Двое. Сентиментальная история

           ИЗМЕНА

          День начинался обычно, буднично. Казалось, ничем не должен был отличаться от предыдущего: утренний поцелуй, просыпание, туалет, умывание еще сонного лица.
          Бреясь, рассматривал себя. Да, не молодой уже: седина на висках, морщины возле глаз, слегка обвисшие щеки. Но глаза все еще голубые, красивые и блестящие. На бровях седина опять пробивается. Надо постричь. Ну, а так вроде бы ничего. Еще могу. С этой оптимистической мыслью вышел из ванны. Позавтракав и проверив, все ли выключено и закрыто, бодро сбежал по гулкой лестнице вниз.
          Утро было яркое, солнечное, свежее. Весело чирикали воробьи, прыгая и купаясь в отражающих небо голубых лужах. Вездесущие гордые голуби ходили по тротуару, совершено не боясь людей.
          Идти до работы было недолго. Конечно, можно было воспользоваться транспортом, но при его малоподвижном образе жизни полезнее ходить пешком.
           «Эх, сбросить бы немного веса…» – подумал он, и, как бы частично решая эту проблему, еще быстрее и энергичнее зашагал.
          В приподнятом, хорошем настроении появился в отделе и сразу же включился в общий разговор. Поболтал немного о погоде, детях, о «когда же повысят зарплату», о ценах и обо всем – обо всем; голоса постепенно стали затухать – началась работа. Все умолкли, углубившись в бумаги и мониторы. Лишь иногда раздавались реплика или вопросы, которые часто оставались без внимания. Наступившая рабочая тишина наполнилась щелканьем клавиатуры и шелестом бумаг.
          Неожиданный телефонный звонок внес слабый дискомфорт в работу. Звонил старый приятель, у которого еще совсем недавно отмечали юбилей. Поболтав о пустяках, попросил встретиться с общей знакомой, которая хотела бы его видеть. Пообещал. Немного стало стыдно и неудобно за то, что напился тогда конкретно. Приударил за ней, целовался пьяным. С трудом вспомнил, как лежал на широком диване рядом. Был одет. Что-то было? После этого не встречался и не звонил ей. И вскоре забыл об этом.
          Звонок заставил все вспомнить.
          Конечно же, в этот день не пошел. Не пошел и в другой, и в третий.
          Лишь спустя несколько месяцев, после повторного и настойчивого звонка этого же человека, решил зайти. Было приятно встретиться с общей знакомой. Они были вежливо рады друг другу. Женщина была решительная и независимая в моральном, и в материальном плане. Она сообщила ему, что у нее будет ребенок от него, и ей хотелось бы, чтоб у ребенка был отец, а у нее муж.
          – Какой ребенок? – спросил он, недоуменно глядя на нее.
          – Твой.
          – Мой? – почему-то переспросил он, ужасаясь.
          Она ничего не ответила, а как-то лениво сидела.
          – Это правда? – допытывался он, внутренне сжавшись, и не зная, что делать и что говорить. – Этого не может быть! У меня не может быть детей!
          Она молчала.
          – Скажи, что это ты придумала!
          Но все, что он говорил и спрашивал, оставалось без ответа.
          Повисла пауза.
          – Что-то можно сделать? – негромко спросил он.
          – Поздно.
          Он, неопределенно-глупо улыбаясь, смотрел на нее.
          Разные мысли и чувства боролись в нем. «Почему так? Почему со мной? Что можно сделать? Дать денег? Зачем мне это?»
          Но какая-то неожиданная, слабая и светлая мысль появилась на дне сознания: «Может быть, оставить все как есть? Ну, ребенок, ну и что?» И наперекор ей: «А как же я буду жить? Что будет со мной дальше? Как же моя Зая? Нет! Надо от этого избавиться!»
          На душе стало тяжко и скверно. Выйдя от нее, он не пошел домой, а сел в парке на скамеечку, размышляя о жизни и о ее превратностях.
          В молодости он был симпатичным пареньком, с золотыми кудрявыми волосами и пронзительно-голубыми глазами. Многим девчонкам нравился, и некоторые хотели с ним иметь отношения. Он с ними ходил, дружил, но в самый ответственный момент всегда, как-то ускользал, увертывался.
          Поначалу на вопрос соседки, толстой низкой женщины, симпатизирующей ему: «Когда я погуляю на твоей свадьбе?» – отшучивался: мол, рано. Затем этот вопрос стал раздражать.
          Когда уже было за тридцать, на этот вопрос приходилось давать уже другие ответы: «ищу принцессу; успею еще; кому я, что плохое сделал и так далее». В сорок уже спрашивали: «Ты так и не женился?» Приходилось опять что-то придумывать. Потом уже перестали задавать вопросы. Мать, ждавшая от него внуков, так и не дождалась.
          Когда-то давно, в юности, он сообразил окончить институт и теперь работал чиновником средней руки. Имел умную голову, но не имел желания работать. Поэтому начальником и не стал, да и не хотел – хлопотно.
          Сейчас у него был привычный и размеренный образ жизни. Ничего менять не хотелось. Жизнь уже клонилась к закату – большая часть уже была прожита. До пенсии уже можно было рукой подать. Все его бывшие «невесты» или уже вышли замуж, или имели уже детей и внуков, или и то и другое вместе. Иногда они здоровались, встречаясь и вежливо улыбались, но тут же забывали о встрече.
          Допоздна побродив еще по улицам, думая и переживая, шел домой. Ночная темнота обострила чувства и мысли.
