Глава 1. Мои молнии

Идет сильный дождь, и осеннее хмурое небо еще сильнее облепляют тучи. Очень вовремя, хотя, в общем-то, время я подгадывал. Шагаю уверенно в самую глубь леса, туда, где стоит старый расколотый дуб. Вокруг него раньше росли тоненькие деревья, но их подкосили удары молнии. Мне их было жаль, но... Тороплюсь, нечего зря раздумывать. Дождь может закончиться в любую минуту, а этого никак нельзя допустить, потому что без дождя — я боюсь последствий того, что предстоит сделать. Приходится увеличивать шаг, продираюсь сквозь ветки, спотыкаюсь о мокрые корни деревьев, чуть не поскользнулся на одном таком, вылезшем гордо из земли... Тонкие прутья больно царапают кожу, и мне повезло, что капюшон ветровки закрывает лицо. Среди безликих берёз я наконец замечаю знакомый чёрный разветвленный ствол и оголённые ветки. Раньше это была липа, кажется, но теперь я зову её «рогаткой», потому что на живое дерево совсем уже не похоже... «Рогатка» — мой ориентир в лесу, и сейчас я знаю, что буквально через несколько секунд выйду на место, с которым связано много... болезненных и страшных событий. Да, вот и снова он, большой старый дуб — дерево, которое выдерживает удары любой молнии, в том числе и моей.

Необычная способность, которая проявилась около года назад, да, впервые в 2012 году… Пугает, давит на меня и вынуждает использовать свой дар. Я не могу отказаться и передать кому-нибудь это чудо, не могу держать его в себе, не могу рассказать другим людям о нём, ведь все мы знаем, кто такие Люди икс. Казалось бы, детский комикс — но наглядно показывает, что бывает, когда расскажешь. Может быть, всё будет хорошо, а может — наряд милиции, безумные эксперименты в подвалах, знаете, такая чушь вроде бы, но проверять не хочется... Мне восемнадцать лет, но я уже одинок. Мама и знакомые говорят обо мне как о трудном подростке, безнадежном во всем, а главное — завалил ЕГЭ и никуда не поступил. Уже год как замкнулся в себе, страдает социофобией… Так мама говорила своей подруге по телефону, я хорошо это запомнил, к сожалению. В школе классуха сказала ей примерно то же самое, но — задайте себе вопрос, что бы сделали вы, дорогие учителя, дорогая мама, если бы обнаружили, что у вас из руки выходит самая настоящая молния? Наверное, вы бы сначала испугались, ведь правда? До жути и обморока. Потом какое-то время скрывали это, и я скажу вам, что весьма и весьма непросто это скрыть, а дальше что? Обратились бы в поликлинику с просьбой вылечить странную болезнь?

Создавать молнию страшно и больно, вот это реальность. К такой боли невозможно привыкнуть, нет, может я, конечно, неправильно всё делаю и надо как-то по-другому... Но пока каждый раз, как в первый, невыносимо жжет. Я смотрю на правую кисть руки, представляя, какой она будет после удара. Левой рукой я пишу и ем, поэтому её не использую, хотя очень хотелось бы чередовать, чтобы кожа лучше восстановилась между моими ходками. Ну а сейчас что, стою в паршивом настроении напротив старого дуба. Ливень не прекращается, и это прекрасно. Он нужен для того, чтобы дерево не сгорело, да, лучше перестраховаться — я ничего не могу контролировать, и это самое плохое. Что ж, стрелять всё равно придется. Снимаю рюкзак с плеч, кладу на мокрую землю и снова смотрю на ствол дуба, прицеливаюсь. От дуба до меня не больше трёх метров.

Полностью сосредоточен на ощущении поглощающей тошноты и покалывании в руке. Это внутренняя энергия, так ее называют? Не знаю. Слегка напрягаю ладонь, и разряд молнии проходит через пальцы. Вытягиваю руку вперед, пока кисть максимально напряжена. Господи, защити, помоги... Через мгновение вокруг пальцев собираются мелкие искры, еще немного — и молния соскакивает с пальцев и попадает в дерево. Вспышка синего света и оглушающий трескучий звук, но к этим спецэффектам уже привык. Сразу же разливается жгучая боль в правой руке, а потом — вот и славно, я ее не чувствую... И дикая слабость. Я едва поднимаю рюкзак с земли, подхожу к дубу, прислоняюсь к его стволу спиной и медленно сползаю вниз, садясь на свой «тревожный чемоданчик». Совершенно без сил. Поднимаю голову вверх и смотрю на внушительную трещину в коре. Оттуда еще идет дым, но скоро дождь потушит и его. Господи, спасибо, что и сегодня без происшествий.

