Опричник божий

 
 

  ОПРИЧНИК БОЖИЙ

     *Роман*
 

   Пролог. Последняя партия

**Александрова слобода. 18 марта 1584 года. Вечер.**

Иван Васильевич, царь всея Руси, сидел за шахматной доской и чувствовал, как жизнь покидает его тело. Сердце билось неровно, дыхание сбивалось, в глазах темнело. Врачи говорили — яд. Но он знал лучше: это расплата. За пятьдесят четыре года жизни и тридцать семь лет правления.

Напротив него сидел Борис Годунов — верный опричник, ставший временщиком. Умный, осторожный, готовый подхватить власть из ослабевающих рук государя.

— Ваше величество, может, отложим партию? — осторожно предложил Борис.

— Нет, — хрипло ответил царь, передвигая слона. — Доиграем. Это моя последняя партия, Борис Федорович. Хочу понять — выиграл я или проиграл.

Годунов смотрел на доску, но думал о другом. О том, что через несколько часов самый страшный правитель в истории Руси уйдет в мир иной. И что будет с государством, которое он создал?

— Скажи мне честно, — Иван поднял глаза на Годунова, — что думают обо мне люди?

— Боятся, государь.

— Боятся... — царь усмехнулся. — А понимают ли, зачем я делал то, что делал?

Борис молчал. Как объяснить, что никто не понимает? Что для всех Иван Грозный — просто тиран, убивший собственного сына в припадке ярости?

— Не понимают, — ответил царь сам себе. — И не поймут еще лет триста. А может, и больше.

Он поднялся из-за стола, подошел к окну. За стеклом лежала русская земля — бескрайняя, богатая, могучая. Земля, которую он превратил из разрозненных княжеств в единую империю.

— Знаешь, что я создал, Борис?

— Великое государство, государь.

— Не государство. Систему. — Иван повернулся к Годунову. — Систему, при которой один человек может управлять миллионами. Абсолютно. Тотально. Без всяких ограничений.

Годунов поежился. В голосе царя звучала странная гордость.

— Я изучал всех великих правителей прошлого, — продолжал Иван. — Цезаря, Августа, Юстиниана. Все они мечтали о том же — о полном контроле над своими подданными. Но никто не знал, как это сделать.

— А вы знали?

— Я понял главное. — Царь подошел ближе, и Борис увидел в его глазах фанатичный блеск. — Люди готовы отдать свободу в обмен на безопасность. Готовы поклоняться тирану, если он называет себя защитником веры. Готовы предавать друг друга, если их этому научить.

— Но какой ценой...

— Ценой? — Иван рассмеялся, и смех прозвучал страшно. — А ты думаешь, великие дела делаются без жертв? Думаешь, можно создать империю, не сломав сопротивление тех, кто хочет жить по-старому?

Он вернулся к шахматной доске, взял в руки черного короля.

— Видишь эту фигуру? Все остальные существуют только для того, чтобы защищать ее. Пешки, ладьи, слоны — все можно пожертвовать ради короля. Потому что без короля игра заканчивается.

— А если король сам себя уничтожает?

Вопрос висел в воздухе. Оба думали об одном — о царевиче Иване, убитом отцом в приступе ярости два года назад.

— Это была... ошибка, — тихо сказал царь. — Единственная настоящая ошибка за всю мою жизнь.

Он поставил фигуру обратно на доску.

— Но система переживет и эту ошибку. Потому что я создал ее не для себя, а навечно. Через сто лет появится другой правитель, который поймет мои методы. Через двести — еще один. И так до скончания веков.

— Не слишком ли мрачное наследство, государь?

Иван посмотрел на Годунова с удивлением:

— Мрачное? Борис, я создал государство, которое просуществует тысячу лет! Государство, где каждый знает свое место, где нет хаоса, где власть абсолютна и неделима.

— А счастье людей?

— Счастье? — царь фыркнул. — Что такое счастье одного человека по сравнению с величием державы? Что такое жизнь одного поколения по сравнению с вечностью государства?

Борис понял — перед ним не просто тиран. Это человек, который искренне верил в правоту своих методов. Который считал террор необходимым инструментом управления.

— Доиграем партию, — сказал Иван, садясь за доску. — И я расскажу тебе, как все начиналось. Как мальчик, которого унижали бояре, стал создателем новой России.

Он передвинул пешку, и Годунов понял — это начало долгого рассказа. Исповеди человека, который изменил ход истории.

— Все началось в тот день, когда мне исполнилось семь лет, — медленно говорил царь. — И я понял: в этом мире выживают только те, кто умеет внушать страх...

---

   Часть I. УЧЕНИК ВЛАСТИ

   Глава 1. Сирота на троне

**Москва, Кремль. 3 декабря 1533 года.**

Трехлетний Иван стоял у постели умирающего отца и не понимал, почему все вокруг плачут. Великий князь Василий III лежал неподвижно, лицо восковое, дыхание едва слышное. Рядом суетились бояре, шептались, строили планы.

— Иванушка, — слабым голосом позвал отец. — Подойди ко мне.

Мальчик приблизился к кровати. Отец взял его маленькую ручку в свою большую, уже холодную ладонь.

— Ты будешь великим князем, — прошептал Василий. — Помни — власть дается от Бога. Никому не позволяй ее оспаривать.

Иван кивнул, не понимая смысла слов, но запоминая интонацию. Серьезную, торжественную, страшную.

— А если будут оспаривать? — спросил он детским голосом.

— Тогда накажи. Жестоко накажи. Чтобы другим неповадно было.

Это были последние слова Василия III. Через час он умер, оставив трехлетнего сына единственным законным правителем самого большого государства Европы.

Началось то, что историки потом назовут "боярским правлением". Но для маленького Ивана это было просто адом.

**Кремль. 1534 год.**

Четырехлетний великий князь сидел в углу палаты и смотрел, как бояре спорят между собой. Мать, Елена Глинская, пыталась удержать власть в своих руках, но чувствовалось — силы неравны.

— Государыня, — говорил князь Шуйский, не скрывая пренебрения, — вы слишком молоды для управления государством.

— А кто, по-вашему, должен управлять? — резко ответила Елена.

— Боярская дума. Как и положено до совершеннолетия великого князя.

Иван слушал и учился. Учился понимать интонации, читать лица, угадывать намерения. В четыре года он уже знал — власть нужно либо держать крепко, либо потерять совсем.

Елена Глинская продержалась пять лет. В 1538 году она умерла внезапно — говорили, от яда. Восьмилетний Иван остался один против всего боярского мира.

**Кремль. 1538 год.**

После смерти матери жизнь Ивана кардинально изменилась. Он по-прежнему носил титул великого князя, но фактически стал пленником в собственном дворце.

— Иван Васильевич, — сказал ему князь Василий Шуйский в день похорон матери, — отныне мы будем заботиться о вашем воспитании.

Забота оказалась своеобразной. Мальчика переселили в дальние покои, урезали содержание, окружили слугами, которые докладывали о каждом его шаге.

Но самое главное — его начали систематически унижать.

— А ну, отойди! — кричал на него какой-нибудь боярин. — Место не знаешь!

— Ты кто такой? Щенок! — смеялись другие.

— Будешь спорить — в подвал посадим!

Восьмилетний мальчик терпел, запоминал лица, имена, обиды. В его душе росла ненависть — холодная, расчетливая, терпеливая.

Особенно он запомнил один эпизод.

**Кремль. Грановитая палата. 1540 год.**

Десятилетний Иван сидел на троне во время приема послов. Формально он был главой государства, но реальные переговоры вел князь Шуйский.

— Его светлость великий князь приветствует послов императора, — торжественно объявил боярин.

Послы кланялись Ивану, но глаза их были обращены к Шуйскому. Мальчик чувствовал себя марионеткой в театре.

А после приема произошло то, что врезалось в память навсегда.

— Ну что, "великий князь", — усмехнулся Шуйский, когда они остались наедине, — понравилось играть в царя?

— Я не играю, — ответил Иван. — Я и есть великий князь.

— Ты? — Боярин рассмеялся. — Ты никто! Пустое место! Если захочу — в монастырь сошлю, и будешь всю жизнь кельи подметать.

Шуйский наклонился к мальчику:

— Запомни раз и навсегда — власть принадлежит тем, кто может ее удержать. А ты пока что только мальчишка, который даже сморкаться самостоятельно не умеет.

В этот момент что-то переломилось в душе Ивана. Он посмотрел на Шуйского и тихо сказал:

— Я запомню.

— Что запомнишь?

— Все. Каждое ваше слово. Каждое унижение. И когда вырасту, отвечу за все.

Шуйский побледнел. В глазах десятилетнего мальчика он увидел что-то страшное — взгляд взрослого человека, который уже все решил.

— Смотри не зарывайся, щенок, — пробормотал боярин и быстро вышел из палаты.

А Иван остался сидеть на троне и планировать месть.

   Глава 2. Университет жестокости

**Кремль. 1541 год.**

Одиннадцатилетний Иван Васильевич стоял у окна своих покоев и наблюдал за казнью на Красной площади. Внизу толпа гудела, палач заносил топор, а голова очередного "изменника" катилась по плахе.

Бояре казнили друг друга с завидной регулярностью. Сегодня власть у Шуйских, завтра у Бельских, послезавтра у Глинских. И каждая смена власти сопровождалась новыми казнями.

— Нравится зрелище? — раздался за спиной насмешливый голос.

Иван обернулся. В дверях стоял Андрей Курбский — один из немногих молодых людей, которым разрешали общаться с великим князем. Будущий полководец и предатель, а пока что — единственный друг.

— Поучительное зрелище, — ответил Иван. — Показывает, что бывает с теми, кто неправильно играет в политику.

— Ты думаешь о политике в одиннадцать лет?

— А о чем еще думать? — Иван сел за стол, заваленный книгами. — Об играх? О забавах? У меня нет времени на детство, Андрей.

Курбский подошел ближе и увидел, что мальчик читает "Историю" Тацита в латинском переводе.

— Тацит? Серьезное чтение для ребенка.

— Тацит понимал природу власти лучше всех, — серьезно ответил Иван. — Он описал, как император Тиберий создал систему тотального контроля над Римом.

— И чему тебя учит этот опыт?

Иван поднял глаза от книги:

— Что власть нельзя делить ни с кем. Что народ предпочитает жестокого, но сильного правителя слабому, но доброму. И что страх — самый надежный инструмент управления.

Курбский поежился. Иногда казалось, что в теле одиннадцатилетнего мальчика живет душа взрослого и очень циничного человека.

— А как же христианское милосердие?

— Милосердие — роскошь, которую может позволить себе только абсолютный правитель, — ответил Иван. — Слабый князь, проявляющий милосердие, будет свергнут и убит. А тогда кому поможет его милосердие?

Он показал на окно, за которым продолжалась казнь:

— Вот что бывает со слабыми правителями. Их головы катятся по плахе, а страна погружается в хаос.

**Библиотека Кремля. 1542 год.**

Иван проводил в библиотеке все свободное время. Читал летописи, византийские хроники, переводы античных авторов. Его ум, лишенный детских развлечений, жадно впитывал знания о власти, политике, человеческой природе.

— Что сегодня изучаем? — спросил дьяк Сильвестр, приставленный к мальчику в качестве наставника.

— Юстиниана Великого, — ответил Иван, не поднимая глаз от манускрипта. — Хочу понять, как он смог подчинить себе и армию, и церковь, и сенат одновременно.

— И к каким выводам пришли?

— К выводу, что он использовал принцип "разделяй и властвуй" гениально. Натравливал одни группы на другие, а сам оставался арбитром.

Сильвестр кивнул. Мальчик действительно обладал незаурядным умом.

— А еще, — продолжал Иван, — он понял главное: чтобы быть абсолютным правителем, нужно контролировать не только действия людей, но и их мысли.

— Как это возможно?

— Через церковь. Через идеологию. Юстиниан провозгласил себя наместником Бога на земле. И люди поверили.

Иван закрыл книгу и посмотрел на наставника:

— Скажите честно, отец Сильвестр — вы тоже считаете меня просто мальчишкой, которого можно не принимать всерьез?

Сильвестр задумался. Перед ним сидел двенадцатилетний ребенок, но говорил он как опытный политик.

— Нет, Иван Васильевич. Вы уже не ребенок.

— Правильно. И очень скоро все это поймут.

**Кремль. Тронная палата. 29 декабря 1543 года.**

В тот день произошло событие, которое показало всем — мальчик Иван кончился, началась эпоха Грозного.

Тринадцатилетний великий князь сидел на троне во время очередного заседания Боярской думы. Бояре, как обычно, решали дела, не особенно интересуясь мнением номинального правителя.

— Князь Андрей Шуйский будет назначен наместником Новгорода, — объявил Иван Шуйский.

— По чьему решению? — вдруг спросил Иван.

Бояре удивленно обернулись. Обычно мальчик молчал весь совет.

— По решению Думы, естественно, — ответил Шуйский с пренебрежением.

— А мое мнение вас не интересует?

— Ваше мнение? — Боярин усмехнулся. — Вы еще слишком юны для государственных дел.

— Юн? — Иван медленно встал с трона. — А кто, по-вашему, является великим князем всея Руси?