          Ночью город совсем не такой, как днем. Темнота ночных улиц и закоулков настораживает и пугает. Ему всегда кажется, что кто-то или что-то неожиданно возникнет из черноты и сделает что-то нехорошее. Но есть одна хитрость –  не боятся темноты. Надо самому зайти в нее и стать частью. Появляется глубоко лежащий на дне подсознания звериный инстинкт, улучшаются зрение и нюх. Тело готово к бою, оно непроизвольно сжимается и может атаковать. Хочется какой-то борьбы, экстрима.
          Проходя мимо мальчика с оранжевой бейсболкой, внимательно осмотрел его с головы до ног. Тот был во всем оранжевом. «Прямо апельсин какой-то». Парень показушно-равнодушно посмотрел тоже на него. И уже все дальше и дальше удаляясь от него и переходя улицу, услышал резкий визг тормозов неожиданно откуда-то взявшейся машины.
          – Папаша, смотри куда идешь! – беззлобно поругался молодой водитель.
           «Какой я ему папаша?» – он обиделся и быстрее перешел улицу. «Папаша… Хм…»
          Когда зашел в квартиру, Зая уже спала, широко раскинув руки и обнажив одну ногу. Полосатая кошка Мурка тихонько подошла и стала тереться о его брюки. Он почесал ее за ухом, отчего та замурлыкала. Раздевшись, пошел в душ. Теплые струи воды приятно освежили тело.
          Он стал рассматривать тело в зеркале. Хмыкнул. Оно все еще было гладким и чистым. Правда, формы изменились. «Арбуз растет, кончик сохнет».
          Поужинав в одиночестве, привычно лег рядом, обнял и прижался к теплому, ласковому, родному телу, где знакома каждая извилина, каждая клеточка. В ответ как-то по-детски зачмокала и сонно обняла его.
          Ночью не спалось, ворочался и все думал, думал. «Для чего я тогда живу?.. Что будет со мной дальше?.. Может в этом и есть смысл жизни?.. Хм… Ребенок… Хорошо бы мальчик… А вдруг он будет таким же, как я?.. Тогда лучше девочка…Что-то запутался…А если двойня?.. Неплохо бы…А в Африке одна вот восьмерых родила…Так то в Африке…»
           «А может это не мой?» – он гнал эту мысль.
          Перевернулся на другой бок, заскрипев пружинами. «А как же Зая?.. Ладно… Разберусь…С ней проще всего…Она поймет…»  С этой легкой мыслью и заснул.
          И снится ему сон, что у его бывшего начальника, хама, алкоголика и сволочи, день рождения. Ему поручено поздравить его. Он достает помятую открытку и что-то пишет. Но неправильно. Рвет ее и выбрасывает клочки. Ему приносят подарки, которые необходимо отдать: какие-то детские игрушки, пластмассовые куклы, книжки с цветными рисунками. Все его покидают, и только он один остается.
          Просыпаясь, медленно входит в реальность и думает: «Приснится же такое…». Уже утро. Солнце на противоположной стене играет зайчиками. Вставать еще не хочется.
          Заи уже не было рядом, она ушла на работу. «Ну и хорошо. Поговорю вечером».
          Весь день на работе он был рассеян и задумчив.
          Придя домой и открывая дверь своим ключом, унюхал соблазнительный и вкусный запах котлет, которые так любил, и которые Зая специально готовила для него. Он разделся и сейчас был только в больших семейных трусах с цветочками и в футболке.
          Зая смотрела телевизор на их диване. В руках были спицы, она что-то вязала, считая петли.
          – Один, два, три, четыре, пять… – иди поужинай… – шесть, семь, восемь, девять, десять… – я все приготовила… – одиннадцать, двенадцать, тринадцать, четырнадцать, пятнадцать… – все на плите… – шестнадцать, семнадцать, восемнадцать, девятнадцать, двадцать… – еще теплое… – двадцать один, двадцать два, двадцать три… – как дела на работе?..
          – Нормально, отчет уже надо делать. – «Вот и хорошо. Сейчас поужинаю, а потом и поговорим», – подумал он, съедая еще теплую котлету. «Ничего, она поймет», – успокаивал сам себя.
          Поев, привычно и молча плюхнулся возле нее. Ничего говорить пока не хотелось. Было уютно, сыто и спокойно. Они понимали друг друга без слов.
          – Котик, тебе нравится цвет? – спросила Зая.
          Он посмотрел на клубок ниток, они были светло-серые.
          – Ничего, – согласился, и тут же, сделав притворно-озабоченное лицо, спросил, – а почему не голубой?
          Зая озадаченно посмотрела на него, потом на клубок, задумалась и серьезно ответила:
          – Нууу, голубой – маркий цвет.
          Кошка заскочила на диван и, тихонько зайдя на ноги Зае, устроилась там, свернувшись клубком, закрыв изумрудные глаза и урча.
          – А нам на практику мальчишек прислали… – сорок, сорок один, сорок два… – ничего не умеют делать, – сказала Зая.
          – Есть толковые? – как-то равнодушно, и, ковыряясь зубочисткой во рту, спросил он.
          Зая посмотрела на него и покачала головой.
          – Да я как-то не приглядывалась – сорок шесть, сорок семь, сорок восемь, – все еще считая петли, ответила она, – фу! теперь другой ряд.
          И снова углубился в вязание, что-то копаясь там и тихо считая. Посидев так еще несколько минут, она отложил в сторону вязание, осторожно взяла кошку и переложила ее на другое место, отчего та вытянула лапы, потянулась и почесала за ухом. Встала, ойкнула, схватившись за поясницу, чуть сгорбившись и шаркая ногами, пошла в туалет.