Хочу посмотреть на свою правую руку. Левой здоровой рукой поднимаю ее, кладу себе на колени. Да, вся ладонь и пальцы обожжены, немного кровит. Пробую разжать судорожно сжатые пальцы и тут же отдёргиваю левую руку, морщась от накатывающей боли. Читал же в интернете, что нельзя прикасаться к месту ожога рукой... Лучше будет подставить ожоги под дождь, так легче терпеть. Я закрываю глаза. Дождь становится сильнее. Пускай, плевать. Чувствую, как капли воды текут по моему лицу, смешиваясь со слезами жалости к себе, как в тупом кино. Ничего, вода залечивает раны, да?

Я усну прямо здесь, под дубом, хотя бы на полчаса... Потом, по наработанной за год схеме, приду домой, запрусь в комнате — надеюсь, Лёша уже будет спать — и перебинтую руку. Но так ведь не может быть всегда...

Мне нужен человек, которому я смогу рассказать. Это не мама и не брат, не друзья и не девушка. Этого человека нет сейчас. Я его ищу.

***

Иду домой по шоссе. Идти еще далеко, зато дождь притих. Со скуки, но главным образом для того, чтобы отвлечься от боли, я начал считать машины. Они ехали единым потоком навстречу, вблизи ослепляя светом фар. Уже стемнело, но, наверное, мама не будет сильно волноваться. Она теперь вообще меня не замечает, говорит — я у нее не единственный, ну и ЕГЭ на приличные баллы не сдал. Дала год, а потом или пересдавай или — на съемную и работать. Жалко Лёшу, он очень старается учиться на хорошо, но ему тяжело это даётся. Боюсь, что и его может ждать такая участь... Он всегда был таким, не хватал звезд с неба.

Поток из машин не прекращался. Вот только одна из них почему-то остановилась неподалеку от моей персоны, на обочине... Так, если меня похитят или убьют, у мамы с братом будут проблемы… Я постарался не замечать эту машину, которая после того, как я невозмутимо прошел мимо, буквально последовала за мной, и продолжил путешествие дальше по дороге. Окно со стороны водителя опустилось, пришлось обернуться. Я увидел, как наружу выглянул пожилой мужчина, даже дедушка. Да, на вид очень старый.

— Извините, молодой человек, может, вас подвезти? — голос у старика был скрипучим, слегка надрывным. Говорил он с трудом. Такой уж точно мне ничего не сделает. А в крайнем случае я могу применить свою способность, да? Хахаха, самому смешно. Ну и конечно, если можно добраться до дома быстрее...

— Спасибо большое. Мне недалеко.

Я сел на переднее сиденье, захлопнул дверь правой рукой и чуть не закричал от боли, но успел сдержаться. Как меня это достало, весь невыносимый год… Я был нормальным, я был обычным пацаном, господи. Сейчас доеду домой и снова буду прятать руку в бинтах и говорить, что на турнике неудачно на нее падаю, когда трюк делаю... Внезапно в голову пришла шальная мысль. Да, вот именно сегодня это произойдет!

— Так куда вам? — переспросил старик, наблюдая, как меняется моё выражение лица. — Я вот на Молодёжной живу. Вам далеко от Молодёжной?

— А знаете… А на Молодёжной вашей есть гостиница или хостел?

— Ну да. Есть одна. Правда, говорят, совсем плохая.

— Это ничего. Тогда мне в гостиницу, — я улыбнулся.

— Вы что, здесь не живёте?

— Нет, я не отсюда. Только переехал.

Насколько я знаю, улица Молодёжная очень далеко от моего бывшего… нет, не сразу прям так уж с концами… родительского дома. Нашлись силы даже порадоваться такому неожиданному и спонтанному переезду. Деньги у меня есть на карточке, заработал на летних каникулах, когда еще был более нормальным... А потом уже и не тратил. На неделю-другую в гостинице и на покушать хватит, а дальше заработаю. В рюкзаке лежат все документы — всегда беру на тот случай, если после молнии придется ехать на скорой, ну, если сумею выйти из леса и вызвать — зарядка от телефона тоже у меня с собой, даже и трусы имеются, они брались на случай если… Ну понятно. План-капкан, вроде бы...

— Молодой человек, у вас рука кровоточит, — дед обеспокоенно смотрел на кисть руки, прижатую к груди.

— Да, извините, я порезался, когда ехал сюда на автобусе. Неудачно… прижало дверью. Я не замараю машину, не беспокойтесь.

— Ой, да за эту развалюху я вообще не беспокоюсь! Этот драндулет моих нервов не стоит. Я купил его ещё в далёких восьмидесятых, ему скоро тридцать лет с хвостиком исполняется. А то и больше. Хочу продать, да никто не купит, — вздохнул дед. — Кому такое нужно? Вот езжу пока, на новую машину денюжек вообще нет. Да и на еду-то тоже немного хватает. После того как моя доченька родила третьего внука, сама будучи в разводе с мужем, у нас и на жизнь-то только я смог зарабатывать… Ты уж извини, что я так вот много болтаю, просто сил уже нет терпеть этот вечный вой младенцев у себя в доме. Прости, Господи… Зря я так, нельзя. Я их всех очень люблю.

— Ничего, эм, если хотите — расскажите…

Мне не то чтобы было очень интересно, но до Молодёжной ехать ещё далеко, так что я лучше послушаю.

