Подражание Булгакову...

МАСТЕР И МИННА

РОМАН

в 99-ти главах


ГЛАВА ПЕРВАЯ

НИКОГДА НЕ РАЗГОВАРИВАЙТЕ С НЕЗНАКОМЫМИ


Всё началось в один странный, блистающе-пыльный полдень, когда над проспектом Легендарных Лип нависло нечто большее, чем жара. Ибо была это не обычная жара, которую можно переждать под козырьком «Кулинарии №9» или у вентилятора в редакции газеты «Знамя Духа». Нет, это была жара с привкусом аниса и запахом фимиама — жара предвестническая.

Минна Исаевна, корректорка с душой романтичной и неуёмной, как карусель на зазаборной ярмарке, в тот день выбралась в парк с единственной целью: доесть вчерашний творожник и дочитать «Превращение» Кафки. Но именно в тот час и именно на той скамейке, где она устроилась, разверзлась трещина в логике мира.

— Никогда не разговаривайте с незнакомыми людьми, — пробормотал кто-то над её ухом и вздрогнул.

Минна подняла голову и увидела мужчину — а может, и не мужчину вовсе — в соломенной шляпе с пером павлина, в сером костюме, будто снятом с плеча оперного тенора. Лицо у него было заграничное, но как будто написанное нашим, домашним маслом, и в глазах плясал зелёный блеск: мудрый, ехидный и ненадёжный.

— Простите, — сказала Минна, — вы ко мне?

— Ах, Минна Исаевна! — воскликнул незнакомец, присаживаясь как старый приятель. — Конечно, к вам. Кто же ещё в этом городе ест творожник вилкой, как графиня в изгнании, и читает Кафку, надеясь на счастливый финал?

— Но… откуда вы знаете моё имя?

Он подмигнул, и Минне вдруг почудилось, будто в его зрачке вращается крошечный глобус.

— Я знал гораздо больше. Например, что вы в детстве мечтали выйти замуж за фокусника. Или что вы трижды начинали роман о загадочном библиотекаре, но ни разу не дописали до конца.

Минна закрыла книгу, творожник забыла, а сердце застучало как ритм на бале-маскараде.

— Кто вы, в конце концов?

— Я? Я, можно сказать, литературный меценат. Или дух вдохновения. А может, просто ваш персональный демон, посланный к вам в редакционную субботу. Назовите меня… Мастер.

— Мастер чего?

— Иллюзий, ошибок и чудес, — загадочно ответил он.

С этими словами он достал из кармана крохотную карусель, завёл её и поставил на скамейку. Игрушка завертелась, заиграла «Венгерский танец №;5», а из середины вылетела записка: «С сегодняшнего дня ваша жизнь больше не принадлежит вам одной».

— Погодите… — Минна встала, но Мастера уже не было. Только лёгкий запах ананаса витал в воздухе, и карусель продолжала крутиться — без музыки, но в такт её пульсу.

Так началась история, в которой участвовали редактор-невидимка, поэт, питающийся исключительно метафорами, один бродячий пес, оказавшийся библейским пророком, и, конечно, сам Мастер — неуловимый и смешной, как лунный луч в стакане портвейна.

И если кто скажет вам однажды: «Никогда не разговаривайте с незнакомцами», — знайте, что именно в этом и кроется вся суть настоящей литературы. И, быть может, — любви тоже.


ГЛАВА ВТОРАЯ

РЕДАКТОР-НЕВИДИМКА

На следующее утро Минна проснулась не от будильника, как водилось все последние пять лет, а от звука — странного, нежного, звенящего, будто в кухне кто-то играл на бокале с водой.

Она приоткрыла один глаз. В воздухе над её подоконником вращался маленький листок, исписанный крохотным каллиграфическим почерком. Минна встала, босая, и подставила руку — листок послушно опустился на ладонь.

«Сегодня не идите в редакцию. Она вас сама найдёт», — значилось в записке.

Минна улыбнулась, как улыбается человек, который сошёл с ума, но ещё не совсем уверен в этом. Записку она аккуратно прикрепила к зеркалу булавкой.

Через полчаса, надев своё любимое пальто цвета красной охры, она вышла во двор — и чуть не столкнулась с лотком по продаже старинных слов.

— Только сегодня! Только сейчас! — кричал худощавый торговец с руками, как у дирижёра. — «Духоподъятие», «вдохновенье», «бестрепетный», «трепетный» — всё по три копейки!