          Разговор, казавшийся таким легким и понятным, вдруг показался сложным и тяжелым. Зая, отложив вязание и рассеянно смотря какой-то сериал, взяла пульт и переключил на другой канал.
          – Зая, нам надо поговорить, – с трудом выдавил он.
          – Сейчас, – сказала Зая.
          Она уставился на экран. Показывали какую-то тропическую страну с вечнозелеными пальмами и синим морем.
          – Не забыть бы заплатить по квитанциям в срок, – вдруг вспомнила Зая, зевнув.
           «Как же сказать? Ладно… в другой раз…»
          – Ага, – тоже широко открыв рот и зевнув, согласился он, засыпая и обнимая ее.
          Они с Заей были ровесниками, знакомы давно, почти с юности: бывали в общих компаниях, имели общих знакомых. Тогда Зая была неприметной, худенькой девочкой с черными блестящими глазами и длинными прямыми черными волосами. Она окончила какой-то промышленный техникум и работала на заводе мастером. Много позже они как-то встретились, стали общаться. А потом и стали жить вместе. Детей у каждого из них не было, а совместных было заводить поздно.
          Они знали друг о друге все: когда и с кем встречались, чем болеют, какие проблемы на работе, историю семей, всех родственников. Они были чем-то похожие друг на друга, как братья или давно прожившие супруги. Думая об их совместной жизни, он не мог вспомнить особо ярких моментов. Ни хороших, ни плохих. Все было привычно, спокойно. Он вспомнил, как недавно простыл и болел. Лежал на диване, и Зая постоянно суетилась возле него. То таблетки заставляла пить, то кипяченым молоком поила, то что-то вкусное давала. Тогда было очень плохо: болела голова, сильный кашель, высокая температура. Его хотели положить в больницу, но Зая не дала, сама делала уколы. И за все за это он теперь должен оставить ее. Не хотелось об этом думать. Ему стало жалко Заю.
          Время летело. Острая проблема и мысль «как же сказать?» потихоньку рассасывались, становясь уже не такими тревожными. Но не уходили. Разговор был неизбежен.
          Сроки рождения ребенка уже поджимали. И однажды, тяжело и нехотя поднявшись по лестнице и зайдя в квартиру, он, не раздеваясь, присел возле Заи на диване.
          – Что-то случилось? – тревожно спросила Зая. Она чувствовал, что с ним что-то происходит.
          – Нам придется расстаться, – глухо сказал он.
          Зая догадывалась, что время от времени он изменяет. Правда, в последнее время все реже и реже. После таких измен она старалась некоторое время избегать физической близости, боясь заразиться чем-нибудь, но потом опять они были близки.
          – Котик, ты меня бросаешь? – не до конца понимая, о чем он говорит, удивилась Зая.
          – Зая, ты пойми: у меня будет ребенок.
          – А я?
          – Ну, мы с тобой будем дружить…
          – Я не хочу, чтобы ты меня бросал, – лицо исказилось от отчаяния.
          Сейчас она чувствовала, что это не очередная измена, а что-то глубже и страшнее. Она терял своего мужчину, свой образ жизни. Она была растеряна и подавлена. Через линзы очков было видно, как она часто заморгала.
          – Ну, у меня же будет ребенок, – стараясь не глядеть ни в глаза, ни на лицо, твердил он.
          Ему самому был жутко неприятен этот разговор. Зая все еще смотрела в его лицо, надеясь на что-то. И вдруг несколько слезинок, оставляя мокрые дорожки, вытекли из глаз, она захлюпал носом и опустила голову.
          Ему захотелось протянуть руку и, как обычно, погладить по голове, обнять, прижать к себе. Еле подавил в себе это желание. «Зачем?» Опять давать надежду. Ведь ничего уже не будет.
          Зая все еще сидела, всхлипывая. Он тихо вздохнул, медленно встал.
          – Я пойду… – то ли спрашивая, то ли утверждая, сказал. Стало грустно-легко.
          Ничего не прозвучало в ответ.
          Дверь, скрипнув, привычно захлопнулась.
          На следующий день, зная, что Зая на работе, он пришел в квартиру. Открыл своим ключом дверь. Было тихо, пусто и слышно, как тикают часы. Походил по ней. Кошки тоже не было, она куда-то ушла. Стал складывать в пакет свои вещи: из платяного шкафа достал трусы, майки, футболки, старенький и теплый спортивный костюм, из ванной взял зубную щетку и бритвенный станок, еще что-то по мелочам. Все это было аккуратно сложено. Прошел на кухню, по привычке заглянул в холодильник. Гора темно-коричневых котлет, сморщившись от холода и прижавшись друг к другу, лежала в большой эмалированной миске. Взял одну и съел, подумав: «Это уже не мое». Сел на «свой» стул, оглядел еще раз кухню. Внизу, у раковины, в кошачьем блюдечке не было воды. Он налил ее туда. Уходить не хотелось. Хотелось еще оттянуть время. Стало жалко себя. Встав, подошел к старенькому серванту, выдвинул ящичек, достал чистый белый листок бумаги и ручку. Чуть подумав, написал: «Прости». Плюшевый мишка, подаренный Зае на день рождения, равнодушно смотрел своим черными блестящими пластмассовыми глазками.