Ну и что ж, в ближайшие полчаса я узнал много нового о жизни бедной семьи. Дед — уже совсем старик, бабушка неходячая, Олеся — мама четверых детей, старший теперь живёт отдельно, две собаки. Все проживают в двухкомнатной квартире, почти впроголодь. Но они заботятся друг о друге, хоть дед и ворчит. Мне стало тепло на душе. И грустно.

— А ваш старший внук вам помогает, правда?

— Да, конечно! Он работает учителем в какой-то школе, по, как его… Компьютеру занимаются. Одлайн-школа, что ли... Но платят немного. Ему хватает, и нам он денюжки иногда присылает.

Мы подъехали к зданию гостиницы. Что-то мне там не понравилось. Огоньков на вывеске, завлекающей постояльцев, не было.

— Ох, паренёк, не работает, похоже, твоя гостиница. Что делать будешь? Обратно-то уже не поехать — маршрутки не ходят. Поздно уже, — посетовал старик.

— Не знаю...

Вот моя самостоятельная жизнь. Как так-то… О том, что гостиница может и не работать, я не подумал.

— А такси можно взять?

Нет, я ни за что теперь не вернусь домой, когда уже наконец решился... Но, может, удастся найти другую гостиницу? Ну и где этот план-капкан?

— Ой, ты что, какие такси в почти одиннадцать вечера! У нас-то! Здесь ведь глухой район, нет-нет, не поедут... И что ж ты вообще так поздно-то спохватился? И, послушай, тебе надо в медпункт какой-нибудь. Что ж ты затянул-то так с рукой? — дед припарковал свою машину. Мы вышли на улицу. Холодно. Начало осени. А я не виноват, что проспал под дубом больше… трех часов, получается? Сегодня невероятно вымотался. Придется просить. Ненавижу просить.

— Я… Не знаю, где мне ночевать сегодня. Я первый раз в этом районе. Скажите, пожалуйста, что мне лучше сделать.

Не умею я просить.

— Ну ладно, что уж… Можешь эту ночь ночевать у нас. Двушка-то довольно большая, на самом деле. Мы тебя куда-нибудь впихнём, — ответил дед, почесывая голову.

— Спасибо. Я заплачу вам.

— Ой, да ладно уж. Не надо. Что ж мы…

— Заплачу.

Старик только пожал плечами и пошёл в сторону их дома. Я пошёл за ним. Мы прошли газетный киоск и магазин «Фрукты-овощи». Он указал на серый дом и сказал:

— Вот тут мы и живём. Запоминай. Вдруг заблудишься.

Мы зашли в подъезд. Воняло куревом и канализацией. Я заметил, как сильно отличаются подъезды в благополучных районах от подъездов в неблагополучных. В нашем доме в подъезде ставили цветы и картины. Окурков сигарет и разбитых бутылок никогда не было. А здесь — полно, и, кажется, я едва не наступил на что-то вроде... шприца. Надо отдать маме должное, она много работает, чтобы снимать квартиру в нашем доме.

Старик постучался в дверь. Дверь пошатнулась. Послышались быстрые шаги, и вскоре дверь нам открыла молодая женщина. Она была красива, но выглядела уставшей. Я заметил у неё на футболке мокрые пятна от чего-то белого.

— Папа! Привет, ну наконец-то, проходи скорей! Ой. Это кто?

— Здравствуй, Олеся. Это молодой человек, я не знаю его имени, он мне не сказал. Но пускай он сегодня переночует у нас, ладно? Паренек только вступил в самостоятельную жизнь. Ну, ты понимаешь, как это бывает.. У одного переночует, потом у другого. Завтра он найдёт гостиницу, да?

— Да. Конечно. Спасибо вам ещё раз, — едва слышно пробормотал я.

Я не мог прийти в себя. Какой же я дурак. Идиот. Многодетная семья с маленькими детьми. И я сюда врываюсь. Придурок. Мне крайне стыдно. Я заплачу им много, им ведь нужны деньги... А я, идиот, даже имя не назвал.

— Ну хорошо. Проходите, молодой человек, — сказала Олеся.

— Я Саша.

Стараюсь не краснеть. Прохожу в гостиную. И правда — вот двое внуков его, спят на одной кровати. На диване тут же, видимо, — дед. Он, кстати, тоже своего имени не назвал. Я только сейчас полностью осознаю, что близится полночь. Нужно отправить маме сообщение, что со старым другом встретился и решил у него переночевать... Поверит, надеюсь. Даже не звонила… Виднеется дверь в еще одну комнату, там, наверное, и младенец спит, и бабушка.

Олеся как-то странно смотрит на меня. Догадываюсь, что дело, конечно же, в руке. Небольшим платочком из кармана ветровки я подтирал кровь всё время, пока ехал, но сейчас в теплоте квартиры всё болело еще сильней и сильней кровоточило. Срочно нужны бинты, но у меня в «тревожном чемоданчике», то есть, рюкзаке, запасенных бинтов только на одну перевязку хватит, нужно экономить...

