - Она довольно ухмыльнулась. - Всё на свете уже пересосала, пока не остановилась на этих вот вкусненьких, из "Пятёрочки". - Она кивнула на пакет с леденцами. - "Летний сад", видишь?.. "Кружевной узор оград, белой ночи аромат"... Сосёшь ее такая - и как будто бы в Летнем саду, прикинь?
- Прикол, - согласился Кржиштоф и тут же слегка поежился: - Холодно всё же в Питере... С Невы у них там, что ли, без конца дует... Ну ее в жопу, эту северную столицу.
- Вообще-то у меня в диссертации... - подняв брови и откидываясь на спинку стула начала Лиза.
- Ну хватит уже... - перебил ее Бздурек. - С чего ты взяла, что у тебя когда-то была диссертация?! В универе я всё перерыл на твою фамилию - о тебе там вообще ни одного слова. Какая нахер диссертация?..
- Я тебя отравлю, - помрачнев, неторопливо проговорила Лиза. - Лишаешь женщину последних иллюзий, подонок... И пескороев твоих в помойку выкину.
- "Матушка-сарматушка... - речитативом загундосил в ответ Кржиштоф. - "Что ни год - приплод..."
- А дальше? - подождав немного, поинтересовалась она.
- "Стынет воска катышка..."
- Ну? Дальше!
- Дальше я еще не придумал... Музы давно не было. Шляется, видимо,  где-то... - И Бздурек, хмурясь, задумался...
Они помолчали.
- А-аа! - вдруг снова подхватился он. - Вот она...
- Кто - она! - забеспокоилась Лиза.
- Муза... - пояснил Кржиштоф. - "Вислокостный год" - вот она, рифма.
Снова воцарилось молчание.
- Хороший стих, острый... - наконец одобрительно заметила Мона. - А может... - Она провела костяшками пальцев по лицу, поправляя волосы. - Может, "репы недород"? "Стынет воска катышка - репы недород", а? Не уродилась репа, чего? Типа будет по ходу аграрная коннотация. И тут же исторический контекст: сарматы эти твои или что там у тебя...
- А вот еще... - не слушая, Кржиштоф довольно потер себе нос влажным от посуды пальцем:
- "Лихо пляшет Каллиопа..." - Он на секунду задумался:

У нее большая... муха
Присосалась жадно к шее,
Пьет красавицыну кровь.

- А дальше рифма "любовь", да ведь? - подхватила Лиза. - Шучу... Тоже хороший стих, только ни капельки не смешно... - Она ощупала обеими руками талию под халатом. - Ну да, я прибавила... Может, парочку килограммов.
Бздурек молча плескался в раковине с посудой.
- А что это еще за Каллиопа? - продолжила она. - За красавицу, кстати, спасибо. Ты молодец.
- Каллиопа значит красноречивая.
- Тоже спасибо. Два ноль сегодня в твою пользу... ночью отработаю... - Лиза широко улыбнулась.
- Так для тебя это работа?!! - тут же притворно взвился Бздурек. - Ты, что ли, тоже как Рита?! Коварная!
- А что тут такого? - без обиды возразила она. - До тебя я моталась по углам у подружек, а сейчас у нас с тобой отдельная квартира, балкон, ванная. Я даже не спрашиваю сколько ты за нее платишь. Конечно же я тебе очень благодарна. И ни на что не претендую... 
И она, закончив фразу, снова погрузилась в свои мысли.

Ночью Мона действительно превзошла самое себя. Заснули они когда за окнами уже брезжил рассвет.
- Начальник достал... - хмурясь, проворчал Кржиштоф, когда зазвонил будильник. - Хамит, орёт без повода и реально унижает перед пацанами.
- Да? - сонно выразила участие Мона. - А со мной он нормально... Всё ОК.
- Конечно с тобой он ведет себя нормально, у тебя вон сиськи торчат как два стога сена в поле лунной ночью. А у меня что?
- И это при том что я много курю... - задумчиво проговорила Лиза и тут же добавила: - У тебя тоже всё норм, не прибедняйся. И вообще... запиши мне его просто на диктофон при случае. У меня девочка есть - она мигом ему по голосу намутит рак гортани, вот он и не будет больше орать. Только нужны куриные перья. Ты сможешь достать куриные перья?
- Может сперва хотя бы ларингит?
- Нет уж... - нахмурилась Мона. - Ларингит выйдет по той же цене, дорого. Лучше сразу рак.
- Ага-а, - недовольно покрутил носам Бздурек, откидывая наконец одеяло и опуская ноги на пол. - А на его место новый начальник заявится...  еще неизвестно какой. Как бы нам себе хуже не сделать...
- Тоже верно... ну, я тогда сперва посоветуюсь.

