Коломенский дневник. 29. 05. 25

Коломенский дневник. 29.05.25

Шёл человек налегке:
Странный, худой, нищий.
— Что же ты, братец, ищешь
В книжках в твоём рюкзаке?
— Ищу духовную пищу.

   С некоторых пор ведение дневника для меня стало своего рода наркотиком, неким подобием секса.
   Н. вернулась из ее любимого магазинчика Искатель, что на Мойке, как всегда с целым пакетом книг. Она была к ним так же фанатична, как и я. Большинство из этих фолиантов уже пылились на полках, но книгоманам их всегда не хватает, как и не хватает полок для их размещения. Но они не пылятся бесцельно, попав туда. Нет нет, на них вскинется взгляд, потянется рука, чтобы, перелистнуть пару страниц, и показаться самому себе чертовски образованным, прочитав случайную фразу на случайной странице.
   Уже чуть позже, забегая вперёд, мы сидели с нашими друзьями в кафешке на Моховой, где одним из украшений были так же книги, а Питер, несомненно, город книг, писателей, поэтов. Причём их даже больше, чем слушателей и читателей. Но это не важно, главное, что брожение умов происходит постоянно, и постоянно есть, о чем поговорить: о Бердяеве, Канте и о категорическом императиве. В руки мне попала книга Зощенко – известного мастера острого словца, и я тут же предложил игру в случайный текст на заданной странице. И мне открылось следующее, цитирую:
"Иностранца я всегда сумею отличить от наших советских граждан. У них, у буржуазных иностранцев, в морде что-то заложено другое. У них морда, как бы сказать, более неподвижно и презрительно держится, чем у нас. Как, скажем, взято у них одно выражение лица, так и смотрится этим выражением лица на все остальные предметы"

Поскольку наши друзья – философ и писатель, то и игры у нас и разговоры соответствующие. Игра продолжилась с заявкой на страницы и абзацы.

   Моховая улица – одна из стариннейших аристократических улиц. Рядом – Литейный с домом Ахматовой, Летний сад, Фонтанка – места, где вдохновлялись поэты не только золотого и серебряного века, но и современного андеграунда. Каждый дом – история, особенно, когда в пакете бултыхается бутылочка армянского, а за спиной гитара. Когда уже сидели у друзей, Ж. обратила внимание на многонациональность нашей компании: два ленинградца, две москвички, украинка и черкес (так себя позиционировал наш известный писатель О.) Жить в исторических местах Питера – особая привилегия для тех, кто это способен ощутить на подсознательном. И ты уже никогда не выберешь другое место. Оно притягивает, как у Бродского: на Васильевский остров я приду умирать. Конечно – это метафора. Спускались майские сумерки. Удивительно тихо. Читаем памятные таблички на домах.
— Там, – говорю, смотрите, – грифоны держат балкон.
Разговоры шли о многом. О метафизике игры политиков в генералы, о предстоящей поездке в Краснодар, где мы должны выступить.
О. поделился планами о написании книги об СВО, на которую заказчик обещает издать аж 200 тысяч экземпляров. Пока женщины накрывали на стол была возможность рассмотреть квартиру друзей. О, скорее всего, некогда здесь жили аристократы, и этот утончённый стиль интерьера воспроизвели новые владельцы. Всё подобрано со вкусом, соответствуя антуражу места: обои, мебель, картины на стенах, краны, раковины – не упущена ни одна деталь
— У этой квартиры добрая аура, – говорит О., – здесь дышится легко и хочется творить.
Пока мы так беседовали, он предложил мне почитать книгу:
— Курт Воннегут "Бойня номер пять". Американский писатель, книга долго было под запретом в США. Воевал во Второй мировой, был в плену. Пленных американцев тогда содержали в Дрездене, на бывшем мясокомбинате, в помещении для забоя скота. Он один из немногих, кто выжил после бомбардировки. Книга об этом.
Недолго думая, я стал бегло перечитывать страницы в поисках ответов на вопросы бытия. И вот оно! Тема красоты, создающая и спасающая наш мир, прозвучала для меня в этих невинных строках:

"Кроме того, у Вири была деревянная подставка, чтобы легче было вылезти из стрелковой ячейки. У него был профилактический пакет с двумя очень крепкими кондомами «исключительно для предупреждения заражения». У него был свисток, но он его никому не собирался показывать, пока не станет капралом. У него была порнографическая открытка, где женщина пыталась заниматься любовью с шотландским пони. Вири несколько раз заставлял Билли Пилигрима любоваться этой открыткой.

Женщина и пони позировали перед бархатным занавесом, украшенным помпончиками. По бокам возвышались дорические колонны. Перед одной из колонн стояла пальма в горшке. Открытка, принадлежавшая Вири, была копией самой первой в мире порнографической фотографии. Само слово «фотография» впервые услышали в 1839 году – в этом году Луи Ж.-М. Дагерр доложил Французской академии, что изображение, попавшее на пластинку, покрытую тонким слоем йодистого серебра, может быть проявлено при воздействии ртутных паров.

В 1841 году, всего лишь два года спустя, Андре Лефевр, ассистент Дагерра, был арестован в Тюильрийском саду за то, что пытался продать какому-то джентльмену фотографию женщины с пони. Кстати, впоследствии и Вири купил свою открытку там же – в Тюильрийском саду. Лефевр пытался доказать, что эта фотография – настоящее искусство и что он хотел оживить греческую мифологию. Он говорил, что колонны и пальма в горшке для этого и поставлены.

Когда его спросили, какой именно миф он хотел изобразить, Лефевр сказал, что существуют тысячи мифов, где женщина – смертная, а пони – один из богов.

Его приговорили к шести месяцам тюрьмы. Там он умер от воспаления легких. Такие дела."

   О каком мифе идёт речь? Первое, что приходит в голову – минойский миф о Пасифаи с Быком. Минойцы почитали быка, как воплощение бога. Недаром будущий Зевс, известный прелюбодей, частенько предстаёт в этом образе. От этой связи и рождается мифический Минотавр – повелитель знаменитого Лабиринта. По стечению обстоятельств герои моего планируемого рассказа, в рамках темы "Рождение красоты" появляются именно там, в великолепной женственной и эротичной Минойской цивилизации. Вот уж, действительно – сон в руку.

   Уже к полночи, попрощавшись, мы вышли на улицу. Лил дождь, окрашивая, в удивительный глянец луж тротуары.
— Дождь – моё любимое состояние погоды, – говорит Н.
   Обнявшись и наслаждаясь метафизикой момента, мы шли под зонтиком к автобусной остановке. Дождливая ночь завораживает искрами огней. Отражаясь в глянце воды, они делают город фантастически картинным.
— Смотри, – говорит Н, когда мы добрались до своего Грибоедова канала, – он блестит как одетый в латекс! Надо мне свой стих дописать.
   И мы окунулись в ночь с коридорными котами в тихой коммунальной квартирке.

   Мы все живём в поисках духовной пищи. Но мы – духовные хищники, мы поедаем мысли из книг.