— Извините, просто порез большой. Недавний. Можно я в раковине платочек промою и им перевяжу, должна кровь остановиться...

— Так Олеся у нас ведь бывшая медсестра, — вмешался дед. — Ушла она после того как родила третьего, не смогла уже... Ты уж извини, Олесь, что я это рассказываю. Ну так, может, посмотришь, что там у него с рукой-то?

— Да, конечно. Нет проблем. И бинты у нас есть, — мягко и устало улыбнулась Олеся. — Идите в ванную.

Мы прошли в ванную комнату. На полу был постелен коврик от воды. Олеся подняла коврик и положила на бортик ванной, указала мне сесть на него.

— Давайте вы уберете от руки этот платочек, Саша, а я посмотрю.

Я убрал, она тихонько ойкнула. Практически вся кисть руки была красной, опухшей и местами в ожогах.

— Вам ведь надо к врачу…

Я молчал. Думал, что отвечу, если она спросит, где я так «порезался в автобусе». Потому что на порез это совсем не походило. Но Олеся молча достала бинты из маленького шкафчика над раковиной, очень аккуратно промыла раны там, где это было возможно, и перебинтовала кисть.

— Ладно, всё. Я закончила.

Она перебинтовала хорошо, не так, как я сам себе дома привык бинтовать.

— Спасибо вам.

— Дать болеутоляющее?

— А… Ну да, наверное.

Олеся встала с коврика. Я тоже встал.

— Я не продезинфицировала вам рану, потому что вам было бы слишком больно. Обратитесь завтра в медпункт, Саша.

— Хорошо.

Мы пошли на кухню. Она достала с полки пачку каких-то таблеток и налила мне стакан воды. Я запил таблетку водой, даже не уточнял, что за таблетка-то.

— Давайте, вы ляжете спать на диване? Там тепло, — предложила Олеся.

Постойте, постойте… Там же вроде старик спит?

— Там же вроде ваш папа спит?

— Но он будет спать на кровати вместе с бабушкой.

Понятно. А Олеся будет спать на полу кухни, ведь очень вряд ли в той маленькой комнате есть что-то кроме двуместной кровати и детской кроватки для младшего сына.

— А, может, я буду спать на полу?

— Нет-нет, что вы! — всполошилась Олеся, — У вас ведь рука с… ожогом. Вы простудитесь и будет ещё хуже! И вообще. Вы наш гость.

Под таким напором я сдался, согласился. Как паршиво на душе... Я поблагодарил ещё раз Олесю и пошёл в гостиную, стараясь не шуметь и не разбудить детей. Дед, видимо, сразу отправился в ту комнату и, наверное, уже спал, не поужинав? Стояла глухая тишина.

Я в такой грязной одежде, с рюкзаком в земле. Ещё с леса, видно же, что с леса. Как они вообще меня впустили…

Олеся не уходила с кухни. Пришлось осторожно лечь на диван и закрыть глаза. Они все такие хорошие люди. Вот только плакать от чего-то хочется.

***

За месяц до того, как Саша решил отправиться в самостоятельную жизнь, одна девочка опоздала на свой автобус. На всех парах она выбежала из здания художественной школы, но автобус, увы, уже уезжал. Устало и грустно вздохнула — не рассчитала время, долго складывала кисточки и переобувалась, заболтались с подружкой… Мало того, что мама с папой очень тревожатся из-за своих денег в последнее время, так еще и вернется домой она позже, чем обычно, и они будут волноваться еще больше. Села на высокую скамейку на остановке, еле запрыгнула, и, болтая ногами, стала ждать. Время было не позднее, но именно ее автобус ходит редко. Мама только недавно начала отпускать девочку ездить самостоятельно по единственному маршруту. Скоро она будет ездить от обычной школы до художественной, а потом от художественной — и домой. Но пока лето, и простая школа не работает, поэтому решили попрактиковаться на второй части маршрута. А она даже это не смогла сделать… У них и так большие проблемы. Девочка в свои восемь лет понимала. Опустила голову и еле сдерживала слёзы, но вскоре они всё равно покатились по щекам.

Плача, она чуть не пропустила, как одна из проезжающих мимо остановки машин замедлила ход, затем встала около девочки, водитель потянулся к окну пассажирского сидения и, крутя ручку, опустил окно.

— Извини, что-то случилось? Ты потерялась? — обеспокоенно спросил водитель, какой-то дедушка. — Где твоя мама?

Девочка знала, что нельзя разговаривать с незнакомцами, тем более, как учила мама, мужчинами. Но дедушка был вроде бы довольно добрым, и она решила, что с такими можно разговаривать, со злыми нельзя. Не может ведь быть, что со всеми нельзя.
 
— Я… На автобус не успела, — ответила она. — Мама будет волноваться, поэтому мне грустно. Им и так очень тяжело.

Снова подумав о родителях, девочка всхлипнула. Водитель несколько секунд молчал, но потом предложил:

— А где ты живешь? Может, я отвезу?