Минна, не желая терять равновесие с реальностью, пошла дальше, но внезапно увидела, что её старая редакция — монументальное здание с ленинским барельефом и запахом машинного масла — исчезла. На её месте стояло нечто, больше похожее на цирк или купеческую кофейню: над входом извивалась надпись, выложенная леденцовыми буквами:

«Редакция Газеты “Правда между строк”»

— Куда же это я попала? — прошептала Минна.

— В будущее литературы, — отозвался голос сзади, и она увидела мужчину с чемоданчиком и прозрачной головой. Сквозь его череп просматривалась картина Репина.

— Кто вы?..

— Я редактор. Но так, что меня никто не видит. Это старая редакторская болезнь — полная незаметность. Меня зовут Клавдий Эмильевич. Очень приятно.

Он протянул руку, и она, к удивлению, была вполне материальна. Они вошли вместе в здание, где коридоры вились, как строчки черновика, где лампы моргали в такт мыслей, и стены были обклеены отрывками из забракованных романов.

— Где же Мастер? — вдруг спросила Минна.

Клавдий Эмильевич покашлял, открыл чемоданчик и достал оттуда... чайник.

— Он оставил для вас задание, — сказал редактор. — Заварите чай из этой травы.

— Что за трава?

— Это верблюжья тень, собранная на закате. Очень редкий сорт.

— И что будет?

Редактор-невидимка погладил чайник с материнской заботой.

— Тогда вы увидите, наконец, что написали всю жизнь. То, что боялись начать. То, чего ждали. Ваш роман. И, быть может, — Мастера.

Минна закрыла глаза. В нос ударил аромат — сладкий, горький, безвременный, как запах рукописи, забытой в ящике письменного стола.

Так началось второе чудо в этой истории, и то, что до сих пор считалось бредом, стало формой пробуждённой памяти. А Минна Исаевна — корректорка, мечтательница, женщина с тонкой душой и творожником — начала писать.

И с каждым словом, с каждой строчкой, с каждым абзацем в воздухе звучал чей-то смех. Смех тот был глубокий, как туннель метро, и тёплый, как шоколад на ладони.
Смех Мастера.


ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ПЁС, ЧТО ЦИТИРОВАЛ ИЕРЕМИЮ

В ту ночь Минна спала тревожно. Ей снились странные образы: редакция, вращающаяся как калейдоскоп; чайник, взлетающий, как дирижабль; и лицо Мастера — то ясное, то закрытое вуалью дыма. Она проснулась затемно и первым делом проверила, не исчезла ли записка с зеркала. Нет — была на месте. Почерк прежний: острый, как графит карандаша, заточенного ангелом.

Минна вышла на улицу рано, почти до рассвета. Воздух пах камнем и сыростью. На перекрёстке, у трамвайного круга, сидел пёс.

Это был не просто пёс — он смотрел в небо с видом знатока богословия. Глаза у него были янтарные, густые, как мёд старого монастыря, а шерсть — цвета обугленного пергамента. Он поднял морду, взглянул на Минну и произнёс:

— «Призри и воззри, ядовито сердце их; а язык их — стрела убийственная…»

Минна вздрогнула.

— Что вы… простите… вы… цитируете пророка?

— Иеремию, девятая глава, восьмой стих, — важно кивнул пёс. — Прекрасный текст. Особенно под утро.

Минна оперлась на фонарный столб. Теперь всё окончательно вышло за рамки привычного.

— Но как… вы же… собака!

— А вы — человек. И что с того? У нас с вами общего больше, чем вы думаете. Я, например, в прошлом был библиотекарем. Но выразил неосторожное сомнение в достоверности одного предания, и вот — карма. Впрочем, есть надежда: если прочту все книги Ветхого Завета наизусть — обрету обратно человеческий облик.

— А Иеремия?

— Иеремия — мой фаворит. Он знал цену словам.

Пёс поднялся, стряхнул с боков пыль веков и предложил:

— Пройдёмся?

И они пошли. Улицы ещё дремали, киоски были укрыты, как старики на даче.
Пёс рассказывал:

— Люди, знаешь, всё думают, будто важны только действия. А слова? Слово — как кость в горле у мира. Мастера это понимали. Он, кстати, велел мне передать: вы движетесь правильно. Только не бойтесь пустоты между строк. Это, по его выражению, «порог вдохновения».

Минна молчала. Всё в ней было тонким колебанием между восхищением и безумием.

— Вы ведь знаете, — сказал пёс, останавливаясь у чугунной скамьи, — что то, что вы пишете, уже написано. Просто вы его сейчас... как бы вспоминаете. Мастер лишь снял покров. А Минна — имя вашей души. Настоящее.

