Чаша моя. 6

Творубушкин щелкнул зажигалкой и смачно втянул ядовитый дым каких-то дешевых сигарет. Михайлов повторил тоже. Лунин злобно покосился в их сторону. Он разбирался в бумагах, про себя снова проклиная Бакунина, который похоже положил колоректальный рак в отделение, да и еще и без анализов, не спросил ничего, и не писал ничего. Чистейшая карта с диагнозом: «Дивертикулит». Наконец, когда злоба его дошла до определенного градуса, он решительно встал со стола:

- Граждане, травматологи, может все-таки не будем курить у нас в ординаторской? - он даже прикусил губу от раздражения.

- Давно ли вы господин, Лунин, стали начмедом? - Творобушкин лениво зевнул под трель смешка, развалившегося в кресле Михайлова.

    Лунин присел, промолчав. Но злобных глаз теперь не сводил.

- После 4 это ж уже ординаторская дежурных врачей, готовимся к лечебному процессу.

- Хороша подготовка, - появился Бакунин, оттолкнув дымоган руками, - а чего у вас в ординаторской курить запретили? Или окно сломалось? Ммм.. коньячок.

      Бакунин беззазорно втянул в себя стопку и поморщился. Ничего кроме карточки в руке не обнаружив, он приставил ее к носу, будто та была самой вкусной колбасой в мире.

- Ты не подлизывайся, - злобно проговорил Лунин, - тоже хорош. Я за тобой всю неделю проблемы разгребаю.

       Бакунин остановился на месте. И вдруг обнаружил Лунина в том настроении, когда человек был похож на собаку, который может вполне перекусить тебя напополам. Именно в эту секунду Бакунин понял, единственное, что сейчас необходимо тактически - довести Лунина до белого каления.

- Разгреб, Лунин? Я тебе лопатку куплю, - Бакунин машинально поднял вторую рюмку для храбрости.

   Лунин вышел вперед, будто его позвали для сатисфакции.

- Вот ты сученыш! Ты о чем там о себе подумал? Я за тобой уже нескольких оперировал. Ты мне еще всякого говна с поликлиники навалил. Ты, может, сначала поучишься. А потом на работу будешь ходить? А, мерзость?

    Бакунин пошел в ва-банк.

- Я по крайней мере не бегаю за анестезистками, чтобы потом алименты выплачивать. Или это тоже в медвузе учат?

    Лунин остановился нос нос с Бакуниным. Слепая ярость хлестнула его под ложку. Лунин глупо улыбнулся. И рука его смастерила хук.
     Бакунин очнулся спустя какое-то время, ошарашенный и потерянный со сбитой до минимума спесью. Голова его кружилась, а глаза утопали в тумане. Экран реальности тихо возвращался к нему, через шум в ушах и свист внутри носа.
        Там, где недавно помещался Творобушкин с Михайловым, теперь помещался Крашенников с Пилоткиным, который что-то невнятное гнусавил, тупо высматривая дыру в полу. Крашенников же, напротив, с жаром что-то объяснял и жестикулировал.

- Я отдам эти квоты в амбулаторию, - пищал Пилоткин.

- Каким вы образом это себе представляете? Они что будут приходить на операцию одним днем, а потом домой? - недоумевал Крашенников.

- Да, так и будет!

- А осложнения? Они ж гнить будут дома.

- Во всем мире…- было начал пищать Пилоткин.

- Во всем мире говорят надо быть негром и педиком. И что теперь здравоохранение под них ровнять?

      Пилоткин холодно зевнул, важно почесал бороду, поправил халат и кашлянул. Крашенников не останавливался, предоставляя все новые доводы и доводы.

- Приказ Департамента, я исполняю приказы, а вы? - спросил его чинно Пилоткин.

- А осложнения?

- Придут на прием, положите и пролечите, - Пилоткин с пищания переходил на холодный приказной.

- Мне кажется, мы с Департаментом живем в разных странах. Они что книг не читают? Но работать решительно стало невозможно. Это не назначай. Этого не делай. Этим не смотри. Только вот, сука, люди мрут кругом. Опухоли, как сволочь расплодилось. Зато…

- Остановитесь, - приказал Пилоткин, - это не ваше дело. Ваше дело - быть администратором отделения. Если вы не справляетесь, я найду нового, который задает меньше вопросов, а делает больше.

        На этом разговор о какой-то важной проблеме был закончен. И Бакунин, поймавший себя на мысли, что некоторые, только для виду недавно прочли в этом злосчастном месте букварь, оправился от волны головной боли. Он, уже с гордым синячищем и сломанным носом, глядел на Пилоткина. Бакунину всегда казалось, что такого же он видел в «Убойной силе», его тогда Дукалис брал. Точно такое же овальное хитрое лицо с золотым зубом, такая же лысина и картошкой нос с легкими следами элитных попоек. Пилоткин же, разделавшись с Крашенниковым, все свое внимание перенес на Бакунина.

