Рояль Рубинштейна

   Мама фанатически любила музыку. Любит она её и до сих пор. Даже в свои восемьдесят  и сейчас  она не только выступает в хоре ветеранов, поёт романсы,  постоянно  слушает музыку  по радио, телевидению, в машине, через всякие разные проигрыватели, но ещё и  обычно напевает  какую-нибудь понравившуюся мелодию «себе под нос», легко может спеть в любой компании, даже если её не просят.
   Мама знает назубок почти все арии из оперетт, многих опер.  Наверное, если бы  пришлось  стать  профессиональной певицей, то это ей бы удалось  без всякого труда.
  В маминой юности она  почти каждый день ходила в оперу, и её  музыкальная эрудиция, особенно  классического репертуара, у многих вызывает восхищение.
   Думаю, что если вам волею судеб достанется  такая мама, то рёбенок, конечно, будет знать и любить   музыку просто « по умолчанию».
   Мама начала  меня возить в Москву  с самого раннего детства  и «знакомить с театральной жизнью».
     Большой Театр, театр Оперетты, музыкальные  и детские театры, концертный зал имени Чайковского мы посещали почти каждый месяц.
    Помню, мы пришли в консерваторию на  детский абонемент. На этих встречах  музыковеды рассказывали об известных произведениях, объясняя нам, что же на самом деле хотел сказать композитор. А всякие разные лауреаты исполняли  их. Один раз мы даже  слушали Эмиля Гилельса и Святослава  Рихтера. Все  вокруг хлопали, и можно было сравнить, кто как играет. Конечно, эти сложные пьесы мне самому бы так никогда не сыграть и я тоже хлопал, понимая, что пианист не сделал за  двадцать минут яркой, феерической игры ни одной ошибки и за это честно заработал  оглушительные аплодисменты.
  Мой папа любил Равеля, Малера и мне тоже нравилась такая музыка. Но на оперетту мама любила ходить больше. У неё сразу настроение поднималось, в такие дни мы  почти вприпрыжку приближались к зданию театра, боясь опоздать, и я понимал, как  она любит эту самую оперетту, а на серьёзную музыку по абонементам мы ходим, чтобы «повышать мой музыкальный уровень» .
    Я не сержусь на маму, мне всегда это было интересно.
   Сам дух театра и предстоящего спектакля завораживал вас, уже как только вы переступали его порог, словно тихонько приоткрывали первый лист интереснейшей книги. А первый лист – это что?
Это белый  полупрозрачный лист, за которым только ещё  угадывается название  будущего действия, это – интрига скорого узнавания  и возможного разочарования, это предвосхищение событий, которые, быть может, никогда и не состоятся.
   Это вот то  ощущение, пожалуй, как после спектакля в детском театре, когда после занавеса, маленькие дети, ещё совсем клопики такие,  выходят из зала  и напевают: Па-ай-дём, за си-ин-ей  пти–и-цей…
   И вот однажды в консерватории мы слушали  Виноградову, которая рассказывала нам о симфонической сказке Прокофьева   «Петя и волк», а потом, как всегда, играли разные исполнители. Нам показывали инструменты, особенно духовые, играли на них, рассказывая о персонажах этой сказки, а после перерыва должен был выступать Дмитрий Кабалевский.  А пока  любимая всеми детьми Светлана Викторовна представляла инструменты и играла с нами. Да, да! это была игра.
   Каждый персонаж представлялся новым инструментом со своим мотивом: Петю изображали скрипки, старого дедушку – фагот, птичку наигрывала флейта, кларнет крался кошкой, гобой крякал уткой, страшного волка играло несколько валторн, а охотников – литавры и барабаны. Наслушавшись и наигравшись, дети вывалились на перерыв. Мы с мамой шли по коридору в буфет и вдруг увидели как у рояля Рубинштейна (на нем даже табличка такая белая стояла, чтобы  не трогали, наверное) дети и родители окружили высокого мужчину в очках. Мама сразу взяла меня за руку и сказала:                -  Вон, смотри  - это  Кабалевский! Пойдём, познакомимся!               
     Кабалевский был автором музыки к нашим любимым фильмам : «Щорс», «Антон Иванович сердится», и «Первоклассница». Но я возразил: - Куда, мам! Он же нас совсем не знает, неудобно…   Но мама решительно направилась в гущу событий. Пробившись к роялю, она через некоторое время уже разговаривала с Дмитрием Борисовичем, который оказался внимательным слушателем и искренне обрадовался, что мы с ней так часто бываем на подобных концертах. Мне разрешили подойти и пожать ему руку. Мама попросила автограф на программке и, казалось, шоу было окончено. Но тут она вспомнила, что я играю пьеску «Клоуны», автором которой был Кабалевский. Она, решительно открыв рояль, сказала, что я сейчас сыграю для автора его пьесу, вокруг сгрудились другие ребята, отступать было некуда, но вот беда, пьесу мне задали совсем недавно, и мало того, что я плохо помнил ноты наизусть, я ещё не мог их выигрывать в том темпе, который был нужен. Такого позора я не испытывал никогда! А пьесу- то надо было доиграть до конца…
    Кабалевский,  видя , как я  смущаюсь, тем не менее, несколько раз прикоснулся к моему плечу, и сказал: Не волнуйся, не торопись, всё хорошо!
Но я ошибался и ошибался всё время в одном и том же музыкальном повторе  и чуть не заплакал, проклиная мысленно маму и всех, кто собрался вокруг  и видел, как мне лихо.     Кабалевский  всё-таки дождался окончания пьесы, поблагодарил нас с мамой за внимание к его произведениям и быстро покинул фойе, объяснив, что ему надо готовиться к выходу на сцену.  Когда он появился на сцене, зал встретил его овацией,  его любили. А я сидел и думал, как можно было на рояле Рубинштейна, в Консерватории,  самому Кабалевскому  - и так всё испортить...   
   …Когда кончился   концерт, Дмитрия Борисовича долго не отпускали. Зал встал. Я  долго хлопал в ладоши до боли  вместе со всеми, но слезы стояли у меня на глазах…

(из книги"Недетские рассказы")