Парпантюа де Гриель - такое же распространенное во Франции имя, как у нас Ситниченко или Корытин. Только Корытин с Ситниченко чванятся новым "лексусом" и пропуском в модный клуб, а де Греиль - шейным дизайнерским шарфиком из бутика в седьмом арондисманде и десятью поколениями торговцев репой с пары сотен гектаров скучной, унылой земли где-то в Бретони, насквозь прогнившим хозяйским домом, брусьями каркаса которого гнушаются даже жучки-древоеды, и одним из предков, за заслуги перед местной церковной общиной отмеченным самим архиепископом - булавка-заколка для галстука и полагающаяся к ней особая муаровая ленточка хранятся в ячейке банка в Реннэ, поскольку дом ненадежен, ночами туда пробираются то лисы, то местные деревенские пьяницы - контингент реально бессмысленный и бесполезный, поскольку лисы по крайней мере следят за поголовьем мышей, главных врагов запасов репы. Кстати, сословное "де" Гриели носят не очень по праву: во времена Реставрации один из купчишек Гриелей получил от правительства личное дворянство - но только вот именно личное, не переходящее на потомство.

- Мышьяк это для мышей, - вдруг громко провозгласила Мона, поднимая голову от монитора. - А для крыс - крысьяк.
Вермишелина, которую она не успела прожевать, вылетела при этом у нее изо рта и уютно устроилась в ямке между клавишами "ш" и "л".
- Ты точно знаешь? - нахмурился Бздурек.
- Зуб даю... - И Мона, вспомнив вдруг что-то свое, процитировала: - "Над арабской мирной хатой гордо реет жид пархатый..."
- Почему? - искренне поразился Бздурек. - Он что, левитирует?
- Не знаю... - задумчиво выставила она вперед нижнюю губу.
- Как он может там реять... - засомневался Кржиштоф. - Они же кизяком печи топят, арабы... могу себе представить этот запах. Летел бы уже куда-то дальше порхать, чего реять-то на одном месте.
- При чем тут порхать?! - тут же нахмурилась Мона. - Не порхатый, а пархатый.
- Это как? - поднял брови Бздурек.
- Значит болен паршой, дрянь такая грибковая в виде корки. Заразиться можно, кстати, от крыс и мышей.
- Понятно... - грустно проговорил Кржиштоф и достал из нагрудного кармана сигареты в пачке с раком гортани. - Везде, блин, опасность для человека... Я, например, слышал, что Олдос Хаксли значит совсем не то, что все про это думают...
- А что они думают про Олдоса Хаксли?
- Обычно ничего не думают...
- Вот видишь... Всё не так трагично, дурашка.
- Или Бетховен...
- А что биткоин?
- Не биткоин, а Бетховен, Мона... Погугли, у тебя же открыт комп.
И Кржиштоф, обхватив Мону за плечи, приник к вовремя подставленной ею скуле и стал перебираться губами к шее, намериваясь впиться в нее как следует.
- Э-ээ! - завопила Мона. - Стопэ лизаться в кухне... Или пошли тогда в койку, пройдемся по полному кругу. Андэстэнд?

- ..."Бздурек" означает "пахучий", "ароматный"... - проговорил Кржиштоф, откатываясь через какое-то время от Моны и утирая простыней пот на груди. - Типа как хвоя... ну или мускатный орех.
Мона Лиза недоверчиво изогнула дугой бровь.
- А вовсе не то, что вам, москалям, лезет в голову... - продолжал он.
- А что же вы нам, москалям, свою Мнишек на царство тогда проталкивали? - скривила гримасу Мона. - Эту родственницу твою незабвенную... Репы москалькой захотелось побольше?
- Марина тогда от Отрепьева даже задеревенела...
- Как это? - недоуменно воззрилась на него Лиза, приподнимаясь и опираясь на локоть. - В каком смысле?
- Забеременела, - пояснил Кржиштоф. - Это просто я так сказал, в шутку.
- Смешно, - согласилась Мона. - "Задеревенела..." Это надо запомнить.
- "Придут кляты москали..." - монотонно задекламировал Бздурек и снова затих. 
- Тут можно вставить что-то про "люли"... - предложила наугад Мона.
- "И ухватят за бочок..." - не слушая, задумчиво бормотал дальше Кржиштоф.
- А потом сольют в толчок! - радостно подхватила она, откидывая легкое покрывало, и поднялась, посверкивая на косом закатном солнышке гладкими нагими боками и внушающей робость грудью. - Я в душ... Кто со мной?
Но Бздурек продолжал лежать недвижимо, уставя глаза в потолок и беззвучно шевеля губами.