- Говорите, Леонид Сергеевич, - кивнул ему Пилоткин.

- А что говорить? То Бакунин, - Крашенников взвел руками.

- А вы что и пили на рабочем месте? - Пилоткин орлиным взором оглядел пустую бутылку коньяка на столе.

     Бакунин встрепенулся. Бутылка стояла и глядела на него, даже говорила «здравствуйте», а след и простыл дежурных, мать их.

- Это не… - было начал Бакунин, кажется во рту отвалился зуб.

- Бакунин, - противно протянул Пилоткин.

    Крашенников предательски молчал, наблюдая за опустившим голову Бакуниным. Бакунин же про себя: «Тоже мне Архимандрит. Мы-то ваши генеральские попойки знаем, когда заборы ровняет джип в больнице».

- Ясно, - после молчания продолжил Пилоткин, - значит, написано: «Спровоцировал драку»

      Бакунин даже подпрыгнул. Уже написано! У Георгия Александровича немедленно возникло чувство высказать все, что ему думается об обоих представителях власти. Но он с трудом сдержал этот порыв. Что-то остановило его, он почувствовал в этом бессмысленность. Он было хотел высказаться о том, что день его рабочий закончен уже как несколько часов. Но и теперь он опешил. Ему показалось и это недейственным, смешным и бесполезным.

- Я… - было попытался вставить слово Бакунин, но его тут же прервали, обозначив рукою помолчать.

- Накажите по всей строгости, Леонид Сергеевич. Документы я подготовлю, - холодно отчеканил Пилоткин.

    Только спустя пару секунд до Бакунина дошло.

- То есть, вы меня хотите уволить? За то, что меня ударили? Вы это хотите сказать?

    В голове Бакунина возникла целая палитра того, как он может парировать подобное. Пожаловаться в трудовую инспекцию, суд, милицию и ООН. Но руки его опустились раньше, чем кулаки сомкнулись на борьбу. Нажалуйся он хоть самому императору, ему будет плевать на какого-то там полуврачишку Бакунина, который и работу свою выполняет тяп-ляп, и больных калечит. И все ведь в бумажках написано. Еще алкоголик и интригант. И хоть Библией над головой тряси, ясно как белый день, что правда с его уст вовсе никому неинтересна. В его горле пересохло, он впервые ощутил горечь, но не ту, что ощущают после больничной еды, приготовленной на восьмом масле. То другая, горечь несправедливости. Он впервые решил нанести удар своему обидчику, и впервые судьба вернула ему все мгновенной карой. Он вдруг ощутил себя самым «маленьким винтиком», никчемностью. Он глядел на Пилоткина и думал: почему, например, ему можно взятки брать, а другим нет. Почему Лунину можно говорить: «Бакунин - отвратительный врач», а Бакунину, что «Лунин - глупый спермобак» нельзя.  И почему агрессия разрешена Лунина, но запрещена Бакунину. Ему стало вовсе грустно. И пока Крашенников и Пилоткин отчитывали его, он аккуратно оттирал пятна крови с халата. Бакунин вспомнил и о том, что у него был иной выбор. Он мог вовсе не встретиться с заучкой Луниным, который сам порой панкреатит от аппендицита не отличает. Это хорошо, кто ходит в приемник? Бестолковый Бакунин. Королям ночной Вероны, им не писаны законы. И уж тем более с Пилоткиным, который не может выбить на ремонт манипуляционной, но как-то выбил себе на Рендж Ровер. Ведь он мог стать биологом, химиком, журналистом. Как его занесло в эти дебри? Он уж и сам не знает. Но что он где-то точно ошибся, не рассчитал в жизни: это точно.

- Разве вы не согласны, Леонид Сергеевич с моим решением? Ведь товарищ Бакунин нарушал и до этого трудовую дисциплину. От коллег поступали жалобы.

- Я абсолютно солидарен, - покивал Крашенников.

    Теперь горечь была цветочками. Где-то внутри Бакунина разбилось стекло или вроде того. От кого угодно, он мог принять подобные слова, как только не от Крашенникова. Но меж тем они были сказаны. Без особых сентиментов, вот так вот просто.  Бакунин еще послушал немного: «С отработкой или без увольнять, кого посадить в поликлинику, кому чего». Но Георгию Александровичу уже было безразлично. Мир померк и настал туман. Он не простившись, вышел прочь из ординаторской. И побрел на автомате на выход, не собрав вещей и записей. Где-то у дверей его окликнул Климов:

- Ты чего шатаешься, Бакунин?

   Осмотрев того внимательно, он издал восторженно-удивленный «ох».

- Да тебя шить, брат, надо! У тебя бровь до мяса.

   И Бакунин вдруг ощутил то, что спало. Головную боль, головокружение и потерю поля зрения на правый глаз. Оставив Климова без разъяснений, Бакунин тихонько пошел по стенке, собирая по дороге «хи-хи» медсестер. Он таким образом, разбитый, уставший вышел в курилку.