          Теперь можно было уходить. В прихожей, на столике оставил свои ключи. Еще раз огляделся и медленно, с сожалением, захлопнул дверь, которая тихонько скрипнула. «Смазать бы надо…» Не оглядываясь, стал спускаться по лестнице. И лишь при выходе из подъезда вспомнил, что забыл домашние тапочки. Остановился, думая вернуться, но ключей уже не было, да и плохая примета – возвращаться. Так и пошел, немного сгорбившись с пластмассовым пакетом в руке.
          Из-за угла вышла кошка, посмотрела ему вслед изумрудными глазами, подняла хвост и потерлась об угол.

          ВОЗВРАЩЕНИЕ

          Новая жизнь со временем стала такой же привычной, как старая. Новые заботы, хлопоты, впечатления, новые друзья постепенно теряли новизну. Казалось, что все это уже было когда-то очень-очень давно, возможно, даже, в другой жизни; но потом забылось и спряталось в дальние и темные углы памяти, чтобы снова вспомниться и опять забыться. Все становилось буднично, неярко и привычно.
          Квартира, в которой он сейчас жил, была большой, даже очень большой по городским меркам. Она была светлой, с высокими потолками и находилась в центре города. Но чего-то не хватало – душа не лежала к ней.
          Был толстый старый кот, который ничего не хотел делать: ни играть, ни гулять – то ли от старости, то ли от высокомерия; а может быть, скорее всего, от того, что был кастрированный.
          «Бедный котик», – подумал он.
          Было много горшков с комнатными растениями. Горшки, как и растения, имели причудливые форм. Сами растения занимали много места и были понатыканы везде: на подоконниках, на шкафах, сервантах, – большие стояли на полу. Утром хозяйка, просыпаясь, поливала их из пластмассовых небольших леек. В целом же, все это было бессмысленно и бестолково. И как-то безвкусно.
          Когда-то давно, в детстве, он видел фильм о Чайковском с участием Смоктуновского. Не все, конечно, запомнилось, да и не все было понятно тогда. Но несколько кадров четко отложились в его голове. Он вспомнил, как главный герой входил одетым в воду. Какой-то он был тогда некрасивый и неприятный. Кажется, он плакал. Было непонятно почему. Какая-то грубая женщина в белой фате чему-то смеялась. И удивительная музыка. Еще непонятная тогда, но завораживающе-прекрасная. Еще вспомнилось хождение композитора между большими ребристыми колоннами Казанского собора и какое-то мучительное напряжение на лице. То, что тогда было непонятно, сейчас стало понятно и знакомо. Появилась жалость к великому композитору и скромному человеку. Потом он еще читал о нем, о его жизни. «Почему он такой? Почему такие люди существуют? Хорошо это или плохо?»
          Вспомнилось, как вместе с Заей много и много раз вместе слушали «Щелкунчика». Особенно Вальс цветов им нравился. Пришли к мнению, что это музыка любви. Любви красивой, сильной, страдающей. В нее автор вложил сильное чувство. А цветы как-то не звучат.
          Просыпаясь по утрам в большой квартире, ему все казалось, что вот сейчас он откроет глаза и будет все, как прежде. Будет старенький коврик с причудливыми рисунками висеть на стене, он будет спать на своей кровати, будет Зая суетиться по хозяйству. Глаз не хотелось открывать. И тогда невольные слезы вытекали из глаз.
          Он затосковал.
          Как-то раз, во время домашнего обеда, когда они ели молча, равнодушно, он отодвинул на краешек тарелки попавшийся лавровый лист. И продолжал кушать дальше. «Зая бы мне не положила лавровый лист в тарелку», – подумал он и почему-то по-детски обиделся.
          В этот же день, вечером, он прошелся возле «их» дома, смотря вверх, на окна. Казалось, что сейчас Зая выглянет и помашет ему рукой. Но никого не было. Ноги как-то медленно и ватно уходили отсюда.
          Он сел на скамеечке в скверике, раздумывая и неизвестно чего ожидая. К рядом находящейся урне подошел мужчина лет шестидесяти, небритый, грязноодетый, с седыми усами и взлохмаченными бело-черными волосами. Он стал ковыряться, что-то бурча под нос и доставая металлические банки из-под пива. Кидал их на землю и наступал ногой, сдавливая. Из некоторых выливал остатки желтого пива, которое с шипением уходило в почву, оставляя темные пахучие пятна. Сложив все помятые останки банок в черный большой пакет, не спеша пошел к следующей скамейке, возле которой тоже стояла урна.
          Ему почему-то показалось, что это его знакомый, которого уже давно не видел. Хотел лучше разглядеть лицо, но не удалось.
           «Странно, что он здесь может делать?»
          Он хотел его окликнуть, да как-то постеснялся.
           «Нет, это не он», – успокоил себя.
          Недалеко на стене висел телефон. Подойдя к нему, он позвонил. Прозвучало несколько гудков. Он услышал голос Заи. Было плохо слышно и еще какой-то треск.
          – Алло...алло, – пауза, – Вас не слышно... перезвоните.
          Он повесил трубку.
          Стало легче.
          Еще несколько дней он мучился. Ему хотелось зайти, но было стыдно за свой уход, и за измену.
          Однажды он вдруг внезапно очутился на «их» станции метро. Как это произошло, он и сам не мог понять. Он о чем-то глубоко задумался и, вроде как, когда очнулся, то стоял на эскалаторе. Вот и изображения пропеллеров, и бюст знаменитому летчику. Ноги сами понесли к «их» дому.
          Дом был старый, с одной стороны светло-голубой. «Как я раньше не замечал этого цвета?» – подумал он.
