Записки НЕ психолога - Старость

Все мы боимся старости.
Не нужно спорить — бесполезно. В разной степени, но боимся все.
Так сложилось, что иногда мне доводилось слышать и видеть стариков, которые поражали своим внутренним светом.
Нет, не энергией или натужно белозубым блеском в тридцать два. Это показушничество, на мой взгляд, самое никчемное. Можно выглядеть моложавым, бойким и даже улыбчивым, но с гулкой пустотой внутри, которую сразу видно во взгляде...
Говорю же я именно про тихое сияние, льющееся из глаз или от слов некоторых седовласых раскрытых душ.
Посудите сами.
Большой подземный переход метро в вечерний час пик. Все идут гуськом и каждый сам в себе. Громкие разговоры тинейджеров, для которых громкость интонаций что-то вроде определённого статуса независимости. Им не важно, осуждают их или нет — им плевать на окружение. Ну, так — «уважительно плевать». Если не ругаются матом, то уже «спасибо». По себе помню, что в мою юность мы, обычная люблинская шпана, даже в мыслях не могли допустить материться рядом со взрослыми! Не из-за того, что трусили, нет! Просто у нас было привито уважение к старшим. Можно долго спорить, что «старшие» иногда или часто встречались ещё те, но… Это негласное уважение было, по крайней мере, в моём окружении.
Возвращаясь к неспешно шаркающему людскому потоку перехода метрополитена, вдруг слышу рядом достаточно забавный диалог.
Понимаю, что подслушивать неприлично, но тут так сложилось, что стал невинным свидетелем.
Бабуля, лет семидесяти пяти — восьмидесяти, в синем плаще, вязанной шапочке, в тон одежды, идёт сбоку под руку с таким же по возрасту седовласым старичком. Краем глаза замечаю, что и дедуля одет в такой же плащ.
«Фэмели лук!» — чуть усмехаюсь и продолжаю мелко семенить вперёд.
Разговор этой пары негромкий, но отчётливо слышимый рядом.
— И вот что ты взъелся на Виталю, не понимаю? — смотрит искоса бабуля на спутника. — Замуж ведь зовёт уже который раз! А ты как старый бобыль меня возле себя держишь. Боишься в одиночестве помереть? Мы бы тебя навещали с Виталей, кормили…
— Пропойца он, — суровость интонации не вызывает ни малейшего сомнения, что решение дедушкой принято окончательно.
— Так ты ж сам с ним сколько раз пил, да барагозил... Забыл? — язвительная усмешка заставила дедушку исподлобья взглянуть на бабулю.
— Потому и говорю тебе, дуре старой, что пропойца он.
— Вот всю жизнь ты мной командуешь, хотя я тебя старше… Васькой моим покойным командовать всегда пытался, Настю свою в гроб загнал командованием своим… Эх… Близня ты мне не в помощь, а в наказание, — устало отмахивается бабушка и я украдкой стараюсь рассмотреть их, услышав старорусское словечко.
Делаю небольшой шаг вперёд, оборачиваюсь, словно пытаясь увидеть кого-то в толпе сзади, скольжу взглядом по этой паре и удивляюсь: «Надо же! Действительно близнецы и очень похожие! Даже возраст не смыл эту схожесть!»
Оба, коротко взглянув на меня, чуть сбавляют тон.
— Далось тебе это замужество, — ворчливая интонация даёт понять, что у старика заканчиваются аргументы и он уже вот-вот сдастся.
Догадываюсь, что, скорее всего, этот разговор у них идёт уже не один час и дедушка просто устал сопротивляться.
Приближается длинный эскалатор на который я встаю первым, оставив эту интересную парочку точно за собой. Ну любопытно же — чем там сватовство Витали закончится! Развязку не приходится долго ждать.
— Вот и далось! Далось мне замужество! — чуть ли не со смехом отвечает старушка и тут же, почти подмурлыкивая, добавляет, — Он нас у театра ждёт. Хочет от тебя братское благословение получить. И трезвый!.. Обещал!
— Хех! — слышится в ответ полу-смех, полу-вздох. — Сговорились значит… И ты ради этого меня на спектакль утянула?
— Это Виталя билеты купил! — уже не сдерживая радости, с негромким смехом отвечает бабушка. Затем звучат негромкий «чмок» и тихие слова, — Люблю я тебя, ворчуна старого, и не брошу конечно никогда.
— Да не любишь ты меня, а издеваешься… — в голосе дедули слышится улыбка и я, невольно подслушивая эту семейную историю, сам стою, улыбаясь, непонятно отчего и почему. Наверно, потому, что эта искра любви коснулась и меня?
Эскалатор заканчивается и я, обернувшись, провожаю взглядом эту милую пару близнецов за столько лет не растерявших свою искреннюю любовь друг к другу.