Тут она вспомнила, что мама категорически запрещала садиться в машину к незнакомым людям, но это же правило для обычных ситуаций, а когда опаздываешь… Тогда можно, наверное. Девочка неуверенно кивнула и подошла к месту рядом с водителем, чтобы открыть дверь.

— Нет-нет, тебе еще на пассажирское нельзя, назад только можно! — спохватился дедушка. — И вообще, только в детском кресле… Но хотя бы назад садись, ничего, довезу разок.

Она залезла на заднее сидение, удобно устроившись и сложив рядом объемную сумку-папку, как у настоящих художников, поблагодарила доброго водителя:

— Спасибо. Я Мила.

— А куда тебе, Мила?

— На Цветную, квартира три! — бодро отрапортовала девочка. — Дом не помню, но, наверное, 7. Или 8...

Дедушка почесал голову и кивнул. Подумал, как-нибудь довезёт… А потом продолжит работать. Посмотрел в боковое зеркало, пропустил пару машин, и они поехали. Только девочка очень печальная...

— А чего ты плакала, Мила? — спросил аккуратно водитель. — У тебя строгая мама, будет сильно ругать за опоздание?

Спросил — и, припомнив фразу девочки «им и так тяжело», понял, что дело не в этом. Но, может быть, она сама захочет рассказать? Сегодня был какой-то слишком молчаливый день, пусть хоть детский лепет его разбавит… И ребенку легче от разговора станет, раз настроение у нее не задалось.

— Будет волноваться… И ругать, да, наверно, тоже… Но я не из-за этого плакала, — ответила Мила, шмыгнув носом. — Мама с папой очень грустные, у них проблемы из-за своих денег. Они боятся, что нас выгонят с квартиры. Они оба лишились работы. А у меня нет бабушек и дедушек, так получилось. У меня никого, кроме них… И у них, кро-ме меня-я, то-оже...

Девочка сорвалась в рыдания, закрыв лицо ладошками. Водитель, опешив от такого, только беспомощно говорил «ну-ну», «да ничего», «всё хорошо будет», пока они ехали, довольно долго... Наконец, она немного успокоилась, вытирая сопли. Мысленно дедушка сказал себе больше не лезть ни в чьи дела, а так же то, что он недооценил детский лепет.

— А как же так получилось, что у тебя и мама, и папа одновременно лишились работы? Разве такое может быть? — спросил он, чтобы отвлечь Милу размышлениями.

— Ну… Мне папа так сказал. Они вместе работали… В одном месте, я не знаю, где… — задумалась Мила, явно вспоминая и пытаясь разобраться, что там папа говорил. Сработало, водитель про себя порадовался. Ничего, скоро они уже доедут, Цветная, 8 — это совсем не далеко. Повернул на нужную улицу.

— Сокращение, — девочка вспомнила слово. — Да, папа говорил, что их… Сократили? Есть такое?

Дедушка с сожалением посмотрел на ребенка. Но ответил:

— Да, всё правильно. Такое есть.

Они подъехали к дому 8. Он обернулся на девочку, спросил: «Этот?», она покачала головой, но сказала:

— Нет, это голубой… А, вот… Другой, да, серый. Это мой. Спасибо.

Водитель подрулил к нужному дому, и подождал, пока Мила вылезет вместе с большой папкой из машины. И он уже был готов попрощаться и поехать, но девочка продолжила говорить в приоткрытое окно, стоя на дорожке возле дома:

— А еще их деньги… Им с работы дали деньги. Но мама заболела месяц назад очень сильно. И пришлось все, что есть, потратить на маму. Она и сейчас болеет, но уже лучше. Выздоравливает. Они потратили все свои деньги. Я хотела отдать свои, ну, разноцветные такие... Но сказали, что мои деньги не подойдут. Не понимаю, у меня их много... Но мне нигде не разрешают ими заплатить, и в автобусе нельзя, и за маму тоже нет! Только их деньги, а они все свои потратили. И боятся, что нет… Сейчас… Ой, как его… Когда кладут деньги в копилку!

— Накоплений, — тихо ответил дедушка. — Запасных денег.

— Да! — с грустью подтвердила она. — Папа сказал — черная полоса. Не знаю, что это. Но от этого нам всем страшно…

Водитель не знал, что сказать. Его семья тоже была далеко не из богатых. Но у них хотя бы была своя крыша над головой, которую никто не отберет.

— Ну, до свидания! Спасибо, вы добрый! — сказала девочка напоследок и, помахав свободной рукой, направилась к подъезду. Он помахал ей на прощание, развернулся и поехал дальше работать. На сердце скребло.

Дома девочку, с порога радостно рассказавшую маме про доброго дедушку-водителя, ждал строгий выговор. Оказалось, что нужно было опоздать, но дождаться автобуса. Хорошо, что папы дома не было, он всё искал работу, а потом до ночи разгружал паллеты, но мама и сама с выговором справилась.

