Духовный социализм, глава из романа Варя

Последние деньки золотой осени. Печальное великолепие! Никакое другое время года не символизирует так ярко недолговечность в этом мире красоты, вполне достойной вневременности. Скоро задуют холодные ветры, сорвут с деревьев оставшуюся листву и покроют волнами посеревшую Волгу. И дожди - до первых снегов. Люди оденутся теплее, возьмут зонтики и пойдут по своим делам. Люди быстро приспосабливаются к переменам, хорошим и плохим. Времена меняются - заботы остаются.
Делегация из Саратова, которая принимала участие в 1-ом Конгрессе национального спасения, проходившего в большом зале Парламентского центра в Москве, вернулась в свой город 25 октября 1992 года. Виктор Геннадьевич встретил членов делегации на вокзале и предложил всем собраться в ближайшие дни и всё подробно обсудить. Судя по оптимистичным высказываниям и общему настроению соратников, было понятно, что мероприятие, на которое возлагались большие надежды, прошло успешно. После недолгого общения Виктор Геннадьевич попрощался с товарищами и отправился домой пешком, так как жил недалеко от вокзала, и, хотя было довольно холодно (+5), но сухо, без ветра и дождя. Все последние дни он провёл в стенах больницы, делая одну сложную операцию за другой, и сейчас ему было в удовольствие пройтись не спеша по центральным улицам города, украшенным золотой осенью. Внезапно он услышал сзади: “Виктор Геннадьевич, извините, не помешаю? Нам, похоже, по пути”. Виктор Геннадьевич обернулся. Это был Виталий Иванов. “Да, Виталий”, - сказал Виктор Геннадьевич, - “нам по пути”.
Виталий Иванов, высокий, худощавый, сорокалетний блондин, работал инженером на одном из оборонных предприятий, до которого ещё не дотянулись руки приватизаторов. С Виктором Геннадьевичем они познакомились в больнице, где Виталий был его пациентом. Во время послеоперационного осмотра доктор и пациент разговорились, и выяснилось, что их политические взгляды во многом совпадают. Знакомство их продолжилось и после выписки Виталия, ставшего активистом местного оппозиционного движения, одним из руководителей которого был Виктор Геннадьевич. Когда Виктор Геннадьевич приглашал своих соратников к себе домой обменяться новостями и обсудить “текущий момент”, Виталий нередко был среди приглашённых. 
- Так говоришь, хорошо съездили?
- Плодотворно, Виктор Геннадьевич.
- Ну, рассказывай.
- Были, конечно, и определённые разногласия, но их удалось преодолеть в рабочем порядке…
- Послушай, Виталий, - перебил его Виктор Геннадьевич, - ты сегодня свободен?
Да, а что?
- Как смотришь на то, чтобы зайти ко мне? Посидим, ты мне про конгресс подробней расскажешь.
- С удовольствием, Виктор Геннадьевич, только жене надо будет позвонить, что я у вас.
- Позвонишь, позвонишь. Подожди меня здесь, я зайду в магазин, куплю коньяку.
Разговор продолжили в кабинете Виктора Геннадьевича.
Виталий рассказывал про конгресс, Виктор Геннадьевич внимательно слушал, задавал вопросы. Раздался звонок в дверь. Это были Эвелина Борисовна и Андрей Николаевич. В руках у Андрея Николаевича были торт, бутылка шампанского и ещё какой-то пакет.
- Вот пришли поздравить вас, Виктор Геннадьевич, - сказал Андрей Николаевич, - с успешным проведением операций. Извините, что без приглашения.
- Проходите, коллеги, проходите. Всегда рад вас видеть. Мы тут с Виталием обсуждаем прошедший вчера Конгресс национального спасения. Он только что из Москвы.
- Здравствуйте! - поприветствовал вновь пришедших Виталий
- Добрый день! - протянул руку Андрей Николаевич. - Ну что же, и нам было бы интересно послушать.   
- Одну минуту, - сказал Виктор Геннадьевич, - позвоню Татьяне. Варя, должно быть, у неё. Пусть тоже придут, раз уж мы все тут собрались.
Виктор Геннадьевич, поговорив с Татьяной по телефону, пригласил друзей пройти в гостиную, где накрыл скатертью большой стол, на котором Эвелина Борисовна разрезала торт, а Андрей Николаевич налил мужчинам коньяку, а даме - шампанского.
- Сейчас Варя придёт, приготовит что-нибудь поосновательней.
- А пока я предлагаю выпить за Виктора Геннадьевича, самого опытного и талантливого хирурга Саратова! - сказал, вставая, Андрей Николаевич.
- Ну, это ты, брат, хватил. Тем не менее спасибо, друзья, спасибо!
Виктор Геннадьевич, коротко рассказав об операциях, предложил вернуться к теме московского конгресса:
- Коллеги, у нас ещё будет время поговорить о наших медицинских делах. Виталию Сергеевичу это не очень интересно. А вот то, что он имеет рассказать, думаю, будет интересно для всех нас. Так что, Виталий, продолжай, обрисуй ситуацию.
Я, как Виктор Геннадьевич уже сказал, ездил в Москву для участия в 1-ом Конгрессе национального спасения.
- В каком конгрессе? - перебила, слегка сморщив лицо, Эвелина Борисовна.
- В Конгрессе национального спасения, - ответил Виталий, несколько смущённый неожиданным вопросом.    
- Виталий Сергеевич, не обращайте внимание на сии сардонические вопросы. Эвелину Борисовну органически удручают фразы, в которых присутствует слово “национальный”, тем более в сочетании со словом “спасение”.
- Я просто хотела спросить: кого и от чего вы собираетесь спасать?
- Не “от чего”, а “от кого”, Эвелина Борисовна, - поправил Андрей Николаевич.
Виталий посмотрел вопросительно на Виктора Геннадьевича.
- Виталий, ты и правда, не смущайся, - сказал, улыбаясь Виктор Геннадьевич. - Просто у Эвелины Борисовны имеется своя особая точка зрения. Продолжай, пожалуйста. 
- Я до вашего прихода уже рассказал Виктору Геннадьевичу, что конгресс по общему мнению прошёл успешно. Приняли Устав и Манифест Фронта национального спасения, утвердили Политический совет с недавно перешедшими в оппозицию Михаилом Астафьевым, Ильёй Константиновым, Сергеем Бабуриным, а также с такими старыми бойцами как Альберт Макашов. Ну и, конечно, Геннадий Андреевич…
- Виталий Сергеевич, а если подытожить: каков на ваш взгляд главный результат прошедшего конгресса? - спросил Андрей Николаевич.
- Главный результат? Главный результат ясен: объединение национал-патриотической и коммунистической оппозиции, а также и других патриотических сил в единый мощный кулак. Решили так: все разногласия - в сторону. Сейчас у всех нас одна задача - освободить страну от антинародной клики Ельцина. Эх, жаль, вас там не было, Виктор Геннадьевич.
- И мне жаль. Вот и Геннадий Андреевич просил приехать. Но такова уж наша работа: срочные операции отложить нельзя.
- Да, да, вы говорили. Одним словом, Виктор Геннадьевич, решили, значит, объединиться. Силища, скажу я вам, собирается огромная. Недолго Бориске на троне сидеть осталось.
- Ты так думаешь? Гм… А я вот думаю, рано их со счетов сбрасывать. Их ещё многие в стране поддерживают, кто по непониманию, кто из личного интереса. За ними капитал и все основные электронные СМИ. За ними Запад.
- Это, конечно, так, но…
- Но ошибка их в том, - перебил Виталия Виктор Геннадьевич, - что рано они расслабились. После 17 марта посчитали, что всё, страна у них в кармане. Нет, господа “демократы”, мы ещё поборемся.