- Умрешь, начнешь опять сначала, - повторил Бакунин и опустился на коленки перед дверью.

    Он клацал зажигалкой, которая не слушалась его, стараясь избавиться от мыслей, что остались в его голове. Ничего не получалось, он лишний раз всякими хитросплетениями и сетями приходил к тому, что он неудачник. И спасения для него нет, и не будет никогда. Вася появился тут же перед Бакуниным.

- Выглядишь ты, конечно, так себе, - анестезиолог немного улыбнулся, тоже сделал Бакунин в ответ.

- Per aspera, ad astra. Картина маслом Шишкина: «П…ды прилетело».

- Если ты про грачей, то это Саврасов, неуч. Кто тебя так?

- Даже в этом неуч, - Бакунин сел полностью на асфальтированную дорожку курилки, наконец, выплеснув шатающийся зуб.

- Ну давай, говори, кто тебя проучил, свободный художник?

- Лунин, гандоний глаз.

   Вася потрепал головой, быстро оценив ситуацию. Но судить не принялся, но не из солидарности, а в дружбу. Протерев в терках дружеского разговора подробности, Вася могуче поднял Бакунина и сообщил:

- А трубки-то что не брал? В нокаут отправили?

    Вася своей грузной рукой слегка потер разбитую бровь Бакунина, тот сьежился от боли, но сигареты изо рта не выпустил.

- Да, телефон забыл на работе. Ну да и черт с ним. А ты чего? В тапках и хирургичке домой.

- А… - рассолютавался Вася руками - Ек-макарек. Забыл переодеться. Да тут Родину забудешь. Пилоткин мне двое суток впаял. Опять у Катерины в вагине какое-то воспаление, на больничный ушла. А Петрович ты знаешь, он сам на дежурство никогда не пойдет. Вот и двое с половиной суток прошло. Ну я к чему. День просто прекрасный. Я тебе говорил, что развожусь? Мне сегодня торжественную смс написала и моя змея, и мать ее. Я им говорю: так вы бы тогда письмо лучше заказное отправили. Так надежнее.

   Вася все говорил и говорил, иногда перемежаясь на зевоту, а Бакунин внимательно слушал. И теперь его душа была покойна. Он со своими проблемами не один. Его оставил и страх, и сомнения. И к нему начал возвращаться прежний Бакунин.

- Ну что, друг мой, может тогда, ко мне? - Бакунин лыбился беззубой улыбкой.

- Не, не, - гордо отвечал служитель реанимации - Я ж реаниматолог. Будем реанимироваться. Госпитализирую Вас по экстренным показаниям к себе на дачу. И сошьем тебя там. Поехали, доброшу с ветерком.

- Поехали, как в старые добрые, - Бакунин потупился, - тебе же на работу завтра.

- В здоровом теле - здоровый пук, Бакунин, разве ты забыл? Две с половиной оттрубил, и третья с четвертой ни почем. Ах да…

   Друг его сконфузился, порыскал в хирургичке и подал Бакунину все тот же черный сверток. Бакунин обреченно выдохнул.

- Пригодится, - он тянул Бакунину сверток, но тот, мешкал.

- Смеешься?

    Но Василий настроен был серьезно. А потому Бакунин, сглотнув слюну, схватил сверток и быстро уложил в карман.

- А почему мне пригодится? А тебе нет?

- Потому что, - отрезал Василий.

- Ну ладно хорохориться, - он даже стукнул его тихонько по плечу.

- У меня есть такая. Давай, бодрее шаг. К машине. Шнелля! Шнелля!

    И бодрой походкой, с прямыми плечами реаниматолог и хирург отправились к машине. Вася сел за руль, а Бакунин устроился позади пассажиром.
      Он тихо поместился на заднем сидении, потер аккуратно виски, а затем свалился на кожаное покрытие без сил. Голова его все еще кружилась, заставляя даже закрытые глаза слезится. Он носом воткнулся в полоску пространства, разделяющие сиденья и вдруг почувствовал облегчение. То, что резало под бровью превратилось в след и Бакунин уснул. А сон его был прекрасен, никогда бы не предположил Георгий Александрович, что может снится что-то кроме голых врачих и монстров из страшилок.
      Ему грезилось, что он совсем еще маленький с отцом на опушке леса. А рядом озерцо. И только уголек в костре нарушает тишину, да плеск воды. Они с папой говорят о чем-то несущественном, о трубочке в лягушке, о горящем мазуте и разобранных конденсаторах. «Остаться бы здесь навсегда» - говорил Бакунин, глядя на поднимающееся рассветное солнце. И было бы это так, если бы вдруг не зардело это солнце. Красным, огненным. И потухло. Что-то буквально вырвало, вытащило из сновидений  Бакунина. Он с трудом открыл один глаз. И красная струя в перемешку со слезами застелила поле зрения. И сознание его угасло, лишь отпечаталось: «Обочина… что-то горит…»