— Формально — вы. Но...

— Никаких "но"! — вдруг закричал Иван так, что все вздрогнули. — Я — великий князь! Я — государь! А вы — мои слуги!

В тронной зале повисла тишина. Никто не ожидал такого взрыва от тихого мальчика.

— Иван Васильевич, — попытался урезонить его старый боярин, — вы забываетесь...

— Забываюсь? — Глаза Ивана горели недетской яростью. — Это вы забываетесь! Десять лет вы помыкали мной, как собакой! Десять лет унижали, оскорбляли, третировали!

Он шагнул к Андрею Шуйскому:

— А вы, князь, особенно отличились. Помните, как говорили мне, что я — никто? Что можете в монастырь сослать?

Шуйский побледнел.

— Государь, я...

— Молчать! — рявкнул Иван. — Стража!

В зал вбежали дворцовые стрельцы.

— Взять князя Андрея Шуйского под арест!

— По какому обвинению? — прошептал боярин.

— По обвинению в оскорблении величества, — спокойно ответил Иван. — Приговор — смертная казнь. Немедленно.

Стрельцы схватили Шуйского и потащили к выходу. Остальные бояре стояли в шоке.

— Кто еще считает меня мальчишкой? — спросил Иван, обводя взглядом присутствующих.

Никто не ответил.

— Отлично. Тогда с сегодняшнего дня я правлю сам. Лично. Единолично.

Через час голова Андрея Шуйского лежала на плахе. А в Кремле все поняли — детство Ивана Грозного закончилось.

Началась эпоха террора.

---

   Часть I. УЧЕНИК ВЛАСТИ

   Глава 3. Первые уроки террора

**Кремль. Январь 1544 года.**

После казни Шуйского атмосфера в Кремле изменилась мгновенно. Четырнадцатилетний Иван Васильевич больше не был игрушкой в руках бояр — он стал источником смертельной опасности. Но мальчик понимал: одной демонстрацией силы власть не удержишь. Нужна система.

— Андрей, — обратился он к Курбскому во время утренней прогулки по дворцовому саду, — как ты думаешь, почему бояре так легко смирились с казнью Шуйского?

Курбский задумался. Вопрос был не праздным — за несколько дней ни одного протеста, ни одной попытки отомстить.

— Может быть, испугались?

— Нет, — покачал головой Иван. — Испуг быстро проходит. Они смирились потому, что поняли — появилась новая сила, с которой нужно считаться.

Он остановился у замерзшего пруда:

— Видишь лед? Он кажется прочным, но если знать, где ударить, рассыпется на куски. Боярская власть была точно такой же — внешне крепкой, но внутренне хрупкой.

— И что теперь?

— Теперь буду создавать власть настоящую. Такую, которая не рассыплется от одного удара.

Иван повернулся к другу:

— Скажи мне честно — я изменился после казни Шуйского?

Курбский внимательно посмотрел на него. Да, изменился. В глазах появилась какая-то новая глубина. Движения стали увереннее. Голос — тверже.

— Изменился, — честно ответил он.

— В лучшую или худшую сторону?

— Не знаю. Ты стал... опаснее.

Иван усмехнулся:

— Опаснее — значит, сильнее. А сильный правитель лучше слабого всегда.

**Кремль. Боярская дума. Февраль 1544 года.**

Первым делом Иван решил реформировать Боярскую думу. Не упразднить — это было бы слишком радикально и вызвало бы сопротивление. Но изменить ее характер.

— Господа бояре, — обратился он к собравшимся, — с сегодняшнего дня порядок работы Думы изменяется.

Пятьдесят пар глаз уставились на юного правителя. Все помнили судьбу Шуйского.

— Во-первых, — продолжал Иван спокойным тоном, — никто не может выступать без разрешения государя. Во-вторых, все решения принимаются только после одобрения государем. В-третьих...

Он сделал паузу, давая боярам осознать новые правила:

— В-третьих, любое неповиновение будет расцениваться как измена.

— Но, государь, — осмелился возразить князь Палецкий, — так дума превращается в...

— В что? — Голос Ивана стал ледяным.

— В... в собрание исполнителей вашей воли.

— Именно! — воскликнул Иван. — Наконец-то кто-то понял!

Он встал и прошелся перед рядами бояр:

— Думаете, я не знаю, что творилось здесь десять лет? Как вы делили власть между собой, не спрашивая мнения законного государя? Как превратили Русь в кормушку для своих кланов?

— Мы служили государству... — начал было другой боярин.

— Служили себе! — резко перебил Иван. — А государство разваливалось. Татары жгут окраины, литовцы захватывают наши земли, а вы спорите, кому больше кормлений получить!

Это была правда, и все это знали. Боярское правление действительно ослабило страну.

— Отныне все изменится, — продолжал Иван. — Будет одна воля — государева. Один закон — государев. Одна цель — величие России.

— А если мы не согласны? — тихо спросил старый боярин Морозов.

Иван подошел к нему вплотную:

— Тогда вы повторите судьбу Шуйского.

**Палаты митрополита. Март 1544 года.**

Иван понимал: для полного контроля над государством нужна поддержка церкви. И отправился к митрополиту Макарию — умному и влиятельному иерарху.

— Владыка, — сказал он, склоняясь перед митрополитом, — мне нужен ваш совет.

Макарий внимательно изучал молодого правителя. За несколько месяцев мальчик превратился в уверенного политика. Но что у него в душе?

— Слушаю вас, государь.

— Я хочу создать такое государство, где каждый человек знает свое место и исполняет свой долг. Где нет смут, заговоров, междоусобиц. Возможно ли это?

— Возможно, — осторожно ответил митрополит. — Но какой ценой?

— Любой, — без колебаний ответил Иван. — Лучше жестокий порядок, чем мягкий хаос.

Макарий задумался. С одной стороны, стремление к порядку похвально. С другой — методы молодого государя настораживали.

— А как же христианское милосердие?

— Милосердие к добрым, беспощадность к злым, — ответил Иван. — Разве не так учит Писание?

— Но кто будет судить, кто добр, а кто зол?

— Государь. Он помазанник Божий, значит, его суд справедлив по определению.

Макарий почувствовал опасность. Мальчик строил логическую цепочку, которая делала власть правителя абсолютной и неподсудной.

— Иван Васильевич, помните — власть дается для служения народу, а не для...

— Для чего? — перебил Иван.

— Для самовластия.

— А что, если самовластие и есть лучший способ служения народу? — парировал юный князь. — Что, если только абсолютная власть может дать стране мир и процветание?

Он наклонился к митрополиту:

— Владыка, вы образованный человек. Вы знаете историю Византии. Скажите — когда империя была сильнее: при слабых императорах, которые делили власть с сенатом, или при сильных, которые правили единолично?

Макарий вынужден был признать:

— При сильных.

— Вот видите! А теперь ответьте на главный вопрос: поддержит ли церковь государя в его стремлении к укреплению власти?

Митрополит понимал — от его ответа зависит очень многое. Поддержит — получит привилегии, но станет соучастником будущих жестокостей. Не поддержит — может повторить судьбу Шуйского.

— Церковь всегда поддерживает законную власть, — осторожно ответил он.

— Отлично, — улыбнулся Иван. — Тогда мы прекрасно поладим.

  Глава 4. Венчание на царство

**Кремль. Успенский собор. 16 января 1547 года.**

Семнадцатилетний Иван Васильевич стоял перед алтарем и чувствовал, как история меняет свой ход. Сегодня он венчался на царство — первым из русских правителей принимал этот титул официально. Но главное было не в титуле, а в том, что этот обряд окончательно закреплял его божественное право на абсолютную власть.

— Господи Боже наш, царь царствующих и господь господствующих, — торжественно читал митрополит Макарий, — ты же избрал еси раба своего Ивана...

Иван слушал слова молитвы и думал о том, что происходит. Церковь официально провозглашает его наместником Бога на земле. Теперь любое сопротивление его воле будет не просто изменой, а богохульством.

В соборе стояли бояре, духовенство, иностранные послы. Все понимали символическое значение момента — Русь заявляла о своих претензиях на статус империи.

— Благослови и сохрани его в мире глубоце и в тишине, — продолжал митрополит, возлагая на голову Ивана шапку Мономаха.

Корона была тяжелой, но Иван чувствовал не тяжесть, а силу. Теперь он не просто великий князь, а царь. Равный императорам Священной Римской империи и Византии.

— Многие лета! — грянул хор.

— Многие лета! — подхватила толпа в соборе.

Но некоторые, глядя на молодого царя, думали не о многих летах, а о том, что принесет стране правление человека, который уже в семнадцать лет умел внушать страх опытным боярам.

**Кремль. Грановитая палата. Тот же день.**

После венчания состоялся торжественный пир. Иван сидел за главным столом в царских регалиях и наблюдал за гостями. Теперь они смотрели на него по-другому — не как на молодого князя, а как на полноправного царя.

— Ваше величество, — подошел к нему Сильвестр, ставший одним из ближайших советников, — позвольте поздравить с венчанием.

— Спасибо, отец Сильвестр. Но это не просто венчание. Это начало новой эпохи.

— В каком смысле?

Иван отпил из золотого кубка и ответил:

— В том смысле, что отныне в России будет только одна воля — царская. Время боярского своеволия кончилось.

— А как же древние обычаи? Права сословий?

— Обычаи создавались людьми, значит, людьми могут быть изменены, — спокойно ответил Иван. — А права... права дает царь. И он же может их отобрать.

К ним подошел Алексей Адашев — молодой дворянин, которого Иван приблизил к себе как противовес боярской знати.

— Государь, — сказал Адашев, — литовские послы просят аудиенции.

— Что им нужно?

— Обсудить пограничные вопросы.

Иван усмехнулся:

— Скажи им — теперь пограничные вопросы решает не великий князь московский, а царь всея Руси. И решает их по-другому.

— Как именно?

— Очень просто. Земли, которые исторически принадлежали Руси, должны к ней вернуться. Все земли.

Адашев понял — новый титул означает не только изменение статуса, но и новую внешнюю политику. Более агрессивную, имперскую.

— Это может привести к войне, — осторожно заметил он.

— К войне? — Иван поднялся с трона. — Адашев, ты понимаешь, что такое империя?

— Большое государство?

— Нет. Империя — это государство, которое само решает, с кем воевать, а с кем дружить. Которое не спрашивает разрешения у соседей на свои действия.

Он подошел к окну, откуда был виден Кремль:

— Веками русские князья просили, договаривались, унижались перед Ордой, Литвой, Польшей. Это кончено. Отныне будут просить у нас.

**Кремлевские покои. Вечер.**

Поздно вечером, когда торжества закончились, Иван остался один. Он снял корону, но власть не снимается с головы как шапка. Власть — это состояние души.

Он подошел к зеркалу и посмотрел на себя. Семнадцать лет, но глаза взрослого человека. Человека, который уже многое видел и многое понял.

Стук в дверь прервал размышления.

— Войдите.

В покои вошел Курбский.

— Андрей, — обрадовался Иван. — Как дела на границе?

— Татары активизировались. Видимо, решили проверить молодого царя на прочность.

— Пусть проверяют. Скоро поймут, с кем имеют дело.

Курбский сел в кресло:

— Иван, можно откровенно?

— Конечно.

— Ты очень изменился за эти годы. Иногда мне кажется, что я разговариваю не с другом детства, а с...

— С кем?

— С человеком, который давно все решил о своей жизни и жизни страны.

Иван задумался:

— Знаешь, что я понял за эти годы унижений?

— Что?

— Что люди от природы слабы и нуждаются в сильной руке. Что порядок важнее свободы. И что один умный и жестокий правитель лучше сотни добрых, но слабых.

— А счастье? Справедливость?

— Счастье? — Иван усмехнулся. — Андрей, посмотри на крестьян. Они счастливы, когда сыты и защищены от врагов. Им не нужны сложные философии о правах человека.

— А дворяне? Бояре?

— Дворяне будут счастливы, когда поймут, что служба царю — их главное предназначение. А бояре... бояре либо подчинятся, либо исчезнут.

Курбский почувствовал холодок:

— Исчезнут?

— Как класс. Я создам новую знать — служилую, обязанную всем только царю. А старую боярскую аристократию... она мне не нужна.

— Но это же революция!

— Именно! — глаза Ивана загорелись. — Революция сверху. Управляемая, спланированная, эффективная.

Он подошел к карте России, висевшей на стене:

— Видишь эти земли? Сейчас ими правят сотни князьков, бояр, воевод, каждый из которых думает только о себе. А должен править один человек. Абсолютно. Тотально.

— А если народ не захочет такого правления?

— Народ хочет того, что ему объяснят, что он должен хотеть, — ответил Иван с пугающей уверенностью. — Главное — правильно объяснить.

Курбский понял — его друг детства превращается в нечто совершенно новое. В правителя, который не просто хочет власти, а имеет четкую концепцию того, как эту власть использовать.

— И что дальше? — спросил он.

— Дальше начнется самое интересное, — улыбнулся Иван. — Строительство идеального государства.