***

Ночью спал плохо. Два раза в комнату заходила Олеся и качала на руках младенца.

Старик тоже просыпался, ходил куда-то на кухню, вернулся, лёг в кровать. Я всё это время притворялся спящим.

Сказать мне им было нечего.

Утром, где-то в семь часов, проснулись братья. Слышал, как они спрашивают у Олеси, кто я. Она отвечает, что я просто переночевал у них и скоро уйду. Так и будет.

Я «проснулся», когда они все ушли на кухню завтракать. Сложил аккуратно плед, которым меня накрыла ночью Олеся.

Всё, я сейчас заплачу им и могу идти. Вот только сколько стоит платить? Одни сутки в гостинице стоят… Не знаю даже сколько. Им ведь нужны деньги, но много они не возьмут. Погодите, есть же у меня еще наличка в кармане, на всякий случай которая… А на карточке остаётся… ну, кажется, как раз где-то неделю я протяну.

Зашёл на кухню, собравшись с духом.

— Доброе утро, — неуверенно поприветствовал всех я. На меня уставились четыре пары глаз — Олесины, деда, двух сыновей и маленького совсем сыночка. Бабушка, с которой я увиделся впервые, глаз на меня не подняла.

— Доброе утро, Саша. Ты уже уходишь? Не хочешь позавтракать? — спросила Олеся.

За столом места совсем не было. Старушка итак ела за странным столиком, который, видимо, служил для неё и опорой при ходьбе. Я пробурчал себе под нос, что не успеваю, что мне ехать пора.

— А куда вы едете?

Любопытная и добрая Олеся, никуда я не еду. И не знаю, куда деваться. Только не домой.

— Или вы ещё не решили? — спросил дед. Он выглядел бодрее всех, хотя… Скорее старался бодриться, уже был одет в уличную одежду — куда-то направляется.

— Да я не знаю… Может, в гостиницу другую поеду. Может, вообще в другой город.

А что? Денег хватит на билет на поезд. Стоит подумать.

— Ну раз ещё не знаете, значит, торопиться вам некуда, так? Садитесь, поедите с нами немножко.

Уговорили они меня. В итоге поел стоя. Олеся была готова отдать своё место мне, но я категорически был против. Хватит с неё уже благотворительности. Уже на кухне поспала.

Пока мы все вместе ели яичницу, старик рассказывал об их районе. Работать такому как я здесь было негде, это я сразу понял. Либо тяжелый физический труд, а с частыми ожогами руки это сложно провернуть, либо работа в магазинах кассиром или консультантом, официантом, но опять же, руки… Для остального нужны или водительские права, или высшее образование, так что увы, но в этом районе мне делать нечего. Хотелось найти что-то вроде работы на большом складе, комплектовщиком может быть, или даже охранником... Быстро поев, уже собрался уходить, но старик вызвался проводить меня.

В коридоре накинул ветровку, осмотрел бинты на раненой руке. Ничего, почти не болит, либо это самовнушение уже. Достал из кармана деньги и отдал их старику.

— Ой, да что ты! Ну что ты, тут же целых... ну возьми ты их с собой, они ж тебе потом так пригодятся! Ты ж ехать куда-то собрался! Что ж транжириться-то!

Я проигнорировал его возгласы, сказал, что денег обратно не возьму.

— До свидания. Спасибо, что разрешили переночевать.

Открыл входную дверь и спустился по лестнице. Дед сказал вслед:

— Хороший ты парень, Саша… Из хорошей семьи...

Мне было приятно. Потом он закрыл дверь. При благоприятном стечении обстоятельств мы с ним больше не увидимся. То есть, если я решу уехать из города и забыть про этот позор.

Быстрым шагом я направился к автобусной остановке, у которой никого не было. Выходной день сегодня, точно, кто же захочет утром ехать… Ехать. Странно, я ведь, собственно, ещё не придумал, куда ехать. Не глупо ли это всё?

Подъехал автобус. Старой модели, и краска вся уже слезла. Двери раскрылись со скрипом. Я сел на заднее сиденье, в самый конец. Водитель завёл двигатель, но ехать не собирался.

— Куда тебя? — внезапно спросил он, голос молодой, похож на мой даже. — Спорим, ни одного пассажира не подберу на остановочках? Пока до центра не доедем.

Да кто ж спорит. Я бы и сам утром субботы никуда бы не поехал. Однако дед, у которого я ночевал, явно сейчас куда-то выезжает…

— До гостиницы ближайшей, спасибо. Поближе к центру города, если вы туда доедете... Если вам по маршруту.

— Доеду, как раз через пять остановок выйдешь, будет гостиница, ниче такая.

— Спасибо.

Пока я бесцельно смотрел в окно и думал, что и как сказать маме с братом, мы подъехали (и правда, без остановок) к гостинице, которая, по мнению водителя, была ниче такая — не слишком дорогая, но при этом хорошая. Называлась она необычно для наших краёв — «Полярная Звезда» — и выглядела красиво и аккуратно, ничего лишнего. Это внушало доверие, хотя, если честно, я же без понятия, какие там цены, сколько смогу ее оплачивать и найду ли работу с посуточной оплатой… Я заплатил парню не сильно старше меня мелочью за проезд и вышел на тротуар. Двери кое-как захлопнулись, и автобус, покачиваясь и поскрипывая, уехал.