- Трудно ли было договориться столь разным оппозиционным движениям? - спросил Виталия Андрей Николаевич.
- На удивление - нет, не трудно. Мировоззрения разные, а Родина одна.
И она в опасности.
- Кто же ей угрожает? - спросила Эвелина Борисовна.
Раздался звонок в дверь, пришли Татьяна и Варя. Они поздоровались с присутствующими, и Виктор Геннадьевич обратился к Варе:
- Варя, если не трудно, организуй, пожалуйста, что-нибудь для гостей. Ну ты сама знаешь. А то, понимаешь, напитки на столе, а закусить нечем. Непорядок.
Варя пошла на кухню.
- Я помогу, - сказала Татьяна, последовав за ней.
- Так кто же угрожает Родине? - ещё раз спросила Эвелина Борисовна.
- Кто угрожает? Ельцин, как ставленник мирового капитала.
- Мировой капитал - звучит зловеще! Чем же он так страшен?
- Тем, что хочет подмять под себя весь мир.
- Скажите, уважаемый Виталий Сергеевич, а такие страны как Америка, Англия или Франция уже находятся под властью этого “мирового капитала”? - спросила Эвелина Борисовна.
- Давно.
- Уровень жизни в этих странах был ниже, чем в Советском Союзе, который не был под его властью?
- Внимание, Виталий Сергеевич! - вмешался Андрей Николаевич. - Выложен козырной туз.
- Что ж, аргумент известный, - ответил Виталий Сергеевич. - Да, уровень жизни у них был выше, - ответил Виталий Сергеевич, - но за счёт чего? За счёт колониализма, эксплуатации стран третьего мира, а также рабочих масс в самих этих странах.   
- А, может быть, в СССР он был ниже из-за неэффективности социалистической системы хозяйствования? - парировала Эвелина Борисовна. - Колониальной системы давно уже нет, а рабочие на Западе, хоть иногда и бастуют, но похоже, власть этого самого мирового капитала их устраивает. Не припомню, чтобы из Англии или Франции была массовая эмиграция в Советский Союз. А вот из Советского Союза многие хотели уехать на Запад.
- Колониальной системы как таковой нет, но её заменил колониализм экономический, политический и колониализм идеологический. Капиталистическая система - не гарантия процветания, ведь это не только Англия, Франция и другие экономически развитые европейские страны. Это ещё многие и многие ограбленные ими страны Африки, Азии и Латинской Америки. Вот в такую страну они хотят превратить и Россию. И дело не только в экономике, тут речь идёт о государственном суверенитете, которого, воспользовавшись нашей наивностью и предательством элит, нас уже во многом лишил этот самый мировой капитал. Вот от чего, а точнее - как верно заметил ваш коллега - от кого мы стремимся спасти нашу страну, и, я уверен, обязательно спасём, - ответил Виталий Сергеевич.      
- Браво, Виталий! Достойный ответ, - сказал Виктор Геннадьевич.
- Так что, назад в СССР? - спросила Эвелина Борисовна.
- Лично я был бы не против, - сказал Виталий Сергеевич. - Только древние говорили, нельзя войти дважды в одну реку.
- В реку - да, но сколько раз, когда России предоставлялся исторический шанс обрести свободу и демократию, она “благополучно” возвращалась в родное тоталитарное болото. И я хочу надеяться, что в этот раз будет иначе, - ответила Эвелина Борисовна.
Виталий Сергеевич приготовился возразить, но в этот момент в гостиную вошли сёстры, которые принесли холодные закуски.
- Девочки, спасибо! - сказал Виктор Геннадьевич. - Давайте, присоединяйтесь. Варя с Виталием уже знакомы. А Татьяне хочу представить: мой друг и соратник Виталий Сергеевич Иванов, по профессии инженер. (Обращаясь к Виталию) - А это наша коллега, замечательный хирург Татьяна Александровна, старшая сестра Варвары Александровны. (Обращаясь к сёстрам) - У нас тут, как видите, завязался горячий политический диспут. А что вы скажете по этому поводу - вы за социализм или за капитализм? Татьяна?
- Я за социализм.
- А ты, Варя?
- Не знаю, я не разбираюсь в политике.
- Варвара Александровна как всегда скромничает, - сказал Виктор Геннадьевич, обращаясь к Виталию. - Ну что ж, друзья, предлагаю выпить за консолидацию всех патриотических сил в борьбе с мировым капиталом. Татьяна, шампанского?
- Да, немного можно.
- Кстати, - заметил Виктор Геннадьевич, наливая дамам шампанское, - я где-то слышал, что в конце октября отмечают Международный день шампанского. Уж не сегодня ли?
- Нет, Виктор Геннадьевич, послезавтра, 27 числа, - уточнил Андрей Николаевич.
- Вот ведь плут! - Виктор Геннадьевич шутливо пригрозил пальцем своему заместителю. - И это знает. Он всё знает, особенно что касается красивых женщин и спиртных напитков.
- Не всё, Виктор Геннадьевич, не всё, - возразил Андрей Николаевич, разливая коньяк мужчинам, - но, грешен, кое-какими познаниями обладаю.
- Ах, Боже ж ты мой! - с неожиданным саркастическим напором воскликнула Эвелина Борисовна. - Вы только посмотрите: Дон Жуан саратовского разлива, блистательный покоритель женских сердец!
- Эвелина Борисовна, - сказал Виктор Геннадьевич, - что это вы вдруг набросились на коллегу?
- Да я вот подумала: какие же вы, мужики, все самоуверенные, самодовольные! “Обладаю познаниями”! Никогда вы нас, женщин, не понимали, довольствуясь иллюзорными о нас представлениями, которые мы же вам и внушаем, подыгрывая вашему тщеславию.
- Эвелина Борисовна, - вновь с увещевательной интонацией в голосе обратился к ней Виктор Геннадьевич, - что это с вами сегодня? Не слишком ли произвольны ваши обобщения?
- Простите, Виктор Геннадьевич, у меня сегодня с утра дурное настроение, - сказала Эвелина Борисовна, залпом выпив налитое шампанское.
Варя вопросительно посмотрела на Татьяну. Та только слегка повела плечами.
- А мне понравилось, - заявил Андрей Николаевич. - Мощный разоблачительный порыв! Психологическая глубина! Браво! Скажите, Эвелина Борисовна, вы не пробовали, шагая в ногу со временем, читать лекции на феминистских собраниях?
- Перестаньте поясничать, - ответила Эвелина Борисовна.
- Друзья, друзья, - вмешался Виктор Геннадьевич. - Что-то мы с вами далеко ушли в сторону. Давайте выпьем, а затем вернёмся к теме нашего разговора.
- Если вернуться к нашему разговору, - подхватил Андрей Николаевич, закусив коньяк лимонной долькой, - я бы хотел сказать вот о чём. Мы находимся в начале постреволюционной эпохи, когда маховик разрушений и деградации только набирает обороты…
- Боже мой, что за чушь вы несёте, многоуважаемый Андрей Николаевич! - воскликнула Эвелина Борисовна.
- К сожалению, это так, - продолжил Андрей Николаевич. - И очень важно, что в стране находятся здоровые силы, готовые его остановить.  Мы не знаем, когда он будет остановлен, и обновлённая страна вступит в этап восстановления, но соглашусь с Виктором Геннадьевичем в том, что это будет очень непросто. Одно для меня совершенно ясно: западная либерально-демократическая парадигма, длительное время распространявшая своё влияние на весь мир, находится в стадии упадка.