          Поднимаясь на четвертый этаж, он чувствовал, как стало заметно биться сердце то ли от предстоящей встречи, то ли от того, что давно не поднимался по лестнице. Нерешительно остановился перед дверью, рассматривая ее и вспоминая секреты ремонта. Вот эту кнопку звонка он покупал на Литейном. Вместе с Заей ее и ставили. Что-то не получалось, и он орал на бедную Заю.
           «Как она воспримет сейчас меня?»
           «А если у нее кто-то есть?» – эта мысль неприятно-ревностно поразила его. – «Вряд ли. Зая не изменит мне».
          Он все еще стоял возле дверей, чего-то ожидая и не решаясь нажать на кнопку «своего» звонка.
          Показалось, что за дверью кто-то или что-то зашебуршало. И рука, уже готовая нажать на кнопку, вдруг резко отстранилась.
          Но было тихо.
          Надо было решиться.
          Зачем-то зажмурив глаза, он нажал на кнопку. Услышал, как приглушенно за дверью прозвенел звонок. Но никто не открывал. Он подождал несколько мгновений и снова надавил на кнопку.
          Опять тихо.
          Осмелев, он стал еще давить. И, разозлившись, подумал:
           «Где же она ходит?»
          Неожиданно дверь, заскрипев, открылась. И такое знакомое, родное лицо взглянуло на него. На нем отразились удивление, радость и растерянность. Очки, и так увеличивающие глаза, показали, как они расширились. Смущенная, чуть виноватая, улыбка возникла на лице.
          – Можно?
          – Входи.
          Он зашел в квартиру, осмотрелся. Ничего не изменилось. Даже его комнатные тапочки находились на своем месте в коридоре. Зая стояла перед ним в стареньком спортивном костюме и как-то нервно моргала. Они не знали, что сказать друг другу.
          Вышедшая из комнаты кошка взглянула на него своими загадочными изумрудными глазами, прищурила их, как бы что-то свое утверждая и говоря: «Я знала обо всем». Подошла к нему, потерлась о ноги и проурчала на своем языке: «Ну, вот ты и вернулся». Он взял ее на руки и почесал за ухом, говоря на ее же языке: «А куда я от вас денусь?».
          – А я тут тебе жилетку связала,– сказала Зая, доставая теплую серую вещь.
          Она бережно развернул ее и как-то стеснительно держала в руках – понравится ли? Приложила. В самый раз.
          – Нет, я не буду ее носить, – категорическим тоном сказал он
          – Почему? – испугалась Зая, часто заморгав.
          – Мне не нравиться цвет.
          И выдержав паузу:
          – Я хочу, чтоб она была голубой.
          Зая все еще стояла испуганная, и вдруг улыбка появилась на ее лице. И тут же тихонько захихикала.
          Он крепко обнял Заю. В горле возник спазм. Все вокруг размылось, и из глаз потекли слезы. Он чувствовал, что плачет. Это было, как в детстве, когда кто-то незаслуженно обидит, и только мама жалеет его. Он всхлипывал и едва успевал вытирать слезы и вдруг неоткуда-то взявшиеся сопли.
          – Не плачь – ты же сильный, – успокаивала Зая.
          Она нежно и как-то неуклюже-трогательно обнимала его, гладила по голове, по спине, успокаивая:
          – Тебе нельзя плакать: большие мальчики не плачут, – но у нее самой текли слезы, – все хорошо, все будет хорошо.
          Они стояли обнявшись.
          Зая вдруг спросила:
          – Хочешь кушать?
          Есть совсем не хотелось, но чтобы не огорчать, он согласился. Сразу же на столе появились его любимая еда.
          «Ждала», – грустно, с оттенком легкой приятности, подумал он.
          – Ждала? – тихо спросил, стараясь увидеть ее глаза.
          Она смутилась, стушевалась, опустила глаза и еле выдохнула:
          – Да.
          – Ты-то как?
          – Ниче, нормально.
          – Кто-то есть? – «Зачем я задал этот вопрос?» – Приятно задавать вопросы любящему человеку, на которые заранее знаешь ответ.
          – Нет... Ты же знаешь.
          – Знаю...
          – А у тебя за это время кто-то был, кроме нее?..
          – Был... – признался он.
          – Кто?
          – Ты ее не знаешь... – и добавил, – одна девушка.
          – Сколько ей лет?
          – Она моложе...
          – Тебе понравилось?
          – Не очень.
          – Аааа, – почему-то разочарованно протянула Зая.
          Он привычно лег на кровать. И сразу же возникло какое-то старое, доброе чувство. Так бывает иногда, когда, вроде бы, все чужое, но, в то же время, оно твое. Кажется, что сами вещи молчаливо рады тебе.
          Он уткнулся носом в подушку, глубоко вдохнув воздух, и сразу же вспомнил все. От Заи исходил какой-то аромат чистоты и цветов. От нее всегда пахло цветами. Ее тело желало любви и нежности. То, что когда-то было привычно и буднично сейчас было чувственно и желанно. Он неожиданно для себя делал такие движения, что удивлялся сам себе. Он чувствовал себя намного моложе. Они пили напиток любви и не могли насладиться до конца. Паузы были редки и недолги.
          Но усталость и возраст взяли свое.
          Они лежали обнявшись, не хотя выпускать друг друга из объятий.
          – Котик, а можно тебе задать один вопрос?
          И тут же, не ожидая ответа, спросила:
          – А ты с ней?.. – ей было неловко произнести слово.