Внутри гостиница оказалась, ну... такой… Старинный стиль. Антиквариат, что ли, не знаю точно, не разбираюсь в этом совсем. Я, в общем-то, ни в чем не разбираюсь... Стены выполнены под дерево, довольно высокий потолок. Люстры сделаны из какого-то переливающегося металла... Так. Бумажек и мелочи у меня почти не осталось. Надо снять деньги с карточки, вот и банкомат…. Женщина за стойкой ресепшена, или как это называется, изучает меня с подозрением. Или моя социофобия разыгралась.

Смотрю на оставшуюся сумму на счету. Получается, если не уложусь — то пропал. Пропал — в смысле, придется возвращаться домой.

Расчёт на номер мне оформили достаточно быстро, хоть и с косыми взглядами. Но их подозрение понятно, видок у поселенца так себе. Кстати, за сутки вышло не так уж дорого, но… Дороговато.

Мой номер оказался на втором этаже из двух, единственный свободный. Я вставил ключ в дверной замок и вошёл в комнату. Что же, вполне прилично. Голубые стены, минимум мебели, хотя кого я обманываю, мне всё сойдет. На тумбочке перед кроватью — старый телевизор. Я выдохнул с облегчением, снял ветровку и повесил на крючок двери. Кеды и рюкзак поставил к стене. Заглянул в ванную: раковина, душ, унитаз. Ничего, повторюсь, лишнего. Мыло есть зато, полотенце. Самостоятельная жизнь...

Сначала надо позвонить маме. Лёше пока не буду, а то, может, еще через неделю вернусь обратно, а его уже расстрою. Но маме нужно. Ладно, всё, набираю номер.

***

Не хочу больше никогда вспоминать, как мы разговаривали только что. Я чуть не расплакался. Я странный, чудной, инфантильный и ни дня сам не продержусь. Если что, всегда могу приехать и забрать шмотьё своё и пожрать. Да… Ну ничего, двигаемся дальше, собираем сопли в кулак и стираем вещи. До сих пор я ходил в одежде, в которой спал в лесу под дубом. Концы брюк замараны травой и грязью, и ветровка тоже немного запачкалась. Про рюкзак молчу. И рубашку надо постирать, и самому помыться. Так что...

Вскоре вся одежда уже сохла на вешалках, а чистый я включил телевизор и лёг в постель. По первому каналу шёл прогноз погоды, и завтра обещали дождь. И послезавтра. Надо ловить момент. Не знаю, что делать с этими молниями… Когда накроет в следующий раз, неизвестно. Терпеть головную боль слишком долго невозможно. Сегодня вечером пойду в магазин за едой и попробую поискать какое-нибудь безлюдное место или парк, что-то, где можно отстреляться...

***

Выходит, я вырубился на несколько часов, расслабившись после душа. Когда проснулся, всё так же работал телевизор. Кое-как я встал с кровати, ощущая, что головная боль, о которой недавно вспоминал, усиливается, и, кажется, мир вокруг начинает немного плыть на периферии зрения. Неужели, заболел? Да нет, скорее всего это опять от молний... Круговорот электрической энергии в организме, можно так сказать. Не в первый раз. Чёрт, такое чувство, что в голове плавает кирпич и при каждом моём движении ударяется о стенки черепа. Зато рука почти не болит, скоро заживёт. Как всегда, заживает очень быстро, даже слишком, но нужно сменить бинты… По ящику идет «Универ», ТНТ. Прекрасно, скоротаем время.

Когда наконец досохли вещи, я смог выйти из гостиницы в магазин, а уже ведь вечерело. Купил первым делом всякое мыльно-рыльное — нужно выглядеть как человек, чтобы без проблем взяли на работу. И дальше — хлеб, кукурузные хлопья, груши и бутылку воды. Не надо было брать груши, они слишком дорогие… Как всё-таки противно оттого, что деньги — это такая большая проблема! Мерзко, уже чувствую себя каким-то бомжом… Поел сразу как вышел, на улице. Ещё заглянул в аптеку за бинтами, купил впрок, перебинтовался наспех в номере и — снова на улицу, бродить...

Улицы в этом районе странные. Узкие такие. Нетипично для моего большого города. А дороги, наоборот, очень широкие, с кучей светофоров на каждом перекрёстке. Складывается впечатление, что автомобилистов здесь уважают больше, чем пешеходов. Голова на свежем воздухе чуть проветрилась.

Прошло, кажется, вообще недолго, но мой мобильник почему-то показывает одиннадцать часов, ну ладно, поверим ему. Я всё еще брожу по городу, ищу то-не-знаю-что. Раньше я бы никогда не вышел один в такое время, особенно в большом городе... Несмотря на оживлённость улиц. Но когда начинаешь рассчитывать только на себя — что-то меняется в психологии. Хотя, наверное, очень глупо пока это звучит от человека, живущего самостоятельно один день.