- Неужто загнивает? - с притворным ужасом воскликнула Эвелина Борисовна. - Как? Опять?!
- Загнивает, Эвелина Борисовна,- сказал Андрей Николаевич.
- Позвольте узнать, как вы это определяете? - спросила Эвелина Борисовна.
Просто: влияние её всё меньше основывается на былой привлекательности, и всё больше на военном, финансовом и информационном давлении. Она заставляет себя любить.
- Какой вздор! - возразила Эвелина Борисовна. - Запад всегда был силён и привлекателен, а нынче, одержав победу в холодной войне, как никогда прежде. Не выдавайте желаемое за действительное, уважаемый Андрей Николаевич. 
- Во-первых, не всегда, а во-вторых - не было никакой победы Запада. СССР рухнул в результате глубинных внутренних процессов, которые Запад только ускорил. Да, сила у них есть, а вот привлекательности всё меньше.
- Ты так думаешь? - спросил Виктор Геннадьевич. - Я, признаться, не замечаю. Им внимают, им подражают во всём мире. В том числе и мы.
- Мы в первую очередь, - согласился Андрей Николаевич, - к моему огромному сожалению. Но я уверен, со временем этот морок пройдёт.
- Бред! - презрительно воскликнула Эвелина Борисовна.
- Пройдёт, Эвелина Борисовна, - продолжил Андрей Николаевич. - Запад разоблачит себя сам. Процесс вырождения, имеющий давнюю историю, близится к своей кульминации. Шесть или семь веков назад Европа вырвалась из обскурантистской клети Средневековья в гуманистический антропоцентризм Возрождения. Из огня да в воду. Эмансипация эта дала богатые всходы в науке и культуре, так как Запад инерционно ещё долгое время опирался на свои христианские корни. Но по мере секуляризации западного сознания, увлечённого открывшимися перед ним широкими возможностями, высокие понятия всё больше подвергались десакрализации. Разум, отчуждённый от веры, вырождался в плоский рационализм, добро - в благотворительность, а красота - в эстетство и самолюбование, в ту самую внешнюю привлекательность Запада, в отточенную за века манкость, изощрённую манерность, которые заменяли собой представление о прекрасном. В английском языке есть слово “fascination”, которое можно перевести как “обаяние”, “очарование”, “привлекательность”. Оно происходит от латинского “fascinus”, что означает “чары”, “колдовство”. В процессе тотального обмирщения Запада “fascination”, в его исходном значении, стало вытеснять красоту (“beauty”) с высокого пьедестала, на котором та по праву находилась. Это привело к опасной мутации эстетического восприятия и смешению понятий. И вот уже в современном английском “fascination” и “beauty” - практически синонимы. А ведь это понятия совсем разного порядка и разной значимости. “Beauty” (прекрасное) ассоциируется с истиной, с добром, с благородством. Для “fascination” (очарования) логос, этика и мораль чужды, даже враждебны. “Fascination” культивируется и расцветает в атмосфере превосходства, избранности, элитарности, вне которой тускнеет и теряет свою притягательность. Эта тема гениально раскрыта в знаменитом романе великого ценителя красоты Оскара Уайльда “Портрет Дориана Грея” как противоположение “fascination” в лице Лорда Генри Уоттона и “beauty” в лице художника Бэзила Холлуорда, которого в конце романа убивает главный герой, зачарованный блистательными парадоксами убеждённого гедониста Уоттона. Как известно, сам автор также был склонен к гедонизму в его артистическом, художественном изводе, суть которого состоит в погоне за ощущениями, в наслаждении красотой во всех её проявлениях и в игнорировании всех других важнейших способностей, заложенных в душе человека. Тем ценнее тот факт, что роман являет собой убедительное свидетельство гибельности этого мировоззрения. Тут Уайльд-гений побеждает Уайльда-гедониста. Но в отличие от писателя, Европа в целом охотно поддалась гедонистическому соблазну, и её прекрасная культура прошлого так же контрастирует с нарочитым уродством постмодернизма, как прекрасный портрет Дориана Грея с обезображенным пороками лицом героя романа, проявившимся после его смерти.          
Андрей Николаевич завершил свою речь, наступила небольшая пауза. Затем Виктор Геннадьевич сказал:
- Браво, Андрей, это было весьма познавательно!
Оратора наградили аплодисментами. Виктор Геннадьевич обратил внимание на то, что аплодировала и Эвелина Борисовна.
- Эвелина Борисовна, - спросил Виктор Геннадьевич, - я вижу, и вы согласны с Андреем?
- Не совсем, - ответила Эвелина Борисовна. - Но во всяком случае это было оригинально. Ничего похожего я ещё не слышала. 
- Да, Андрей, сформулировал ты мастерски, - сказал Виктор Геннадьевич. - Очаровал нас всех своим краснословием. Как, ты говоришь, это слово-то английское?
- Фасинейшн.
- Вот, вот. Однако сдаётся мне, Андрюша, что и тебе, как Оскару Уайльду, не совсем чужд этот самый гедонизм, а? Признавайся.
- Не чужд, Виктор Геннадьевич, совсем не чужд, - подтвердила улыбаясь Эвелина Борисовна. 
- Что скажешь? - спросил Виктор Геннадьевич.
- В допустимых пределах, - ответил Андрей Николаевич, вызвав смех присутствующих. 
- Ну а если серьёзно, - продолжил Виктор Геннадьевич, - это, конечно, всё очень интересные наблюдения - красота, искусство и всё такое. Я сам люблю искусство, литературу, однако, что касается вопросов истории и социологии, мы, марксисты, рассуждаем проще и основательнее: деградация Запада происходит в результате закономерных социально-экономических процессов, описанных Марксом ещё сто с лишним лет тому назад. Так было и так есть, верно Виталий?
- Совершенно верно, Виктор Геннадьевич. В основе этих процессов лежит классовая борьба и историческая обречённость капитализма.
- Я бы тут ещё уточнил, - добавил Виктор Геннадьевич, - что применительно к современности речь идёт прежде всего об определённых кругах крупного капитала с глобалистскими амбициями. Мы вот с Виталием хорошо понимаем, что я имею в виду. Посему, друзья, предлагаю следующий тост за социальную справедливость и за победу трудящихся всех стран! (Все присутствующие, кроме Вари, чокаются и выпивают). Хороший коньяк однако. Редкость по нынешним временам. Надо будет взять пару бутылок про запас. Кстати, он у нас  сегодня за разговором быстро закончился. 
Проблема решаема, - сказал Андрей Николаевич, доставая из пакета бутылку точно такого же коньяка.
- Ого! - воскликнул Виктор Геннадьевич. - Гуляем! Ты где купил?
- В винном недалеко от вокзала, - ответил Андрей Николаевич.
- Там же, где и я. Ладно, будем считать, что технические вопросы решили, можем продолжить разговор. (Обращаясь к Татьяне) - Татьяна, а ты что молчишь? Скажи своё мнение.
 Я с вами, Виктор Геннадьевич, совершенно согласна. Сейчас социализм, Советский Союз ругать принято. А я так скажу: да, далеко не всё в те времена было идеально, но не было такого безобразия, такого обмана и грабежа простых людей как сегодня. И была большая цель, которая объединяла наш народ. Была надежда.
- Татьяна Александровна абсолютно права. Мы вот тут пьём коньяк и шампанское под дорогую закуску. До нас ещё не докатилось это колесо опустошения. А сколько людей работают за нищенскую зарплату или вовсе потеряли работу и накопленные за долгие годы сбережения, голодают или кончают жизнь самоубийством!