---

   Часть II. АРХИТЕКТОР ИМПЕРИИ

   Глава 5. Московский пожар

**Москва. 21 июня 1547 года.**

Иван проснулся от крика под окнами. Пахло дымом. Он вскочил с постели и выглянул наружу — половина Москвы была в огне.

— Государь! — в покои вбежал дьяк. — Пожар! Горит весь город!

Семнадцатилетний царь быстро оделся и поднялся на колокольню Ивана Великого. То, что он увидел, поразило даже его. Огонь охватил центр города, ветер разносил искры, люди бежали, спасая немногие пожитки.

— Сколько погибших? — спросил он подошедшего Адашева.

— Считают. Но уже более тысячи.

— А что с боярскими дворами?

— Большинство сгорело. Шуйские, Бельские, Глинские — все потеряли московские усадьбы.

Иван задумался. Стихийное бедствие, но какие возможности оно открывает...

— Государь, — подошел к нему Сильвестр, — народ винит в пожаре ваших родственников Глинских. Говорят, что бабка ваша колдовством навела огонь.

— Народные суеверия, — отмахнулся Иван.

— Может быть. Но толпа собирается у Успенского собора. Требует выдать Глинских.

Это меняло дело. Народный бунт в самом центре государства — серьезная угроза.

— Где сейчас дядя Юрий Глинский?

— В Кремле. Укрылся в церкви.

Иван быстро спустился вниз. У стен Успенского собора действительно собралась огромная толпа. Люди кричали, требуя выдать "колдунов-поджигателей".

— Выдай Глинских!

— Они город спалили!

— Ведьма старая воду заговорила!

Это была критическая ситуация. Если толпа ворвется в Кремль, авторитет царской власти будет подорван навсегда.

Иван вышел на Красное крыльцо. Толпа, увидев царя, немного притихла.

— Люди добрые! — громко начал он. — Я знаю ваше горе! Я вижу ваши потери!

— Накажи Глинских! — кричали из толпы.

— Я накажу всех виновных! — ответил Иван. — Но сначала выслушайте царское слово!

Он говорил почти час. Объяснял, что пожар — это Божья кара за грехи всего народа. Что нужно не искать виноватых, а каяться и строить новую, лучшую Москву.

— А что с Глинскими? — не унимались люди.

— Глинские понесут наказание, если будет доказана их вина. Но судить их буду я — царь, а не толпа!

Постепенно народ начал расходиться. Иван показал себя сильным правителем, способным управлять массами.

Но главное было впереди.

**Кремль. Царские покои. Вечер.**

— Юрий Васильевич, — обратился Иван к дяде Глинскому, — вы понимаете, что произошло?

— Пожар, государь. Стихийное бедствие.

— Нет, дядя. Произошло нечто большее. Народ впервые за много лет выступил против власти. И это нужно использовать.

Глинский не понял:

— Использовать? Как?

— Очень просто. Пожар показал, что старая система управления не работает. Боярские дворы сгорели — значит, боярская власть символически уничтожена. Народ возмутился — значит, нужны перемены.

Иван подошел к окну, откуда было видно пепелище:

— Из пепла старой Москвы я построю новую. Другую. Где каждый камень будет заложен по моей воле.

— А что с нами, Глинскими?

— Вы принесете жертву во имя высших целей, — спокойно ответил племянник.

— Какую жертву?

— Покинете Москву. Навсегда. Официально — как виновные в пожаре. На самом деле — как символ старых порядков, которые должны уйти.

Глинский побледнел:

— Но мы же ваши родственники!

— Дядя, — терпеливо объяснил Иван, — есть родство крови, а есть родство идей. Я выбираю второе.

Через неделю Глинские покинули Москву. Народ воспринял это как справедливое наказание. А Иван получил репутацию царя, который не щадит даже родственников ради правды.

   Глава 6. Реформы и расчеты

**Кремль. Зима 1549 года.**

Двадцатилетний царь сидел в своем кабинете и работал над проектом, который должен был изменить всю систему управления страной. Рядом с ним — Адашев и Сильвестр, образовавшие то, что позже назовут "Избранной радой".

— Алексей Федорович, — обратился Иван к Адашеву, — готов проект судебной реформы?

— Готов, государь. Вводится единый свод законов для всей страны. Судебник 1550 года.

— Отлично. А что с местным управлением?

— Отменяем систему кормлений. Вместо наместников, которые кормятся за счет населения, вводим выборных старост.

Это была революционная идея. Система кормлений существовала веками — наместники получали территории "в корм" и собирали с них доходы для себя. Это порождало коррупцию и произвол.

— Народ сам будет выбирать тех, кто им управляет? — уточнил Сильвестр.

— Не совсем, — поправил Иван. — Народ будет выбирать из кандидатов, утвержденных царем. Видите разницу?

Действительно, разница была принципиальной. Царь сохранял контроль, но создавал видимость народовластия.

— А военная реформа?

— Создаем стрелецкое войско, — ответил Иван. — Профессиональную армию, которая подчиняется только царю. Не боярам, не воеводам — царю лично.

Адашев кивнул. Он понимал — все реформы имели одну цель: сосредоточить власть в руках монарха.

— Еще одно нововведение, — добавил Иван. — Учреждаем приказы — центральные ведомства. Разрядный приказ ведает армией, Поместный — землями, Посольский — внешней политикой.

— И все приказы подчиняются...

— Мне. Только мне.

Сильвестр задумчиво покачал головой:

— Государь, вы создаете очень централизованную систему. А что, если...

— Что если что?

— Что если она окажется слишком жесткой? Не даст стране развиваться?

Иван внимательно посмотрел на священника:

— Отец Сильвестр, скажите мне — что лучше для страны: порядок или свобода?

— В идеале — и то, и другое.

— А если приходится выбирать?

Сильвестр колебался. С одной стороны, христианская мораль требовала свободы. С другой — он видел, к чему приводит анархия.

— Наверное, порядок, — неуверенно ответил он.

— Правильно! — воскликнул Иван. — Свобода — роскошь сильных государств. Слабые страны должны выбирать между хаосом и диктатурой. Мы выбираем диктатуру.

— Но диктатуру справедливую? — уточнил Адашев.

— Справедливость определяет диктатор, — спокойно ответил царь. — Если он мудр — будет справедливо. Если нет — не будет. Но это все равно лучше анархии.

**Красная площадь. Февраль 1550 года.**

Иван решил представить реформы народу как проявление царской заботы. На Красной площади собрались тысячи москвичей — от бояр до ремесленников.

— Люди православные! — обратился царь к толпе. — Царь ваш слышит ваши жалобы! Видит ваши нужды!

Толпа слушала внимательно. После пожара многие действительно возлагали надежды на молодого царя.

— Отныне судить вас будут по единому закону! Управлять — выборные старосты! Защищать — царское войско!

— А что с боярами? — крикнул кто-то из толпы.

— Бояре будут служить государству, а не себе! — ответил Иван. — Кто не захочет служить честно — лишится чинов и земель!

Это был популярный ход. Народ всегда недолюбливал боярскую знать.

— А налоги? — раздался еще один голос.

— Налоги будут справедливыми! Кто больше имеет — больше платит! Кто служит царю — получает льготы!

Толпа зашумела одобрительно. Иван чувствовал — он попал в точку. Люди готовы поддержать реформы, если те направлены против бояр.

— Но помните, — добавил он более строгим тоном, — новые законы требуют новой дисциплины! Кто будет нарушать царскую волю — понесет суровое наказание!

Даже обещая льготы, Иван не забывал об угрозах.

**Кремль. Боярская дума. Март 1550 года.**

Бояре встретили реформы без энтузиазма. Они понимали — новая система лишает их многих привилегий.

— Государь, — осторожно начал князь Воротынский, — а не слишком ли радикальны эти изменения?

— В каком смысле? — холодно спросил Иван.

— Отмена кормлений лишит многих дворян доходов. Они могут быть недовольны.

— Пусть ищут доходы в службе государству, а не в грабеже народа, — резко ответил царь.

— А создание стрелецкого войска? — продолжал Воротынский. — Зачем нужна новая армия, когда есть дворянское ополчение?

Иван встал и медленно подошел к боярину:

— Князь Михаил Иванович, отвечу вам вопросом на вопрос. Кому подчиняется дворянское ополчение?

— Воеводам... то есть... государю через воевод.

— А стрелецкое войско?

— Государю напрямую.

— Вот и ответ. Мне нужна армия, которая слушается только меня. Лично меня.

Воротынский понял — царь открыто говорит о недоверии к боярству.

— Но, государь, мы же верные слуги...

— Верные? — Иван усмехнулся. — Князь, а кто правил страной, пока я был малолетним? Кто делил власть между собой? Кто думал о своих интересах больше, чем о государственных?

Молчание было ответом само по себе.

— Вот именно, — продолжал Иван. — Поэтому отныне будет по-другому. Вы будете служить государству. Честно и преданно. А если не захотите...

Он не договорил, но все поняли.

   Глава 7. Первая кровь

**Кремль. Апрель 1553 года.**

Кризис разразился внезапно. Двадцатитрехлетний Иван тяжело заболел — врачи говорили о возможной смерти. И тут же началось то, чего царь всегда боялся — борьба за власть.

Лежа в постели с высокой температурой, Иван слышал шепот за дверями. Бояре собирались на тайные совещания. Обсуждали, кому достанется трон, если молодой царь умрет.

— Государь, — тихо сказал Адашев, входя в покои, — как самочувствие?

— Лучше, — соврал Иван. На самом деле он чувствовал себя отвратительно, но показывать слабость было нельзя.

— А что говорят бояре?

Адашев замялся.

— Говорите прямо, Алексей Федорович.

— Они... обсуждают наследование. Часть поддерживает вашего сына Дмитрия, часть — двоюродного брата Владимира Старицкого.

Младенцу Дмитрию был всего год. Владимир Старицкий — взрослый мужчина из боковой ветви династии. Выбор был очевиден.

— И кто за кого?

— Старые бояре — за Владимира. Говорят, что младенец не может править. Молодые дворяне — за Дмитрия.

Иван понял — если он умрет, начнется гражданская война. А это означает конец всех его планов.

— Позовите ко мне всех бояр, — велел он.

— Но, государь, вы больны...

— Позовите!

Через час в царских покоях собрались все влиятельные люди государства. Иван, превозмогая слабость, сел в постели.

— Господа, — начал он хриплым голосом, — я вызвал вас, чтобы принести присягу моему сыну Дмитрию.

Повисла тяжелая тишина.

— Государь, — осмелился заговорить князь Старицкий, — может быть, стоит подождать...

— Чего ждать? — Глаза Ивана сверкнули даже в болезни.

— Ваше выздоровление. А пока... пока нужен регент.

— Регент? — Иван приподнялся. — И кто же будет регентом?

— Боярская дума могла бы...

— Дума? — Царь рассмеялся, и смех прозвучал зловеще. — Та самая дума, которая десять лет помыкала мной? Которая превратила страну в кормушку для аристократов?

Он с трудом встал с постели:

— Слушайте все! Если я умру, царем становится мой сын Дмитрий! Регентом — царица! А кто посмеет этому противиться...

Иван не договорил, но достал из-под подушки кинжал:

— Того я прикажу убить еще при жизни!

Бояре переглянулись. Больной царь был так же опасен, как здоровый.

— Приносите присягу! — приказал Иван. — Сейчас! Здесь!

Один за другим бояре склонили колени и поклялись служить младенцу Дмитрию. Но Иван видел в их глазах ложь.

**Кремль. Через неделю.**

Иван выздоровел. Кризис миновал, но урок был усвоен. Царь понял — бояре готовы предать его при первой возможности. Значит, их нужно либо полностью подчинить, либо уничтожить.

— Андрей, — сказал он Курбскому, — кто из бояр колебался с присягой?

— Многие. Особенно Старицкие и их сторонники.

— Записывайте имена. Всех, кто колебался. Всех, кто был против моего сына.

— Зачем?

— Пригодится, — мрачно ответил Иван.

Он подошел к окну и долго смотрел на Красную площадь:

— Знаешь, что я понял, лежа в постели?

— Что?

— Что мягкость — роскошь, которую не может позволить себе русский царь. Пока я был добр к боярам, они готовились меня предать.

— Но ведь многие служат честно...

— Многие? — Иван повернулся к другу. — Андрей, назови мне хотя бы десять бояр, которые думают о государстве больше, чем о себе.

Курбский задумался. И не смог назвать.

— Вот видишь. А раз так — значит, с ними нужно разговаривать на языке силы.

— Что ты планируешь?

— Кое-что интересное, — загадочно ответил Иван. — Но пока рано. Сначала нужно закончить войну с Казанью.

Да, была еще война. Война, которая должна была показать всем — и своим, и чужим — что молодой русский царь умеет не только реформировать, но и побеждать.

А победа даст ему моральное право на любые внутренние преобразования. Даже самые жестокие.

---

   Глава 8. Казанский триумф

**Под Казанью. Сентябрь 1552 года.**

Осада длилась уже месяц. Двадцатидвухлетний царь Иван лично возглавил войско, штурмующее последний оплот Казанского ханства. Это была не просто война — это было утверждение новой русской империи.

— Государь, — подошел к царю воевода Шереметев, — стены подорваны. Можно идти на штурм.