Не могу точно сказать, почему я думаю, что со мной ничего плохого не сделается. Я понимаю, что могут напасть, ограбить, убить и так далее. Но нет, мне просто не страшно. Сейчас я абсолютно уверен, что если кто-то выразит намерение сделать плохое, я выстрелю в него молнией. И он умрёт, а если не умрёт, то убежит в страхе. Какое-то бесчувствие… Всё… Это, пожалуй, единственный плюс моего нынешнего положения. Я не супергерой, но всё-таки могу вполне успешно постоять за себя, если будет нужно, да? Так же?! А вообще-то супергерою положены и суперсилы, и красивая любящая девушка, и обожающий его город. Понятно, почему я не супергерой. Из вышеописанного перечня у меня есть только первое. И оно мне совсем не нужно. Забирайте, кто хочет...

Ладно, отставить истерику. Длинный у меня, конечно, внутренний монолог, но как его остановить? Это мысли, постоянно крутящиеся в голове. Сначала одни, потом другие... Будете смеяться, но я часто себя сравниваю с Росомахой из Людей Икс. Он выпускает когти, я — молнии. Я думаю, это примерно одинаково больно. Но у Росомахи есть ещё один дар — регенерация. Полезная штука, все раны заживают за секунды. Это было дано ему для того чтобы лечить раны на костяшках пальцев, нанесённые острием когтя, когда он вылезает. Тот, кто его создавал, позаботился о здоровье своего творения. А обо мне этот кто-то, уж не знаю кто, никак не позаботился, ну либо старался, рука-то заживает всё быстрее, но… Не идеально. Что-то явно пошло не так при моем создании, либо — это какое-то дикое испытание... А ещё Росомаха бессмертен.

Всё, заканчивай думать и жаловаться. Пора домой, в номер.

***

Ночью я проснулся от кошмара. Частые кошмары — ещё один признак насыщения организма электричеством, как уже выяснилось за этот год.

Мне снилось метро. Будто еду в метро, а рядом со мной сидит какой-то молодой человек непримечательной внешности, лицо его так и не удалось запомнить, хотя, вроде бы, я внимательно смотрел. Мы с ним разговаривали иногда. И вот он спросил:

— Слушай, ты много всего знаешь. А скажи — здесь кто-нибудь мертв?

Он сказал это таким спокойным голосом, словно спрашивал прогноз погоды. У меня холодок пробежал по спине от его будничного тона и странного вопроса. И тогда я прошу его повторить. Этот пацан спрашивает:

— Я говорю, здесь кто-нибудь мёртв? Ты знаешь?

Я ничего не отвечаю, всего как приковало к сидушке вагона. А он твердит мне:

— Неужели ты не понимаешь вопроса? Я спрашиваю, мёртв здесь кто-нибудь или нет?

Чего ты докопался до меня? Он смотрит на мужчину, который сидит напротив. С ним всё в порядке, я удивляюсь, почему сосед смотрит именно на него. Потом пытаюсь ответить на вопрос, раз он так настойчив. Никак не могу, потому что это дикий бред, но замечаю, что мой странный знакомый смотрит не только на того мужика, но и на женщину рядом. Узнаю в этой женщине Олесю. Почему-то я говорю:

— Я не знаю точно, но она может быть мертва.

Безумно страшно от спокойного голоса, которым я сказал это. Но не могу ничего контролировать, слова просто вырвались и полетели в воздух. А молодой человек доволен, очень даже счастлив. Видно, он тоже считает её мёртвой, либо хочет, чтобы так считали. А она... Мне кажется, она просто едет в метро, как все. Но вот остальные пассажиры, услышав мои слова и, видимо, переварив, как заведенные, оглядываются на неё с опаской и презрением и твердят:

— Фу! Мёртвая, ей место в могиле! Фу, какая гадость, от неё воняет трупами!

Гул голосов нарастает, превращается в такой нестройный хор. Олеся улыбается в ответ грустной своей улыбкой, которую я видел в реальности, и молчит. Уже весь вагон таращится на неё, повторяет, как мантру, ужасные слова. А она улыбается, всё так же, а что еще она может сделать? И вдруг я замечаю, что молодой человек, задавший мне этот странный вопрос, больше не сидит рядом со мной. Я ищу его глазами, но пацана нет в вагоне. И я понимаю, что мёртв был он, а не Олеся.
 
Смотрю на неё, но почему-то почти ничего не вижу, глаза застилает белой пеленой, и в реальности я, кажется, начинаю тереть, полуспя, веки. Потом картинка проясняется, показывая озверевшую толпу людей, набросившихся на милую женщину. Олеся даже не пытается подняться с места и убежать, она просто сидит и немного грустно улыбается. Подмигивает мне, когда какой-то взрослый мужчина в кепке тянет свои руки к её лицу и отрывает кусок кожи…