- Да, Виталий, и чем скорее мы это колесо остановим, тем скорее возродится страна. Ну а ты, Варя, что скажешь? - спросил Виктор Геннадьевич.
- Я согласна с Андреем Николаевичем.
- Поясни, - попросил Виктор Геннадьевич.
Я, может быть, не всё поняла из того, что он говорил, и не все слова мне известны, но очень верно было сказано, что истинная красота добра и благородна, а внешний лоск обманчив, за ним часто скрывается пустота, эгоизм и чувство превосходства над другими. И я ещё согласна, что без веры в Бога “разум, добро и красота” скудеют и вырождаются. Я это понимаю, только сказать как Андрей Николаевич не умею.
- Зато вы очень ярко подытожили, Варвара Александровна, - сказал Андрей Николаевич.         
- Мне сейчас вспомнился один телеспектакль, - продолжила Варя, - старый, семидесятых годов, кажется. Пьеса Островского, называется “Светит да не греет”. Я коротко расскажу сюжет, а вы сами судите, имеет ли это отношение к тому, о чём говорил Андрей Николаевич, или нет. Сюжет простой: в своё имение в провинции приезжает барыня, долгие годы жившая за границей, чтобы продать это имение, так как  нуждается в деньгах. Пока барыня подыскивает покупателя, она и её прислуга Даша сильно скучают в этой “глуши” по яркой заграничной жизни, куда хотят поскорее вернуться. Между делом барыня успевает обаять своих соседей-помещиков, включая потенциального покупателя. Долгая жизнь за границей не прошла даром. Но они ей были неинтересны. Однажды вечером она случайно подслушала разговор молодой влюблённой пары, Бориса и Ольги и, чтобы развлечь себя во время вынужденного пребывания в российской “глуши”, она решила соблазнить Бориса. Под выдуманным предлогом она пригласила его в своё имение и сразу произвела на него впечатление. Борис любил свою невесту, но в сравнении с заграничной штучкой та вдруг показалась ему - как это он сказал? - “невидной и простенькой”. Они поехали кататься на тройке, а на следующий день, когда Борис уже был готов забыть о заезжей барыне, она пришла к нему сама и пустила в ход все свои чары. Она ни о чём не просила, она требовала, и тем настойчивее, чем больше ощущала его податливость. От властного, требовательного тона, она переходила к мольбам и нежным признаниям и, размягчив его сердце, вновь позвала его с собой. Борис недолго сопротивлялся и, пообещав обеспокоенной появлением опасной соперницы невесте, что в последний раз немного покатает барыню на лодке и забудет о ней навсегда, попросил Ольгу прийти к нему тем же вечером. Наступил вечер, она пришла, но его не было дома. Предчувствуя беду, Ольга пошла искать его к реке и случайно стала свидетельницей того, как окончательно побеждённый опытной соблазнительницей Борис говорит, что готов броситься за ней куда угодно. “Нам или жить вместе, или умирать вместе”, - говорит он ей. Та недоумевает: “Зачем умирать?” Для светской дамы, привычной к ни к чему не обязывающим любовным забавам, слова его прозвучали дико. Они ей непонятны, они её тревожат, и она быстро находит предлог, чтобы уйти. Зато эти слова хорошо понятны Ольге. В последнем разговоре с Борисом там же, на берегу реки, она не упрекает его, в её словах одна только спокойная, отчаянная решимость, заглушившая все другие чувства. Она желает ему счастья, прощается и уходит. А на следующее утро Борис узнаёт, что Ольга утопилась в реке. В отчаянии он бежит к реке, прыгает с высокого берега в Волгу и погибает. Вот вкратце такая история.    
- Гм, - прервал паузу, наступившую после рассказа Вари, Виктор Геннадьевич. - Как ты говоришь пьеса называется, “Светит да не греет”? Что-то не припомню…
- Я смотрел этот телеспектакль. Давно, правда, ещё молодым, - сказал Виталий Сергеевич.
- И я смотрела, - сказала Эвелина Борисовна, - и не так давно. Постановка Малого театра. Режиссёр, кажется, Царёв. Постановка хорошая и актёры играют хорошо: Нифонтова, Коршунов, молодая Ирина Купченко. Но сама пьеса, на мой взгляд, слабовата. Впрочем, это вообще-то пьеса другого драматурга, не помню его фамилию, Островский только довёл её до завершения. И вот эти фатальные суицидальные порывы в конце, как мне кажется, выбиваются из общей логики сюжета, выглядят чрезмерными. А “заезжая барыня”, Ренёва, кстати, выписана довольно живо. Она энергична, умна и обаятельна. Недаром один из соседей-помещиков, прощаясь с ней в финальной сцене, говорит: “Спасибо, осветили нас”.
- “Осветила”, - с иронией повторил Виталий Сергеевич. - Только “свет” этот стоил жизни двум чистым душой молодым людям, чувства которых, в отличие от охотницы за сиюминутными ощущениями, были глубоки и искренни. А спектакль заканчивается тем, как “умная и обаятельная”, сопровождаемая верной прислугой, спешит покинуть своё бывшее имение, чтобы в погоне за новыми яркими ощущениями в европейских столицах поскорее забыть, какой страшный след она оставила за недолгое пребывание в провинциальной российской “глуши”. И можно не сомневаться, что очень скоро забудет она про то зло, которое причинила для того только, чтобы избавиться от скуки и потешить своё женское самолюбие. Ведь у неё, как и у современного Запада, больше нет таких понятий как “добро” и “зло”. На их месте прочно утвердились лицемерие и эгоизм. Этот хищнический эгоизм Запада, прикрываясь, как сказал Андрей Николаевич, “отточенными манерами”, соблазняет - как он это сделал с нашим народом - красивыми речами о свободе, демократии и посулами материального благоденствия, и в конечном итоге приводит к порабощению, деградации и гибели. “Светит да не греет” - какая точная характеристика главной героини пьесы и “цивилизованного” Запада!
- Он уже и не светит, - добавил Андрей Николаевич.
- Всё верно сказал, Виталий! - одобрил Виктор Геннадьевич.
- Вы говорите, давно пьесу смотрели? А помните концовку? - спросила Эвелина Борисовна. - Помните последний диалог между Ренёвой и Борисом? Борис ей говорит: “Я не знаю, кто из нас виноват. Если вы виноваты, я вас утоплю”. Он, как и вы, ещё ищет виноватого на стороне. Ренёва спрашивает: “Как же вы не заметили с первого взгляда, что я на серьёзную страсть не способна?” Тот отвечает вопросом на вопрос: “Как же вы не заметили с первого взгляда, что я серьёзный человек?” И Ренёва ему говорит: “А если вы серьёзный человек, то как же вы, страстно любя свою невесту, могли через полчаса увлечься другой женщиной?” И Борис, в отличие от вас, Виталий Сергеевич, возлагающего всю вину на заграничную барыню, находит в себе мужество признать про себя: “Да, я ищу виноватого, а он здесь, на глазах!” И, если уж считать российский народ соблазнённым и обманутым, то возникает вопрос: как же он с такой лёгкостью позволил себя обмануть? 
- Ну и память у тебя, Эвелина! - воскликнул Виктор Геннадьевич.
- Не жалуюсь.
- У Эвелины Борисовны на самом деле феноменальная память, - подтвердил Андрей Николаевич. - И я тут с ней согласен: резонный вопрос.
- Допустим, - ответил Виталий Сергеевич. - Но если у вас, Эвелина Борисовна, хорошая память, то вы должны помнить, какая мощь пропаганды обрушилась на советских людей извне, через “голоса”, “свободы”, “голливуды” и массовую культуру ещё в брежневское время, а в так называемую “перестройку”, уже внутри страны - через “огоньки”, “московские новости” и прочие СМИ при попустительстве, а вернее сказать, при поощрении высшего руководства.