Иван смотрел на горящую Казань и думал не только о военной победе. Этот триумф должен был показать всем — боярам, народу, иностранным правителям — что Россия стала другой страной.

— Алексей Федорович, — обратился он к Адашеву, — готов указ о присоединении Казанского ханства?

— Готов, государь. Казанская земля объявляется неотъемлемой частью Российского царства.

— А что с местной знатью?

— Тех, кто покорится — оставляем на службе. Тех, кто не покорится...

— Уничтожаем, — договорил Иван. — Полностью. Чтобы другие знали — сопротивление бесполезно.

Курбский, стоявший рядом, нахмурился:

— Не слишком ли жестоко?

— Андрей, — терпеливо объяснил царь, — есть два способа управлять завоеванными территориями. Первый — постоянно подавлять восстания, тратить силы на войны. Второй — один раз показать такую жестокость, чтобы никто больше не думал о сопротивлении.

— И ты выбираешь второй?

— Именно. Жестокость сейчас сэкономит тысячи жизней в будущем.

В этой логике была своя правда. Иван учился у истории — самые прочные империи создавались именно так.

**Казань. Октябрь 1552 года.**

Город пал. Русские войска вошли в столицу ханства под звон колоколов походных церквей. Иван ехал впереди на белом коне, в золотых доспехах, с царской короной на голове.

Это была тщательно срежиссированная сцена. Царь хотел, чтобы покорение Казани запомнилось как триумф не просто русского оружия, а лично его, Ивана Грозного.

— Жители Казани! — обратился он к собравшимся на площади людям. — Отныне вы подданные российского царя! Кто будет служить верно — получит защиту и милость! Кто посмеет бунтовать — узнает царский гнев!

Перевод на татарский звучал еще более угрожающе. Местные жители понимали — их жизнь кардинально изменилась.

— А теперь, — продолжал Иван, — покажите мне ваших мурз и беков!

Когда татарская знать была приведена, царь объявил свое решение:

— Кто из вас готов принять православие и служить русскому царю?

Половина знати согласилась. Это были прагматики, понимавшие реальность.

— А кто не готов?

Остальные молчали, но их молчание было ответом.

— Хорошо, — спокойно сказал Иван. — Тех, кто согласился — записать на службу. Остальных — казнить. Публично. Чтобы все видели.

Казни продолжались три дня. Иван лично присутствовал при каждой — не из садизма, а из политического расчета. Он хотел, чтобы новые подданные запомнили: русский царь не шутит.

**Москва. Красная площадь. Ноябрь 1552 года.**

Возвращение в Москву превратилось в грандиозный триумф. Тысячи людей высыпали на улицы встречать победоносного царя. Иван ехал в золотой колеснице, рядом с ним — пленные казанские мурзы в цепях.

— Граждане Москвы! — обратился царь к толпе с Лобного места. — Божьей милостью и вашими молитвами царское оружие победило!

Толпа ревела от восторга. Казанская победа была первым крупным военным успехом московских правителей за много лет.

— Отныне Волга — русская река! Казань — русский город! А враги России знают — мы не просим, мы берем!

Это была новая риторика. Не жалобы на несправедливость соседей, а уверенные заявления о силе.

— Но помните, — добавил Иван, — эта победа стала возможной только благодаря единству! Единству народа под властью царя!

Даже празднуя триумф, он не забывал об укреплении своей власти.

Вечером во дворце состоялся пир. Бояре, которые еще недавно сомневались в молодом царе, теперь наперебой расхваливали его военный гений.

— Государь, — подошел к Ивану князь Воротынский, — позвольте поздравить с великой победой!

— Спасибо, князь Михаил Иванович. Но скажите честно — разве вы не сомневались в успехе похода?

Воротынский растерялся. Действительно, он был среди тех, кто считал казанскую войну авантюрой.

— Сомнения... это естественно...

— Естественно? — Глаза Ивана сузились. — Князь, сомнения в царских решениях — это не естественно. Это измена.

Воротынский побледнел:

— Государь, я всегда...

— Всегда служили верно? — Иван усмехнулся. — Тогда почему во время моей болезни вы колебались с присягой моему сыну?

Наступила тишина. Все поняли — царь помнит все. И прощать не собирается.

— Князь Михаил Иванович, — продолжал Иван спокойным тоном, — вы лишаетесь всех должностей. Отправляйтесь в свои имения. И молитесь, чтобы я не вспомнил о вашем поведении в менее торжественный день.

Это был первый открытый удар по боярству после казанской победы. Иван показал — триумф дает ему право на любые решения.

   Глава 9. Теория абсолютизма

**Кремль. Царский кабинет. Декабрь 1552 года.**

После казанской победы Иван почувствовал себя полноправным самодержцем. Он понимал — теперь у него есть моральное право на любые реформы. Даже самые радикальные.

— Отец Сильвестр, — обратился он к своему духовнику, — объясните мне одну вещь.

— Слушаю, государь.

— Почему Византийская империя просуществовала тысячу лет?

Сильвестр задумался. Вопрос был не случайным — Иван часто размышлял о природе власти.

— Наверное, благодаря сильной центральной власти.

— Правильно! А почему погибла Римская республика?

— Из-за гражданских войн между аристократическими группировками.

— Именно! — Иван встал и начал ходить по кабинету. — Республика погибла от избытка свободы. Империя процветала благодаря абсолютной власти императора.

Он остановился перед портретом Юстиниана:

— Посмотрите на этого человека. Император Юстиниан. При нем Византия достигла максимального могущества. А знаете почему?

— Почему?

— Потому что он не делил власть ни с кем. Сенат, аристократия, церковь — все подчинялись только ему.

Сильвестр начинал понимать, к чему ведет разговор:

— Государь, но ведь христианство учит...

— Что учит христианство? — перебил Иван. — "Всякая власть от Бога", "Кесарю кесарево". Или вы хотите сказать, что апостол Павел ошибался?

Священник оказался в сложном положении. Спорить с апостолом он не мог.

— Но христианство также учит милосердию...

— Милосердию к невинным! — воскликнул Иван. — А к врагам государства милосердие — это преступление перед народом!

Он подошел к окну:

— Отец Сильвестр, вы образованный человек. Скажите — может ли быть грехом то, что служит благу тысяч людей?

— Наверное, нет...

— Вот именно! А укрепление царской власти служит благу всего народа! Значит, любые средства для достижения этой цели оправданы!

Это была опасная логика. Сильвестр чувствовал — молодой царь выстраивает философское обоснование для будущих жестокостей.

— Но где граница между необходимостью и произволом?

— Границу определяет царь, — спокойно ответил Иван. — Он помазанник Божий, значит, его суд безошибочен.

— А если царь ошибется?

— Тогда за его ошибки ответит Бог. Но подданные должны повиноваться даже ошибающемуся царю. Иначе начинается анархия.

В этой логике была железная последовательность. И Сильвестр понимал — переубедить Ивана уже невозможно.

**Кремль. Вечер.**

Оставшись один, Иван достал толстую книгу — сочинения византийского историка Прокопия. Он изучал не только военную историю, но и методы управления великих империй.

Особенно его интересовал период правления Юстиниана. Как один человек смог подчинить себе огромную империю? Как создал систему, где любое сопротивление каралось мгновенно?

Иван делал пометки на полях:

"Тайная полиция — основа порядка."

"Доносы необходимы для выявления заговоров."

"Конфискация имущества врагов государства — законна."

Он изучал опыт не только Византии, но и других империй. Рим, Персия, даже Монгольская орда — везде успех достигался одинаковыми методами.

Стук в дверь прервал размышления.

— Войдите.

В кабинет вошел Адашев.

— Государь, готовы новые назначения в приказы.

— Покажите.

Иван просмотрел список. Все ключевые должности отдавались людям, лично преданным царю. Старая боярская знать постепенно вытеснялась.

— Отлично, Алексей Федорович. А что с проектом земельной реформы?

— Почти готов. Вводится единый поземельный налог. Размер зависит от размера владений.

— И что это даст?

— Крупные землевладельцы, в основном бояре, будут платить больше. Мелкие помещики — меньше.

Иван кивнул. Это была политическая реформа под видом финансовой. Ослабление боярства и усиление служилого дворянства.

— А военная реформа?

— Стрелецкие полки уже формируются. К весне будет готово десять тысяч человек.

— Мало, — покачал головой Иван. — Нужно двадцать тысяч. Минимум.

— Но это очень дорого...

— Дорого? — Царь рассмеялся. — Алексей Федорович, знаете, что дороже всего?

— Что?

— Гражданская война. А она неизбежна, если у власти не будет достаточно силы для подавления любого сопротивления.

Адашев понял — Иван готовится к серьезному конфликту с боярством. И готовится основательно.

— Государь, а может быть, стоит попытаться договориться с боярами? Найти компромисс?

Иван долго смотрел на своего советника:

— Алексей Федорович, вы когда-нибудь видели компромисс между волком и овцой?

— Нет...

— И не увидите. Потому что у них разные цели. Волк хочет съесть овцу, овца хочет остаться живой. Какой тут может быть компромисс?

— Но мы же не волки...

— Нет? — Иван усмехнулся. — Тогда почему бояре всю мою жизнь пытались превратить меня в овцу? Почему хотели управлять за меня?

Он подошел к карте России:

— Посмотрите на эти земли. Огромная страна, которая может стать великой империей. Но только при одном условии — если будет управляться единой волей.

— Вашей волей?

— Моей. И моих преемников. Навсегда.

В голосе царя звучала абсолютная уверенность. Он не просто хотел власти — он видел в ней историческую необходимость.

— Алексей Федорович, запомните — я не стремлюсь к деспотизму ради деспотизма. Я создаю систему, которая переживет меня. Систему, при которой Россия станет великой державой.

— А цена?

— Любая цена оправдана величием цели, — спокойно ответил Иван.

И Адашев понял — точка невозврата пройдена. Молодой царь превратился в идеолога абсолютизма. Теперь оставалось только воплотить теорию в практику.

А это означало кровь. Много крови.

---

   Глава 10. Смерть царицы

**Кремль. Август 1560 года.**

Царица Анастасия умирала. Тридцатилетний Иван сидел у ее постели и чувствовал, как рушится последняя преграда между ним и бездной.

— Ваня, — слабо прошептала Анастасия, — обещай мне...

— Что, родная?

— Не стань чудовищем.

Иван сжал ее руку. Тринадцать лет брака, и она была единственным человеком, который мог его остановить. Единственным, кто видел в нем не царя, а просто человека.

— Я не стану, — соврал он.

Анастасия умерла на рассвете. А с ней умерла последняя надежда России на милосердного правителя.

**Кремль. Похороны. Сентябрь 1560 года.**

Хоронили царицу со всеми почестями. Иван шел за гробом и думал не о горе, а о том, что теперь его никто не сдержит.

— Государь, — подошел к нему после похорон Сильвестр, — примите мои соболезнования.

— Спасибо, отец. А скажите — как вы думаете, почему Анастасия умерла?

Сильвестр удивился странному вопросу:

— Болезнь, государь. Божья воля.

— Нет, — покачал головой Иван. — Ее отравили.

— Что?! Кто?

— Бояре. Кто же еще? Они поняли — пока жива царица, я не решусь на крайние меры. Вот и убрали ее.

Сильвестр ужаснулся:

— Государь, это серьезное обвинение. Есть ли доказательства?

— А они нужны? — холодно спросил Иван. — Кому была выгодна смерть Анастасии? Кто хотел лишить меня последней опоры?

— Но без доказательств...

— Без доказательств нельзя судить в мирное время, — перебил царь. — А сейчас время войны. Войны за будущее России.

В этот момент Сильвестр понял — царица была не только женой Ивана, но и его совестью. Теперь совесть мертва, и ничто не удержит царя от крайностей.

**Кремль. Царские покои. Октябрь 1560 года.**

Первыми пали ближайшие советники. Иван внезапно обвинил Сильвестра и Адашева в заговоре против царской семьи.

— Алексей Федорович, — сказал он Адашеву во время последней встречи, — вы верно служили мне восемь лет. Но теперь я знаю правду.

— Какую правду, государь?

— Вы хотели ограничить мою власть. Превратить меня в декоративную фигуру, а сами управлять страной.

Адашев был ошеломлен:

— Государь, я всегда...

— Всегда мечтали о европейской монархии? Где король царствует, но не правит? Где реальная власть у министров?

— Я хотел служить России!

— Служить России — значит служить царю! — воскликнул Иван. — А вы пытались поставить царя под контроль советников!

Это было несправедливо, и оба это знали. Но Ивану нужны были козлы отпущения за смерть жены.

— Алексей Федорович, вы отправляетесь воеводой в Ливонию. Подальше от Москвы.

Это была ссылка. Адашев понял — эпоха реформ закончилась. Начинается эпоха террора.

Сильвестра отправили в монастырь. Официально — по его просьбе. На самом деле — принудительно.

— Государь, — сказал священник перед отъездом, — я молился за вас тринадцать лет. Буду молиться и дальше.

— Молитесь, — мрачно ответил Иван. — Но помните — отныне я не нуждаюсь в советчиках. Только в исполнителях.