                ***
Жара. Редкое долгосрочное явление в столице. Даже есть особая примета в последние годы — если в будни жара, то в субботу жди дождя: проклятье выходных!
Сижу в сквере в тени на длинной скамейке в ожидании знакомого и потягиваю ледяную минералку. Подсаживается очень пожилая пара: оба с палочками, но достаточно живенькие старички. Она в соломенной шляпке с широкими полями, каком-то легком сарафане и кофточке, усаживается неспешно на скамейку, с достоинством принимая помощь кавалера. Он галантно придерживает её за руку, так же неспешно усаживается, расстёгивает вязаную кофту, поправляет легкие брюки, вздыхает и обмахивается рукой.
— Дорогой, ведь упрашивала тебе взять панамку… — звучит негромкое наставление, в тоне которого слышится забота. — По жаре с непокрытой головой ходить в наши годы… Инсульт ведь и от солнечного удара случится может, а ты без панамки. Ну что за безалаберность такая, право слово…
— Я в той панамке на клоуна походить начинаю, — вроде бы и споря, но в то же время отрешённо обыденно возражает дедушка. — Лучше от жары помереть…
— Ты мне давай тут!.. — прихлопнула по руке мужа бабуля. — Помирать он собрался… Я ж решила — первой я умру, чтобы не мыкаться без тебя, а потом твой черёд — меня похоронишь, тогда и помирай… С панамкой или без.
— Началось… — в интонации дедушки слышится тоска.
— Да ничего и не началось, — со смехом звучит ответ. — Договор есть договор? И попробуй мне только раньше меня…
— Да, ну оставь ты уже эти разговоры, а? — дедушка действительно раздражён и уже не рад, наверно, что не взял ту злополучную дурацкую панамку, лишь бы не слышать эту явно часто звучащую тему разговора.
— На, надевай! — достаёт из сумки на локте панамку бабуля. — Как знала — взяла с собой.
Дедушка удивлённо скидывает брови, качает головой, нехотя напяливает на себя панамку с каким-то непонятным полустёртым принтом и вопросительно смотрит на бабушку. Та поправляет головной убор на почти лысой голове и тут же добавляет:
— Красавчик ты мой!
— Клоун, — вяло возражает дедушка.
Подходит знакомый, я поднимаюсь и, проходя мимо соседей по скамейке, не удерживаюсь:
— Вы прекрасная пара! Долгих лет вам!
— Спасибо, молодой человек! — радостно встрепенулась бабуля. — Вот скажите ему, пожалуйста — хорошая же панамка! Вы бы носили такую?
— Под вашей опекой – с удовольствием! — отвечаю с улыбкой, ловя ответную от дедули и мы с приятелем уходим. Дойдя до поворота, оборачиваюсь и вижу, как бабуля продолжает поправлять панамку на голове мужа, а тот гладит её по руке.

                ***
Аэропорт. Зима. Старичок, глубоко за семьдесят, неспешно ходит по зоне прилёта, и постоянно надевает очки, рассматривая табло. Одет он достаточно старомодно, но «добротно», как сказали бы раньше: тёмно-серое шерстяное пальто, с меховым воротником, уже слегка изношенное, судя по потёртым манжетам, но всё ещё крепкое и ладно сидящее на нём; отглаженные со стрелками коричневые костюмные брюки и зимние ботинки с мехом, легко отличимые от других из-за своей чрезмерной одутловатости. В руках он держит ондатровую шапку-ушанку, которых я уже лет сорок не видел на людях. Дедуля немного нервничает и это заметно по его жестам, в его намеренно размеренном хождении, в постукивании по ноге этой «ондатровой статусностью восьмидесятых». Наконец на табло появляется то, что сразу изменило лицо старичка. Он быстро вытирает пот на седых висках и достаточно бодро шагает к нужным воротам.
Остановился дедуля рядом со мной и как все встречающие стал по-гусиному вытягивать шею, разглядывая появляющихся людей из-за стеклянных дверей таможни. Минут десять он рассматривает макушки прибывающих, но тут стеклянные створки разъехались и он видит ту, ради которой и приехал в аэропорт. Бабушка-одуванчик, как принято их называть, так же глубоко за семьдесят, сухонькая, чуть загоревшая, с небольшим чемоданчиком, пакетиком из Duty Free и небольшой сумочкой на изгибе локтя радостно всплеснула руками и, поправляя платок, тихо сказала:
— Ну вот зачем ты, дурачок, в такую даль ехал?! Я бы и сама!
Старичок как-то устало хмыкнул и так же негромко ответил:
— Так я же люблю тебя! Как я мог не встретить? Да и на бесплатном автобусе доехал. Тут есть такие, представляешь?!
— Вот шабутно-о-ой… Я тоже тебя люблю! — радостно засияла глазами бабуля, поцеловала и крепко обняла мужа.
Тот, широко улыбаясь, подхватил чемодан и стал деловито торопить:
— Мы сейчас на аэроэкспрессе поедем. Я всё узнал. Он через минут пятнадцать уйдёт. Только побыстрее давай, чтобы не ждать другой.
— Вот шабутно-о-ой… — довольно протянула старушка и засеменила вдогонку.
А я смотрел вслед и широко улыбался, радуясь их совершенно простому счастью встречи после разлуки.
Уметь любить и научить других любить — вот что главное! И видно это очень отчётливо в старости.
Светлой старости