- Пропаганда шла с обеих сторон, - сказала Эвелина Борисовна, - но их оказалась гораздо убедительней. Кстати, Виталий Сергеевич, чем вы объясняете тот факт, что советские руководители сами способствовали развалу Советского Союза?
- Чем? Личными амбициями, желанием быть обласканными Западом, стать частью западного мира.
- Но почему вдруг возникло такое желание, и почему оно не возникало у прежних руководителей? - спросил Андрей Николаевич.
- Проглядели, поставили предателя во главе государства, - ответил Виталий Сергеевич. 
- Как потом выяснилось, он там не один был такой, - уточнил Андрей Николаевич.
- У меня до сих пор это в голове не укладывается, - сказал Виталий Сергеевич.             
- Вот и у меня тоже, - признался Виктор Геннадьевич. - Имея такую власть, такие возможности… Не понимаю. Однако что ты этим хочешь сказать, Андрей?
- Я хочу сказать, что в конечном итоге дело даже не в них. Они лишь инструменты.
- Чьи, Запада? - спросил Виктор Геннадьевич.
- Истории. 
- Не понимаю. Что ты имеешь в виду?
- Этот процесс давно вызревал, и не с двадцатого съезда, как многие считают, а с самого зарождения советской власти, чья идеология базировалась на классовой вражде и воинствующем атеизме. Фундамент, изначально подверженный коррозии. Настал момент, когда советские люди, в большинстве своём, перестали верить в те ценности, на которых держалось государство, - ответил Андрей Николаевич. - Именно в таких случаях и происходят революции.
- Идеологический кризис не сам собой приключился, он был хорошо подготовлен, - сказал Виктор Геннадьевич.
- Виктор Геннадьевич, мы с вами медики и хорошо знаем, что вредоносные внешние воздействия на организм существуют всегда, но становятся критическими только в случае ослабления иммунитета, - сказал Андрей Николаевич.
- Почему он ослаб? Что ты думаешь, Виталий?
- Я, Виктор Геннадьевич, всё же думаю, что роковой удар был нанесён в 1956 году. С этого началось.
- Да, наломал Никита дров, - согласился Виктор Геннадьевич, - открыл ящик Пандоры, и пошло-поехало: Солженицын, шестидесятники, диссиденты… 
Подложили мину замедленного действия под всю советскую историю, под веру в построение общества справедливости. Бросили тень и на саму теорию Маркса, посеяв сомнения в её научной обоснованности, - сказал Виталий. 
- При чём тут Солженицын? - спросил Андрей Николаевич. - На ком вина? На тех, кто совершал преступления, или на том, кто предал их гласности, пусть и не имея при этом доступа к точной архивной информации? Не будь Солженицына, рано или поздно это сделал бы кто-то другой. Корни 1991 года лежат не в 20-ом съезде, а в самой советской идеологии, породившей массовые репрессии. А что касается “сомнений в научной обоснованности”, так, может, дело в том, что теория Маркса не выдержала испытания исторической практикой? Борьба классов, конечно, имеет место в истории, но видеть в ней главный двигатель исторических процессов, игнорируя другие, в том числе более важные факторы, значит обрекать себя на сильно упрощённое видение действительности, что всегда опасно. 
- Виновата не теория, Андрюша, а горе-теоретики, догматики и схоласты, вставшие во главе государства после Сталина и выдававшие себя за марксистов, но так и не понявшие истинной сути марксистской философии.
- А там была философия? - спросил Андрей Николаевич. 
- А что же там было по-твоему?
- Главным образом социология и политэкономия.
- А Гегель, как один из источников марксистской мысли, а другие немецкие философы? - спросил Виктор Геннадьевич.
- Да, Маркс неоднократно заявлял о такой преемственности, - ответил Андрей Николаевич, - хотя на самом деле не имел к Гегелю, ровно как и к другим представителям немецкого классического идеализма - Канту, Шеллингу, Фихте, - никакого отношения. Скорее он был их противоположностью.
- А диалектика? - возразил Виталий Сергеевич. - Единство и борьба противоположностей, переход количества в качество…?
- Сам Маркс писал, что его ”диалектика” представляет собой полную противоположность гегелевской. Что диалектика стоит у Гегеля вверх ногами, и её нужно перевернуть, чтобы найти рациональное (читай: “материальное”) в мистической (читай: “духовной”) оболочке,  потому как - цитирую по памяти - “не сознание людей определяет их бытие, а (в перевёрнутом состоянии) общественное бытие определяет их сознание”.
- Да, в перевёрнутом состоянии, но диалектика, - возразил Виктор Геннадьевич.
- Никакой диалектики там нет, одно схоластическое кокетство.
- Как это понимать?
- Диалектика Гегеля “тезис - антитеза - синтез” применима к сфере понятий, идей, эйдосов, а не к чисто материальной, экономической, которую Маркс считал основой бытия. А потому ему и его толкователям приходится притягивать гегелевскую диалектику к его теории за уши,  рассуждая о сменах социально-экономических формаций или, ещё хлеще, о противоречии между потребительской стоимостью и стоимостью меновой и так далее. Где он там нашёл антитезы и синтезы? Так при желании диалектику можно притянуть к чему угодно.
- Ты, Андрей, не слишком ли много на себя берёшь? - сказал Виктор Геннадьевич. - Тебе должно быть известно, каким авторитетом Маркс до сих пор пользуется в научном сообществе.
- Ну, Виктор Геннадьевич, ссылка на авторитет - последний аргумент. Со школьной скамьи слышу о том, что марксизм является непререкаемой истиной, своего рода “религией”, верой во всесилие теории Маркса, очищенной от ереси недоумков. Ереси решительно отвергаются “истинными” марксистами, а сами отвергатели при этом пребывают в состоянии вдумчивого предвкушения “правильного” Маркса, преображающего несовершенную действительность. Кто сей муж, призванный очистить бородатого оракула от еретической накипи? И не слишком ли много оказалось недоумков среди его толкователей? А, может, повторяю, дело в самой теории? “Не сотвори себе кумира”, - сказано в Библии.   
- А вы читали “Капитал”? - спросил Виталий Андрея Николаевича.
- Нет, не читал. Мне для понимания сути учения вполне хватило тех работ, которые нас заставляли читать в институте. А вы читали?
- Я читал. Не полностью, но читал.
- А вы, Виктор Геннадьевич? - спросил Андрей Николаевич.
- “Капитал” не читал. Я читал другие его работы. 
- Вообще, надо признать, мало кто штудировал этот фундаментальный труд из фанатичных сторонников Маркса, - сказал Андрей Николаевич. - А что касается “научного сообщества”, научные сообщества, Виктор Геннадьевич, бывают разные. Есть, например, такие, в которых убедительно обосновывается высказанная мной точка зрения.
- Это какие же?
- Например, русская религиозная философия. Многие русские философы сами прошли в молодости через соблазн марксизма, но впоследствии стали его последовательными критиками.
- Религиозная философия, - саркастически произнёс Виктор Геннадьевич. - Это всякие там бердяевы и прочие фантазёры? Так вот у тебя это откуда! Вот отчего я постоянно слышу вместо научного подхода: “сакрализация”, “духовный”, “религиозный” и ещё какие-то там, понимаешь, “эйдосы”. Ты твердишь об этом целый вечер. Какое религия вообще имеет отношение к философии и социологии? При чём здесь всё это? Ты что, поп что ли? - сказал Виктор Геннадьевич, не скрывая раздражения.