          – Нет... Мы спим в разных комнатах... Мне не хочется с ней вместе спать.
          Зая замолчала, сочувствуя другу.
          Они лежали в темноте. За окном светил фонарь, освещая автоцентр. Оконный стеклопакет заглушал шум машин.
          – Как мне тебя не хватает...
          – Мне тебя тоже...
          Зая сильнее прижалась, положила голову ему на грудь и стала выписывать своеобразные восьмерки на груди, животе. То ли восьмерки, то ли знак бесконечности.
          – Как сын?..
          – Растет...
          Опять наступила тишина.
          – Таблетки пьешь?
          – Не-а.
          – Почему?
          – Забываю, – как-то виновато произнесла Зая.
          – Надо пить, – и добавил, – ты мне нужна.
          Стало приятно и тепло.
          – У тебя на работе как?
          – Опять новые практиканты, – грустно сказала Зая и посетовала, - ничего не умеют делать.
          Слышно было, как тихонько отщелкивают время часы. Она приподняла голову, пытаясь взглянуть в лицо.
          – А ты уже сделал отчет?
          – Рано еще.
          – Понятно, – Зая потерлась щекой о его волосы на груди.
          – Твоя не будет волноваться? – вдруг тревожно спросил она.
          – Да нет,– чуть подумав, ответил он, – я ей не очень нужен.
          Он плотно прижался к спине и обнял ее. Было слышно, как он не спал, и чуть дыша, едва прикасаясь, гладил ее руку.
          Было спокойно и хорошо. Спать не хотелось. Так они и лежали с открытыми глазами.
          Он почувствовал в животе какой-то дискомфорт и слабую сосущую боль. Чтобы от нее избавиться, необходимо было поесть.
          – Я хочу кушать.
          Зая быстренько соскочила с кровати и стала доставать из холодильника остатки ужина.
          Они сидели голыми за столом, ели бутерброды и запивали дешевой газированной сладкой водой. Боль стала уходить.
          Крошки хлеба падали на грудь и, цепляясь за волосики, скатывались вниз.
          – Еще? – Зая преданно посмотрела ему в глаза.
          – Не... Хватит. Итак толстый, – он икнул и хлопнул себя по животу, который глухо отозвался на шлепок.
          – Вот и хорошо, – Зая смахнула крошки со стола в руку. Она встала и пошла к холодильнику, унося остатки еды.
          – Все. Теперь точно спать, – закомандовал он.
          – Точно спать, – эхом повторила Зая.
          – Я тебя люблю...
          – Я тебя тоже...
          Они заснули, обнявшись. Заина голова лежала у него на груди, рука, рисовавшая то ли восьмерку, то ли бесконечность, замерла на соске.
          Его рука, на которой лежала Зая, обнимала ее. Зая тихонько сопела, причмокивая во сне губами. Одна нога Заи была закинута на его ногу.
          Он тоже заснул. Снились океан и яркое солнце.
          Утром солнечный зайчик в который раз привычно прошелся по коврику с причудливыми узорами, разбудив их.
          Нужно было уходить.
          Зая стояла у дверей как-то стеснительно, опершись рукой о косяк. Что-то ее мучило. На лице был какой-то незаданный вопрос.
          –Я еще приду, – ответил он на этот немой вопрос.
          Когда он вышел из подъезда, уже во всю светило яркое и нетеплое северное солнце. Низкие бело-серомраморные ватные облака, светящиеся изнутри, еле заметно проплывали по пронзительно-голубому небу. На душе было по-праздничному тепло и тихо. Он замурлыкал мотив из «Шербургских зонтиков». Задрав голову и глядя на окно четвертого этажа, он увидел Заю, стоящую у окна и машущую ему рукой. Он тоже помахал ей.
          Пробегающий мимо матросик в парадной форме посмотрел на него, улыбнулся и побежал дальше, придерживая рукой бескозырку.
          Было воскресенье. Город отмечал День Военно-Морского флота.
           «Жизнь, все-таки, прекрасна!», - подумал он.

          В ОЖИДАНИИ

          Выходной в середине недели принес приятные чувства свободы, легкости и независимости.
          Ночью опять ныл желудок. Сильных болей не было, и, проглотив таблетку и еще немного полежав, ожидая облегчения, она уснула. Что снилось, конечно, не помнила. Что-то неприятное и темно-серое. Проснулась, когда уже было тихо в доме и прекратился утренний уход на работу соседей, с непременными тяжелыми звуками шагов по лестнице, металлическим хлопаньем входных дверей, громкими разговорами и плачем детей.
          Было уже светло. Неяркий свет осени робко освещал комнату.
          Она лежала в уютном гнезде, расположенном в родном продавленном диване и состоящего из теплого одеяла и чуть сбившейся за ночь мягкой подушки, Тихо играла музыка из ночного радиоприемники, иногда перебиваемая короткими и пугающими новостями. Глаза все еще смотрели в серость сна, но мысли пробуждались, занимая свои места. Вставать не хотелось. Еще немного понежившись, распахнула теплое одеяло, поднялась, вступила в домашние тапочки и с легким сожалением посмотрела на манящее обратно гнездо.
          День начался.
          Боли с утра не было, и поэтому до ее появления можно было заняться какой-нибудь серьезной работой.
          В стиральную машинку тонкой струей посыпался сначала стиральный порошок, а затем полетело белье.