Ум развитой, привыкший к неторопливым анализам, ищет в окружающей его действительности несоответствий, разрывов шва мироздания, сквозь которые прорывается к нам новое, еще невиданное. Ум же ограниченный ищет аналогий. "Оп-па! - говорит себе ограниченный ум. - А у него шуз тоже от "Докерса", я молодец..." Почему он молодец, объяснить себе скудный ум не может, но аналогии всё же очень его успокаивают. "Как мы с вами похожи... - шепчет зрелая офисная дама своему моложавому начальнику. - Оба работаем допоздна". "Не дождешься..." - думает про себя тот и на всякий случай уходит в этот вечер домой пораньше, чтобы не попасть в липкие сети.
У людей корпулентных, ширококостных интеллекта, как правило, много, у тощеньких же, наоборот, много энергии, берущейся неизвестно откуда - ученым еще предстоит с этим разобраться. Или вот, например, заяц. Этот милый зверёк считается животным некошерным - и тоже, кстати, неизвестно почему. Мир вообще полон загадок.

Наш дом, в котором квартируют Мона и Кржиштоф, сдан в позапрошлом году. Озеленители давно закончили свое озеленение, клумбы между подъездами аккуратно обсажены кустиками букса с маленькими глянцевыми тёмно-зелёными листочками и торчащими тут и там жесткими остями веток, остающимися после стрижки.
Когда соседний с домом участок тоже продали под застройку, строители тут же огородили его дощатым забором, а еще через неделю на заборе появилась надпись. "Во дворе кустарник букс, в буксе ... Риту Фукс", своего рода стихи. Кто такая Рита Фукс, никто из наших жителей сообразить не мог, и многие - по большей части мамаши с колясками и матроны с собачками - останавливались перед забором парами и более, чтобы посудачить о загадочных точечках в стихотворении, еще раз перебрать в уме всех Рит, проживающих в наших двенадцати подъездах на семнадцати этажах - а главное, высказать свои предположения относительно фамилии Риты. Фукс по-немецки значит "лиса", но где, спрашивается, мы и где немцы, которые еще со времен Бисмарка что-то вечно мутят против нашей державы. И если заяц животное некошерное, то кошерна ли тогда лиса? "Мутна вода во облацех", вот как это называется.


...В свой единственный выходной Мона и Бздурек решили отдаться бесу чревоугодия.
- Поедем в Кадушкино! - предложила Лиза за завтраком. - Там открылся чудесный шалман для местных, про него еще почти никто не знает.
Коттеджный посёлок Кадушкино начали строить пару лет назад в лесопарковой зоне между Царицынским и Борисовскими прудами, но потом стройка как-то заглохла - видимо, выяснились какие-то злоупотребления с выделением строительного участка.

- Некоторые названия говорят сами за себя, - заявила Мона, поглядывая на табличку "Кадушкино" на въезде в зону стройки.
Они слезли с великов и прицепили их к специально врытым у шлагбаума столбикам из оцинкованных стальных труб.
- Вот у поляков есть река Свина, - продолжила она не торопясь. - Ну что тут такого, казалось бы - у нас вон тоже есть река Двина, разница всего в одну буковку. И вот курортное место на этой Свине называется Свино Юще, пишется слитно, на "ю" ударение... Представь, тебя спрашивают где ты провел отпуск, а ты такой - "в Свиноюще"... Конфузливо. И никакие Мнишеки тут не помогут.
- Согласен... Или вот на финском еще - помнишь, был такой у них вокальный квартет "Вайкуле"?
- "Лойтума", придурок...
- Ну "Лойтума". Так там в припеве у них что-то вроде "Як-пердяк-и-сарсапарилла", помнишь?
- Что-то смутно. Это чернявенькая там у них такая? Из баб всех повыше ростом?
- Она... Ну и что это за "пердяк"? Что это может всё значить? А як так и вообще типично русское животное, мохнатый такой. 

- Сперва купаться, да? - то ли спросила, то ли предложила Мона.
Они достали из рюкзаков полотенца и неспеша направились к пологому берегу Царицынского пруда.
У воды красовался полувросший в землю бульдозер "Hitachi" с маркировкой местного стройуправления.
- Я не буду... - скривив губы, сообщил Кржиштоф, разувшись и потрогав ступней темную прудовую воду.
- А я окунусь, хули... -  проговорила Лиза. - Раз уж приехали. - И она, поеживаясь, вошла в воду по грудь.
Небо хмурилось. Порывами налетал из-за стены леса ветер, трепал и морщил водную гладь, гнал по ней строительный мусор, тянул в затонах с места яркие праздничные кувшинки. Больше купальщиков на пруду видно не было.