- При том, Виктор Геннадьевич, что религия всё расставляет по своим местам: в центре мироздания - не человек, как утверждает материализм в различных своих вариациях, а Бог. И это кардинально меняет всю картину мира. Материалистическая теория живуча, поскольку льстит человеческому тщеславию, предлагая стройные, удобопонятные схемы, подразумевающие всесилие человеческого рацио. Но мир устроен по законом его Творца, а не по произвольным рассудочным построениям одарённых теоретиков. И потому за бортом таких стройных схем, игнорирующих духовную сторону жизни, всегда остаётся много неучтённого, “лишнего”, необъяснимого, игнорирование и непонимание которого в конечном итоге приводит к краху этих теорий при их соприкосновении с действительностью, духовной в своём основании. И как это ни будет звучать противоречиво для материалистического сознания, взгляд на мир истинно верующего человека более глубокий, трезвый и менее подверженный разного рода утопиям, так как он помнит о грехопадении и сознаёт, что мир этот несовершенен, и человек, опираясь только на свои силы, не может построить на земле рай, но может и должен, с Божьей помощью, не допустить ад, если не будет создавать себе кумиров, призывающих к осуществлению богоборческих утопий, - ответил Андрей Николаевич.
Виктор Геннадьевич внимательно посмотрел на своего заместителя и сказал:
- Красиво излагаешь, Андрей. Я всегда ценил твоё ораторское искусство. Но ты не прав.
- Он прав! - возразила Варя.
- Варя! - осекла сестру Татьяна.
- Давайте-ка ещё выпьем, а то, я вижу, наша дискуссия приобретает слишком крутой оборот, - сказал Виктор Геннадьевич, проигнорировав возражение Вари.
Виктор Геннадьевич разлил коньяк мужчинам и предложил женщинам шампанское. Татьяна и Варя отказались. Эвелина Борисовна подставила свой бокал.
- Интересное кино, - сказала она, улыбаясь.
- Я совсем не против религии, - продолжил Виктор Геннадьевич, - я сам православный, у нас в партии есть верующие и других конфессий. Однако зачем же противопоставлять? Вот и Геннадий Андреевич говорит, что Моральный кодекс строителя коммунизма и Нагорная проповедь полностью совпадают. И цель у них одна - возвышение человека.
- В чём-то совпадают. Но есть одна существенная разница.
- Какая?
- Христос говорит о жизни вечной в Доме Отца Своего, в то время как Маркс, а за ним и Геннадий Андреевич, - о временном благоденствии на земле. В христианстве возвышается дух, он первичен, у Маркса же он (культура) в числе прочего есть некая “надстройка” над социально-экономическом базисом. И если уж быть последовательным до конца, то надо признать, что марксист не может быть православным или, скажем, мусульманином по определению.
- Поразительный вывод! Это почему? - возмутился Виктор Геннадьевич. 
- А меня, Виктор Геннадьевич, всегда поражало то, с какой лёгкостью многими умными, образованными и порядочными людьми игнорируется очевиднейший факт, заключающийся в том, что марксизм - это не просто атеизм, марксизм - это непримиримое, воинствующее богоборчество.
- Вы имеете в виду известные слова Маркса “религия - опиум для народа”? - спросил Виталий Сергеевич. - Но он имел в виду не религию вообще, а касту священнослужителей, обслуживающих интересы господствующего класса, капитала.
- Я уже говорил о том, - продолжил Андрей Николаевич, - что учение Маркса не имеет никакого отношения к диалектике Гегеля. Но зато оно имеет самое прямое отношение к другому “источнику”: вульгарному материализму Фейербаха. Учение Фейербаха для марксизма - не просто “источник” или “составная часть”, это его смысловое ядро. В отличие от диалектики Гегеля, семена философии Фейербаха нашли в сознании Маркса чрезвычайно благодатную почву. Маркс пишет: “Уничтожение религии как иллюзорного счастья народа есть требование его действительного счастья”. Слышите? “Требование”! Вот он - “перевёрнутый” Гегель! Всё учение Маркса пронизано непримиримой борьбой за “освобождение” человечества от веры в Бога.
- Это ужасно, - тихо сказала Варя.
- Что ужасно? - недовольно спросил Виктор Геннадьевич.
- Ужасно, что столько лет мы жили под властью такой идеологии, - ответила Варя.
- Такой идеологии? - переспросил строгим тоном Виктор Геннадьевич. - Эта идеология позволила нам восстановить государственность, рухнувшую к октябрю 1917 года, победить в гражданской войне, за кратчайший срок превратить нашу аграрную страну, отстававшую от Запада на целое столетие, в мощную индустриальную державу, ликвидировать неграмотность огромного большинства граждан, победить в Великой Отечественной Войне, осуществить первый в мире пилотируемый космический полёт и сделать ещё многое и многое другое. Вот что свершила наша страна под руководством Ленина и Сталина, опираясь на идеологию победившего пролетариата! 
- Вы действительно верите, что Сталин был марксистом? - спросил Андрей Николаевич.
- Что? Не понял. А кем же он был по-твоему?
- Классическим диктатором, и притом из наиболее властолюбивых и жестоких. Думаю, что, в отличие от Ленина, он не разделял никаких марксистских идей, да и Маркса не любил. И если бы в силу исторической необходимости ему пришлось обосновывать свою власть с помощью какой-либо другой идеологии, он делал бы это с большей охотой и с той мерой последовательности, с какой эта идеология обеспечивала бы ему оправданность его неограниченной власти.
- Наконец-то я слышу что-то разумное, сказанное этим человеком, - сказала Эвелина Борисовна.
- Ну Андрей, ты не перестаёшь меня удивлять, - сказал Виктор Геннадьевич, неодобрительно глядя на своего заместителя. - Я так вижу, ты любыми путями хочешь принизить роль Сталина в истории нашей страны. Ничего у тебя не получится. Даже противники Сталина признавали в нём великого государственного деятеля.
- Я ничего не говорил про “великость”, Виктор Геннадьевич. Его роль в истории бесспорно велика. Он обладал острым политическим чутьём и сверхчеловеческой работоспособностью. Откуда он для этого черпал силы? Источник может быть не только свыше. И государственническая великость часто идёт рука об руку с самым циничным злодейством. Таких примеров в истории было много.
- Я не буду вновь перечислять заслуги Сталина перед нашей страной, если они не имеют для антисталинистов никакого значения, - отчеканил Виктор Геннадьевич, нахмурив брови. - Приходилось ли ему быть жестоким? Да, приходилось. Под репрессии попали в том числе и мои родственники. И не скажу, что незаслуженно: меньше надо было языком трепать. Да, наказания, возможно, нередко были чрезмерно суровыми. Но не забывайте, какое было время! Было не до юридических тонкостей. И надо понимать: многие незаконные репрессии на местах предотвратить он не мог. И ещё, в чём прав Виталий: именно после смерти Сталина и прихода этого прощелыги Хрущёва начался процесс постепенного демонтажа советской власти, приведший в конечном итоге к краху российской государственности.
- Вы ставите знак тождества между советской властью и российской государственностью в целом? - спросил Андрей Николаевич.
- Безусловно. Россия и коммунизм - синонимы. 
- Марксистско-ленинская идеология лежала в основе российской государственности в течение семидесяти с лишним лет. Идеология рухнула, а за ней посыпалась государственность. Это так. Но Россия существует более тысячи лет, и семьдесят лет советской власти - это лишь один из этапов её истории. За тысячу лет не раз казалось, что страна стоит на краю пропасти и вскоре перестанет существовать как государственное образование, но каждый раз она вставала на ноги и становилась сильнее. И на этот раз Россия, преодолев либеральную, западную заразу, возродится на новых, суверенных идеологических основах, свободных от низкопоклонства и богоборчества.