          Где-то внутри сама себя похвалила за эту работу. И, довольная этой похвалой, решила заодно уж и убраться в квартире. Уборка было несрочной, да и не требовала много времени. На генеральную не тянула, а поверхностная была в самый раз. Для настроения включила легкую быструю музыку. Хотела что-то из классики, но тогда уборка продлилась бы дольше.
          Протирая влажной тряпкой пол, подумала, что надо бы еще сегодня сходить на базар, съездить к старой тетке и кое-что еще.
          Было приятно смотреть на чистоту убранной квартиры.
           «Ну, с этим пока все, – удовлетворенно подумала она, – теперь можно и на базар, а потом к тетке».
          Часы показывали, что все идет по плану и можно сильно не торопиться. Взяв деньги и пакет, остановилась возле дверей и подумала: все ли выключила? Вроде все.
          Входные двери дома открыли свободный наружный мир и, недовольно скрипя и то ли грохоча, то ли ругаясь, закрыли каменную коробку. Идти было не очень далеко, и она решилась пройти пешком.
          В городе уже была осень. Еще не поздняя, но уже и не ранняя. Казалось, весь мир был в ожидании чего-то нехорошего, умирающего: деревья, не до конца раздетые и стоящие теперь в старой ветхой обрывающейся одежде; большие дома, с чернотой окон; небо, отягощенное свинцовостью облаков. Как-то вдруг превратившиеся из веселых разноцветных прохожие стали большой и тягучей серо-черной массой. Казалось, что вот-вот пойдет дождь, и всё горько и нудно заплачет вместе с ним.
          Природа ждала. Ждала холодов, своего будущего и где-то даже покоя и смерти.
          Тетка была уже достаточно старая, жила одна и постоянно ждала чьего-нибудь прихода. Ей хотелось поговорить, кому-то рассказать о себе, о своих заботах, мыслях, о своих старческих бабьих думах. Было в доме еще одно живое существо  –  кошка по имени Шипучка, принесшая недавно котят, но с ней много не наговоришься. Глупая кошка только молча смотрела, загадочно жмуря блестящие глаза и ожидая, когда хозяйка пойдет в кухню и даст еды.
          Для гостей тетка держала в старом потертом деревянном шкафчике наливочку в небольшом графинчике, который, то ли от старости, то ли от женской глупости, а может быть от доброты, ставила на стол при появлении любого гостя – были ли это дети или старики, или незнакомые люди. Правда, почти никто не пил, да и сама она не пила. Если приходил сантехник, электрик, или кто по ремонту, то и они не пили, а ждали денег. Так его обратно и ставила нетронутым.
          Сегодня она ждала племянницу, которая должна была прийти и принести продукты.
          Она суетилась, готовя еду, которая, как обычно, подгорела и смотрелась неаппетитно.
          Ожидавшийся звонок в дверь оказался почему-то неожиданным. Принимая продукты и раскладывая их по шкафчикам, мискам, кастрюлям, коробочкам она уже что-то рассказывала, перебегая с одной темы на другую и снова возвращаясь к нерассказанному. Тяжело шаркая ногами, она радостно суетилась, накрывая на стол, покрытый цветной, чуть ободранной клеенкой. На столе появился графинчик и какая-то легкая стариковская закуска.
          Гостье не хотелось ни пить, ни кушать, но чтобы не обидеть тетку, поковырялась в еде. Она рассеянно слушала старушку, поддакивая в нужных местах. Выдав основной накопившийся поток информации, тетка подустала говорить и стала иногда замолкать, додумывая и вспоминая еще что-то. Она успокоилась, что рассказала то, что держала в голове и от чего сейчас избавилась.
          – Я тебя ждала,– почему-то сказала тетка.
          – Я же пришла, – успокоила ее и незаметно глянула на часы.
          Побыв еще немного, помогла убрать со стола и, поцеловав в дряблую щеку, ушла.
          Ей самой было приятно оттого, что еще одно дело сегодня сделано, и сделано по-хорошему.
          Оставалось еще то, чего она с нетерпениям ожидала.
          Это была приятная забота. К приходу любимого надо было сделать что-то вкусненькое. Еще раз зайдя в магазины и купив по дороге все необходимое, она пришла домой и стала готовить еду. Постоянная ежедневная практика делали ее пищу вкусной.
           «Еда готова, в квартире убрано, – она удовлетворенно оглядела комнату, – теперь себя надо привести в порядок».
           Теплые струи душа и горький скользяще-пенистый шампунь расслабили тело. Вода возбуждала, но она знала, что рано еще. Она только нежно намыливала тело в предчувствии любви, поглаживая его. Закончив купаться, закуталась в теплый махровый халат и села перед телевизором, высыхая и наслаждаясь ожиданием. Даже немного и чутко задремала.
          До прихода время еще было.
          Сколько он себя помнила, она всегда кого-то или чего-то ожидала. Не всегда ожидания завершались хорошо. Иногда было обидно и неприятно. Но она старалась успокоить себя, говоря: «Терпение и труд все перетрут» – и опять ждала. В детстве ждала подарков, Нового Года, конфет, потом – «когда стану взрослой», окончания нудных уроков. Повзрослев – чистой и искренней любви до гроба. Затем – повышения по службе, отдельной квартиры. И сейчас – охохо! – «заслуженного отдыха», впрочем, до которого было еще не совсем близко.
          Показалось, что кто-то поднимается по лестнице. Не открывая глаз и не выходя из дремоты, она прислушалась. Было тихо.
           «Показалось», – подумала, успокаиваясь.