**Кремль. Ноябрь 1560 года.**

Оставшись один, Иван начал планировать то, о чем думал годами — создание принципиально новой системы управления. Системы, основанной не на традициях и законах, а на личной воле монарха.

— Курбский, — сказал он единственному оставшемуся другу, — хочу услышать твое мнение.

— О чем?

— О том, как управлять государством, где половина знати — потенциальные изменники.

Курбский осторожно ответил:

— Может быть, стоит попытаться их переубедить?

— Переубедить? — Иван рассмеялся. — Андрей, можно ли переубедить волка стать вегетарианцем?

— Это совсем другое...

— Нет, то же самое. Боярская знать по природе своей стремится к власти. Это их сущность. Изменить ее нельзя — можно только уничтожить.

Курбский почувствовал ужас:

— Уничтожить?

— Как класс. Физически уничтожать буду только самых опасных. Остальных — лишу власти, земель, влияния. Превращу в декорацию.

— А кто будет управлять вместо них?

— Новые люди. Те, кто всем обязан только мне. Кто понимает — их благополучие зависит исключительно от царской милости.

Иван подошел к карте:

— Видишь эти земли? Я разделю их на две части. Первая — обычная, где будут действовать старые порядки. Вторая — особая, где будет действовать только моя воля.

— Как это?

— Очень просто. Создам особый корпус людей, лично мне преданных. Они будут следить за порядком, выявлять измену, карать врагов государства.

— Тайная полиция?

— Больше чем полиция. Новое сословие. Опричники.

Курбский вздрогнул. Само слово звучало зловеще.

— А что будет с теми, кто попадет под подозрение?

— Справедливое наказание, — спокойно ответил Иван. — Конфискация имущества, ссылка, казнь — в зависимости от тяжести преступления.

— Но кто будет судить о тяжести?

— Я. Лично я.

В этот момент Курбский понял — его друг детства окончательно превратился в тирана. И остановить его уже невозможно.

— Иван, — попытался он в последний раз, — подумай о народе. О стране. Такие методы приведут к хаосу.

— Наоборот, — возразил царь. — Приведут к порядку. К абсолютному порядку, где каждый знает свое место и не смеет его покинуть.

Он повернулся к другу:

— Андрей, ты со мной или против меня?

Курбский понял — нейтралитета не будет. Нужно выбирать.

— Я... я должен подумать.

— Хорошо, — кивнул Иван. — Думай. Но помни — время для раздумий ограничено.

После ухода Курбского Иван остался один с своими планами. Смерть Анастасии освободила его от последних моральных ограничений. Теперь он мог делать все, что считал необходимым для укрепления самодержавия.

И первым шагом должно было стать создание опричнины — государства в государстве, где действует только воля царя.

Государства террора.

---
Понял! Вы правы, артефакт не обновляется корректно. Восстановлю главы 11-12 обычным текстом:

   Часть III. ГОСУДАРСТВО СТРАХА

   Глава 11. Бегство царя

**Александровская слобода. Декабрь 1564 года.**

Утром 3 декабря москвичи проснулись и узнали невероятную новость — царь исчез. Ночью Иван Грозный тайно покинул Кремль вместе с семьей и ближайшими сподвижниками, увезя с собой казну и священные реликвии.

Никто не знал, где он и что произошло. В Москве началась паника.

А в это время тридцатичетырехлетний царь сидел в скромной горнице Александровской слободы и писал два письма, которые должны были изменить историю России.

— Малюта, — обратился он к Григорию Скуратову-Бельскому, одному из немногих преданных людей, — готов ли гонец?

— Готов, государь.

— Тогда отвези эти письма в Москву. Первое — митрополиту, для оглашения в Успенском соборе. Второе — купцам и посадским людям, для чтения на Красной площади.

Малюта Скуратов взял письма. Он понимал — от этих посланий зависит судьба государства.

**Москва. Успенский собор. 4 декабря 1564 года.**

Митрополит Афанасий дрожащими руками читал царское послание. То, что он видел, повергало в ужас.

"...Мы, великий государь, царь и великий князь Иван Васильевич всея Руси... от великой жалости сердца, не хотя многих измен терпети, оставляем свое государство и поедем, где нам Бог укажет..."

Далее шел длинный список обвинений против бояр, духовенства, приказных людей. Царь обвинял их в изменах, казнокрадстве, нежелании служить государству.

— Господи, — прошептал митрополит, — что же будет с Русью?

В соборе стояли бояре, и их лица выражали растерянность. Страна оставалась без правителя. А это означало хаос, междоусобицы, возможное вторжение врагов.

**Красная площадь. Тот же день.**

Второе письмо читали простому народу. И тон его был совершенно другим.

"А на гостей и на торговых и на черных людей града Москвы, и на все православное христианство царь и великий князь гневу и опалы никоторые не держит..."

Народу царь объяснял — он не гневается на простых людей. Вся его ярость направлена против изменников-бояр, которые мешают справедливому правлению.

Толпа слушала внимательно. И реакция была именно такой, на которую рассчитывал Иван.

— Бояре царя извели! — кричали люди.

— Они во всем виноваты!

— Пусть царь вернется и накажет изменников!

Расчет оказался точным. Простой народ винил в происходящем не царя, а его противников.

**Александровская слобода. 5 декабря 1564 года.**

К Ивану одна за другой приезжали делегации из Москвы. Сначала духовенство, потом бояре, наконец — представители посадских людей.

Все просили одного — вернуться на царство.

— Государь, — говорил митрополит Афанасий, — без царя государство погибнет. Враги нападут, начнутся смуты...

— А кто в этом виноват? — холодно спрашивал Иван. — Кто довел страну до такого состояния?

— Мы... мы исправимся...

— Исправитесь? — Царь усмехнулся. — За сорок лет моей жизни вы сколько раз обещали исправиться?

Он встал и начал ходить по комнате:

— Владыка, я готов вернуться. Но на своих условиях.

— Каких?

— Первое — я получаю право казнить изменников без суда и следствия. Второе — создаю особый удел, где действует только моя воля. Третье — конфискую земли и имущество всех, кого сочту врагами государства.

Митрополит ужаснулся:

— Но это же... это же абсолютная власть!

— Именно! — воскликнул Иван. — Наконец-то кто-то понял! Либо я правлю абсолютно, либо не правлю вообще!

   Глава 12. Рождение опричнины

**Москва. Кремль. Февраль 1565 года.**

Иван вернулся в столицу совершенно изменившимся человеком. За два месяца в Александровской слободе он постарел на несколько лет, волосы поредели, в глазах появилась лихорадочная решимость.

Первым делом он собрал Боярскую думу.

— Господа, — обратился царь к притихшим боярам, — с сегодняшнего дня в России действует новый порядок.

Он развернул большую карту:

— Эти земли — опричнина. Мой личный удел. Здесь я правлю напрямую, без думы, без бояр, без всяких ограничений.

Красными чернилами на карте были отмечены лучшие области страны — вокруг Москвы, на севере, в центре.

— А эти земли — земщина. Здесь пока сохраняются старые порядки. Но помните — окончательные решения все равно принимаю я.

— Государь, — осмелился возразить князь Воротынский, — а как же единство государства?

— Единство? — Иван усмехнулся. — Князь, единство обеспечивается единой волей. Моей волей. А территориальное деление — это просто удобство управления.

Он подошел к боярам:

— Кто из вас хочет служить в опричнине?

Несколько младших бояр робко подняли руки. Старая знать молчала.

— Понятно, — кивнул царь. — Значит, опричнину будут составлять новые люди. А вы останетесь в земщине.

— И что это означает?

— То, что отныне вы не принимаете никаких важных решений. Только исполняете мои распоряжения.

Это была политическая смерть боярства. Формально дума сохранялась, но реальной власти лишалась.

**Москва. Опричный двор. Март 1565 года.**

Иван устроил штаб-квартиру опричнины в специально построенном дворе в центре Москвы. Это был настоящий военный лагерь, окруженный высокими стенами.

— Малюта, — обратился он к Скуратову, — сколько у нас опричников?

— Пока тысяча человек, государь. Но набор продолжается.

— Какие требования к кандидатам?

— Дворянское происхождение, но не из старых боярских родов. Готовность к беспрекословному повиновению. И самое главное — отсутствие связей с земщиной.

Иван кивнул. Он хотел создать корпус людей, полностью зависящих от него.

— А символика?

— Черные кафтаны, черные шапки. На седле — собачья голова и метла.

— Смысл понятен?

— Собачья голова — верность государю. Метла — готовность вымести измену из России.

Иван улыбнулся. Символика получилась зловещей и запоминающейся.

Государство страха начало свою работу.

Хотите, чтобы я продолжил восстанавливать следующие главы?


   Глава 13. Кровавое крещение

**Москва. Лобное место. Июнь 1565 года.**

Первая публичная казнь в эпоху опричнины должна была стать уроком для всех. Иван лично выбрал жертву — боярина Ивана Челяднина, которого обвинил в переписке с литовскими агентами.

Доказательств не было. Но доказательства в новой системе и не требовались.

— Люди московские! — обратился царь к собравшейся на Красной площади толпе. — Сегодня свершится справедливость над изменником!

Челяднин стоял на эшафоте бледный, но гордый. Он понимал — становится жертвой политической игры.

— Иван Петрович Челяднин, — громко объявил Малюта Скуратов, — ты обвиняешься в государственной измене! Признаешь ли вину?

— Не признаю! — твердо ответил боярин. — Я верно служил государю двадцать лет!

— Лжешь! — закричал из толпы специально подосланный человек. — Изменник! Продался литовцам!

Толпа зашумела. Иван добился нужного эффекта — народ поверил в вину Челяднина.

— За измену — смерть! — провозгласил царь.

Палач поднял топор. Голова Челяднина упала на плаху под одобрительные крики толпы.

Но это было только начало представления.

— А теперь, — продолжал Иван, — покажем изменникам, что ждет их семьи!

На эшафот вывели сына Челяднина — пятнадцатилетнего мальчика.

— Государь, — взмолился юноша, — я ни в чем не виноват! Отец тоже был невиновен!

— Сын изменника — тоже изменник! — безжалостно ответил Иван. — Измена передается по крови!

Второй удар топора. Толпа притихла — убийство ребенка уже не вызывало энтузиазма.

Но Иван не собирался останавливаться. На площадь привели жену и дочь Челяднина.

— Нет! — закричал кто-то из толпы. — Довольно крови!

— Довольно? — Глаза царя сверкнули яростью. — Кто сказал "довольно"?

Опричники схватили крикнувшего человека. Через минуту его голова тоже лежала на плахе.

— Запомните! — обратился Иван к оцепеневшей толпе. — Сочувствие изменникам — тоже измена!

Женщин казнили последними. Их вина состояла только в родстве с обвиненным в измене человеком.

**Кремль. Царские покои. Вечер.**

— Малюта, — сказал Иван, снимая окровавленные одежды, — как прошла казнь?

— Отлично, государь. Народ понял — с изменниками не шутят.

— А реакция бояр?

— Ужас. Многие не спали всю ночь.

— Прекрасно! — Царь потер руки. — Страх — лучший советчик. Испуганный боярин не станет строить заговоры.

Он подошел к зеркалу и долго смотрел на свое отражение. Лицо осунулось, глаза лихорадочно блестели, в бороде появилась седина.

— Знаете, что я понял сегодня?

— Что, государь?

— Что казнить врагов государства — это не жестокость. Это необходимость. Более того — это наслаждение.

Малюта вздрогнул. В голосе царя звучало что-то нечеловеческое.

— Когда я видел, как падают головы изменников, я чувствовал... удовлетворение. Чувство исполненного долга.

— Государь...

— Что "государь"? — резко повернулся Иван. — Думаете, я становлюсь чудовищем? Нет! Я становлюсь настоящим царем!

Он начал ходить по комнате:

— Малюта, цари прошлого ошибались. Они думали, что можно править, опираясь на любовь подданных. Глупость! Любовь непостоянна. Сегодня любят, завтра предают.

— А на что же опираться?

— На страх! — воскликнул Иван. — Страх вечен! Страх надежен! Кого боятся — того слушаются!

В этих словах была программа всего дальнейшего правления. Терроризировать население до полного повиновения.

**Москва. Боярские палаты. Ночь.**

В домах московской знати не спали. Казнь Челяднина показала — теперь никто не защищен.

— Что делать? — шептались бояре. — Как спастись?

— Бежать из страны!

— Куда? В Литву? Тогда точно объявят изменником!

— Может быть, покориться? Служить в опричнине?

— А если не примут? Если сочтут неискренними?

Паника охватила всю боярскую Москву. Люди, веками правившие страной, превратились в запуганных заложников собственной власти.

Князь Курбский сидел в своих палатах и писал письмо. Последнее письмо, которое он отправит из России.

"Иван, — писал он, — ты перестал быть человеком. Ты стал зверем, упивающимся кровью невинных. Я не могу больше служить тирану..."

Он знал — письмо подпишет ему смертный приговор. Но молчать было уже невозможно.

К утру Курбский исчез из Москвы. Он бежал в Литву, став первым знатным перебежчиком.