- Нашёлся-таки пророк в нашем отечестве, - с сарказмом произнёс Виктор Геннадьевич. - А теперь послушай, что я скажу: страна наша возродится тогда, когда мы по-настоящему осознаем правоту глубоко обоснованной, научной теории Карла Маркса и воплотим её в жизнь.
Андрей Николаевич развёл руками.
- Не возродится! Без Бога не возродится, - вмешалась в разговор Варя.
- Варя! - вновь попыталась остановить сестру Татьяна.
- Я никак попал на богословский семинар! - воскликнул Виктор Геннадьевич.
- Нет, Таня, я скажу, - настаивала Варя. - И ещё скажу о Сталине. Вот Татьяна помнит, как мы горько плакали, когда услышали по радио о его смерти. Нам тогда казалась, оборвалась жизнь страны и наша жизнь тоже. Мы с тревогой думали о том, что нас ждёт впереди, и не видели будущего. Так чувствовали тогда  миллионы советских граждан, завороженные этим именем - “товарищ Сталин”. На каждом шагу, куда бы ты ни пошёл, висели его фотографии, портреты, стояли его скульптуры. По радио, в газетах ежедневно, как заклинание, повторялось: “отец, вождь, учитель; любимый, родной, лучший друг физкультурников”, и кому еще он там был лучшим другом. И этот голос - неспешный, сухой, однотонный, с сильным восточным акцентом - вещавший под бурные аплодисменты прописные истины как некие откровения. “Слава товарищу Сталину! Слава!” - не утихала воодушевлённая аудитория, несмотря на успокаивающие жесты вождя. Казалось бы, всё это выходило уже за рамки реальности. Но мы не замечали. За долгие годы его правления мы привыкли к этому умопомрачению, к этой болезненной восторженности вперемешку со страхом.
- Варя, большинство людей не знали тогда ни о каких репрессиях и жили своей жизнью, - сказала Татьяна.
- И в этой своей обычной жизни многие вдруг сталкивались с тем, во что трудно было поверить, настолько это контрастировало с советской пропагандой. Я вспоминаю довоенные годы. Я, маленькая девочка, спрашиваю родителей, куда делась моя подружка, с которой мы ещё недавно играли во дворе? Отец опустил глаза вниз, а мама испуганно смотрела на меня и сказала, что подружка уехала ненадолго к родственникам и скоро вернётся, и быстро перевела разговор на другую тему. А через много лет я её встретила и узнала о том, что её родители были арестованы по доносу (их потом реабилитировали), а её определили в детский дом. Сколько их было, таких искалеченных человеческих судеб! Когда с улицы был слышен звук проезжавшего автомобиля, мама с тревогой подходила к окну. Автомобиль проезжал мимо, но тревога долго не сходила с её лица. Мы, дети, конечно, ничего тогда не понимали, но страх от взрослых передавался и нам. Вот Андрей Николаевич говорил о том, что его поражает, с какой лёгкостью умными, образованными и порядочными людьми игнорируется богоборчество марксистской теории. А меня поражает, как умные, образованные и уважаемые люди, говоря об укреплении государства и снижении цен на продукты при Сталине, игнорируют весь этот ужас, который пережили люди за годы его правления. Сотни тысяч расстрелянных, миллионы томившихся долгие годы в ужасных условиях в тюрьмах и лагерях. Многие из них, как потом выяснилось, не совершали никаких преступлений, а проступки многих других в нормальных странах повлекли бы за собой наказания в виде двухнедельного ареста или штрафа. Как уважаемые люди, патриоты своей страны, не хотят признать, что человек не должен жить в атмосфере беззакония и страха, какими бы государственными соображениями это ни оправдывалось? Страх убивает в человеке всё живое, калечит душу порой страшнее, чем физическое насилие калечит тело…
- Хватит, Варя! Прекрати! - крикнул Виктор Геннадьевич, ударив по столу кулаком. - Ты говоришь о том, чего не понимаешь! Ты повторяешь клеветнические измышления либеральных борзописцев, задача которых - опорочить советскую историю, а вместе с ней и нашу страну, наш народ и великие подвиги и достижения советских лет, исказить смысл и значение Великой Октябрьской Революции, освободившей простой народ от эксплуатации и несправедливости, и оказавшей огромное положительное влияние на ход мировой истории. Как ты не понимаешь, что они любыми путями и средствами пытаются очернить Сталина, ненавидя его за то, что он не дал их идеологическим предшественникам, троцким и бухариным, использовать нашу страну как плацдарм для глобального господства космополитического интернационала! И если бы одержали верх они, репрессии, о которых, не замолкая, вопят их идеологические последователи с середины восьмидесятых годов, были бы куда страшнее, а последствия - катастрофичнее.            
- Но то, что она говорит - это правда, - возразила Эвелина Борисовна.
- Это неправда, - твёрдо заявил Виктор Геннадьевич.
- И всё же это правда, - сказал Андрей Николаевич. - Либералы завышают масштаб репрессий, а коммунисты, и вообще патриотический лагерь, почему-то рассматривают эту тему исключительно как инструмент разрушения страны. Это часть нашей истории, да, тёмная её сторона, но которую нельзя замалчивать или оправдывать, давая, кстати говоря, тем самым мощный пропагандистский козырь в руки лукавых либеральных оппонентов, чьи идеологические предшественники как раз имеют прямое отношение к организации и проведению репрессий. Разумеется, они этим пользуются, перекладывая историческую ответственность на сегодняшних коммунистов-государственников.
- Назвался груздем - полезай в кузов, - возразила Эвелина Борисовна.
- Не разделяя коммунистической идеологии, - продолжил Андрей Николаевич, - я уважаю тех, кто остался в компартии или вступил в неё после того, как она перестала давать карьерные преимущества, в то время как недавние, но быстро прозревшие партийные и комсомольские активисты стали высокомерно навешивать на них ярлыки, называя их “комсой”, “совками” и “красно-коричневыми”. Но всё больше людей понимают, что их обманули красивыми байками о “свободе” и “демократии”, и ищут опору, которая может быть противопоставлена сегодняшнему дикому капитализму, вседозволенности и разрухе, и, к сожалению, находят её не в православной вере, не в тысячелетней истории нашей страны, не в национальной классической культуре, а в “красном державнике” Сталине, не сознавая, что зло может проявляться не только в либеральном обличье, но и в прямо противоположном. 
- По поводу Сталина Варвара Александровна тут очень мягко высказалась, - сказала Эвелина Борисовна. - Я бы к её словам много чего добавила.
- Не сомневаюсь, - сказал Андрей Николаевич. - Замечу только, что причины негативного отношения к Сталину у вас, Эвелина Борисовна, и у Варвары Александровны принципиально различны, - ответил Андрей Николаевич. - Впрочем, вы сами это прекрасно знаете.
Эвелина Борисовна промолчала, потягивая шампанское из хрустального бокала.
- Да, уважаемые господа-товарищи, - подытожил Виктор Геннадьевич, - выходит так, что наши пути-дороги расходятся: мы с Виталием остаёмся верными коммунистическим идеалам. Татьяна Александровна, надеюсь, тоже. Эвелина Борисовна выбирает капитализм. А ты, Андрей? Тебе с твоими знаниями и неравнодушным отношением в стороне стоять не получится. С кем ты? Судя по твоим словам, разве что с белогвардейцами.
- Нет, они хотят вычеркнуть советский период из отечественной истории как некую трагическую ошибку, а из истории ничего вычеркивать нельзя. Любой исторический опыт даётся не зря.               