Она присела рядом. Её руки дрожали.

— А вы как... называ… вас как зовут?

Пёс прищурился.

— Кэлев-шель-Адам.

— Пророк?

— Нет. Просто пёс.

Он встал, повернулся и скрылся в переулке, оставив за собой лёгкий запах ладана.

Когда Минна вернулась домой, рукопись на её столе была толще на семь страниц. Хотя, когда она ложилась спать, она едва дописала третий абзац.

А на последней странице стояло:

«Слова не умирают. Они просто меняют форму.
Пиши.

К. Ш. АДАМ».





ГЛАВА ПЯТАЯ

НОЧНАЯ ТИПОГРАФИЯ ИЛИ ТАНЕЦ С БУКВАМИ

Когда часы пробили двенадцать — не дня, а ночи — и луна, как зеркало без рамы, выплыла над домами, Минна проснулась не от сна, а от... запаха. То был запах свежей типографской краски, горячей бумаги и, странно сказать, миндаля. Он тянулся из-за приоткрытого окна, как зов, как напоминание.

Она поднялась, надела своё старое, ещё студенческое пальто (то самое, в котором писала первое в жизни письмо к неназванному писателю) — и вышла.

Город спал. Но в районе улицы Песочной, где раньше была пекарня, теперь стояло здание, которого Минна не помнила. Над входом висела табличка, написанная шрифтом, что, казалось, шевелился:

«Типография "Касание Первой Буквы"
Работаем только ночью. Только для тех, кто пишет сердцем.»

Минна вошла.

Внутри стояли станки — высокие, чёрные, как церковные органчики. А за ними — люди? тени? — трудились печатники с лицами, скрытыми газетами. Они вставляли в машины строки, вырезанные из воздуха. Казалось, каждая буква прежде чем лечь на бумагу, проходила танец — вращалась, изгибалась, то сжималась, то раскрывалась, как цветок в ускоренной съёмке.

— Мы — типографы снов, — прозвучал голос. — Печатаем то, что вы боитесь озвучить днём.

Перед Минной появился мужчина в алом фартуке, на котором были вышиты буквы кириллицы в старом дореволюционном начертании.

— Ваш заказ готов, — сказал он и протянул ей свёрток.

В нём была глава — целая, написанная типографским шрифтом, с выверенной пунктуацией и даже пометками на полях. Минна узнала свои слова — но она их ещё не писала.

— Но... я… этого не было…

— Ещё не было, — мягко поправил печатник. — Но будет. Это та часть, которую вы давно носите, но не решались извлечь. Вы только начните — и буквы пойдут.

Вдруг где-то в глубине типографии заиграла музыка — странная, будто кто-то извлекал звуки из пишущей машинки. И в этот момент буквы, буквально, начали танцевать. Они сходили с наборных рам, кружились по воздуху, выстраивались в слова, в образы, в воспоминания.

— Это хоровод вдохновения, — объяснил печатник. — Случается только раз за писательскую жизнь. После него строки уже не рвутся.

Минна закружилась вместе с буквами. Она не знала, смеётся ли она, плачет ли, или читает вслух своё сердце.

Когда она вернулась домой, было уже утро. На столе — её рукопись. Глава, полученная в типографии, была вписана от руки. Почерк — её, но рука не помнила, как писала.

И рядом — карточка, типографская:

«В следующую ночь Вы увидите того, кто читал Вас прежде, чем Вы родились.
С любовью,
Типография “Касание Первой Буквы”»



ГЛАВА ШЕСТАЯ

ЧИТАТЕЛЬ ПРИШЁЛ ДО РАССВЕТА

Минна проснулась в четыре утра — без страха, без причины, как будто внутри неё кто-то лёгонько коснулся струны. Воздух в комнате был иной: плотный, как стихотворение, не дописанное на исходе ночи.

И сразу она почувствовала: кто-то рядом.

Он сидел в кресле — совершенно спокойно, как будто читал тут каждую ночь.

Высокий, в пальто с бархатным воротником, с тростью и в шляпе, которую не снял, хотя это было, конечно, нарушением всех светских и загробных приличий.

— Простите, — сказала Минна, — вы… кто?

— Я читатель, — произнёс он. — Один из тех, кто читал вас, прежде чем вы начали писать.

— Но... я ещё не закончила.

— Это не имеет значения. Мы, читатели, существуем вне линейности. Мы чувствуем, когда вы готовы. Слова идут ко мне до того, как они становятся чернилами у вас.