- Придерживай груди, Мона! - наконец крикнул Кржиштоф с берега. - А то тебе их все разметает волной. И вообще лучше давай выбирайся, хватит уже плескаться...
- Не бзди, Бздурек... - фыркнув, задорно ответила Мона и, перейдя с кроля на брасс, направилась к берегу. - Ничего мне такого не разметает.
- И правда холодно, - продолжила она, выбираясь на завезенный строителями береговой песочек и тщательно вытираясь полотенцем.
- Про "не бзди", кстати, было обидно... - заметил Кржиштоф, обтирая ей вторым полотенцем спину. - Это я тебе припомню...
Лиза в ответ лучезарно улыбнулась.

Они распихали мокрые полотенца и Лизин купальник по внешним карманам рюкзаков, сидящих кулями на багажниках, оседлали своих стальных коней и через пару минут пути уже снова прикрепляли их у приземистого, но просторного, в два десятка окон, здания ресторана с вывеской "Бондарчук и Гек".
По раннему времени швейцара у входа не было, внутри по залу сонно сновали два-три официанта. С десяток семей с детьми сидели за столиками за воскресным завтраком со шведского стола - ешь не хочу по твёрдому дачному тарифу.
- Буфет или меню? - предвкушая гастрономические услады, воззрилась на Кржиштофа Мона.
- Ты проходи пока... - хмуро ответил Бздурек. - А я на минуточку в сортир. А то иначе сейчас будет обоссум.
- Не обоссум, а опоссум, дурашка... Что ты меня без конца смешишь? У меня, между прочим, сейчас овуляция... - И она, загадочно улыбаясь, направилась к одному из свободных столиков.

Едва Кржиштоф вернулся из туалета, к столу подскочил смуглый поджарый кельнер с пометкой "Шарап" на нагрудном знаке.
- А что значит эта надпись у вас на... - И Кржиштоф, так и не найдя подходящего слова, ткнул пальцем в сторону бейджика.
- Шарап Шарапович Шарапов, - радушно представился официант.
- Блять... - вполголоса пробормотала Мона Лиза.
- Такое имя... - продолжал он. - Из выкрестов. Шарап означает "слава". К вашим услугам.
- Слава Славович Славин? - уточнила Мона.
- Так точно, - легко согласился кельнер.
- Что-то ножки стали зябнуть... - вставил словечко Бздурек.
- Не пора ли нам дерябнуть... - тут же подхватил официант, выказывая похвальные познания в российском фольклоре. - Может, по рюмочке кальвадоса за счет заведения? - И он заговорщически подмигнул Кржиштофу. - А затем порекомендую жаркое из крупной дичи птицы "Дрофоман"...

Домой они вернулись поздно, вполне довольные мирозданием: погодой, которая к вечеру разгулялось, белёсыми следами химтрейлов на синеватом вечернем московском небе, ровным гулом загруженных транспортом улиц, приятной тяжестью в желудке - всем этим воскресным покоем и великолепием, наградой за мутную и тяжелую неделю.

...Ну вот и всё на этот раз... Как надо писать рассказы, знает нынче каждый. Сперва надо запутать читателя интригой, затем напустить драмы, страстей, а потом сделать чтобы всё это варево разрешилось неожиданным образом - хэппи-эндом или трагедией, это уже неважно.
Но жизнь не пишет рассказов. С утра в понедельник Мона и Бздурек снова поедут развозить рекламу по Бирюлёво, социал-демократы встретятся в Бундестаге с демократами христианскими, чтобы обсудить проблемы утилизации ядовитой моркови, некошерные лисы будут гонять по полям некошерных зайцев - грядущая неделя повторит уходящую чуть ли не в точности, в деталях... вот это и есть жизнь, какие уж тут рассказы.
Автору конечно известно, что станется с Моной и Бздуреком в скором будущем - но зачем приближать это будущее? "Во многом знании много печали" - это не нами сказано. И кто умножает знания, тот умножает скорбь. Протокол скорби - вот что такое эта летопись.

- Эээ... стопэ... - говорит Мона Кржиштофу, отпихиваясь от его объятий. Они сидят рядышком за столом в кухне - каждый за своим ноутом. За окном поздний вечер.
- Поцелуй - предвестник зачатия, - поясняет она. - Ты что, не знал?
- Знал... -  смиренно отвечает тот и снова утыкается взглядом в монитор компьютера.