**Кремль. Утро.**

— Государь, — докладывал Малюта, — князь Курбский бежал. Оставил письмо.

Иван прочитал послание друга детства. Лицо его не выражало ничего — ни гнева, ни печали.

— Ответите? — спросил Малюта.

— Конечно. Очень подробно.

Иван сел за стол и начал писать. Его ответ Курбскому станет манифестом русского абсолютизма.

"...Зачем же ты, собака, захотел властвовать? Зачем попрал еси благочестие?.. А жаловать своих холопов мы всегда были вольны, вольны и казнить..."

Он писал часами, излагая свою философию власти. Царь волен казнить и миловать по собственному усмотрению. Подданные должны молчать и повиноваться. Любое сопротивление — измена.

— Малюта, — сказал он, заканчивая письмо, — пусть Курбский знает — бежавший от царского гнева не спасется нигде.

— Хотите его убить?

— Пока нет. Пусть живет в Литве и служит примером для других. Пример того, что ждет изменника — вечная погибель души.

Но главное было не в письме. Главное — в том, что бегство Курбского развязало Ивану руки окончательно. Теперь даже старые друзья становились врагами.

Никого не жалеть. Никому не доверять. Казнить всех подозрительных.

Такова была новая формула власти.

**Александровская слобода. Сентябрь 1565 года.**

Иван перенес свою резиденцию в Александровскую слободу. Здесь он создал настоящее государство в государстве — со своим двором, армией, администрацией.

— Малюта, — сказал он во время утренней прогулки, — довольны ли опричники службой?

— Очень довольны, государь. Жалованье хорошее, добыча богатая.

— Добыча?

— При конфискациях. Часть имущества изменников достается исполнителям.

Иван кивнул. Он создавал корпус людей, заинтересованных в продолжении террора. Чем больше "изменников", тем больше добычи.

— А настроения в земщине?

— Подавленность. Боятся. Никто не знает, кого завтра объявят изменником.

— Отлично! Страх парализует волю к сопротивлению.

Он остановился у окна, откуда была видна дорога на Москву:

— Знаете, Малюта, что я понял за эти месяцы?

— Что, государь?

— Что Россия была больна. Больна боярским своеволием, церковной спесью, народной дерзостью. А я ее лечу.

— Лечите?

— Да! Прижигаю гнойные места! Отрезаю больные части! Да, больно. Но зато потом будет здоровье!

В этой медицинской метафоре Иван видел оправдание любой жестокости. Он не мучитель, а врач. Не палач, а хирург.

— И сколько еще потребуется лечения?

— Столько, сколько потребуется! — резко ответил царь. — Пока не выжгу измену полностью! Пока каждый подданный не поймет — его жизнь зависит только от царской воли!

Террор только начинался. Впереди были годы, которые превратят Россию в государство всеобщего страха.

Государство, где единственным законом станет произвол монарха.


   Глава 14. Новгородская резня

**Москва. Декабрь 1569 года.**

Четыре года опричнины превратили страну в царство страха. Но Ивану этого было мало. Ему нужна была большая кровь — такая, которая навсегда отучила бы русских людей даже думать о сопротивлении.

Повод нашелся быстро.

— Государь, — докладывал Малюта Скуратов, — получены сведения о новгородской измене.

— Какие сведения?

— Новгородцы якобы ведут переговоры с польским королем. Хотят передать город под его власть.

Иван внимательно изучал доклад. Доказательств измены не было — только показания одного перебежчика, который мог сказать что угодно за деньги.

— Малюта, а вы верите в эту измену?

Скуратов замялся. Он понимал — царь проверяет его честность.

— Государь... доказательств маловато...

— Правильно! — воскликнул Иван. — Доказательств нет! Но это неважно!

— Неважно?

— Совершенно! Малюта, вы до сих пор не поняли главного принципа опричнины?

— Какого?

— Мы наказываем не за совершенные преступления, а за возможные! Лучше казнить невиновного, который мог бы стать виновным, чем оставить в живых потенциального изменника!

Это была чудовищная логика. Но в ней была своя последовательность.

— Новгород — богатый город, — продолжал царь. — Богатство порождает независимость. Независимость — измену. Значит, Новгород потенциально изменнический город.

— И что вы предлагаете?

— Покончить с новгородской вольностью раз и навсегда. Так, чтобы другие города знали — богатство без покорности смертельно опасно.

**В пути на Новгород. Январь 1570 года.**

Опричное войско шло на Новгород как на войну. Но это была война не с внешним врагом, а с собственным народом.

— Малюта, — сказал Иван, ехавший в санях, — объясните опричникам — в Новгороде нет невиновных.

— Как это понимать?

— Кто не донес на изменников — пособник измены. Кто не выступил против заговора — соучастник. Кто молчал — тоже виновен.

По этой логике виновными оказывались все жители города.

— А дети? — осмелился спросить один из опричников.

— Дети изменников вырастут изменниками, — холодно ответил царь. — Измена передается по крови.

**Новгород. 2 января 1570 года.**

Город встретил царя колокольным звоном и хлебом-солью. Новгородцы надеялись, что это обычный визит государя.

Они ошиблись.

— Граждане Новгорода! — обратился Иван к собравшимся на площади людям. — Вы все изменники!

Толпа ахнула. Никто не понимал, о чем речь.

— Вы продались польскому королю! Хотели предать православную веру! За это вас ждет справедливое наказание!

— Государь, мы невиновны! — кричали люди. — Мы верно служили!

— Невиновны? — Иван рассмеялся страшным смехом. — Тогда почему не донесли на заговорщиков? Почему не сообщили царю об измене?

— Мы не знали о никакой измене!

— Не знали? Значит, плохо следили за своими соседями! Значит, были равнодушны к безопасности государства! А равнодушие к государственной безопасности — тоже измена!

— Начинайте! — приказал царь опричникам.

Началось то, что войдет в историю как Новгородская резня.

**Новгород. Январь-февраль 1570 года.**

Шесть недель город превратился в ад. Опричники убивали всех подряд — мужчин, женщин, детей, младенцев. Методы казни становились все изощреннее.

Людей жарили на сковородах, рвали клещами, бросали связанными в ледяную Волхов. Иван лично присутствовал при самых жестоких казнях, подавая советы палачам.

— Государь, — спросил его Малюта во время очередной экзекуции, — зачем такая жестокость? Разве нельзя просто отрубить головы?

— Нельзя! — ответил царь, наблюдая за мучениями очередной жертвы. — Простая казнь забывается быстро. А вот мучения запоминаются навсегда!

Он указал на толпу зрителей, которых заставляли смотреть на казни:

— Видите их лица? Ужас, который они испытывают сейчас, передастся детям, внукам, правнукам! Через сто лет русские люди будут помнить новгородскую резню и трепетать!

**Дорога из Новгорода. Март 1570 года.**

Когда опричники покидали город, за ними тянулся обоз с награбленным добром. Новгород был не просто наказан — он был ограблен дочиста.

— Малюта, — спросил Иван, — сколько казнили?

— Точно не считали, государь. Но не меньше пятнадцати тысяч.

— Мало, — покачал головой царь. — Нужно было всех.

— Всех?

— Всех до единого! Тогда другие города поняли бы — измена карается полным истреблением!

Скуратов ужаснулся. Он понял — царь всерьез обдумывает геноцид как метод управления.

— Но, государь, кто тогда будет работать? Торговать? Платить налоги?

— Приведем новых людей, — спокойно ответил Иван. — Из других областей. Главное — чтобы они знали, что случилось с предыдущими жителями.

Новгородская резня стала переломным моментом. После нее террор превратился в норму жизни. А Иван Грозный — в символ абсолютного зла.

Но для него самого это было триумфом. Триумфом воли над совестью, страха над любовью, власти над человечностью.

   Глава 15. Митрополит и царь

**Москва. Кремль. Сентябрь 1570 года.**

После новгородской резни против Ивана выступил единственный человек в государстве, который еще мог это себе позволить — митрополит Филипп. Святитель не побоялся обличить царя публично, во время богослужения.

— Иван Васильевич, — сказал он после литургии в Успенском соборе, — довольно крови! Довольно слез невинных!

Весь собор затаил дыхание. Никто не решался так говорить с царем уже много лет.

— Владыка, — ледяным тоном ответил Иван, — не ваше дело судить помазанника Божьего.

— Мое дело — обличать грех! А убийство невинных — тягчайший грех!

— Невинных? — Царь усмехнулся. — А кто вам сказал, что они невинны?

— Совесть! Божий закон! Христианская вера!

Иван медленно подошел к митрополиту:

— Владыка Филипп, вы забыли слова Писания: "Всякая власть от Бога". Если власть от Бога, то и действия власти угодны Богу.

— Не всякие действия! Власть дана для защиты слабых, а не для их уничтожения!

— Для защиты верных и уничтожения изменников, — поправил царь. — А кто верен, а кто изменник — решаю я!

Это был открытый конфликт между духовной и светской властью. И Иван понимал — отступить нельзя. Если церковь посмеет его осуждать, рухнет вся система.

— Владыка, — сказал он громко, чтобы слышал весь собор, — вы обвиняете царя в неправедных действиях?

— Обвиняю!

— Тогда вы обвиняете Бога, который поставил царя править!

Филипп понял ловушку, но отступать было поздно:

— Бог поставил царя творить правду, а не беззаконие!

— А кто определяет, что правда, а что беззаконие? — парировал Иван.

— Закон Божий!

— Который толкуете вы? — Царь рассмеялся. — Значит, не я должен слушаться Бога, а Бог должен слушаться митрополита?

Филипп оказался в сложном положении. Логически победить царя было невозможно — тот выстроил стройную систему богословских аргументов.

— Иван Васильевич, — сказал митрополит, — вы лукавите Словом Божьим!

— А вы учите царя, как править! — резко ответил Иван. — Но довольно споров!

Он повернулся к опричникам:

— Арестовать митрополита Филиппа! Он обвиняется в противлении царской власти!

**Москва. Чудов монастырь. Октябрь 1570 года.**

Филиппа заточили в монастырь. Формально не казнили — убийство митрополита могло вызвать народное возмущение. Но держали в строгом заключении.

Иван лично приехал к пленнику.

— Владыка, — сказал он, входя в келью, — одумались?

— О чем?

— О своих словах. Готовы покаяться в дерзости?

Филипп, исхудавший и постаревший за месяц заключения, посмотрел на царя:

— Иван Васильевич, я каюсь только перед Богом. И каяться мне не в чем.

— Не в чем? — Царь сел на табурет. — Вы назвали царские действия грехом. Это не дерзость?

— Это правда.

— Чья правда? Ваша?

— Божья.

Иван встал и начал ходить по келье:

— Владыка, объясните мне одну вещь. Если я творю зло, то почему Бог не накажет меня?

— Накажет. На Страшном суде.

— На Страшном суде? — Царь усмехнулся. — А пока что Он благословляет мои победы! Казань взята, Астрахань покорена, враги разбиты!

— Бог долготерпелив...

— Или Бог одобряет мои действия? — перебил Иван. — Может быть, через меня Он очищает Русь от скверны?

Филипп молчал. Спорить с безумием было бесполезно.

— Владыка, — продолжал царь, — я дам вам последний шанс. Публично покайтесь в дерзости, благословите опричнину — и я верну вас на митрополичий престол.

— Никогда!

— Тогда останетесь здесь навсегда.

Иван направился к выходу, но на пороге обернулся:

— А впрочем, нет. Не навсегда. Скоро к вам приедет Малюта. У него есть для вас последний вопрос.

**Тверь. Отроч монастырь. Декабрь 1570 года.**

Филиппа перевели в тверской монастырь. Официально — для более строгого покаяния. На самом деле — подальше от Москвы, чтобы его убийство не вызвало лишнего шума.

23 декабря в монастырь приехал Малюта Скуратов.

— Владыка, — сказал он, входя в келью, — последний вопрос от государя.

— Слушаю.

— Благословите ли вы поход на Новгород? Признаете ли казни изменников справедливыми?

Филипп понял — это последняя попытка сломить его волю.

— Не благословляю. Не признаю.

— Значит, остаетесь при своем мнении?

— Остаюсь.

Малюта достал подушку:

— Тогда прощайтесь с жизнью.

Митрополита задушили подушкой. Официально объявили, что он умер от болезни.

**Москва. Кремль. Январь 1571 года.**

— Малюта, — спросил Иван, — как приняли известие о смерти Филиппа?

— Спокойно, государь. Никаких волнений.

— А духовенство?

— Притихло. Понимают — кто противится царю, кончает плохо.

Иван удовлетворенно кивнул. Убийство митрополита завершило подчинение церкви светской власти.

— Кого поставим новым митрополитом?

— Предлагаю Антония — игумена Чудова монастыря. Человек покладистый.

— Испытайте его. Пусть публично одобрит казнь изменников в Новгороде.

— А если откажется?

— Тогда найдем другого. И так до тех пор, пока не найдется покорный.

Это была новая модель отношений власти и церкви. Священники превращались в государственных чиновников, обязанных оправдывать любые действия царя.

— Малюта, а как дела в опричнине?

— Отлично. Число опричников выросло до двадцати тысяч. Контролируем половину территории страны.