Он встал и приблизился к её столу, аккуратно раскрыв рукопись. Прикоснулся к ней перчаткой, как врач к пульсу.

— Да, — сказал он. — Здесь уже началась магия. Ещё немного — и текст станет сам себя продолжать.

— Но кто вы? Как вы можете читать то, чего нет?

Он улыбнулся. Это была печальная улыбка человека, прочитавшего слишком много прологов, но редко доходившего до эпилогов.

— Я был библиотекарем в Храме Неосуществлённых Историй. Знаете, сколько там книг с вашими именами? Тысячи. И все — начаты. Все — вами. Но только однажды в вечность один текст оживает. Он идёт дальше авторской воли. Он становится Местом. Домом для кого-то ещё.

Минна чувствовала, как сердце её стучит, как типографский пресс.

— Это… эта история?

Он кивнул.

— Именно она. Именно сейчас. Если вы не остановитесь.

Он подошёл к зеркалу — тому самому, в бронзе. Глянул — и в отражении был не он, а Барух. Тот же пёс, но в очках и с чашкой кофе.

— Иногда мы меняем облик, — сказал гость, пожимая плечами. — Важнее не то, как мы выглядим, а что мы храним. Я храню ваши строки. Даже те, что вы вычеркнули.

Минна встала и подошла ближе.

— И что… что дальше?

Он вздохнул.

— Дальше — вы позволите себе закончить.
И доверите читателю… всё.

Когда он исчез — без звука, без вспышки, просто стал воздухом — Минна села за стол. В окне занимался рассвет. Первый луч скользнул по странице, и буквы, как тени танца, побежали вперёд — быстро, отважно, живо.

Она больше не писала.
Она принимала.

А на обложке её рукописи, где ещё вчера не было ничего, теперь светились слова:

«Для того, кто читал меня до рассвета.
И для всех, кто придёт после него.»



ГЛАВА  СЕДЬМАЯ
К. Ш. АДАМ  возвращается с письмом Мастера

В тот день дождь не шёл — он шептал. Капли не падали, а опускались с неба, как извинения, написанные водою. Минна сидела на кухне, размешивая чай с лимоном, хотя не было ни простуды, ни чая. Всё было ради тишины.

И в эту тишину — в самую сердцевину её — раздался стук.

Не в дверь. В стекло.

Она подняла голову — и не удивилась.

На подоконнике сидел К. Ш. АДАМ.

Он был в бежевом плаще, явно мокром, и держал во рту свёрнутый конверт. Пёс не гавкнул, не повилял — только посмотрел, как человек, который долго шёл сквозь города, чтобы передать именно тебе именно это.

Минна открыла окно. Он  аккуратно положил конверт на подоконник, встряхнул шерсть и — исчез. Даже не ушёл. Просто исчез.

На конверте было написано:

«Минне. От Мастера.
Писано в Третьем Пространстве между Строк.»

Рука дрогнула. Сердце — задержало шаг.
Минна вскрыла конверт.

Внутри был лист бумаги, исписанный чернилами, пахнущими ладаном и ночным воздухом. Почерк был её. Но не её. Привычный, как сны, которые ты не помнишь, но знаешь, что снились тебе всю жизнь.

"Минна,

_ты близка к повороту. За ним — не слава, не конец, не публикация. А правда.

_Слово — не меч, а мост. Через него ты перейдёшь сама к себе.

Писать — значит быть. Но не для других, а с другими. Не выше, не ярче, а рядом.

Помни: каждая буква несёт в себе дыхание. Дыши с ними. И они поведут тебя дальше.

Я читал тебя прежде, чем ты началась. И жду — когда ты станешь тишиной, способной говорить.

Мастер"

********

Минна положила письмо на стол. Чай остыл. Ветер перелистнул страницу рукописи.

И в этой новой главе, ещё пустой, уже звучал отголосок чего-то великого и простого, как детская молитва, произнесённая вслух в старом доме.

На следующий день она вышла на улицу. Весь город казался немного другим. Люди как будто носили на себе едва видимые надписи — фразы, которые они не решались сказать. У каждого была своя ненаписанная книга, спрятанная между сердцем и спиной.

Минна улыбнулась. Она знала, что теперь её задача — не написать всё,
а написать то самое.

А вечером, в окно её квартиры, снова заглянул К.Ш. АДАМ.

Он был в очках и держал в лапах карандаш.
На шее висел блокнот.

— Ну что, — сказал он голосом, похожим на гравий и старый вальс, —
начнём следующую главу?