          Людей, которых она ждала, со временем, рано или поздно, теряла. И не всегда были виноваты они. Ей казалось, что все, что она делают, всегда хорошо. Но, по не совсем понятным для нее причинам, они исчезали из ее жизни, оставляя туманные воспоминания. Хотелось вернуть, изменить что-то в жизни. Вот если бы назад повернуть время. Взять и перевести стрелки часов. Она однажды, в ожидании чего-то, попробовала перевести их назад. Но ничего не произошло. Как и должно было быть. Всему свое время, и всему свой час.
          Звонок возвестил о том, что кто-то пришел и сейчас может начаться что-то хорошее.
          – А я по тебе соскучилась, – радостно говорила она, пропуская в квартиру любимого.
          Закрыв дверь, они обнялись, крепко прижавшись.
          – Я по тебе тоже, – ответил тот. – Как ты, Зая?
          – Теперь хорошо, – и добавила тихо, – с тобой хорошо.
          Они еще о чем-то говорили, рассказывая свои новости и секреты, о которых могли поведать только друг другу. Им было хорошо вдвоем. Казалось, что ничего не произошло, все было как прежде.
          Уже лежа в постели, Зая спросила:
          – У тебя новые трусы? – провела ладонью по ткани. – Хорошие. Модные.
          А потом опять было ожидание. И наслаждение.
          После всего они лежали, чувствуя усталость и тепло.
          Зая все хотела спросить, но как-то стеснялась то ли обидеть друга, то ли (она даже не хотела об этом думать) потерять его.
          Она уже привыкла к своему новому положению – одиночеству и ожиданию. Конечно, оно было хуже, чем раньше. Но и в нем она нашла свои плюсы (человек ко многому привыкает).
          Сейчас было самое подходящее время. Она крепче прижался к нему и почему-то шепотом спросила:
          – Котик, а ты не хочешь ко мне вернуться?
          Тот лежал с закрытыми глазами. И было непонятно: или он задремал, или задумался.
          Зая очень легко, как-то даже внутренне вздохнула и почувствовала, что не стоило задавать этот вопрос. «Глупая я, глупая…» – подумала она.
          – Понимаешь, – вдруг заговорил друг, – мне ее жалко.
          Он глубоко вздохнул и опять то ли задремал, то ли задумался.
          Зая представила себе его жену, которая почему-то стоит в дверном проеме на кухне в цветном фартуке и с укоризной молча смотрит через очки на мужа. Ей тоже стало ее жалко.
          Прошло немного времени.
          Зае стало жалко и ее, и его, и уже себя.
          – А ко мне ты как относишься? – спросила она, заранее зная ответ. Но хотелось еще раз услышать.
          – Тебя я люблю, – он обнял ее и прижал к себе.
          – Я тебя тоже, – прошептала Зая, внутренне радуясь и довольная тем, что эта проблема решена таким хорошим способом.
          – А меня ты жалеешь? – не отставала она, и вдруг чего-то испугалась. «А если скажет «нет?».
          – Я же сказал, что я тебя люблю, мою глупую и единственную Заю, – улыбнулся он.
          – А как ты меня любишь? – Зае захотелось немного покапризничать.
          – Очень-очень.
          – И я тебя очень-очень.
          Зая затихла. Она была счастлива.
          Бывают в жизни человека минуты, когда тихое теплое счастье окружает его. Такие мгновения часты в детстве. Рядом мама, все тихо и спокойно, слезы просохли, и мамино тепло защищает от окружающего и непонятного мира.
          Такое же состояние было сейчас у Заи. Тепло его друга оберегало ее от всего мира. Она лежала, улыбаясь.
          Наступал вечер. Кто-то или что-то наверху отсчитывало последние минуты их нынешней встречи. И уже в коридоре, когда Зая поправляла другу воротник и любовно поглаживала его плечо, тот вдруг спросил:
          – Я сейчас думал, – он замялся, – может быть, мне, действительно, остаться у тебя?
          Сердце у Заи радостно заколотилось. «Оставайся, оставайся!» – хотелось закричать.
          – А там как?.. – почему-то глупо спросила.
          – Не знаю… Разберусь.
          Зая опять представила его жену. Жалко ее. Жалко стало друга. Жалко стало себя. Она не знал, что делать.
          – А? Что скажешь? – спросил любимый, глядя ей в лицо.
          – Не знаю, – полушепотом промямлила она, опустив глаза.
          – Вот вечно ты какая-то… – друг замялся, подбирая слово, – нерешительная.
          И недовольно продолжая, укорил ее:
          – Потому и жизнь у тебя такая.
          Поняв, что, болтнув лишнее, добавил ласковым голосом:
          – Потому-то я тебя и люблю, мою Заю.
          Зая, готовая уже было надуться, радостно посмотрела на него и заулыбалась.
          – Иди домой, – сказала она, вздохнув, – ты там нужнее.
          Долгий любовный поцелуй завершил их встречу.
          – Я тебя буду ждать…
          С сожалением закрыв дверь, подумала: «Ну, вот и все».
          Вечер закончился, день закончился. Пора спать.
          Она стала укладываться в свое гнездо. Слабый запах любимого, его тела все еще сохранялся. Она уткнулась в подушку, на которой тот лежал, и глубоко вдохнула воздух. И, стараясь подольше задержать, почти не дышала.
           «Вот и славно, день закончился…» – подумал она.
          И почему-то вспомнились слова матери: «Все ближе к смерти».
          Но об этом не хотелось думать.
          Усталость и бренность овладели ею, и она одиноко заснула в своем гнезде в ожидании.
          Чего?