— И настроения?

— Прекрасные. Конфискованные земли распределили между верными людьми. Все довольны.

Иван подошел к окну. За четыре года опричнины он создал то, к чему стремился всю жизнь — абсолютную власть.

— Знаете, что я понял, Малюта?

— Что, государь?

— Что Россия наконец-то стала настоящим государством. Государством с единой волей.

— Вашей волей?

— Моей. И моих преемников. Навсегда.

Он повернулся к подчиненному:

— Теперь в России нет сил, способных противостоять царской воле. Бояре сломлены, церковь покорна, народ запуган.

— А внешние враги?

— О них тоже позаботимся. Скоро начнем войну за Ливонию. Покажем Европе, что значит русская сила.

Иван чувствовал себя триумфатором. Он достиг того, о чем мечтали все самодержцы — стал абсолютным владыкой огромной страны.

Но триумф оказался отравленным. Вместе с сопротивлением он уничтожил и саму жизнь в государстве. Россия превратилась в огромное кладбище, населенное живыми мертвецами.

А сам Иван — в одинокого безумца на троне из черепов.

   
   Глава 16. Логика уничтожения

**Александровская слобода. Март 1571 года.**

Сорокаоднолетний Иван Грозный сидел в своем кабинете и составлял новые списки "изменников". Шесть лет опричнины превратили это занятие в ежедневную рутину.

— Малюта, — обратился он к Скуратову, — сколько у нас осталось знатных родов?

— Из старых боярских фамилий? Примерно треть от первоначального числа.

— Мало истребили, — покачал головой царь. — Нужно активнее работать.

— Но, государь, — осмелился возразить Малюта, — а кто будет управлять государством? Воевать? Дипломатией заниматься?

Иван внимательно посмотрел на своего главного опричника:

— Малюта, вы начинаете сомневаться в правильности опричной политики?

Скуратов испугался. Он знал — малейшее сомнение может стоить жизни.

— Нет, государь! Просто практические соображения...

— А практические соображения такие: лучше иметь неопытных, но преданных исполнителей, чем опытных изменников.

Царь встал и подошел к карте:

— Видите эти земли? Раньше ими владели Шуйские, Воротынские, Курбские... Где они теперь?

— Казнены или бежали...

— Правильно! А земли остались! И теперь ими владеют люди, которые всем обязаны только мне!

Это была основа опричной логики — заменить старую элиту новой, полностью зависимой от царя.

**Москва. Крымское нашествие. Май 1571 года.**

Опричная политика имела неожиданные последствия. Пока Иван уничтожал внутренних врагов, внешние враги готовили удар по ослабленной стране.

Крымский хан Девлет-Гирей с огромным войском подошел к Москве. Опричники, привыкшие воевать с безоружными людьми, оказались беспомощными против настоящих воинов.

— Государь! — в панике докладывал Малюта. — Татары у стен Москвы! Опричное войско разбито!

— Как разбито? — Иван не мог поверить. — У нас двадцать тысяч отборных бойцов!

— Они привыкли казнить связанных людей, а не воевать с вооруженными врагами!

Это была горькая правда. Опричники были отличными палачами, но плохими солдатами.

— А земское войско?

— Земские воеводы говорят — пусть опричники защищают то, что сами создали.

Иван понял — политика разделения страны обернулась против него. В критический момент половина войска отказалась защищать государство.

Девлет-Гирей поджег столицу. Москва горела три дня. Погибли десятки тысяч людей.

А Иван бежал в Александровскую слободу, бросив столицу на произвол судьбы.

**Александровская слобода. Июнь 1571 года.**

— Малюта, — мрачно сказал царь, — мы проиграли.

— Проиграли битву, но не войну...

— Нет, мы проиграли больше. Мы проиграли доверие народа.

Это было правдой. Сожжение Москвы многие восприняли как Божью кару за опричные злодеяния.

— Что будем делать?

Иван долго молчал. Потом сказал:

— Будем исправлять ошибки. Но не отказываясь от основных принципов.

— Каких ошибок?

— Слишком ослабили армию. Слишком разделили страну. Нужно объединить силы против внешнего врага.

— Отменить опричнину?

— Ни в коем случае! — резко ответил Иван. — Просто изменить методы.

Он подошел к карте:

— Формально объединим опричнину и земщину. Но сущность сохраним — абсолютная власть царя над всей страной.

**Молоди. Июль 1572 года.**

Реванш состоялся через год. Девлет-Гирей снова пошел на Москву, но на этот раз русские были готовы.

Объединенное войско под командованием князя Воротынского наголову разбило крымцев у села Молоди. Это была одна из величайших побед в русской истории.

— Государь, — докладывал Воротынский, — враг разбит! Хан бежит!

Иван принимал донесение в своем шатре. Победа далась не ему, а тому самому боярину, которого он когда-то хотел казнить.

— Князь Михаил Иванович, — сказал царь, — вы спасли Россию.

— Служил как умел, государь.

— И служили отлично. За это получите высшие награды.

Воротынский поклонился. Он не знал, что царь уже решил его судьбу. Слишком популярный военачальник становился опасным.

**Москва. Декабрь 1572 года.**

Через полгода после победы князь Воротынский был арестован. Обвинение — колдовство и связи с крымскими татарами.

— Государь, — умолял он на допросе, — я же разбил этих татар!

— Потому и подозрительно, — холодно ответил Иван. — Как вы могли знать их планы? Только если заранее договорились!

Логика была абсурдной, но опровергнуть ее было невозможно.

Воротынского пытали раскаленными железными прутьями. Под пытками он "признался" во всех предъявленных обвинениях.

Потом его казнили. Тихо, без публичности.

— Малюта, — спросил Иван, — как восприняли казнь Воротынского?

— Большинство даже не знает о ней. Объявили, что умер от болезни.

— Отлично. Видите разницу с прежними методами? Теперь люди боятся, но не знают чего именно. А неизвестный страх сильнее известного.

   Глава 17. Философия абсолютизма

**Кремль. Царский кабинет. Март 1573 года.**

Иван работал над большим трактатом — теоретическим обоснованием самодержавия. Он хотел объяснить потомкам, почему его методы правления были единственно возможными.

"Царская власть, — писал он, — установлена Богом для управления народами. Но народы по природе своей злы и непокорны. Поэтому править ими можно только страхом..."

Он писал часами, излагая свою политическую философию. Основные тезисы были просты:

1. Русские люди не способны к самоуправлению.
2. Свобода ведет к анархии.
3. Жестокость правителя — меньшее зло, чем хаос в государстве.
4. Подданные должны бояться власти больше, чем смерти.

"Западные короли, — продолжал Иван, — правят согласно законам. Но законы созданы людьми, значит, несовершенны. Русский царь правит по воле Божьей, которая выше всех человеческих законов..."

Это было обоснование беззакония. Если царь — наместник Бога, то его воля священна и неподсудна.

**Кремль. Тронная зала.**

Английский посол Джером Горсей был поражен цинизмом русского царя, с которым встретился для переговоров о браке с английской принцессой.

— Скажите мне прямо — чего хочет Англия? — спросил Иван.

— Хочет дружбы...

— Дружбы? — Царь рассмеялся. — Государства не дружат! Государства используют друг друга!

Горсей был поражен. Но в этом цинизме была своя логика.

— Что же вы предлагаете?

— Честную сделку. Англия помогает России военными советниками и оружием. Россия дает Англии торговые привилегии. А брак... брак обсудим потом.

**Кремль. Царские покои. Вечер.**

— Богдан, — спросил Иван Бельского, — что вы думаете об английском предложении?

— Выгодно, государь. Англия — сильная морская держава.

— Да, выгодно. Но есть одна проблема. Английская принцесса будет требовать свободы вероисповедания. А я не могу позволить, чтобы в Кремле была протестантская церковь.

— Почему?

— Потому что тогда народ подумает — царь допускает ересь. А если царь допускает ересь в религии, может быть, он неправ и в других вопросах?

Он сел в кресло:

— Богдан, вы понимаете, почему я так жестоко расправляюсь с противниками?

— Чтобы другие боялись?

— Не только. Чтобы не было прецедента успешного сопротивления царской воле. Если хотя бы один человек успешно противостанет царю, все остальные подумают — можно и нам!

Это была ключевая идея его политики. Абсолютная непререкаемость власти.

— А что, если народ все-таки восстанет?

— Не восстанет, — уверенно ответил Иван. — Я слишком хорошо изучил русский характер.

— И что вы узнали?

— Русские люди рабы по природе. Они не хотят свободы — хотят справедливого хозяина.

— А вы справедливый хозяин?

Иван задумался:

— Я жестокий, но предсказуемый хозяин. А для рабов это лучше всего.

**Кремль. Ночь.**

Оставшись один, Иван продолжил работу над трактатом. Теперь он писал о природе русского народа.

"Россияне не способны жить без сильной власти. Свобода их развращает, равенство — разлагает. Им нужен господин, который думает за них, решает за них, отвечает за них..."

Это было не просто политическое сочинение. Это была попытка создать идеологию вечного рабства.

"Будущие цари должны помнить, — писал Иван, — что милосердие к русскому народу означает жестокость к государству. Ибо, получив милосердие, русские начинают наглеть..."

"Идеальное государство, — заключал царь, — это государство, где каждый подданный боится правителя больше, чем Бога. Ибо Бог накажет на том свете, а царь — на этом..."

К утру трактат был закончен. Иван создал теоретическое обоснование тирании — стройное, логичное, ужасающее.

Теперь оставалось только продолжать воплощать теорию в практику.


   Глава 18. Последний бунт

**Псков. Январь 1570 года.**

После новгородской резни Иван планировал такую же расправу и с Псковом. Город обвинили в связях с Литвой, опричное войско было готово к новой бойне.

Но в Пскове произошло нечто неожиданное.

Когда царь въехал в город, его встретил юродивый Никола — полуголый старец, которого почитали святым.

— Иванушко! — крикнул юродивый. — Довольно крови! Уезжай, пока беда не случилась!

Толпа затаила дыхание. Никто не решался так говорить с царем уже много лет.

— Что ты сказал, старче? — холодно спросил Иван.

— Сказал правду! Ты пил кровь христианскую! Довольно! Бог терпел-терпел, да и перестал!

Опричники потянулись к саблям, но царь остановил их жестом.

— А что будет, если я не послушаюсь?

— Лютая смерть! — не испугался Никола. — Твоего любимца убьют! И ты узнаешь, что значит горе!

Иван долго смотрел на юродивого. В глазах старца не было страха — только горячая вера.

— Хорошо, — неожиданно сказал царь. — Послушаюсь.

Он повернул коня и покинул Псков, не тронув ни одного жителя.

**Александровская слобода. Февраль 1570 года.**

— Государь, — спросил Малюта, — почему вы пощадили Псков?

Иван долго молчал. Потом ответил:

— Не знаю. Что-то во взгляде этого старца...

— Испугались?

— Нет. Но почувствовал... будто он действительно видит то, что мне неподвластно.

Это было удивительное признание. Человек, не боявшийся ни Бога, ни людей, дрогнул перед простым юродивым.

— А его пророчество?

— Увидим, — мрачно ответил Иван.

Пророчество сбылось через месяц.

**Тверь. Март 1570 года.**

Малюта Скуратов ехал из Новгорода в Москву с докладом о проведенных казнях. В его обозе была богатая добыча — награбленное в новгородских церквах.

У города Тверь на него напали разбойники. Обычные лесные воры, которых развелось множество в опричные времена.

Малюта попытался отбиться, но силы были неравными. Главного опричника убили, добычу разграбили.

— Государь, — дрожащим голосом докладывал гонец, — Малюта Григорьевич убит...

Иван сидел неподвижно. Юродивый оказался прав — его любимца действительно убили.

— Как убили?

— Разбойники зарубили топорами...

— Кто такие эти разбойники?

— Не знаем. Скрылись в лесах.

Иван встал и подошел к окну. За ним кончалась целая эпоха — эпоха Малюты Скуратова, главного исполнителя опричного террора.

— Найти и казнить всех разбойников, — тихо приказал он.

— Ищем, государь. Но след простыл...

«Лютая смерть твоего любимца» — слова юродивого эхом звучали в голове царя. Неужели это действительно Божья кара?

**Кремль. Апрель 1570 года.**

Смерть Малюты заставила Ивана пересмотреть многое. Впервые за годы он почувствовал себя уязвимым.

— Богдан, — сказал он новому фавориту Бельскому, — а что, если псковский юродивый был прав?

— В чем именно?

— Что Бог перестал терпеть мои действия?

Бельский осторожно ответил:

— Государь, вы действовали во благо России...

— Во благо? — Иван усмехнулся. — Богдан, будем честными. Я действовал ради укрепления собственной власти.

Это было редкое признание. Обычно царь оправдывал террор государственными интересами.

— Но разве укрепление царской власти не есть благо для страны?

— Не знаю, — устало ответил Иван. — Раньше был уверен. Теперь сомневаюсь.

Он подошел к зеркалу и долго смотрел на свое отражение. Сорокалетний человек, преждевременно состарившийся, с лихорадочным блеском в глазах.