- Так ты за социализм или за капитализм? - допытывался Виктор Геннадьевич.
Андрей Николаевич улыбнулся.
- Я за социализм, но без Маркса.
- Это как же? - с удивлением спросил Виктор Геннадьевич.
Объясню. Когда в ходе истории человеческое сообщество, сначала в лице какой-либо одной нации, созревает до готовности восприятия некоего нового качества - будь то монотеизм, понятие закона, права, социального равенства и так далее - увлечённое этим новым качеством, оно абсолютизирует его и отказывается от всего, что было прежде. Так устроено революционное сознание. Вот и марксизм, исторической задачей которого была идея социальной справедливости, вместе с грязной водой капиталистической эксплуатации, разоблачение которой следует признать его несомненной заслугой, стремился перечеркнуть все мировоззренческие основы и представления прошлого. И Советский Союз, предпринявший попытку воплотить идею социальной справедливости в жизнь, следуя на начальном этапе материалистическому нигилизму Маркса, также отказался от своего прошлого, в том числе и от веры в Бога, поплатившись за это десятилетиями произвола и насилия. Но шло время, стихали исторические бури, и многое из того, что отвергалось на начальном этапе, вернулось на круги своя на следующем витке спирали, включая то новое, ради которого были совершены исторические ошибки и пройдены суровые испытания. В нашем бренном мире всякое новое качество проявляется не в том идеальном виде, в котором изначально задумывалось, но, проходя проверку исторической практикой, очищается от утопических односторонностей и выявляет заблуждения и просчёты, неизбежно допущенные в своё время в тиши академических кабинетов. В этом, я думаю, и заключается истинная диалектика истории.
- Значит, ты тоже считаешь социализм и религию совместимыми? - спросил Виктор Геннадьевич.
- Вполне. Социализм вообще-то - это не про идеологию, это социально-экономическая структура общества, вполне гармонирующая с религиозным мировосприятием. При этом важно учесть ошибки прошлого и, сохраняя государственный контроль над ключевыми отраслями, не сваливаться в тотальное госпланирование, поддерживать частное предпринимательство и рыночную конкуренцию в лёгкой промышленности и сфере услуг.
- Так в чём тогда разница между капитализмом и социализмом, если и там, и там - и рынок, и планирование?   
- Я не экономист, но считаю, что разница в том, что при капитализме главное - прибыль, а при социализме - человек. Экономика - для человека, а не наоборот. И все частности определяются этим главным принципом.   
- Ну, с этим трудно не согласиться, - сказал Виктор Геннадьевич после некоторой паузы. - А где Варя? Что-то её давно здесь нет.
- На кухне, должно быть, - сказала Татьяна. - Я пойду посмотрю.
Через минуту Татьяна вернулась в комнату. 
- На кухне её нет. Ушла.
- Ушла? - переспросил Виктор Геннадьевич.
- Извините Виктор Геннадьевич, я пойду узнаю: может, ей плохо стало.
Да, конечно, Татьяна. Позвони мне потом.
- До свидания.
- Н-да, странно, - сказал Виктор Геннадьевич, проводив Татьяну. - Ушла вот так, не попрощавшись.
- Обиделась, - предположила Эвелина Борисовна.
- На что же ей было обижаться? - возразил Виталий Сергеевич. - Виктор Геннадьевич правду сказал. А на правду не обижаются.
- Да, странно, - повторил Виктор Геннадьевич.
- Однако же, Виктор Геннадьевич, и мне пора, - сказал Виталий Сергеевич. - А то жена ругаться будет. Спасибо вам и спасибо всем за компанию и интересный разговор!
- Я тебя провожу, - сказал Виктор Геннадьевич, последовав за Виталием в прихожую.
Перед тем, как уйти, Виталий шутливо приложил руку к кепке и, встав по стойке смирно, отчеканил:
- Товарищ командир, разрешите доложить: в наше смутное время, в эпоху ренегатов и перерожденцев я, советский инженер Виталий Сергеевич Иванов, по-прежнему остаюсь верным делу трудового народа, делу Ленина и Сталина!
- А я в тебе никогда и не сомневался, - ответил Виктор Геннадьевич, крепко пожав ему руку.          
Проводив Виталия, Виктор Геннадьевич вернулся в комнату. Эвелина Борисовна и Андрей Николаевич что-то негромко обсуждали.
- О чём беседуете, коллеги? - спросил Виктор Геннадьевич.
- Да вот, продолжаем обсуждать сегодняшние темы, - ответил Андрей Николаевич.
- Ну что ж, разговор действительно был интересным, и ты, Андрей, очевидно играл в нём первую скрипку.
- Не скромничайте, Виктор Геннадьевич, ваше соло звучало не менее впечатляюще. Однако и нам, пожалуй, пора идти.
- Давай-ка на посошок, - сказал Виктор Геннадьевич, разливая оставшийся коньяк. - Эвелина Борисовна, шампанского? Тут как раз немного осталось.
- Не откажусь, - ответила Эвелина Борисовна, подставив свой бокал.
   Провожая гостей в прихожей, Виктор Геннадьевич не удержался и сказал:
- Говоришь ты, Андрей, как по писаному, чистый Цицерон. И всё-таки позиция твоя представляется мне не совсем ясной, вроде как - и нашим, и вашим. А времена нынче такие, что надобно определиться. Так всё-таки, ты за кого? - вновь спросил Виктор Геннадьевич.
- Я за Россию. За ту светлую, талантливую страну, которой, я верю, она станет в будущем. И не в таком уж и далёком.
- “Блажен, кто верует”, - с усмешкой сказала Эвелина Борисовна.
- Ну а как же по-твоему разрешится борьба между нами, коммунистами, так называемыми демократами и, условно говоря, белыми патриотами? - допытывался Виктор Геннадьевич.
- Настанет время, когда этой борьбы не будет. Когда все поймут, что в конечном счёте нет между ними никаких противоречий, если они, конечно, истинные социалисты, демократы и патриоты, а не прикрываются своими идеями для каких-либо корыстных целей.
- Снова говоришь загадками.
- Нам просто нужно понять, что все они - разные ипостаси единого целого и, будучи очищенными от исторической накипи, не отменяют, а дополняют друг друга: свобода и демократия - без вседозволенности и космополитизма, социализм - без богоборчества и уравниловки, и главное - вера в Бога, без начётничества и обскурантизма. Назовём это "христианский социализм".
- Страна у нас многоконфессиональная.
- Хорошо, "духовный социализм", - уточнил Андрей Николаевич. - Виктор Геннадьевич, вам спасибо за гостеприимство и возможность поделиться своими размышлениями, - сказал Андрей Николаевич. 
- И вам спасибо, коллеги! Посидели хорошо. Вот Эвелина Борисовна, вижу, немного захмелела. А тебя коньяк совсем что ли не берёт? Только голосистей становишься.
- “Достигается упражнением!”, - сказала Эвелина Борисовна.
- Что это вас, Эвелина Борисовна, сегодня на цитаты потянуло? - спросил Андрей Николаевич.
- Это из-за шампанского, - ответил за неё Виктор Геннадьевич.

Проводив гостей, Виктор Геннадьевич устроился в любимом мягком кресле и, прикрыв глаза, старался расслабиться и ни о чём не думать. Но мысли произвольно проплывали в голове, как облака по небу:
“Хотел отдохнуть, а устал ещё больше… Варя… Упрямая! Ушла, ничего не сказала. Во всём против, поперёк, а с Андреем соглашалась… Язык у него подвешен хорошо. Допустим. Но он не прав…”