— Богдан, скажите честно — я стал чудовищем?

Бельский не знал, что ответить. С одной стороны, честность требовала сказать "да". С другой — это могло стоить жизни.

— Государь... вы делали то, что считали необходимым...

— Это не ответ на мой вопрос.

Долгая пауза.

— Да, — тихо сказал Бельский. — Стали.

Иван кивнул:

— Спасибо за честность. И знаете что? Мне все равно.

— Как это?

— Путь назад отрезан. Я зашел слишком далеко, чтобы останавливаться. Остается идти до конца.

Это было программное заявление. Даже осознав свое превращение в тирана, Иван не собирался меняться.

   Глава 19. Сын убийца

**Кремль. Ноябрь 1581 года.**

Пятьдесят один год. Три жены в могилах. Бесконечные войны, которые истощили страну. И главное — сын Иван, который осмеливается спорить с отцом.

— Отец, — говорил двадцатисемилетний царевич, — нужно заключить мир с Польшей. Ливонская война разоряет страну.

— Мир? — Иван-отец сверкнул глазами. — С кем мир? С еретиками, которые хотят отнять у России исконные земли?

— С людьми, которые сильнее нас в данный момент, — твердо ответил сын.

Это было дерзостью. Никто не говорил Ивану Грозному, что кто-то сильнее России.

— Сильнее? — Царь встал с трона. — Кто смеет быть сильнее помазанника Божьего?

— Отец, будьте реалистом. Мы проиграли войну. Армия разбита, казна пуста, народ голодает...

— Молчать! — рявкнул Иван. — Не тебе учить меня государственной мудрости!

Но сын не отступил:

— Кто же меня научит, если не вы? Через несколько лет мне предстоит править этой страной!

— Править? — Царь подошел к сыну вплотную. — А кто сказал, что ты будешь править?

— Я наследник престола...

— Наследник тот, кого назначит царь! А царь может назначить кого угодно!

Отец и сын стояли лицом к лицу. В глазах обоих была ярость — но разная. У сына — ярость от несправедливости. У отца — ярость от сопротивления.

— Отец, — сказал царевич, — вы забываете — я тоже Рюрикович. И не позволю превратить Россию в вашу личную вотчину.

Это была роковая фраза.

Иван схватил тяжелый посох с железным наконечником и замахнулся на сына.

— Как смеешь?! — кричал он. — Как смеешь противиться отцу и государю?!

Посох обрушился на голову царевича. Удар был такой силы, что юноша рухнул на пол.

Кровь потекла из разбитого черепа.

— Что я наделал? — прошептал Иван, глядя на умирающего сына.

Царевич Иван умер через три дня, не приходя в сознание.

**Кремль. Декабрь 1581 года.**

Убийство сына стало переломным моментом в жизни Ивана Грозного. Впервые он осознал весь ужас своих действий.

— Богдан, — сказал он Бельскому, — я убил собственного сына.

— Это был несчастный случай...

— Нет! — Царь ударил кулаком по столу. — Это было убийство! Хладнокровное убийство!

Он начал ходить по комнате:

— Вы знаете, что я почувствовал, когда увидел кровь на его голове?

— Что?

— Удовлетворение. В первый момент — именно удовлетворение от того, что сломил сопротивление.

Это было страшное признание. Иван понял — он превратился в машину для уничтожения любого сопротивления, даже если это сопротивление исходит от собственного сына.

— А потом?

— А потом понял — убил единственного достойного наследника. Федор слабоумен, Дмитрий младенец. Некому передать престол.

Это была трагедия не только личная, но и государственная. Династия Рюриковичей обрывалась.

— Что будем делать?

— Жить с этим, — мрачно ответил Иван. — Жить и понимать — я не только тиран, но и отцеубийца.

**Кремль. Январь 1582 года.**

После смерти сына Иван резко изменился. Он стал более задумчивым, молчаливым, часто подолгу молился.

— Богдан, — сказал он однажды, — а что, если псковский юродивый был прав насчет всего?

— В каком смысле?

— Что я пил христианскую кровь? Что Бог перестал терпеть?

Бельский не знал, что ответить. После смерти царевича многие видели в этом Божью кару.

— Может быть, мне следует покаяться?

— Покаяться?

— Да. Публично признать ошибки. Отменить террор. Вернуть конфискованные земли...

Иван серьезно обдумывал эту возможность. Но потом покачал головой:

— Нет. Слишком поздно. Если я покаюсь, признаю, что правил неправедно. Тогда рухнет вся система. А что будет с Россией без сильной власти?

— Наступит порядок?

— Наступит хаос! — воскликнул царь. — Народ не умеет жить без страха! Без жестокой руки начнется анархия!

Даже убив сына, Иван не мог отказаться от своей философии власти. Он был как наркоман, который понимает вред наркотика, но не может от него отказаться.

— Значит, продолжаем террор?

— Продолжаем. Но тише. Осторожнее. Я уже слишком стар для массовых казней.

**Александровская слобода. Март 1582 года.**

Иван все чаще уезжал из Москвы в свою загородную резиденцию. Здесь, среди опричников, он чувствовал себя в безопасности.

Но даже опричники изменились. После смерти Малюты и царевича атмосфера стала другой — более напряженной, тревожной.

— Государь, — спросил один из опричников, — а что будет с нами, когда вы... когда настанет время передавать власть?

Иван понял — подчиненные боятся будущего. Федор Иванович был слабохарактерным человеком, неспособным защитить опричников от мести их жертв.

— А хотите знать правду? — сказал царь.

— Хотим.

— Правда в том, что опричнина умирает вместе со мной. Федор ее не удержит. Значит, придет время расплаты.

Опричники переглянулись. Они понимали — их ждет судьба нацистских преступников после падения Третьего рейха.

— Что же нам делать?

— Наслаждаться властью, пока она есть, — цинично ответил Иван. — А там будь что будет.

Он не собирался защищать своих сподвижников. Как не защитил сына, так не защитит и их.

**Кремль. Зима 1583 года.**

Иван Грозный доживал последние месяцы жизни. Пятьдесят три года, из которых тридцать семь — у власти. Тридцать семь лет превращения из умного мальчика в абсолютного тирана.

— Богдан, — сказал он Бельскому во время одной из бессонных ночей, — а как вы думаете, что обо мне будут говорить потомки?

— Что вы были великим государем...

— Не льстите, — устало махнул рукой Иван. — Говорите правду.

Бельский колебался:

— Будут говорить... что вы были жестоким тираном.

— Правильно. И знаете что? Это меня не огорчает.

— Не огорчает?

— Нет. Потому что тирания — это цена, которую я заплатил за создание сильной России.

Он подошел к окну и долго смотрел на заснеженную Москву:

— Посмотрите на этот город. Когда я начинал править, это была провинциальная крепость. А теперь — столица великой империи.

— Но какой ценой...

— Любой! — резко повернулся Иван. — Богдан, запомните — в истории не бывает бескровных империй. Все великие государства созданы на костях.

Это была его последняя философская беседа. Через несколько дней он слег с тяжелой болезнью.

   Глава 20. Смерть тирана

**Кремль. Март 1584 года.**

Иван умирал мучительно. Тело, истощенное годами нервного напряжения, отказывалось служить. Но ум оставался ясным до последнего дня.

— Где... Федор? — хрипло спросил он.

— Здесь, отец, — отозвался слабохарактерный сын.

— Слушай... внимательно... — с трудом говорил умирающий царь. — Россией... нельзя править... добротой...

— Отец, не говорите...

— Молчи! — даже умирая, Иван сохранял властность. — Русские люди... рабы по природе... Ослабишь узду... разбегутся...

Федор молчал. Он не разделял философию отца, но спорить с умирающим не решался.

— Бояре... — продолжал Иван, — обязательно... попытаются... восстановить власть... Не дай им... Казни всех... кто попытается...

— Отец...

— Обещай!

— Обещаю, — соврал Федор.

Иван немного успокоился. Он верил, что передает сыну отлаженную систему управления.

— Опричнину... не отменяй... Только переименуй... Пусть называется... по-другому...

Это были предсмертные наставления тирана — как сохранить тиранию после его смерти.

**Кремль. 18 марта 1584 года.**

Иван Грозный умер во время игры в шахматы. Он переставлял фигуры на доске и внезапно упал. Сердце не выдержало.

Последними словами были: "Мат королю..."

Символично. Всю жизнь он ставил мат королям — боярским, польским, литовским. Теперь мат поставили ему.

— Государь скончался! — объявил придворный лекарь.

В покоях наступила тишина. Люди, годами трепетавшие перед этим человеком, не могли поверить — тиран мертв.

— Что теперь? — шептались придворные.

— Теперь правит Федор Иванович, — ответил боярин Годунов.

Но все понимали — слабый Федор не сможет удержать созданную отцом систему. Эпоха террора заканчивалась.

**Москва. Похороны. Март 1584 года.**

Хоронили Ивана Грозного с царскими почестями. Но народ провожал его в последний путь без слез. Слишком много крови было на руках покойного.

— Упокой, Господи, душу раба твоего Иоанна, — читал над гробом митрополит.

Молитва звучала формально. Духовенство не забыло убийство митрополита Филиппа и других священников.

В толпе стояли люди, потерявшие родных и близких в годы опричнины. Они смотрели на гроб без сожаления.

— Кончился мучитель, — шептали в народе.

— Теперь, может, жить будем по-человечески.

Но некоторые думали иначе:

— А что, если без сильной руки станет еще хуже?

Эти сомнения оказались пророческими.

   ЭПИЛОГ. НАСЛЕДИЕ ТИРАНА

**Москва. 1598 год.**

Четырнадцать лет прошло со смерти Ивана Грозного. Его предсказания сбывались одно за другим.

Федор Иванович правил мягко и умер бездетным. Династия Рюриковичей пресеклась.

Начались те самые смуты, которых боялся Иван. Борьба за престол, самозванцы, иностранная интервенция.

— Видите? — говорили сторонники покойного царя. — Он был прав! Без жестокой руки Россия разваливается!

И действительно, многие начинали вспоминать Ивана Грозного если не с любовью, то с пониманием. При всех его жестокостях страна была сильной и единой.

**Красная площадь. 1613 год.**

На престол избрали Михаила Романова — первого царя новой династии. Но методы правления остались теми же, что завещал Иван Грозный.

Тайная полиция, доносы, казни без суда — все это продолжилось. Система пережила своего создателя.

— Государь, — говорили новому царю, — нужно править жестко. Иначе повторится смута.

И Михаил Романов правил жестко. Как и его потомки — Алексей, Петр, Екатерина, Александр, Николай...

Иван Грозный создал не просто политическую систему. Он создал модель русской власти, которая просуществовала века.

**Москва. XX век.**

Через четыреста лет после смерти Ивана Грозного в России снова воцарился террор. Сталин, изучавший историю, прямо называл себя учеником грозного царя.

"Иван Грозный был великим государственным деятелем, — говорил советский диктатор. — Его ошибка была в том, что он не довел дело до конца. Нужно было истребить всех бояр полностью."

Опричнина возродилась в виде НКВД. Методы остались теми же — доносы, пытки, массовые казни. Только масштаб увеличился в десятки раз.

Иван казнил тысячи. Сталин — миллионы.

Но принцип был тот же: абсолютная власть правителя над абсолютно бесправными подданными.

**Размышления**

Что создал Иван Грозный? Великую империю или государство рабов?

С одной стороны, при нем Россия стала могущественной державой. Были завоеваны Казань и Астрахань, создана регулярная армия, централизована власть.

С другой стороны, эти достижения обошлись чудовищной ценой. Сотни тысяч погибших, разрушенная экономика, деградация общества.

Но главное — Иван Грозный сформировал особый тип отношений власти и народа. Власть как абсолютное зло, которому нужно подчиняться. Народ как безмолвная масса, неспособная к самоуправлению.

Эта модель оказалась на редкость живучей. Она пережила царей, большевиков, современных правителей.

Потому что в ее основе лежит простая и страшная истина: людьми легче управлять через страх, чем через любовь. Террор эффективнее демократии. Тирания стабильнее свободы.

Иван Грозный понял это первым среди русских правителей. И воплотил в жизнь с ужасающей последовательностью.

Он создал Россию, но какую? Страну, где власть всегда права, а народ всегда виноват. Где сила важнее права, а порядок дороже справедливости.

Страну, которая до сих пор не может вырваться из заколдованного круга авторитаризма.

Наследие Ивана Грозного — это не только завоеванные территории и построенные крепости. Это особый склад национального характера, особое понимание власти.

Понимание, согласно которому правитель — это не слуга народа, а его хозяин. А народ — не источник власти, а ее объект.

Четыреста лет назад умер тиран. Но тирания, которую он создал, жива до сих пор.

И будет жить, пока русские люди не поймут простую истину: никто не рождается рабом. Рабство — это выбор.

Выбор, который каждое поколение делает заново.

**КОНЕЦ**

---

*Таков был Иван Грозный — первый русский тиран и создатель системы, которая пережила века. Человек, который превратил личную травму в национальную трагедию. Который из униженного ребенка стал абсолютным властителем, а из России сделал государство страха.*

*История, которая повторяется снова и снова...*